Выполнить приказ генерала Катушкина оказалось совсем непросто. Лишь через два дня Полещука перевезли из гостиницы „Виктория“ в пригород Каира и разместили в Насер-сити-3, одном из недавно построенных 11-этажных домов, за которым начиналась пустыня. Четыре высотки почти целиком были заселены советским людом: военными специалистами, советниками, переводчиками, семьями. Чуть дальше, практически в пустыне, вовсю шло строительство еще двух таких же высоких жилых домов.

Относительно недалеко от комплекса Насер-сити находился один из фешенебельных районов египетской столицы — Гелиополис. Впрочем, местные жители, далекие от знания греческого языка, называли его не „Городом Солнца“, а Новым Каиром.

В отличие от утопающего в зелени Гелиополиса с его шикарными виллами, кинотеатрами, ресторанами, ночными клубами, магазинами и лавками, неоновой рекламой крупных фирм Насер-сити выглядел весьма скромно, если не сказать, бедно. Голыми истуканами высились дома современной постройки, посередине которых, рядом с дорогой, теснилось несколько одноэтажных строений, окруженных чахлым кустарником. В этих строениях размещались лавки со всякой всячиной и пара-тройка кафешек. Под полотняными тентами на пятачке возле лавок торговали овощами и фруктами.

— В четверг, то бишь, завтра, ближе к вечеру, подъедут хабиры [специалисты — араб. ] из твоей бригады, — инструктировал Полещука на прощанье подполковник Белоглазов. — Найдешь старшего переводчика Кузакина, кстати, тоже Александра, который представит тебя бригадному. — Референт почесал затылок. — Запамятовал, как его зовут. Да, неважно. А в субботу вместе с ними поедешь в бригаду.

— Вещи с собой или оставить здесь?

— Возьми самое необходимое. Ну, там мыло, бритву, словари… Короче, тебе Кузакин объяснит. Он мужик тертый, второй год заканчивает. Остальные вещи оставишь в своей комнате. Будешь приезжать сюда на выходные. — Белоглазов обвел глазами голый, с обшарпанными стенами, холл нового временного жилья Полещука. — Да, Верясову постарайся не попадаться в офисе главного. Ты для него теперь как красная тряпка для быка.

— Вячеслав Васильевич, ей Богу, ничего такого в самолете не было.

Ладно, замнем, старик. Послал и послал. Этого чудака на букву „эм“ давно пора гнать отсюда сраной метлой. Всех достал. Ребята на канале гробятся, а он, хряк, сертификаты желтые складирует. [Сертификаты „Внешпосылторга“ являлись платежным средством в валютных магазинах „Березка“ в Москве и столицах союзных республик. Работая за рубежом, советские специалисты получали на руки зарплату в местных деньгах, часть которой обменивали на сертификаты. В зависимости от страны пребывания эти сертификаты имели цветные полосы: синие — для стран соцлагеря, желтые — для развивающихся, включая Египет, и т. д. Советские загранработники, шутя, говорили, что человеку, придумавшему такую систему, нужно при жизни поставить памятник из чистого золота — ведь вся твердая валюта, поступавшая в Советский Союз в оплату труда специалистов на протяжении многих лет, почти полностью оставалась в распоряжении государства. — прим. авт. ]

— Экономит на всем… Позорище. Хоть бы какая польза была от него, так нет — одни нравоучения. — Белоглазов встал с продавленного кресла и подошел к окну, закрытому ставнями-жалюзи. — Не скучай, Александр. Скоро здесь народ соберется, будет повеселее…

— В город-то можно смотаться? А, Вячеслав Васильевич?

— Одному не стоит. Правила поведения советских граждан… Сам знаешь. Вот переводяги подъедут, смотаешься с ними. Только я тебя умоляю — никаких кабаков. На волоске же висел. Чуть что, вышлют в Союз. Как пить дать. Помнишь, что выдал Катушкин про врага номер два?

