ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Май еще не отошел — месяц весны, — а жара стояла такая, какой и в июле в Белозерске не бывало. И не укрыться ни в своей квартире, которую выделили Громадиным на втором этаже четырехэтажного дома, ни на улице под узколистыми, непонятно как прижившимися здесь деревцами. А ночью, перед рассветом, становилось холодно даже в квартире.
Наталья изнывала от жары и безделья. Николай целыми днями пропадал на службе, вечерами приносил домой стопки книг и просиживал за ними допоздна. Чувствовалось, ему нелегко, но если вначале у Натальи шевельнулась жалость, когда услышала, как встретил его командир отряда, то теперь она злорадствовала: что хотел, то и получил. Зачем было напрашиваться сюда, в пекло? Ведь Артем все равно уехал, никто ничего не узнал бы. Получили бы квартиру и жили по-людски… От себя не убежишь и прошлого не воротишь: куда бы они ни уехали, Артем будет теперь стоять между ними всю жизнь, занозой торчать в сердце. Это поняла она, когда согласилась ехать с мужем, это понял и Николай, когда простил ее. Нет, муж ничем не напоминал о случившемся, но если и раньше не отличался красноречием, то теперь и вовсе от него трудно было услышать слово.
Ей вспоминался Белозерск, подруги, Дом офицеров, куда ходили хотя и редко, но проводили там время весело. А здесь и пройтись негде — сразу за домами песок, песок. И люди — офицеры да солдаты. Говорят, еще один чудак, инженер полигона, привез жену, но Наталья не видела ее. Тоже, наверное, что-то произошло… А возможно, и любят друг друга, не хотят быть в разлуке — ведь мечтала она о такой любви…
И деться некуда — ни уехать, ни уйти. Правда, сюда частенько прилетают транспортные и пассажирские самолеты, при желании с военными улететь можно. И деньги на первое время у нее есть. А потом? И куда лететь?.. Остается только терпеть и ждать. По обрывкам разговоров офицеров она поняла, что все здесь люди временные, потому приезжают без семей. Может, и Николай пробудет здесь недолго, а потом видно будет. Во всяком случае, когда она завела разговор о дочери, он ответил обнадеживающе: «Не брать же ее сюда». Значит, надолго не рассчитывает здесь оставаться…
Вечерело. Она решила хоть немного размять ноги, на улице, кажется, жара спала. Накинула ситцевый сарафанчик, подошла к зеркалу. Снова стала худеть, как до замужества. Но это ей не идет. Хотя, какая разница, перед кем ей теперь показывать свою красоту… В дверь несмело позвонили. Кто бы это мог быть? Муж так рано не возвращается, никто к ним не ходит. Она подошла, осторожно приоткрыла дверь. В проеме показалась женщина, симпатичная, молодая, примерно ее же лет. «Жена инженера полигона», — догадалась Наталья и радостно распахнула дверь.
— Проходите.
— Здравствуйте, — женщина протянула ей руку. — Марина. Вихлянцева. Вы, наверное, слышали о нас. Муж мой — инженер полигона. Вот, зашла познакомиться.
Наталья назвала себя. Вихлянцева бесцеремонно окинула комнату критическим взглядом.
— Такие же хоромы, как и у нас. Правда, мебель нам Джафар получше дал. А вам — солдатские кровати не пожалел… О вашем муже только и говорят вокруг. Летчики, правда, все тут парни бравые, а ваш — настоящий орел, сразу на место Джафара поставил.
— А кто это — Джафар?
— Вы еще не в курсе? Это так командира отряда здесь величают. Сташенкова. Крутой мужик. Правда, его понять можно — работы много, а условия, сами видите какие. И он второй срок здесь.
— А сколько здесь положено? — поинтересовалась Наталья.
— Кому как, — чему-то усмехнулась Марина. — Одни год не выдерживают, другие сами просят оставить. Вам-то еще рано загадывать, может, тоже понравится.
— Ну уж нет! — невольно вырвалось у Натальи. — Здесь от одной температуры мозги плавятся.
— Ничего, привыкнете. Я поначалу тоже белугой ревела, а теперь даже нравится.
— Нравится? — не поверила Наталья. — Да что же здесь может нравиться?
— О-о если бы вы видели, как красиво здесь весной! И цветы — глаз не отвести, и небо словно голубой атлас, и даже песок становится другим — голубоватым, пахнущим фиалкой. Когда мне Валентин рассказывал, я не верила, а потом убедилась. Но главное не это. Уж коль мы решили посвятить себя нашим дорогим воинам, надо до конца быть с ними там, куда бы их ни послали. Им труднее, и они не ропщут, делают свое нужное дело. А если бы не они, чего бы мы стоили? И не едут те, кто не любит своих мужей. Я не представляю, как Валя жил бы здесь один, кто бы о нем заботился? Вам легче, вы каждый день вместе. А мой по неделям на полигоне пропадает. Прилетает оттуда — лимон выжатый. И я отмываю его от пота, отпаиваю чаями, напитками разными, кормлю, как ребеночка. Кто же так еще за ним будет ухаживать?..
