Книга: Девичий виноград = Дерево, увитое плющом
Назад: Глава шестнадцатая
Дальше: Глава восемнадцатая

Глава семнадцатая

The water is rough and wonderful steepe, Follow, my love, come over the strand — And in my saddle 1 shall not keepe, And 1 the fair flower of Northurmerland Ballad: The fair flower of Northumberland

 

Очень важно не думать о сцене в темном домике у ворот, вычеркнуть из памяти Дональда, жизнь из которого медленно вытекает за кучей обломков, Юлию на грани паники, Адама, распростершегося в пыли под оседающей массой… И Кона в помощь. О нем я вообще не должна вспоминать. Невозможно угадать, как сработает его быстрый мозг, что он извлечет для себя лично из новой ситуации. Кон, если это выгодно Кону, будет работать, как галерный раб и творить чудеса, но если нет, один Бог знает, что он совершит.
Я отключила сознание и побежала к машине. Мне показалось, что я час ее разворачивала, протискивала между колоннами, по скользкой вязкой зелени, разбросанным веткам, камням и валунам. Нарочно заставляла себя делать все медленно, но колеса, как сумасшедшие скользили по мусору, руки и ноги тряслись, как в лихорадке, и почти не давали возможности контролировать машину. Ударился металл о камень, я вырвалась на дорогу, повернула на запад, а Юлия побежала открывать ворота. Проезжая мимо, я крикнула: «Следи, не проедет ли машина доктора! Возможно, он уже отправился к дедушке!»
Она кивнула, бледная, как призрак в свете фар, крикнула: «Быстрее!» Я попыталась вспомнить дорогу.
Прошло восемь лет с тех пор, как я ездила по верхней дороге в Западную Сторожку. Сначала два поля, потом деревья по краям дороги, молодые елки по пояс. Даже тогда Адам пытался заставить поместье окупаться… Меня поразил черный тоннель елей, поднявшихся выше крыши автомобиля. Они растут на фут в год. Фары освещали черный каньон, я мчалась очень быстро, под колесами шуршал дренаж из сосновых иголок, а деревья защищали поля от ветров.
Открытые ворота. Спуск с горы. Дорога, в дни более легкомысленные обсаженная буками, огромные деревья серебрились на свету. Четверть мили, как волнами, вверх и вниз, вдоль какого-то маленького потока. Я сосредоточилась на рычагах, не смотрела по сторонам и только надеялась, что дорога не слишком плоха.
Зря надеялась. Скоро я ехала на трусливой скорости пятнадцать миль в час, это казалось медленнее, чем пешком, и от волнения вспотела до такой степени, что руки прилипали к рулю.
Закрытые ворота.
Почти с облегчением я выскочила из машины и побежала их открывать. Тугая задвижка в конце концов поддалась, я навалилась на тяжелую створку, она продвинулась на несколько дюймов и застряла. Она утопала в грязи, но не это мешало ей открываться. Когда я наклонилась и попыталась ее освободить, зазвенела цепь. Темная от ржавчины цепь с огромным замком соединяла створки вместе.
Запертые ворота. Машину разворачивать негде. Выбор такой — или ехать задом наперед по дороге до объезда вокруг Вайтскара, или бросить машину и бежать полмили в Западную Сторожку. И то, и другое невообразимо.
В некоторых случаях люди думают не головой, а телом и нервами. Адреналин, говорят теперь, раньше говорили: «Нужда заставит, когда дьявол давит», — или даже: «Бог-то Бог, да и сам не будь плох». Я вцепилась в цепь и повисла на ней с отчаянной яростью, а она вдруг оказалась в руках. Это была просто петля, наброшенная на стойки ворот, чтобы они не распахивались сами собой. Секунды четыре я глазела на нее, будто действительно чудом разорвала массивные звенья, как сплетенные из волос. Хотя должна бы знать, что Адам не отправил бы меня этой дорогой, будь она перегорожена.