— Еще не забыл.

— Повезло тебе, что он отца твоего вспомнил. Ладно, бывай. — Он посмотрел на свои наручные часы. — Пора мне. Удачи тебе там, на канале… Ага, вот и народ подходит. — Белоглазов повернулся на звук открываемой двери.

Третья полевая армия занимала оборону на огромном пространстве от Большого Горького озера до Красного моря. Это все, что знал Полещук относительно будущего места службы. Эх, надо было у Белоглазова уточнить, где находится эта 9-я отдельная пехотная бригада, — подумал он, — не иначе „у черта на куличках“. Все лучше, чем в ТуркВО — все-таки заграница…

И Полещук вспомнил свое двухмесячное пребывание в учебном центре ПВО в городе Мары: ослепительное солнце, грязные арыки, мутный Мургаб, ненавидящие взгляды пожилых туркмен в лохматых бараньих папахах, лагман и вкуснейшего жареного на углях толстолобика… Почему-то именно это запомнилось Полещуку больше всего, а не изнурительная переводческая работа в учебных классах и на раскаленных солнцем пусковых установках. Вот привязалась Туркмения, чтоб ей пусто было, — подвел он итог своим размышлениям, — надо сходить перекусить. Там, на пятачке, кажется, куфту [арабское блюдо типа люля-кебаб — прим. авт. ] готовят. Это вам не люля в ресторане „Арагви“… Интересно, пиво там продают? Полещук взял с журнального столика ключ от квартиры и направился к лифту…

— Полещук! Щука! — услышал Полещук знакомый голос Сереги Лякина, дружка-однокурсника, и едва узнал его, облаченного в египетскую полевую форму, местами темную от пота. Только серо-голубые глаза да пшеничные усы на загорелом лице с шелушащимся от солнечного ожога носом выдавали его неарабское происхождение.

— Щука, твою мать, ты чего, уже своих не узнаешь? — сказал Лякин, подходя к столику, за которым Полещук приканчивал куфту, запивая ее „Стеллой“. — Ору, ору, а он — ноль внимания. — Друзья обнялись.

— Давно здесь? В смысле в Египте. — Лякин пододвинул стул, снял пропотевшее офицерское кепи цвета хаки, присел рядом и вытащил из нагрудного кармана белую пачку „Клеопатры“.

— Меньше недели.

— Эй, Мухаммад! — Лякин повертел головой в поисках араба. — Тот, выскочив из своего закутка, уже торопился к столику. — Неси еще пару бира [пиво — араб. ] и куфту! Фавран! — мигом! — Араб кивнул головой: „Хадыр, эфендем!“ [„Слушаюсь, господин!“ — егип. ] и бросился выполнять заказ. Серега зажег сигарету. — Ты чего, еще не перешел на местное курево? — Удивленно спросил он, увидев, что Полещук закуривает „БТ“. — На, кури! „Клеопатра“ вкуснее.

— Успею еще. Надо „болгарию“ закончить. Где служишь-то, Серега?

— В 19-й танковой, переводчик дивизионного советника. Вторая полевая армия.

— Далеко от Каира?

— Сто километров к каналу, севернее Исмаилии. Ага, вот и „Стеллу“ несут. — Лякин взял мокрую бутылку пива из рук Мухаммада и наполнил стакан. — Подставляй посуду, Саня, плесну холодненького. Ты мне скажи, чего тормознулся в Союзе? Все наши давно уже здесь.

— Матушка внезапно приболела, пришлось задержаться. Давай за встречу! — Полещук поднял свой стакан с пивом и чокнулся с Лякиным.

— Это несерьезно, Щука! — Лякин залпом осушил свой стакан и вытер рукой усы. — Ну, да ладно. Сегодня среда, повременим. А завтра наши подгребут после обеда, отметим, как положено. Водяру-то еще не всю оприходовал?