Вихлянцева говорила без умолку, и из ее рассказа выходило, что муж у нее самый нужный и важный здесь офицер, что без него ни один самолет не полетит, ни один новый снаряд не примут на вооружение, и в этой гордости звучала любовь, преданность.
— А сколько вы замужем? — поинтересовалась Наталья.
— Шестой год. А здесь, на полигоне, второй. У вас, слышала, дочка есть?
— Да, пятый годик. Она у родителей мужа, сюда побоялись брать. — Наталья снова почувствовала, как загорелось лицо: врать не хотелось, а объяснить все она не могла.
— А у нас, к сожалению, пока нет. Валя ждет не дождется. А я как подумаю, что придется оставлять его здесь одного, и желание отпадает.
— Чем же вы здесь занимаетесь целыми днями?
— О-о, дел хватает. Вот освоитесь немного, я и вас приобщу. Не видели, какое здесь подсобное хозяйство? И огород есть — выращиваем овощи, — и птичник. Иногда помогаю солдатам порядок в казарме навести, гоняю их почище старшины. И они слушаются — будь здоров. Ленкомнату оформила. Правда, кое-что не доделала, теперь надеюсь, вы мне поможете. Идемте погуляем, я покажу вам все здешние достопримечательности.
— Может, чаю попьем?
— Чай потом. Вечером муж должен прилететь, вот соберемся вместе, познакомимся поближе.
2
Майор Сташенков гонял его на экзаменах, как строгий преподаватель нерадивого студента, и такие задавал заковыристые вопросы, на которые требовалось время на обдумывание, а при малейшей заминке он издевательски тянул: «Та-ак, понятно. Поехали дальше».
Николай терпел: один раз сорвался, теперь расплачивайся. А к командиру не придерешься, он требует знаки смекалки — без этого летчику в небе делать нечего.
Дважды пришлось сдавать Наставление по производству полетов, столько же по «Особым случаям», Инструкцию по эксплуатации самолета.
Полетели по кругу, потом в зону. Как Сташенков хмыкал, какие вводные ни давал, придраться к летчику оснований не было: Николай держал нервы на замке и пилотировал с олимпийским спокойствием, выполняя задания с ювелирной точностью.
Но безупречные полеты летчика не сменили гнев командира отряда на милость.
— Завтра полетим на полигон — основная наша работа там, — сказал он Николаю. — В паре, строем. Стрельба из пушек по мишеням.
Стрельба из пушек… Отыскал все-таки по летным книжкам слабое место в боевой подготовке Николая — в полку стрельбы проводились раз в два года, да и те без достаточной требовательности, — бытовало мнение, что пилоту в современном бою вряд ли придется использовать бортовое оружие бомбардировщика, для этой цели есть штурманы и воздушные стрелки. Но майор Сташенков рассуждал иначе…
Вылетели ранним утром. Пыль за ночь осела, горизонт просматривался четко, болтанки еще не было, и юркий дозвуковой штурмовик легко несся над песчаными дюнами, послушно реагируя на малейшее отклонение рулей управления. Николай плотно держал строй, зная, что Сташенков непрестанно следит за ним.
Раньше, кроме вчерашних и позавчерашних полетов, Николаю не приходилось летать на этом типе самолетов. Но он понравился ему сразу — устойчивый, маневренный, с широким диапазоном скоростей. А еще совсем недавно, когда Николай учился в училище, даже сам термин «штурмовая авиация» был исключен из лексикона летчиков: некоторые военные теоретики считали, что в современной ракетно-ядерной войне штурмовику над полем боя нечего делать, его заменят более скоростные, более стремительные истребители-бомбардировщики. Правда, преподаватель воздушной тактики майор Клеверов не раз ругал горе-стратегов и утверждал, что штурмовик как в годы Великой Отечественной, так и в предстоящей войне будет незаменим для обеспечения успеха на поле боя. И оказался прав. Войны в Египте, в Ливане и особенно в Афганистане неопровержимо доказала ошибочность теории противников штурмовой авиации. Теперь приходится наверстывать упущенное, заново строить самолеты-штурмовики, оснащать их вооружением, создавать тактику штурмовых ударов…
Сташенков вел самолет над самыми дюнами, и струи раскаленного воздуха, вырываясь из выхлопных сопел, срывали с вершин песчинки, закручивали их, образуя за штурмовиком пыльную дорожку.
