Глава четвертая

Когда Кон провел меня в коридор с каменным полом, а потом на кухню, заполненную восхитительным запахом свежего хлеба, Лиза вытаскивала пироги из духовки.

Кухня — большая приятная комната с высоким потолком, кремовой плитой и высокими окнами, украшенными геранями в горшках. Цветные ситцевые занавески раскачивались на июньском ветру. На полу из красного кафеля — яркие плетеные коврики, которые делают северные кухни такими привлекательными. За старинной каминной решеткой из полированной стали в корзине, накрытой фланелью, пищали свежевылупившиеся цыплята. Черно-белая кошка спала в кресле-качалке и не обращала внимания на эти звуки и подпрыгивание маленьких головок под тканью.

Я замерла перед дверью.

С самого начала этой истории я ни разу так не жалела о том, что совершаю подлог. То, что казалось интересным приключением и разумным поступком в Ньюкасле, простым на Вышке и головоломкой, которую нужно решить, только что на дворе, в жизнерадостной красивой комнате, пахнущей домом, показалось безобразным действием. Теперь я не могла рассматривать этот дом как приз, который нужно выиграть для Кона, или ставку в собственной игре. Он наполнился жизнью, дыханием многих поколений людей. В облезлой гостинице Ньюкасла, когда за плечами была одинокая и беспросветная жизнь в Канаде и дурацкая работа, когда основное занятие — мечтать о будущем, все выглядело по-другому. Но здесь мир второсортных интриг стал совершенно неуместным. Солнце светит сквозь занавески, пахнет свежим хлебом, цыплята пищат в корзине… При чем тут фантастический заговор, придуманный в облезлой спальне ирландским искателем приключений и его толстой женщиной с мягкими жадными руками? А сейчас она поставила противень и двигалась ко мне.

Лиза с Коном, должно быть, заметили мои сомнения, но кроме них там никого не было. За полуоткрытой дверью в комнате для мытья посуды шумела вода, и звенели столовые приборы. Миссис Бэйтс, надо полагать. Очевидно, с инстинктивным тактом скрылась на время моей встречи с новой хозяйкой Вайтскара.

И очень хорошо, что она так поступила. К моему удивлению основательная, всегда достойная доверия Лиза из нас троих заметнее всего потеряла самообладание. Обычно бледные щеки горели, хотя, может быть, и от жара плиты. Она шагнула вперед и растерянно застыла, будто потеряв слова. Кон сказал: «Вот и она, Лиза. Приехала рано, и я ее встретил у ворот. Попробовал объяснить, как мы ей рады, но, может, у тебя получится лучше. Пока она встречу с домом рассматривает, как испытание своего рода. — Все это он изрекал с очаровательной улыбкой, по-братски похлопывая меня по плечу. — Аннабел, это моя сводная сестра Лиза Дэрмотт. Она ухаживала за всеми нами, да ты это знаешь».

«Мы уже побеседовали по телефону, — сказала я. — Как поживаете, мисс Дэрмотт? Я очень рада с вами встретиться. Приятно возвращаться… Полагаю, незачем вам это объяснять».

Она взяла меня за руку. Улыбалась, но глаза были испуганными, а мягкая ладонь дрожала. Заговорила она, впрочем, вполне естественно: «Мы вам действительно рады, мисс Винслоу. Вам, наверное, странно приветствовать меня так в своем собственном доме, но прошло так много времени, и я стала тоже себя чувствовать здесь, как дома. Поэтому разрешите сказать, что все счастливы снова видеть вас здесь. Мы… Вы знаете, я говорила вчера. Мы думали, что вы умерли. Можете представить, какое это важное событие».

«Очень приятно это слышать, мисс Дэрмотт».

«Надеюсь, — сказала она уже спокойнее, — вы будете называть меня Лизой».