— Пока нет. — Полещук затянулся сигаретой и посмотрел на приближавшегося к столику араба с дымящейся куфтой на шампуре. — Вон, куфту тебе несет… А я, Сережа, чуть обратно в Союз не вылетел… — К соседнему столику подошли два молодых египтянина и Мухаммад направился к ним.

— Да, ты что? Не свисти, Полещук! — Лякин оторвался от своей куфты и плеснул в стакан пива. — Давай, рассказывай.

И Полещук откровенно поведал другу-однокурснику о стычке с генералом Верясовым и о том, что вместо Каира его решением главного советника направили в пехотный батальон на Суэцкий канал. Лякин слушал рассказ Полещука и усмехался в пшеничные усы.

— Чего здесь смешного, Серега? — не выдержал Полещук. — Я же мог так загреметь под фанфары!

— Да, потерял ты, Щука, бдительность. Это ж надо быть таким, извини, придурком, чтобы не разглядеть в этом борове генерала. Точнее, генеральского замполита… А по большому счету тебе повезло. И нех…й расстраиваться.

— С чего ты взял, что я расстраиваюсь? — Полещук допил пиво и вытащил из мятой Серегиной пачки сигарету с голубым фильтром. — Кстати, ты не в курсе, где эта девятая бригада находится?

— Погоди. — Лякин задумался. — Третья полевая армия, говоришь?

— Ага. Третья.

— Номер дивизии не знаешь?

— Нет.

— Тогда точно не знаю. Кажется, где-то в районе Суэца… А может, и нет. Вот бойцы наши подъедут, кто-нибудь точно знает. Тебя в каком доме поселили?

— Вот в этом. Насер-сити-3.

— Значит, соседи. Я тоже в нем обитаю, — Лякин поднялся со стула. — Пошли, Саня! Я грязный и потный, как собака, под душ хочу, умираю.

— Серый, собаки не потеют…

„Айс кри-и-м!“, протяжно кричал разносчик мороженого; парнишка-зеленщик нагружал овощами корзинку, спущенную на веревке с балкона третьего этажа; стайка чумазых ребятишек окружила тележку торговца жареными орешками и печеным сладким картофелем-бататом. Водитель такси, остановив машину возле киоска с прохладительными напитками и сигаретами, утолял жажду маленькой фигурной бутылочкой „Кока-Колы“, с интересом наблюдая за дерущимися воронами. Откуда-то доносилась рекламная песенка стирального порошка „Рабсо“. Жизнь идет своим чередом, — подумал Полещук, — даже в такую жару…

Вечером, когда жара немного спала, Полещук и Лякин взяли такси и поехали в Гелиополис. По улицам, отдыхая от постепенно уходящего зноя, фланировала разношерстная египетская публика. На одной из красивых улочек — Султана Селима, недалеко от кинотеатра „Рокси“, зашли в винную лавку [типа нашей рюмочной — прим. авт. ], хозяином которой был египтянин средних лет по прозвищу Майор. Неизвестно, служил ли он действительно в армии майором или просто „вешал лапшу на уши“ русским переводчикам. Лавка эта пользовалась большой популярностью среди переводчиков по одной простой причине: стакан египетского бренди (или чего-то напоминавшего этот напиток) стоил всего 15 пиастров (как бутылка пива „Стелла“). Потому-то и прозвали эту дешевую, но крепкую брендяшку — „хамасташар“ [пятнадцать — араб. ]

Угостились „хамасташаром“, поболтали с Майором. Отказавшись от предложенной хозяином лавки сигареты с гашишем, пошли гулять по улицам Гелиополиса, разглядывая богатые виллы за высокими ажурными заборами — райские уголки египетских богатеев, пялясь на неоновую рекламу и заходя в попадавшиеся по пути магазины. В обувной лавке, поторговавшись и выслушав комплименты („О, мистеры красиво говорят на арабском!“), купили Полещуку кожаные офицерские полусапожки, самую удобную обувь для пустыни. Под полевую форму, которую ему выдадут в бригаде. Пришлось вернуться к Майору, где обновку обмыли, выпив еще по стакану „хамасташар“ и закусив прилагаемой к каждой порции бренди бесплатной конфеткой. В вечерней духоте оба прилично захмелели. В Насер-сити вернулись поздно…