«Лет десять назад за такой бреющий полет по головке не погладили бы, — подумал Николай, — чуть зевнул — и полон рот песка…» Теперь же, чтобы избежать радаров и самонаводящихся ракет, чем ближе к земле, тем больше шансов остаться живым. И реакция от пилотов требуется мгновенная, в чем, как ни груб и ни бестактен Сташенков, командира не упрекнешь: штурмовик мчится как по ниточке, стрелки пилотажных приборов застыли на одном месте. И ориентируется, как в классе тактики на красочном макете, хотя здесь глазу не за что зацепиться, развороты выполняет точно по времени, энергично, лихо. Николай едва успевал следить за всем — в донесении придется указывать и время пролета поворотных пунктов, и скорость полета, и данные ветра…
Солнце краешком выползло из-за горизонта, и небосвод обагрился, запылал, стал блекнуть к вершине; в один миг все вокруг переменилось: дюны задышали жаром и от них вверх поползли блекло-желтые волны; самолет ведущего вздрогнул, качнулся с крыла на крыло. Началась болтанка.
Командир отряда несколько увеличил высоту, но прогрев воздуха шел так быстро, что от болтанки надо было лезть на тысячу метров, а это значило дать себя обнаружить.
По условиям задания на цель — полигон — надо было выйти не замеченным «противником»: укрыться от ока радаров, обойти ракеты, ускользнуть от истребителей. Но это все условно. И хотя там, куда летели штурмовики, невдалеке базировались истребители, радары ПВО своими щупальцами прощупывали небо, зенитные ракеты нацелены ввысь; Николай не предполагал, что за их полетом тщательно следят и все условия игры будут соблюдены, потому строгое выполнение режима и профиля полета несколько озадачило его: ради чего так старается командир — мстя за прежнюю обиду, выматывая его до седьмого пота, или по натуре такой зануда, солдафон и педант?
Как бы там ни было, командир есть командир, и повод ему для лишних придирок Николай постарается не давать. А потому трудись, пилот, потей и не ропщи на судьбу — никто тебя сюда не гнал…
Солнце оторвалось от горизонта и зависло, казалось, на одном месте, окутанное маревом, словно паутиной, било прямо в глаза, мешая пилотировать. Воздух накалялся, штурмовики уже бросало, как на многометровых трамплинах. А впереди еще предстояло пройти вдоль горного хребта, перескочить его на узком перешейке и лишь потом взять курс на полигон.
Температура в кабине, несмотря на интенсивный обдув вентиляторов, росла, руки прилипали к рычагам управления, глаза пощипывало.
Интересно, как чувствует себя Сташенков? С его комплекцией, наверное, не очень-то здорово. Но не отступится, чтобы досадить, проучить строптивого подчиненного. Пусть… Посмотрим, у кого нервы крепче.
Наконец впереди показалась гряда гор. Самолет Сташенкова увеличил скорость, и Николай, чтобы не отстать, добавил обороты двигателя.
Гряда гор быстро росла, поднимаясь перед носом самолета. Сташенков круто развернулся вдоль нее. Николай чуть приотстал и усилил внимание — скоро будет перешеек, не запоздать бы с боевым разворотом, возможности над перешейком очень ограничены.
Штурмовик Сташенкова чуть клюнул носом и с левым креном устремился ввысь. Николай потянул ручку пилотирования. Самолет взмыл и, как легкий, натренированный скакун, перемахнул через узкую горловину.
И снова снижение, полет на бреющем. Теперь штурмовики шли над долиной, петлявшей между гор, и скорость пришлось сбавить до минимальной, что усложнило пилотирование — самолеты не так чутко слушались рулей управления.
Неожиданно справа появились истребители. Они барражировали чуть выше, видимо, поджидая их. Пара остроносых, острокрылых перехватчиков, серебром сверкавших в лучах солнца. Они сделали круг и, погасив несколько скорость, пошли неожиданно параллельным курсом. По всей вероятности, штурмовиков они не видели, а команду так идти получили с КП, там догадывались о примерном местонахождении самолетов, знали о готовящемся «ударе» «противника».
Минут пять штурмовики и истребители летели параллельным курсом. Истребители делали змейки, осматривая впереди пространство и гася скорость, отчего далеко не уходили. У очередного перешейка, где предстояло сделать еще одну горку, они снова встали в круг и заметили штурмовиков.
«Теперь придется покрутиться как белка в колесе, — подумал Николай, — и удержаться в хвосте у командира будет непросто».
Сташенков прибавил скорость — для лучшей маневренности — и повел штурмовик круто вверх. Николай не отставал, видя, как резко изломали линию полета истребители и помчались за ними. Но во много раз превосходящая скорость не позволила им вписаться в малый вираж, и они проскочили. Стали на высоте делать новый маневр. А Сташенков уже свалил штурмовик влево, еще более увеличивая скорость.
«Ай да Миша, ай да пилотяга! — мысленно похвалил командира Николай. — Соображает, как накрутить хвоста преследователям».
А когда истребители пошли вдогон и приблизились на дистанцию открытия огня, командир снова потянул машину на боевой разворот.
«А вот это уже ни к чему, — огорчился Николай. — В тактике, как и в шахматах, одни и те же ходы чреваты плохими последствиями».