«Конечно. Спасибо. И вы тоже не говорите «мисс Винслоу». Мы родственницы, или почти родственницы, не знаю?» Я улыбнулась. Как только я заговорила, стук в соседней комнате прекратился. За полуоткрытой дверью воцарилась настороженная тишина. Я подумала, не звучит ли наш разговор слишком высокопарно. Если бы я действительно впервые знакомилась с Лизой, несомненно, ситуация казалась бы не менее чудной. Было бы, прямо говоря, нечего сказать.

Я продолжала беседу, собственный голос казался мне слишком высоким, торопливым и легкомысленным. «В конце концов, я здесь вроде незнакомки, такое возникает ощущение после всего этого времени. Уверена, вы на меня реагируете лучше, чем я заслуживаю. Конечно, это ваш дом, больше чем мой, теперь точно так можно сказать. Я и не помню, чтобы здесь было так мило. Очень хорошо вы здесь все устроили — новые занавески, новая краска… Цыплята те же самые, они всегда были частью мебели… О, та же самая чайница, я так рада, что ее не выбросили! — Лиза определенно не упоминала такого мелкого предмета, но он явно существовал на свете намного дольше меня и был совершенно безопасной темой. — И какая плита! Потрясающе! Когда ее поставили?»

«Пять лет назад». Лиза ответила коротко, почти угрюмо. Кон наблюдал за мной с веселым уважением, а она явно думала, что я чересчур разбушевалась, учитывая тишину в соседней комнате.

Я улыбнулась и двинулась по комнате. «Господи, старое кресло-качалка… и так же скрипит. — Я им немножко поскрипела, кот открыл зеленые глаза, посмотрел на меня и закрыл опять. Я почти естественно засмеялась и погладила его. — Мой милый дом. Крепкий паренек, а что случилось с Тибби?»

«Помер от старости, — ответил Кон. — Я похоронил его под твоей сиренью».

«Он бы помер задолго до этого от среднего возраста, если бы все было по-моему. — Лиза вернулась к столу, перекладывала горячие рогалики и не смотрела ни на меня, ни на

Кона. Похоже, ей стало легче, как только она нашла себе занятие. — Кошки слишком хорошо знают, что их место в доме».

«Вы не пытались держать Тибби на улице?»

«Тибби, — сказал Кон жизнерадостно, — так был преисполнен важности по тому поводу, что он твой, что пришлось разрешить ему жить в твоей спальне. Про Тибби не волнуйся. В конце концов, он покорил и Лизу и прожил жизнь в величайшей роскоши и почете».

Я улыбнулась и погладила кота. «Не как Флаш?»

«Флаш?» Это Лиза. Я почувствовала, что она волнуется, будто я неожиданно перепутала роль.

Кон улыбнулся. «Собака Элизабет Баррет. Когда Элизабет однажды утром исчезла, в точности, как Аннабел, ее отец попытался уничтожить ее маленькую собачку в отместку».

«А… Понятно».

Он посмотрел на меня. «Нет, Аннабел, не как Флаш. Месть не была нашей… первой реакцией».

Я пропустила это мимо ушей. «А этот? Какие у него права на лучшее кресло в кухне?»

«Томми? Толстый лентяй? — Лиза определенно нервничала. Разговор о кошках явно не соответствовал обстановке. Лизина тевтонская натура требовала, чтобы мы продолжали выполнять поставленную задачу, клали кирпич за кирпичом и добавляли хорошо обоснованной лжи, удерживая сооружение в равновесии. Она сказала, почти грубо: — Видит Бог, я выкидываю его достаточно часто, но он возвращается, а у меня сегодня нет времени им заниматься».

Кон продолжил лениво: «Он более сильная личность, чем ты, Лиза, дорогая. — Он, очевидно, как и я, верил, что кирпичи обмана можно соединять и не относящимися к делу разговорами. — М-м-м, неплохо. Сегодня это съедобно. Полагаю, это значит, что их делала миссис Бэйтс?»