— Кузакин, — назвал свою фамилию жилистый, выше среднего роста молодой человек, на взгляд — лет 27–28. Протянул руку Полещуку и добавил. — Александр. — Полещук представился, тоже коротко.

Что бы там не говорили, существует некое переводческое братство, вне зависимости от языка, учебного заведения, возраста, воинского звания и многого другого. Особенно за рубежом, например, здесь, в Египте, когда всем переводчикам приходится работать и общаться с военными советниками, людьми, гораздо старшими их по возрасту. Разные поколения — разные интересы и пристрастия. Вплоть до антагонизма.

Еще бы. В большинстве своем 50-летние полковники, военные советники и специалисты, относились к пацанам-переводчикам как к обслуживающему персоналу, а в переводческой среде слово „хабир“ стало почти нарицательным. Почему? Да потому, что, оказавшись в первый (а, возможно, в последний и единственный) раз за рубежом, многие представители хабирского сословия экономили буквально на всем, включая питание, дабы накопить денег на вожделенную „Волгу“. При этом они про себя завидовали молодым парням, владеющим иностранными языками, чувствовавшим себя в Египте „как рыба в воде“, и не жалеющим местной валюты на развлечения и дорогие покупки. Ведь это загранка для них не последняя.

Ни Полещук, ни Кузакин не относились к категории хабиров, поэтому общий язык нашли быстро. Правда, поначалу старший переводчик бригады с высоты своего египетского опыта вел себя с „салагой“ Полещуком немного суховато.

Кузакин загремел в армию переводчиком английского языка сразу после окончания МГУ. Несколько месяцев работал в учебном центре в Краснодаре, а потом был откомандирован в Египет, где сейчас вышел на дембельскую прямую: тянуть лямку на канале ему оставалось всего ничего. Закурили.

— Я в курсе насчет тебя, Полещук, — сказал Кузакин, прищуриваясь от попавшего в глаза табачного дыма. — Заезжал в аппарат за почтой и пообщался там с Белоглазовым. — Полещук промолчал, не зная, что именно выдал Кузакину референт главного. — Слава Богу, хоть одного кадрового арабиста дали, а то присылают одних студентов. Короче, будешь работать в батальоне подполковника Сафвата с его советником Чапаем…

— Чапаевым?

— Да нет, с Хоменко Василием Ивановичем. Чапаем мы его за глаза называем. Тоже подполковник, как комбат, войну Отечественную прошел… В общем, познакомлю. Не знаю, зачем ему переводчик — Сафват не хуже нас с тобой лопочет на русском.

— На кой хрен я тогда ему нужен?

— Вот ты его и спросишь. Ноет уже с полгода: с командирами рот, мол, невозможно работать, с бойцами общаться на предмет правильного оборудования ячеек для стрельбы, отрывки траншей и прочей мутоты… — Кузакин от возмущения махнул рукой. — Но ты, Саша, не питай особых иллюзий насчет ничегонеделания — Чапай тебя загрузит работой по уши, да и я буду время от времени дергать в штаб бригады и в подразделения…

— Александр, а где бригада-то располагается?

— Южнее города Суэц, вдоль залива, но не у самой воды конечно. А живем мы в поселке Рода. Курорт!

— Это шутка? — Полещук неподдельно удивился.