К счастью, истребители не рискнули атаковать — рядом были горы, и им не хватило бы радиуса для выхода на прямую, — они прекратили преследование.
«Вот тебе и тихоход! — еще раз с одобрением подумал о штурмовике Николай. — Прав преподаватель тактики майор Клеверов — незаменимая машина на поле боя».
Перевалив очередную гряду, штурмовики вышли на простор, и Николай увидел впереди полигонные вышки, мишени. Сташенков с ходу довернул самолет на цель и понес к макетам танков, которые надо было поразить.
«Лихо, но безграмотно, — не одобрил Николай такой маневр, — высоты для открытия огня может не хватить».
И не ошибся: разрывы снарядов заплясали у мишеней, когда до земли оставались десятки метров. Николай нажал на гашетку и тут же отпустил: осколки рикошетом пошли вперед, поднимая бурунчики пыли, под брюхом самолета командира.
— Прекрати стрельбу! — тут же в наушниках завопил голос Сташенкова, нарушая режим радиомолчания. — Прекрати!
Значит, осколки зацепили…
— Опоздал с предупреждением, — огрызнулся Николай.
— Кретин, — не постеснялся в выражении Сташенков!
«Не командир, а душман из племени джу-джу. На зря его Джафаром прозвали», — подумал Николай. Откуда у него такая заносчивость, хамство, пренебрежительное отношение к младшим по званию?.. Хотя удивляться нечему! Сташенков не первый и не последний. Немало у нас еще самодуров, притом есть чином намного повыше, чем Сташенков.
На аэродроме, когда Николай подошел к Сташенкову, чтобы выслушать замечания, тот, не стесняясь техника самолета, заорал:
— Ты что, чудак на букву «эм», не соображаешь, как стрелять?
— А ты, чудак на букву «хам», не соображаешь, как строить маневр? Или тебя тактике не учили?
У Сташенкова, казалось, глаза вылезут из орбит, губы только шевелились, но ничего не произносили. Наконец он прошипел:
— Тебе лучше рапорт подать о переводе. Может, жена заболела или еще что…
— Нет, — возразил Николай, — рапорта я подавать не буду, жена у меня здорова, и летать я буду.
— Ну, ну, — губы Сташенкова скривились в усмешке. Но на разборе полетов он ни словом не обмолвился о случае на полигоне. Николай понимал — это вовсе не означает, что командир отряда отступился.
3
Наталья начала привыкать и к жаре, и к неинтересной, опостылевшей еще в селе работе на подсобном участке по выращиванию овощей, помощи в столовой — Марина придумывала всяческие блюда, пекла то пироги, то пряники, если узнавала, что у кого-то из солдат день рождения; водила ее в казарму, ленинскую комнату, вместе писали лозунги, подбирали для стендов из журналов рисунки, фотографии; Наталья все делала машинально, как показывала и учила подруга, ничем не выдавая, что эти занятия нисколько не скрашивают ее жизнь, не очищают душу от гнетущей тоски. С Николаем отношения оставались прежними: жили рядом, старались не замечать друг друга, разговаривали мало — вопрос, ответ, — да и разговаривать времени не оставалось. Он почти не бывал дома — то ночные, то дневные полеты, то предполетная подготовка, то разбор полетов. Нередко приходил усталый и расстроенный. Она ни о чем не спрашивала — и в хорошие времена он не откровенничал о служебных делах, теперь и вовсе ее вопросы вызвали бы недоумение. И все-таки многое, что происходило у него на службе, она знала: Марина была в курсе всех событий и охотно посвящала ее.
Как-то они возвращались из солдатской казармы, где наводили уют и красоту. Марина рассказывала:
— …Ничего удивительного, каждый считает себя здесь временщиком: приехал, отбыл три-четыре месяца и — до свидания, зачем ломать голову над какими-то новшествами, над изменением мишенной обстановки (это уже слова мужа) — по старинке-то проще. А вот твой Николай нашел время и придумал какое-то оригинальное решение проверки новых систем оружия. В общем, он у тебя умница, в отряде его уважают, а Валентин в восторге.
Да, Николай умел поставить себя, но что Наталье от его авторитета? Он и дома корректен, внимателен, заботлив, но для нее, видно, этого мало, и хотела бы она заставить себя полюбить его — не получается…
— Скажи откровенно, — после небольшой паузы вдруг спросила Марина, — вы не поссорились? Давно я замечаю… как-то не так у вас. И Николай ходит пасмурный, и на твоем лице улыбка, как осеннее солнышко.
Наталья отрицательно покачала головой.
— Да нет, такие уж мы. И по Аленке скучаем.
— Ой, подружка, по глазам вижу, — погрозила Марина, — не умеешь ты врать. Ну-ка выкладывай все как на духу. Не для пересудов, ты меня знаешь, а может, чем-то помогу.