Мрачное выражение его сестры неожиданно превратилось в восхищенную улыбку, которую она приберегала только для него. «А ты с маслом, Кон, давай. Или подожди до чая. Ты что, никогда не вырастешь?»

«А миссис Бэйтс здесь?» — спросила я.

«Да. Посуду моет. Хотите?.. — Но прежде, чем она успела закончить предложение, дверь распахнулась, и показалась могучая фигура, похожая на миссис Ной из игрушечного ковчега, и в такой же позе — руки-в-боки, и уставилась на меня маленькими яркими глазами. Лиза закончила торопливо: — Оу, миссис Бэйтс, это мисс Аннабел».

«Это я вижу. Пока не слепая. И не глухая. — Узкие губы миссис Бэйтс захлопнулись, как мышеловка. — И где, по-твоему, ты болталась все это время, могу я поинтересоваться? И что ты с собой вытворяла? Выглядишь ужасно. Тощая, как рельса, и если не поостережешься, потеряешь всю красоту, все остатки красоты к тридцати годам. Америка, называется! Тебе что, собственный дом недостаточно хорош?»

Все это время она кивала, как игрушечный китайский мандарин, и каждый кивок был осуждением. Кон взглянул на меня, потом на сестру, но ему не стоило беспокоиться, Лиза хорошо меня подготовила. «Она обожала Аннабел, бранила ее на чем свет стоит, но никому не давала слова сказать против нее. Жутко полаялась с мистером Винслоу, когда Аннабел убежала, обзывала его самым страшным в мире тираном… Она ужасно груба, называет это «говорить прямо», и в упор меня не видит, но приходится ее держать. Бэйтс лучший в этой местности скотник, а она прекрасно работает…»

«Хорошенькое это было для нас дело, — продолжала ядовито миссис Бэйтс, — все это время думать, что ты пропала и не дозовешься. Но теперь, раз уж вернулась, хочу сказать тебе кое-что, чистую правду. Никто не может сказать, что я виляю и подбираю слова, я всегда говорю прямо, но тот, кто поступил как ты и сбежал, не говоря ни слова в середине ночи…»

Я засмеялась. «Вовсе это не было в середине ночи, и ты это знаешь. — Я подошла к ней, схватила за плечи и потрясла, потом наклонилась, поцеловала в крепкую румяную щеку и сказала: — Поздоровайся со мной, Бетси. Мне и так трудно возвращаться, видит Бог. Жаль, что это вас всех расстроило, но я… Была очень несчастна, а когда человек молод и очень несчастен, он не всегда останавливается подумать, правда? — Я поцеловала ее в другую щеку, выпрямилась и легкомысленно добавила: — И ты должна признать, я сделала все как положено. Жуткая ссора, записка, приколотая к подушечке для булавок и вообще».

«Подушечка для булавок! Как она вообще пришла тебе в голову! Ни одного дня за всю свою жизнь ты прилично не работала, всегда вертелась вокруг лошадей, собак и тракторов, или в этом своем саду, и совершенно не обращала внимания на дом и работу, которой должна интересоваться девушка. Подушечка для булавок! — Она хмыкнула. — Где ты вообще ее нашла?»

«Ну, — сказала я спокойно, — а где я ее оставила?»

«На каминной полке, где она и была, ты прекрасно это помнишь! И когда я спустилась утром, то я нашла ее и стояла, будто меня дохлым котом по голове ударили, пять минут на месте и только потом взяла ее в руки. Я знала, что это. Слышала, как вы с дедом скандалили вечером и как ты пошла в свою комнату потом. Никогда не думала, что смогу тебе это сказать, но я за тобой следила, мисс Аннабел, и слушала под дверью».

Кон напрягся у моего плеча. Я сказала: «Бетси, дорогая…» Кон непроизвольно шевельнулся, и я поняла, что он не хочет ее молчания, думает, что я узнаю что-нибудь новое. Но не стоило беспокоиться. Она твердо намеревалась высказать все, что накипело.