— Почему шутка? Чистая правда. — Кузакин заулыбался. — Нормальные коттеджи среди бананов и фиников, на самом берегу Суэцкого залива. Купайся — не хочу! Времени, правда, на это не хватает. Да и мины там противодесантные. Места знать надо…

— Евреи-то не беспокоят? — Полещук затушил окурок сигареты и выковырял из пачки еще одну. — Мне знакомые переводяги говорили, что неспокойно сейчас в зоне канала…

— Канал большой… Постреливают из орудий кое-где. Ну, там десанты высаживают, бомбят иногда. Нас пока Бог миловал.

…Из многочисленных однокурсников Полещука в Насер-сити подъехали только Саша Блоцкий, Витя Сажин и Леша Агарышев. С трудом удалось отбрыкаться от генеральской жены Сереже Лякину, которого та упорно тащила с собой на рынок за покупками. Приезд Полещука решили отметить впятером. Предложение Полещука насчет участия Кузакина понимания не нашло: будут только свои, мало ли что. Мы твоего Кузакина не знаем, — сказал Сажин, — так что обойдемся без него. Да и ты, Щука, толком не знаешь этого „пиджака“. Стукнет еще…

Сбегали в ближайшую аптеку за спиртом, купили огурчиков-помидорчиков, несколько банок рыбных консервов и пару лепешек. Бутылку водки Полещука прикончили в два счета, потом приступили к спирту, разбавляя его кто водой, кто „Кока-Колой“. (Этот напиток бурого цвета называли „Спирто-Колой“.) Изнывая от жары, усугубляемой выпивкой, разделись до пояса. Но и это не облегчило добровольных страданий: пот буквально стекал по обнаженным телам парней, задерживаясь на поясе брюк, темнеющих от влаги.

В процессе застолья Полещук получил от друзей исчерпывающую информацию об особенностях работы в войсках, боевых действиях на канале, а также о нескольких ночных клубах в Каире, посещать которые более-менее безопасно. В том смысле, что в них не заглядывают сотрудники нашей контрразведки. Так, по крайней мере, думали переводчики.

— Ты, старик, не ссы, — покровительственно похлопывая по плечу Полещука говорил Сажин. — Мы уже успели все разведать, плохого не посоветуем.

— Витя, Аллах с тобой, я — что — первый день „замужем“? Хоть и недолго, но в Египте пожил, в кабаках, правда, не был. Но… Ты на меня посмотри: смуглый, черноволосый, усатый… В арабской галабийе меня ни один особист не вычислит.

— Ага, — вмешался в разговор Лякин, — но в такой одежке тебя в нормальный найт-клаб не пустят…

— Пацаны, может, махнем попозже в „Аризону“, — предложил Блоцкий. — Ты как, Щука? Или поближе, в „Мэриленд“, а? Там в десять программа начинается.

— Поехали, поехали! — обрадовался Лешка Агарышев, весь вечер пребывавший в подавленном настроении из-за недавно перенесенной бомбежки. — Надо развлечься, а то… — Он не договорил, но все поняли, почему Леху тянет на ночные приключения.

— Не, ребята, я — пас, — ответил Полещук. — Мафишь фулюс [Нет денег — егип. ], маловато мне подъемных дали…

Выяснилось, что денег на ночной клуб не хватает у всех. Допив мерзкую „Спирто-Колу“, отправились спать…

Половину пятницы, мусульманского выходного дня, провели в бассейне спортивного клуба Гелиополиса, месте давно уже облюбованном переводчиками, не жалеющими денег на входной билет и пару бутылок пива. Отмокали в голубой воде, цедили „Стеллу“ под зонтиками, трепались, разглядывали женщин-европеек. Египтянок там не было, и быть не могло. Шариат!