Наталья заколебалась: раскрыться, облегчить душу? Но чем и кто им может помочь? Ничем и никто. Сердцу не прикажешь, а все дело в нем. Трудности? Ей не привыкать, и жару она видела, правда, не такую, но и с этой уже освоилась, и холод; физические тяжести переносятся намного легче, чем душевные… И она снова помотала головой.
— Нет… Мало ли что в семье бывает…
— Как хочешь…
Они уже подходили к дому, когда неизвестно откуда на них налетел порыв ветра — горячий, колючий — и так стегнул по лицу, по шее и голым рукам, что кожа загорелась, как от крапивы.
Марина посмотрела на юг и схватила Наталью за руку.
— Афганец! Бежим скорее!
Наталья оглянулась, и ей стало страшно: весь горизонт на юге был затянут желто-красной тучей, зловеще клубившейся и мчавшейся к ним.
Не успели женщины подняться в комнату Марины, как на улице потемнело, в окна хлестнуло песком и все вокруг загудело, завыло, застонало.
— Бедные мой Валя и твой Коля, как они там? — с глубоким вздохом произнесла Марина. — Каждый раз, когда вот такое случается, я места себе не нахожу: где он, что с ним? Тут в квартире страшно, а что в пустыне? И сколько будет бушевать чертов афганец? Скажи, тебе страшно за Николая?
— Конечно, — вырвалось у Натальи, и она почувствовала, как загорелось лицо, сильнее, чем от афганца. Хорошо, что в комнате полусумрачно и Марина не заметит.
Ураган бесновался. В комнате стало еще темнее, и, несмотря на то что окна были заделаны на совесть, запах пыли, раскаленного песка проник и сюда, раздражал носоглотку, ел глаза; на зубах хрустело.
Где-то загремело так, словно на землю рухнули горы железа — то ли крыша дома, то ли еще что. А может, самолет?..
— Похоже, это надолго, — сказала Марина и сняла телефонную трубку. — Здравствуйте. Это Вихлянцева. Скажите, пожалуйста, а «Панораму» можно на минутку? — назвала она позывной полигона. — Извините. — И положила трубку. — Да, сейчас у них очень напряженно, — объяснила Наталье. — Сказали — попозже. А когда он, этот чертов афганец, кончится? Может, обедать будем?
— Не хочется, — отказалась Наталья.
— Э-э, да у тебя глаза на мокром месте, — заметила Марина. — Ну, голубушка, теперь-то я от тебя не отстану. Рассказывай, самой же будет легче.
И Наталья не смогла больше держать в своей душе тайну, которая мучила ее и жгла, выложила все до капельки.
Долго сидели женщины молча после рассказа: одна — ожидая приговора, другая — думая над ним.
— Да, подружка, — с грустью проговорила наконец Марина, — положение хуже, чем я предполагала. Хотя дело-то, в общем, житейское. И хочешь обижайся, хочешь нет, я на стороне Николая: какое все-таки у него доброе сердце, коль он простил тебя!
— Простил скорее рассудком, а не душой, — возразила Наталья. — И не забыл. И мне кажется, никогда не забудет.
Марина задумалась.
— Мой Валентин, кажется, любит меня не меньше, но, случись подобное, либо прибил бы, либо выгнал. Николай — совсем другое… Конечно, потребуется не месяц и не два, но не зря говорят: время лечит все. Заживет и твоя рана, зарубцуется и у Николая. Но вот что, подружка, я посоветую тебе: не трать понапрасну времени, которого у тебя сейчас в избытке. Давай-ка учись. Замполит попросил меня позаниматься с солдатами — ведь многие из них после службы будут поступать в институты, — повторить программу десятилетки. С первого июля я начну читать им лекции по русскому языку и литературе. Приходи и ты. — Она прислушалась: нет, афганец не утихал. Но она верила — скоро утихнет. Бури, и пыльные, и житейские, проходят.
4
Дежурный метеоролог предупреждал о возможности возникновения афганца — сухого, шквального ветра, падающего с Памирских гор, когда южнее, над Индией и Пакистаном, проходят обширные глубокие циклоны. Но, по расчетам, афганец мог появиться во второй половине дня, а обнаружил его капитан Мальцев раньше, когда экипаж вышел на боевой курс полигона.
— Командир, взгляни налево, вниз, градусов на двадцать, — сказал штурман.
Николай оторвал взгляд от приборной доски и поначалу не понял, что это за желтый вал, катящийся по земле с юго-запада на северо-восток: вода не вода, дымное облако — тоже не похоже. Наконец рассмотрел — пыльная буря. Циклонический вихрь огромного размера поднимал песок на сотни метров и тащил его как раз в сторону их небольшого гарнизона.