«Но не было ни звука, даже плача. Будто ты тихо двигалась по комнате и собиралась лечь спать. Так я и подумала, что это просто ссора, старик утром пожалеет, а мисс Аннабел скажет ему, что больше не будет, что бы она там ни сделала, может, ездила на Форрестовом коне Эвересте, или пришла слишком поздно, а старику не понравилось, потому что он старых правил. Но я подумала, что утром все будет в порядке, как всегда, поэтому просто покашляла, чтобы ты знала, что я здесь, постучала в дверь и сказала: «Я иду спать, мисс Аннабел», — и ты перестала двигаться, будто я тебя напугала. А потом ты подошла к двери и постояла перед ней минуту. Но когда ты ее открыла, то была одета и сказала: «Спокойной ночи, Бетси дорогая, и спасибо». И ты поцеловала меня, помнишь. И я сказала: «Не переживай так, мисс Аннабел — все это будет хорошо в конце, да всегда так и бывало». А ты улыбнулась на это и сказала: «Нет». А потом я пошла в кровать и не слышала ни звука, а если бы кто-то мне сказал, что на следующее утро ты рано встанешь, уйдешь и пропадешь на много лет, а у твоего деда будет сердце рваться за тобой, потому что у него остались только Кон здесь, да Юлия приедет на этой неделе, а она твой живой портрет, могу я сказать…»

«Знаю, Лиза сказала, мне очень хочется ее увидеть. — Я опять прикоснулась к руке Бетси. — Не надо больше расстраиваться. Давай бросим эту тему, а? Я… Я вернулась и больше не уйду, и не сердись на меня за то, что я сделала».

Лиза меня освободила, но, по-моему, только для того, чтобы вернуть в пределы заготовленного ею сценария. «Ваш дедушка уже, наверное, проснулся. Лучше вам подняться, он захочет вас увидеть сразу. — Она потянулась к завязкам фартука. — Отведу вас наверх. Только руки помою».

Я увидела выражение лица миссис Байте и сказала, совершенно спокойно: «Не беспокойтесь, Лиза. Я лучше пойду сама, уверена, вы поймете».

Лиза замерла, переполненная нерешительностью и изумлением. Бетси триумфально кивнула и еще крепче сжала губы. Кон ухватил еще одну булочку и подмигнул. «Конечно, давай. Не обращайся с Аннабел как с гостьей, Лиза дорогая. И не волнуйся, Аннабел. Он будет так доволен тебя видеть, что вряд ли вытащит что-нибудь неприятное из прошлого». Еще раз подмигнул и исчез.

Лиза расслабилась. «Извините. — Голос стал еще более бесцветным. — Конечно, вы хотите пойти одна. Не сообразила, не каждый день происходят такие события. Поднимайтесь сразу, дорогая. Чай будет готов через полчаса… Миссис Бэйтс, поможете с пирогами? Вы печете их намного лучше меня».

«И нечему удивляться, потому что родилась я и воспитывалась в северной стране, и ни одной иностранке до сих пор не удавалось испечь нормальный пирог к чаю», — едко заявила леди, но великодушно направилась к столу.

Лиза опять склонилась к плите. Она стояла к нам спиной, и это был замечательный момент, чтобы сказать то, что нужно было вспомнить обязательно: «Бетси, благослови тебя Бог, поючие медовушки! Они не хуже, чем раньше!»

Лиза уронила противень и забормотала: «Извините, такая я нескладная, я ничего не испортила…»

«Не думаешь ли ты, — спросила сурово миссис Бэйтс, — что поючие медовушки пекутся по твоему поводу? Давай, топай к своему деду». Но кивок, сопровождающий тираду определенно значил — не бойся, иди, все будет хорошо.

Я оставила дверь на кухню открытой.