Полещуку, однако, повезло. Споткнувшись об шезлонг, на котором дремала симпатичная девушка, он чертыхнулся, и тут же извинился: „Sorry, miss!“ [Извините, мисс! — англ. ] — Девица открыла глаза, и Полещук пропал — она была удивительно красива, в темно-карих миндалевидных глазах вообще можно утонуть. — Hi! Do you speak english? [Привет! Вы говорите на английском? — англ. ] — спросила девушка, вставая с шезлонга и грациозно потягиваясь. Познакомились. При этом Полещук спиной осязал взгляды коллег, безусловно, завидовавших этой его неожиданной удаче. Тэта Эстатопуло оказалась гречанкой, работавшей в авиакомпании „Олимпик“ миллиардера Аристотеля Онассиса, мужа Жаклин Кеннеди. Это была та еще тема для разговора.

— Как там Джеки? — спросил Полещук. — Еще не вытрясла из Онассиса его миллионы?

— Еще нет, — засмеялась Тэта. — Но Аристотель уже в трансе: расходы на американскую жену неимоверные. Говорят, что спорят они ужасно. Ах, какое нам дело до их миллионов…

Тэта, в отличие от других европеек, как правило, сторонившихся русских, болтала с Полещуком так, как будто знала его сто лет.

— Александер, — щебетала она, — ты первый русский парень, с которым я познакомилась… Сначала подумала, что ты египтянин. Мне так удивительно.

А Полещук смущался. Он смущался от того, что за каждым его движением наблюдали друзья-коллеги, наверняка грубовато, по казарменному, комментирующие этот флирт; он смущался откровенных взглядов Тэты на его грудь, поросшую волосами, и ее прямолинейных высказываний: „Александер, волосы на теле — это так сексуально…“ Гречанка была безумно хороша с ее безупречной фигурой, и сводящими с ума темно-карими глазами на чуть загорелом (или таком от природы) лице. Полещук смотрел на Тэту влюбленными глазами, балдея от ее прелестного тела, едва прикрытого купальником „бикини“; он смотрел на ее красиво очерченные губы, каштановые, собранные в пучок, волосы, грудь и его пронизывало желание. Полещук понимал, что неприлично так откровенно рассматривать девушку, тем более иностранку, но ничего не мог с собой поделать.

— Щука! Тащи ее к нам, — кричали приятели Полещука. — Пивом угостим и еще кое-чем. У нас этого добра много! Давай, Щука, поделись своей радостью с друзьями! — Переводчики ржали и призывно махали руками.

— What does it mean Schuka? [Что такое „щука“? — англ. ] — Спросила Тэта.

— Рыба есть такая, вроде барракуды, — попытался объяснить Полещук, не зная английского эквивалента „щуки“. — Фамилия у меня похожая, потому и кличут так. — Он повернулся к компании переводяг и погрозил ребятам кулаком, не мешайте, мол, общаться с девушкой.

Тэта сегодня улетала в Афины, поэтому продолжить знакомство в другом месте, на что Полещук надеялся и прямо сказал об этом девушке, не получалось. До вылета ей оставалось всего несколько часов. Но скрыть так быстро появившееся чувство к русскому юноше она даже не пыталась, откровенно признавшись, что хотела бы еще не раз с ним встретиться. На робкую фразу Полещука насчет любви с первого взгляда Тэта прореагировала внимательным взглядом своих черных, греческих очей, но ничего не ответила. Полещук опять смутился и замолчал. Он все понял. Этот взгляд сказал ему о многом: Тэта, похоже, к нему не равнодушна, но сиюминутный вариант переспать, ее отнюдь не устраивает…

— Александер, I really like you [Ты действительно мне нравишься — англ. ], — призналась Тэта, прощаясь с Полещуком. — Когда прилетаю в Каир, останавливаюсь в отеле аэропорта. Стюардесса?! — Рассмеялась она на вопрос Полещука. — Ах, Александер, хотела бы, да ростом не вышла. У нас в „Олимпике“ вот такие стюардессы. — Тэта встала на ципочки и вытянула руку вверх. — Ниже не берут. А я — вспомогательный персонал. Ладно, мне надо поторопиться. Даст Бог, еще увидимся. Очень хочу поближе с тобой познакомиться. Очень-очень… — Она протянула Полещуку руку, улыбнулась и направилась к бассейну.