Бомбардировщик летел на пяти тысячах, и хорошо было видно, как крутит ветер, как расшвыривает песок и пыль по окружности, как срывает новые порции с дюн и поднимает их ввысь. Такое Николай видел только в кино: будто сказочный джинн, выпущенный на волю, крутится в диком, неистовом танце, распустив за собой огненно-рыжую бороду, зацепившуюся аж за горы.
— Командир, надо домой, иначе не успеем, — предупредил штурман. Об этом подумал и Николай. Запасных аэродромов тут не разбежишься, но возвращаться с бомбами, не выполнив задания…
— Радист, сообщи «Поляне» о приближении пыльной бури, — приказал Николай, — и запроси на всякий случай запасной.
Через минуту радист доложил:
— Приказано топать домой. Запасной «на всякий случай» — «Стрела».
«Стрела» — северо-восточный аэродром, тоже в пустыне, где, по рассказам летчиков, нет ни хорошей гостиницы, ни надлежащих средств обслуживания: садятся там в исключительных случаях, когда нет другого выхода, и ждут потом доставки топлива неделями.
— Командир, так куда летим? — спросил штурман.
— Ты целься лучше, потом решим.
— Понятно. Беру управление на себя.
За результат бомбометания Николай не переживал — штурман Мальцев знает свое дело, — а вот если он, летчик, допустит оплошность, Джафар спуску не даст…
— Сброс! — доложил штурман. — В яблочко, командир. Пять минут затратили, а их как раз не хватает, чтобы опередить афганец. Что будем делать?
— Рассчитывай курс на «Стрелу».
Штурман присвистнул и продекламировал:
— На «Стреле» сидели мы, хуже всякой там тюрьмы. А может, другой вариант поищем?
— Джафар приказал.
— Ну, коль Джафар… Тогда на сто тридцать вправо…
5
Пыльная буря начала утихать лишь вечером: перестал греметь и выть ветер, посветлело на улице, и Наталья заторопилась:
— Пойду, а то вдруг он вернулся.
— Не вернулся. В такую погоду даже вороны не летают. Хотя о Николае твоем говорят: летчик высшего класса. Все-таки беспокоишься?
Наталья пожала плечами:
— Вдруг воды не будет.
— Так ты на водокачку побежишь? — усмехнулась Марина.
— Зачем?.. Я припасла. Но он ничего никогда не найдет.
Наталья пришла домой. Николая не было. А на столе на подоконниках, на серванте — всюду лежал толстый слой пыли. Она взяла тряпку, намочила и стала протирать вещи. А из головы не выходил разговор с Мариной. «Другого мужа не желала бы. Но иногда такое любопытство разбирает…» Как у нее все просто, сомневается, устоит ли перед другим мужчиной.
Наталья закончила приборку, приняла душ. Одеваясь перед зеркалом, невольно залюбовалась собою: стройна, красива и груди еще упруги, как у девушки. И вдруг вздрогнула от мелькнувшей догадки — у нее будет ребенок. Сколько они уже здесь? Второй месяц. Значит, от Николая. Но разве он поверит?..
Она накинула халат — ее стал бить озноб, лицо побледнело, словно от приступа малярии. Что же делать?.. Николай будет ненавидеть ее еще больше, а ребенка… Нет, этого она не допустит. Надо быстрее уезжать отсюда. Куда угодно, только не оставаться здесь…
Застегнув халат, она вышла из ванной и, достав из кладовки чемоданы, быстро стала складывать вещи, боясь, как бы Николай не застал ее за этим занятием. Она еще не знала, что скажет ему, как объяснит причину отъезда, что-нибудь придумает, но упросит, чтобы он отпустил.
К вечеру чемоданы были упакованы, все, что ей требовалось, самое необходимое, она забрала, остальное оставила, чтобы не вызывать подозрения. Обдумала и причину отъезда: плохо переносит жару, ухудшилось самочувствие; по дочке соскучилась; пока самый жаркий сезон, поедет ее проведать, заодно навестит и своих родителей. Перед такими доводами Николай возражать не станет, и она с терпением стала ждать его.
К вечеру и вовсе распогодилось, ветер утих, небо прояснилось. Даже жара несколько спала. А Николая все не было. Наталья все чаще поглядывала на часы — скоро девять, — после полетов он обычно приходил раньше, а тут…
Что могло случиться? Где-то в шестом часу вечера она услышала гул самолета, выглянула в окно, но на посадку заходил пассажирский самолет «Ан-24», на котором они прилетели сюда. Значит, и Николай давно должен быть дома… И Марина не звонит. Валентин тоже должен был сегодня вернуться с полигона.
Подождав еще немного, она сама позвонила подруге.
— Нет, мой еще не приехал, — ответила Марина. — И твоего нет? Прилетит. К девкам тут не очень-то разбежишься, — пошутила она. — Это мы две дуры. А вообще-то, я сейчас все узнаю. Подожди пяток минут…
Она позвонила раньше:
— Все в порядке. Твоего отправили на запасной аэродром, а мой выехал.