Адам. Я бросила тяжелую цепь в траву у ворот, широко распахнула створки, взобралась опять в машину и неслась вперед прежде, чем успела успокоиться потревоженная трава.
Крутой подъем и вдаль от деревьев. Полмили прямой хорошей дороги по пастбищу. Гравий казался белым при свете фар и таким ясным, будто состоял из кошачьих глаз.
Вершина холма. Одинокая береза. Ствол сверкнул белизной и пропал в темноте. Неожиданный резкий наклон к реке и крутой поворот к Западной Сторожке. Я забыла, как крута гора и резок поворот. На вершине моя скорость составляла примерно сорок пять. Я нажала на тормоз, но к реке все равно понеслась, как бомба. Машина походила на самолет, терпящий катастрофу. Я нажала на тормоз еще отчаяннее и вложила все силы и умственные способности в то, чтобы вписаться в поворот. Переднее колесо полезло на край дороги, я закрутила руль до предела влево… Почти получилось… Получается…
Я смогла бы сделать это при сухой погоде, даже несмотря на мое не слишком высокое мастерство. Но и дорога, и трава были мокрыми, колеса попали в грязь… Машина заскользила в разные стороны, неподвластная воле. Неожиданно переднее колесо добралось до берега, скользнуло. Автомобиль лениво съезжал по крутому травянистому склону к реке. В десяти ярдах впереди фары осветили воду, вспышка отраженного света ударила а глаза.
Наверное, я инстинктивно все-таки вертела руль, а то бы перевернулась. Машина проехала еще четыре фута по прямой, нырнула к реке, соскочила с девятидюймового пригорка, стукнулась обо что-то шасси и замерла, как мертвая. Передние колеса на гравии, а вода меньше чем в ярде от капота.
В тишине, когда заглох мотор, река шумела, как гром.
Я сидела, вцепившись в руль, смотрела как «дворники» бегают перед моим носом по сухому стеклу. туда-сюда, туда-сюда. Дождь какое-то время назад закончился, а я не заметила.
Сколько я там сидела, не знаю. Но несколько секунд, наверное, хотя показалось, что сто лет. Ничем я даже не стукнулась, только испугалась, но не было времени об этом задумываться. Просто пауза.
Выбралась из машины. Конюшенный двор в пятидесяти ярдах у подножия горы. Мне хватило ума выключить фары, я бросила машину и побежала.
Я забыла дорогу и в результате разбила машину Кона, но когда подошла к конюшне? рука автоматически включила свет и потянулась за уздечкой, даже не глядя. Кожа встретилась с ладонью, и прохладно зазвенел металл. Я сняла ее с крючка и замерла — дышала, привыкала к свету и приучала коня к своему виду. Бесполезно приближаться к нему в таком состоянии. Еще несколько секунд. Сердце должно успокоиться, стучать хоть приблизительно с обычной скоростью. И нужно контролировать руки… Пока не взяла в руки уздечку, я не понимала, что они так трясутся. Я прислонилась к стене конюшни и стала рассматривать жеребца Форреста.
Он стоял в дальнем углу просторного загона напротив двери, повернул ко мне морду, удивленно напряг уши. Я заговорила и, пытаясь сделать голос ровным, успокоилась сама. Когда он шевельнул ушами, я открыла загородку и вошла. Он не двинулся с места, только выше поднял голову и немножко склонил вбок, так, что огромные темные глаза смотрели искоса, показывая края белков. Провела нежной рукой по шее. Он опустил голову и подышал на рукав блузки.
Я сказала: «А теперь помоги мне, красавчик Рябиновый», — и протянула ему удила. Он даже не задумался, принял их, как голодная рыба муху. Через семь секунд спокойно, как во сне, он был взнуздан. Еще через десять я выводила его в ночь. На седло я не стала тратить времени, взобралась на него с края бочки с водой, и он стоял тихо, как ослик на берегу моря.