Возвращаясь к друзьям, Полещук не отрывал глаз от Тэты, красиво рассекавшей руками голубую воду бассейна. Тэта, Онассис, „Олимпик“, — подумал Полещук, — это что-то из рода необычных снов. Господи, какая славная девушка! Что за ее словами „поближе познакомиться? Удастся ли ее хоть когда-нибудь встретить? Конечно же, это нереально. Надо забыть, забыть, забыть… — Но отель аэропорта намертво врезался в память. Тем более, что он на окраине Гелиополиса, совсем рядом…

Ближе к обеду все проголодались. Перекусывать в спортивном клубе было слишком накладно, поэтому, постояв напоследок под душем, потопали в близлежащий ресторанчик. „Семейный“, судя по вывеске на французском языке. Сев за столик и осмотревшись Полещук подумал, что назвать это заведение рестораном никак нельзя. Обычное, не очень чистое, египетское кафе. Зато дешевое, как сказали ему коллеги.

Обслуживал переводчиков лично хозяин заведения, старый грек с трудно выговариваемым именем. Смешно семеня ногами, грек собственноручно принес каждому по тарелке куриного супа с рисом. Полещуку едва удалось преодолеть брезгливость, когда он увидел палец старика, невольно опущенный в суп. На второе заказали местный шашлык — кебаб с салатом.

— Гречанка? — удивлялись коллеги Полещука. — Чего-то у нас сегодня сплошная Греция. А девица очень даже ничего, а задница — нет слов, одни восклицания. Говоришь, у Онассиса работает? Не факт, старик, может, твоя Тэта из какой-нибудь разведки. Понимаешь, чем тебе грозит несанкционированный контакт с иностранкой? К тому же из страны „черных полковников“ с базами НАТО. Если об этом узнает генерал Верясов, не говоря уже об особистах. Или наоборот, что еще ху…вее.

— Кончайте стращать, мужики, — возмущался Полещук. — Пуганый уже. Подумаешь, парой слов перекинулся. Она, между прочим, сегодня улетает. Вот и весь роман!

— Ну, не скажи, — сказал кто-то. — Это почти измена Родине. Кто знает, может, ты через пару недель будешь по „Голосу Америки“ вещать из Афин. Шутка, конечно. Но, сам знаешь, как на такие контакты реагируют наши спецслужбы. Проще трахнуть египетскую шармуту [проститутка — араб. ], чем контачить со стюардессой из „Олимпика“…

— Да не стюардесса она! — воскликнул Полещук.

— Какая разница, — сказал Саша Блоцкий, — работает у старика Онассиса, гречанка…

— Мужики, что вы заладили, — кипятился Полещук, — гречанка, Греция, спецслужбы! Вспомните древнюю историю, а не проводите идиотские параллели между Тэтой и черт знает чем!

— На хрен историю, — сказал Гвоздин и посмотрел на Полещука своими странными глазами с подволокой. — Греция она и есть Греция с грецкими орехами, „черными полковниками“ и штатовскими базами. Враги они, короче!

— Жека, ты не прав, — Полещук привстал со стула. — Я имею в виду исторические связи Египта с Грецией. Это же была целая огромная эпоха, ребята. Вспомните, наконец, династию Птоломеев, Антония, Клеопатру… Это все — Рим, Греция и Египет, связанные древней историей.

— Ну, Щука, ты даешь! А причем здесь твоя Тэта?

— Да, ни при чем, елы-палы! Это так, к слову о Греции. А сигареты мы курим, между прочим, под названием „Клеопатра“…

Обед закончили холодным банановым соком с молоком. Алкоголь в „Семейном“ не подавали.

Полещук вспомнил красивую гречанку Тэту, которую он никогда уже больше не увидит, и немного расстроился. Завтра его ждал Суэцкий канал…