Было очевидно, что в душе миссис Бэйтс и ее мужа не возникло никаких сомнений по моему поводу, но настоящее испытание еще предстояло, и если возникнут какие-то вопросы, каждое движение в первый день приобретет огромную важность. Поэтому я оставила дверь открытой и чувствовала спиной, как Лиза с Бетси наблюдают за моим шествием по плитам пола, за тем, как я толкаю зеленую дверь в передний холл и без колебаний направляюсь направо до того, как дверь захлопнулась за спиной.

«Это очень простой дом, — говорила Лиза. — Построен в форме буквы L. В одном крыле — кухня, посудомоечная и то, что раньше было молочной. Но теперь масло и сыр делают в здании, поэтому там прачечная и гладильная. Покрытая зеленым сукном дверь отделяет кухонное крыло от основной части дома. Это не ферма, можно сказать, маленький помещичий дом. Построен около ста пятидесяти лет назад на фундаменте старого дома, который был разрушен. Изображение старого угрюмого квадратного дома есть в книге Бьюика «Нортумберленд». Новый — совсем другой, простой, но и грациозный тоже. Главный холл квадратный, почти как дополнительная комната… широкая лестница напротив главного входа… с одной стороны — гостиная, с другой — столовая, а за ней библиотека, ее используют как офис… спальня твоего дедушки — большая комната спереди, над гостиной…»

Когда зеленая дверь захлопнулась, я прислонилась к ней на секунду и позволила себе остановиться. С того момента, как я встретила Бэйтса на Вышке, не могло пройти больше трех четвертей часа, но я уже совершенно замучилась. Мне нужны были две — три минуты, чтобы собраться, прежде чем идти наверх…

Огляделась. Такой холл — редкость для фермерского дома. Дубовый паркетный пол, старый из резного дуба шкаф у стены, очень красивый. Несколько бухарских ковров на медового цвета дереве пола выглядели потрясающе. Простые стены цвета слоновой кости. Картина с букетом ноготков, копия гравюры Сарториуса, старая цветная карта, на которой обозначен Форрест Холл, в обведенном кружке с надписью Парк Форрест написано маленькими буквами «Вайтскар». Ниже карты на дубовом комоде стояли голубой кувшин и старинная медная молочница, отполированная до такой степени, что поверхность сияла, как шелк. В молочнице — букет голубых и красных садовых и желтых диких анютиных глазок.

Вайтскар, определенно, не пострадал под Лизиным управлением. Я заметила мимоходом, что Лиза неправа по поводу миссис Бэйтс — Бетси не питала к ней антипатии. Ее позиция вооруженного нейтралитета слабо напоминала пламенную симпатию, которую она выплеснула на меня. Кто угодно, способный содержать дом так, как Лиза, почти наверняка завоевал бы преданность миссис Бэйтс, да еще в сочетании с уважением, с которым жители Нортумберленда принимают «иностранцев».

Я медленно направилась к широкой дубовой лестнице. Зеленый, как мох, толстый ковер заглушал звук шагов. В конце галереи, наверху, окно выходило в сад. Рядом дверь. Тоже дубовая со скошенными панелями. Я провела пальцем по скосу.

На улице все заливал солнечный свет. Пчела с густым гудением билась о стекло. Звук усыплял, заставлял забыть о времени, вспомнить о бесчисленных одинаковых летних полуднях… Время остановилось и пошло назад… Я открыла раму, выпустила пчелу, закрыла за ней окно, повернулась и постучала.

У Мэтью Винслоу сна не было ни в одном глазу, он лежал на широком старомодном диване у окна и смотрел на дверь. Большая кровать, накрытая белым стеганым одеялом, у дальней стены. Массивная полированная мебель из красного дерева, модная два поколения назад, и толстый индийский ковер. Красивые высокие окна распахнуты, впускают солнечный свет, шум реки, запах ранних роз и пчелиное жужжание. Несмотря на обилие предметов, пахнет свежестью.