— Но он позвонил бы оттуда, — возразила Наталья. — Он всегда предупреждал…
— Мало ли что… Еще позвонит.
Да, конечно, успокоила поначалу себя Наталья, мало ли какие обстоятельства мешают позвонить: линия занята, у начальства на совещании, сидит в самолете и ждет разрешения на вылет…
Она стала готовить ужин. Вчера военторг завез молодую картошку, свежие огурцы и помидоры, и ей так захотелось нарезать огурчиков колесиками, помидорчиков ломтиками да полить их подсолнечным маслом, нажарить картошки. У нее даже слюнки текли, пока она сервировала стол. Николай вернется, поддержит компанию, и поговорят обо всем за ужином…
Картошка давно пожарилась, в салатнице ароматом исходили огурцы и помидоры. А мужа все не было. Телефон молчал. И аппетит у нее пропал, ела она через силу и без всякой охоты.
Что могло с ним случиться? Если послали на запасной аэродром из-за афганца, он давно бы вернулся — ветер-то утих! В крайнем случае позвонил бы. Что-то не так. И на душе неспокойно, как тогда, когда Артем предал… Нет, хуже. Тогда ее душила обида, а сейчас совсем другое…
«Он хороший, опытный летчик», — успокаивала она себя. А чей-то другой, недобрый голос словно шептал на ухо: «Погибают и хорошие, опытные летчики. А здесь, на полигоне, тем более — испытательные полеты».
А если и вправду с ним там что-то случилось? Тогда она оставит сына — она была уверена, что родит именно сына: ведь хотелось ей родить дочку, так и получилось, сбудется желание и на этот раз. И назовет она его… Нет, пусть лучше Николай останется жив…
Она ждала еще до одиннадцати. Надо что-то делать. Где-то у Николая телефонный справочник? Вот же он — на столе, под стеклом… Всеми полетами и перелетами ведает диспетчер, ему и надо позвонить.
Наталья сняла трубку, назвала номер. Бодрый голос тотчас ответил:
— Дежурный диспетчер сержант Тарасов слушает.
— Товарищ сержант, извините, это беспокоит вас жена капитана Громадина. Не подскажете, когда должен вернуться его экипаж?
— Простите, Наталья…
— Николаевна, — подсказала она: двух женщин в гарнизоне знают все, а что отчество запамятовал — не беда.
— Наталья Николаевна, экипажу была дана команда идти на запасной аэродром. Больше он на связь не выходил.
— Что значит «не выходил»? — не поняла она.
— Видите ли, пыльная буря кое-где нарушила телефонную связь, поэтому, видимо, нам и не сообщили о посадке самолета. Да вы не волнуйтесь, отдыхайте. В случае чего, я вам позвоню.
— Благодарю.
Она положила трубку. «Буря нарушила телефонную связь». Но ведь на самолете и на командно-диспетчерском пункте радио. Что-то сержант недоговорил… А она-то думала, что Николай ей безразличен, хотела уехать. Пусть он несколько суховат — душа-то у него добрая. Простил ее, ни разу не упрекнул. А она?.. Вела себя как последняя идиотка. И теперь уезжать собралась. О себе только думает… Николай вправе презирать ее всю жизнь. Только бы вернулся невредимый.
Она встала, подошла к неубранному столу и отхлебнула остывшего чаю. Увидела на полу чемоданы. Раскрыла их и стала выкладывать вещи.
6
Третий день изнывал экипаж на запасном аэродроме от жары и бездействия. Истребители, два самолета, тоже посаженные на запасной из-за афганца, улетели в тот же день вечером: топливо им доставил транспортный самолет. Сташенков только обещал: «Ждите, скоро вылетит „Ан-12“». Этому «скоро» пошел шестой десяток часов.
Мальцев посмеивался;
— Вам-то, командир, поделом, чтобы знали, как на старших хвост поднимать, а мы-то за что страдаем?
«Неужели и вправду майор держит экипаж из мести? — размышлял Николай. — На него похоже: глаза недобрые, холодные, будто в них застыли ледяшки, и на людей смотрит с подозрением, видя во всех потенциальных обманщиков, которые только и думают, как бы его провести. Откуда у него такое недоверие, пренебрежение? Может, и его жизнь не баловала?.. Надо бы позвонить домой, предупредить Наталью, чтоб не волновалась… А волнуется ли она за него?»
Два месяца прошло, как увез он ее из Белозерска, а что изменилось? Надеялся, что поймет, осознает, и если не полюбит, то хоть уважать станет. Нет, все так же равнодушна, неотзывчива. Лежа с ним в постели, возможно, вспоминает Артема…
И он набрался терпения, не стал звонить домой; пусть думает что хочет, радуется или скорбит, считая его погибшим. Возможно, такая разлука прояснит их отношения и чувства друг к другу. И он обрадовался мелькнувшей мысли: а почему бы им действительно не пожить в разлуке? Пусть поедет к своим или к его родителям, навестит дочку и поживет там, одумается. Уедет к Артему? Нет, Николай и тогда знал, что Артем карьеру на любовь не променяет. Теперь она и других мужчин будет опасаться. А если и решит уйти, что ж, рану легче залечить в молодости…
Солнце не прошло и трети пути от горизонта, а жара была уже невыносимой. Воздух обжигал лицо и руки, запах раскаленного песка перехватывал дыхание. Тяжело было не только что-то делать, ходить, трудно было даже разговаривать.