Мы направились к реке. Эта дорога вела и к пастбищу, поэтому он шел с удовольствием и прямо, красивыми огромными шагами, будто заглатывая ярды. Я сидела тихо, ослепленная темнотой, и не могла ни направлять, ни торопить его. Говорила, конечно, больше для собственного спокойствия, чем для его, но это довело нас до слабо сверкающей реки, где перед узким деревянным мостиком тропинка поворачивала.
Теперь я не представляла, смогу ли заставить Рябинового пройти по воде. Река раздулась от недавнего ливня и неслась с бешеной скоростью, издавала страшные звуки и завихрялась над камнями. Это было бы плохим переходом и при дневном свете, в темноте — прямой риск. Но ни одна живая лошадь, если она не работает в цирке, не пойдет по опасному, отдающему эхом деревянному мосту. Или по воде, или никак.
По крайней мере, мы вышли из-под деревьев, и я обрела зрение.
Берег там довольно крутой. В широкой сияющей реке камни отмечены тенями, а там, где бьют родники, бурлят пузырьки. Прекрасные звуки. После дождя все пахло жизнью и свежестью, тимьяном, мятой и прибитой копытами травой. Рябиновый засомневался и начал отступать, я настаивала. Будто хорошо воспитанный, он повернулся к воде и шагнул. Его копыта поехали, он прижал уши и остановился.
Ездить без седла в каком-то смысле неудобно, но и имеет определенные преимущества — чувствуешь лошадь, соединяешься, срастаешься с ней мускулами. Наездник становится частью коня, двигается вместе с ним и может реагировать быстрее на очень важную долю секунды, за которую сигнал проходит через седло и уздечку. Я почувствовала, как задумался жеребец, моментально испугался, поняла это даже до того, как эти импульсы укоренились в его природе, и немедленно подействовала в обратном направлении. Он всхрапнул, неожиданно рванулся вперед и бросился в воду.
Он сам искал дорогу среди камней, я говорила любовные слова, которые думала, что забыла. Копыта скользили и стучали по камням, вода кипела вокруг ног. Скоро она дошла до его колен, однажды он провалился в яму и намочил мою ногу до бедра, но быстро выпрямился и продолжал спокойно идти вперед. Будто это времени и не заняло, а мы уже оказались на другой стороне. Он поднялся на берег так пылко, что чуть не стряхнул меня, и быстро побежал на дорогу.
Дорога круто поднимается от моста вверх. Она неровная и покрыта корнями, но ее освещал лунный свет и ограничивал темный камыш. Я схватилась рукой за гриву и пустила Рябинового во весь дух. Он с удовольствием помчался, нужно бы успокоить его и замедлить бег, но мне все казалось медленно… И кроме того, возникло замечательное ощущение, как во сне — полет среди ночи, необыкновенная мощь, частью которой я стала, наркотик скорости, скорое завершение отчаянной миссии…
Он перешел на галоп, мы взлетели на склон и шли ровно. Я знала, что впереди ворота. Придется остановиться, чтобы их открыть. Даже если бы я ехала с седлом, я не могла бы его заставить прыгнуть в темноте. Я неуверенно смотрела вперед, надеялась, что конь увидит ворота раньше меня, просто знает, где они. Знал. Шаги укоротились, и в следующий момент я увидела или подумала, что увидела, туманные столбы забора, соединенные невидимой проволокой, и очертания коров за ними. Поперек дороги ничего. Путь открыт. Казалось, ворота открыты… да, теперь я их увидела, они прислонились к одной стороне дороги, будто опирались на проволочный забор.
Рябиновый выставил уши вперед, опустил назад и устремился вперед галопом.
Я не успела подумать, почему скот не вышел, а потом увидела. Прямо поперек дороги лежала борона, восемь футов железа, которое, если и не сломает ему ноги, заставит нас обоих упасть на…
Не было времени останавливаться, два шага и он будет…
На этот раз он подумал за меня. Выпрямился, поднялся и перелетел, ровно, как ласточка. И сразу в скоплении деревьев показались огни фермы.