На маленьком столике у кровати — три фотографии. На первой — Кон, красивый, как актер, в рубашке с расстегнутым воротом и так освещен, что лицо кажется расслабленным. На второй, как я догадалась — Юлия. Молодое жизнерадостное лицо с живыми глазами и взъерошенными светлыми густыми волосами. Третьей фотографии с моего места видно не было.

Но от всего я сейчас получала только поверхностное впечатление. Все мое внимание сосредоточилось на фигуре Мэтью Винслоу с пледом на коленях, откинувшегося на диванные подушки.

Высокий изможденный старик с гривой седых, когда-то светлых волос. Серо-зеленые глаза под мохнатыми бровями умны и молоды, хотя и окружены морщинами. Суровый рот — тонкая линия между глубокими складками от ноздрей до линии челюсти. Несмотря на правильность черт, лицо было бы непривлекательным, угрожающим, если бы в уголках рта и глаз не затаились смешинки. Никто бы не подумал, что Мэтью Винслоу надо от чего-то защищать. Крутой мужчина, и вовсе не дурак.

Я вошла в комнату и тихо закрыла дверь. Абсолютная тишина. Пчелы над розами шумели громче, чем самолеты. «Дедушка?»

Он ответил хрипло, перед тем, как заговорить, два раза облизал губы: «Ну, Аннабел?»

Наверняка должен существовать какой-то ритуал возвращения блудных потомков. Что-то вроде: «Он побежал, упал на его шею и поцеловал…» Мэтью Винслоу бегать не может, остается только мне.

Я быстро прошла через комнату, наклонилась у дивана и положила ладонь деду на колено, на плед. Его тонкая рука с набухшими голубыми венами, неожиданно сильная и теплая, тяжело опустилась на мою, и оказалось, что я знаю, что сказать: «Извини, дедушка. Примешь меня обратно?»

Рука шевельнулась, сжала мою еще крепче. «Если бы я сказал «нет», это было бы именно то, чего ты заслуживаешь. Мы думали, ты умерла».

«Извини».

Другая рука протянулась и подняла мой подбородок. Дед изучал мое лицо, повернул к окну. Я прикусила губу и ждала, не встречаясь с ним глазами. Он долго молчал, а потом спросил: «Ты была несчастна, правда? — Я кивнула. Он отпустил меня, и наконец-то я смогла опустить лицо на плед, так что дед не мог его видеть. Он сказал: — И мы тоже», — и снова замолчал, продолжая гладить мою руку.

Уголком глаза я видела портрет Кона, его улыбку, полную интриг и недостойную доверия. Красивый и опасный. Ну вот, Кон, я это и сделала, перешла через Рубикон, сожгла лодки. Выбралась на финишную прямую. Дома.

Глаза Кона на портрете ждали. А может, поднять голову и произнести речь? «Ваш любимый Кон предает вас. Заставляет меня притворяться вашей внучкой, потому что думает, что вы скоро умрете, а он хочет получить ваши деньги и поместье. — И еще какой-то тихий голос во мне, о существовании которого я и не знала, продолжал: — И как только он в этом уверится, я не дам двух пенсов за вашу жизнь, дедушка, честное слово…» Я не шевелилась и молчала.

Старик ничего не говорил. Пчелы улетели. Маленькая птичка села на розу под окном, хлопая крыльями. Я подняла голову и улыбнулась. Он убрал руки и смотрел на меня из-под бровей. Если его лицо и выражало какие-то эмоции, то теперь они исчезли. «Возьми стул, — сказал он резко. — И сядь, где я смогу тебя увидеть».

Я подчинилась, выбрала стул с прямой спинкой и села очень прямо, сжав колени, сложила руки, как маленькая. В его глазах появилось удовольствие. «Ну? — сказал он. Не шевельнулся, но производил такое впечатление, будто выпрямился, даже навис надо мной. — Тебе предстоит много рассказывать. Предположим, ты приступишь».