Николай, штурман и стрелок-радист лежали в деревянном домике с распахнутыми настежь окнами на железных солдатских кроватях. Изредка кто-нибудь бросал реплику по поводу здешней погоды или порядков по перелетам, но ее не подхватывали, и разговор затухал в самом начале, как слабое дуновение ветерка, неизвестно откуда появившегося и тут же исчезнувшего.
Николай поднялся, и пот еще обильнее побежал с лица на шею, по груди, по спине.
— Что, командир, решили на солнышке погреться? — пошутил штурман, лениво потягиваясь.
— Придется. Надо же как-то отсюда выбираться.
— Сташенков не из слабонервных и не из слабохарактерных, просьбами его не разжалобишь, — отозвался стрелок-радист, обладавший удивительной способностью спать в любых условиях по двадцать часов в сутки.
— Ничего, есть и у него болевые точки.
— Это точно, — согласился Мальцев. — Главная из них — мандраж перед начальством. Но стоит ли вам обострять отношения? Может, мне сходить, позвонить генералу?
Николай уже надевал брюки.
— Ничего, я тоже не из пугливых.
Генерал, начальник летно-испытательного центра, удивился:
— Как, вы до сих пор на «Стреле»? Ну Сташенков, всыплю я ему по первое число.
— С ним связь плохая, и он, наверное, посчитал, что «Ан-12», привозивший топливо истребителям, нас тоже заправил, — попытался Николай оправдать свой звонок.
— «Посчитал»… А кто за него проверять будет? — еще больше рассердился генерал. — И что у вас летчикам делать нечего? — Он положил трубку, а минут через пять дежурный диспетчер сообщил Николаю, что транспортный самолет с топливом для их бомбардировщика вылетел.
7
Наталья услышала гул бомбардировщика — она научилась узнавать его самолет по звуку, — бросилась к окну. Да, это, несомненно, его самолет. За трое суток отсутствия мужа она многое передумала и многое поняла. То, что он не позвонил с аэродрома вынужденной посадки, вполне объяснимо: разумом он простил ее, а душой — нет. Что ж, она того заслужила. Другой на его месте не стал бы церемониться: иди на все четыре стороны и живи как хочешь. Куда бы она сунулась без средств к существованию, без профессии?..
Николай вернулся домой часа через три после посадки — всегда у него находятся дела на службе, — усталый, почерневший, а она услужливо приготовила ванну, подала полотенце, мыло. Несмело спросила:
— Тебе помочь?
— Не надо.
Мылся он долго и неторопливо, а ей так хотелось поговорить, узнать, что случилось, почему он не позвонил. Правда, как задать эти вопросы, чтобы не показались они фальшивыми, она еще не знала, но, не уйди он в ванную, они давно слетели бы у нее с языка. А теперь его усталый вид, отчужденность — видимо, он догадался, что она приготовилась к разговору, и не хотел его — сдерживали.
Когда он вышел, посвежевший, будто смыв вместе с потом и пылью усталость, она решилась:
— Хочешь кофе?
— Чашечку можно.
Наталья включила газ, поставила кофеварку и пригласила его на кухню.
— Посиди здесь. Расскажи, где был, что видел.
— Разве тебе дежурный диспетчер не звонил?
— Звонил. После того как я надоела ему своими звонками.
— Афганец нарушил связь, — виновато сказал Николай. — Мы тоже долгое время не могли дозвониться. А потом… это же не Москва и даже не Белозерск. Кстати, сейчас самая трудная пора, может, домой съездишь, дочурку проведаешь?
Его предложение удивило ее: что это, очередная жалость или он наконец решился?..
— По Аленке я соскучилась, но почему ты предлагаешь именно теперь?
— Я тебе объяснил. И у меня начинается серьезная работа.
— Разве я тебе мешаю?
— Так будет лучше для нас обоих.
— Все-таки ты не простил?
— Я забыл о прошлом, как о дурном сне. Но кое-кто считает, что я приехал сюда за длинным рублем и не желаю поступиться семейными благами, тебя за собой таскаю, мучаю.
— Сташенков?
— Какая разница. Только я один…
— А Вихлянцев?
— У него другая служба и другое положение.
— Мало ли кто что думает! На каждый роток не накинешь платок.
— И все-таки я тебя прошу.
— Хорошо, я поеду. Но поверь — мне не хочется уезжать.