Позже я узнала, что гроза произвела кое-какие разрушения на ферме Фенвиков, и поэтому все они, отец и два сына, вышли осмотреться. Они услышали стук копыт и подошли к воротам. Мы выскочили из-за поворота примерно в пятидесяти ярдах от них, но они, наверное, подумали, что лошадь понесла, и даже не подумали нас впустить. Рябиновый остановился, почти уперся грудью в перекладины, но увидев мужчин, отшатнулся и пошел по кругу. Тогда они все-таки распахнули ворота и разошлись в стороны. Мне стоило огромных трудов уговорить Рябинового пройти между ними, пришлось отвоевывать каждый дюйм. Один из мужчин закрыл за нами створки и потянулся к уздечке, но я подумала, что конь рассердится и сказала, задыхаясь: «Не трогайте его. Все в порядке… Не подходите…»
Кто-то сказал: «Это Форреста». Потом: «Это девушка Винслоу». Потом прозвучал голос мистера Фенвика: «Что такое, барышня? Несчастье?»
Я обнаружила, что говорить трудно. Я запыхалась, но дело не в том. Зубы стучали, полагаю, это шок на меня накатил. Все тело тряслось. Думаю, не держись я рукой за гриву, я бы просто позорно скатилась вниз. В конце концов я выдавила: «Катастрофа в домике у ворот. Форрест Холл. Дерево упало на домик, кто-то ранен, и мистер Форрест тоже там. Они завалены внутри, и если скоро не получат помощи, все это на них обрушится. Телефон в Вайтскаре не работает. Ваш работает?»
Мистер Фенвик всегда быстро действовал и мало говорил. «Не знаю. Санди, посмотри. Нужен доктор?»
«Да. Скажите, порвана артерия, нужно быстро… И можете вы пойти сами… все, сразу? Стена падает, а мужчина внизу, а там только Кон и Юлия…»
«Да. Билл, выводи «Лендровер». Веревки, фонари, ломы. Санди, скажи матери».
Санди побежал, Билл уже исчез в сарае, где за распахнутыми дверьми сиял капот автомобиля. Я соскользнула со спины коня и взяла его под уздцы. «Приспособления, — сказала я. — У вас есть что-нибудь, чтобы поднимать камни?»
«Насколько?»
«Ненамного. Просто поднять их с мужчины. Он лежит внизу. Просто, чтобы его не раздавило».
«Господи Иисусе Христе…» — сказал фермер.
«У нас были столбы от забора, и Кон может подпихивать их сбоку, но мало. И в проходе тоже, если есть подлиннее…»
«Дерева много. — Он повысил голос, чтобы заглушить неожиданно взревевший мотор. — Билл, включи фары!»
Вспыхнул свет, Рябиновый резко дернулся, почти оторвав меня от земли. Фермер повернулся, я крикнула: «Неважно! Я с ним справлюсь!»
“Лендровер» выехал и остановился прямо перед воротами. Билл выскочил и побежал помогать отцу тащить тяжелые бруски дерева. Промелькнул металлический лом, что-то вроде большой кирки, все это отправлялось в багажник. «Веревку от трактора?» — крикнул Билл. «Да». Фермер все наполнял и наполнял багажник.
Санди, должно быть, сказал матери что-то, пробегая к телефону. Она появилась в освещенном дверном проеме. «Мисс Винслоу? Санди сказал несчастье? Он сейчас звонит».
«Работает?»
«О да?»
«Господи, радость моя», — произнесла я от всей души и прижалась лбом к шее Рябинового.
«Дорогая, — сказала она, — не беспокойтесь. Это недолго. Мистер Вилсон не дома, он в Хаксби, но Санди дозвонился. Он приедет в Форрест примерно через двадцать минут, а мужчины будут там через десять. Хотите я тоже поеду, если смогу помочь?»
До меня докатился первый всплеск теплоты в арктической ночи. Слабое воспоминание о том, что до того, как выйти замуж за Джима Фенвика, она была медицинской сестрой. Он сломал ногу, провел месяц в больнице «Ройял Виктория» и забрал ее с собой при выписке. Очень давно, но если доктор задержится… Я закричала: «О, миссис Фенвик, а вы можете поехать? Можете? Там молодой человек Юлии с порванной артерией, Адам Форрест пережимает ее, а крыша может рухнуть, и только Кон с Юлией пытаются ее укрепить».
Она оказалась такой же решительной, как ее муж. «Конечно. Возьму кое-что и поеду с вами. Не мучайся, деточка. Можешь оставить эту лошадь и войти?»
«Нет».
Она не тратила времени на споры и убеждения. Должно быть, знала, что я почти рада, что у меня есть дело — держать Рябинового среди суеты двора. Она вернулась в дом и закричала: «Бетти! Налей чая в большую флягу, быстро! И достань бренди. Санди, возьми простыни… Что? А, полдюжины. Быстрей давай!»
«Лендровер» загрузили, Билл распахнул ворота и сел на место водителя. Мистер Фенвик бросил на заднее сиденье большой моток веревки и повернулся ко мне. «Как я понимаю, ты ехала через Западную Сторожку?»
«Да. Дерево упало и загородило выезд на главную дорогу. Я доехала на машине до Западной Сторожки и взяла коня».
«Река глубокая?»
«Местами, но вода быстро спадает, а рядом с мостом — сплошные камни. Нет хорошего переезда, даже для этой штуки».
«Вряд ли ты права. Мы можем спуститься вниз и переложить все в твою. Это «Лодж»?»
«Нет. Не можете. Я… Я ее разбила. Очень жаль, но…»
«Господи Иисусе. Сама-то в порядке?»
«Совершенно».
«Тогда поедем по-другому. Ненамного дольше, и хоро-J шая дорога. Ну, все готовы». Санди прибежал с кучей простынь, свалил их сверху инструментов и всяких причиндалов. Потом появилась девочка, очевидно, с горячим чаем и бренди. И, в конце концов, миссис Фенвик, миниатюрная, но очень деловая с коробкой в руках. Под старым твидовым пальто, казалось, шуршит накрахмаленный халат.
Все залезли в «Лендровер». Фермер повернулся ко мне: «Идете? Заведите коня в сарай, ничего с ним не случится. Мы как-нибудь потеснимся».
Я задумалась только на секунду. «Нет, отведу коня обратно. Кто-то должен отправиться в Вайтскар и сказать Лизе. Мы приготовим там кровати. Не волнуйтесь обо мне. И… спасибо».
Его ответ заглушил мотор. Машина рванулась вперед, срезала угол, четыре колеса прокатились по утоптанной скотом грязи, будто это была отличная дорога. Миссис Фенвик крикнула что-то успокаивающее, и автомобиль исчез, превратился в удаленные красные огни в темноте и затихающий рев. Только тогда я вспомнила, что забыла сказать о дедушке.
Девочка спросила стеснительно: «Войдете, мисс Винслоу? На минуточку? Чай горячий…»
«Нет, дорогая. Все равно, спасибо. Нужно возвращаться. Запрешь за мной ворота?»
«Конечно».
Не так-то легко на этот раз было залезть на Рябинового, но мне это, в конце концов, удалось с помощью ворот. Скоро я пожелала девочке спокойной ночи и снова выехала в темноту.
Теперь, когда дело было сделано, природа взяла свое. Мышцы у меня ослабли, как у ребенка, и я так плохо управляла конем, что если бы на него хоть на секунду нашло дурное настроение, я бы запросто свалилась прямо под копыта. Но как только мы оказались вдвоем, он стал двигаться мягко, как кот, дал открыть вторые ворота прямо с его спины и после этого ровно и широко зашагал к реке.
Чтобы не спорить с ним, я слезла и перевела его под уздцы, сама погрузившись в воду по бедра. Но и в воду он отправился со спокойствием дикой утки. Через несколько минут мы легким галопом двигались к Вайтскару. Рябиновый занервничал только раз, у «Форда», застрявшего на речных камнях, но слово успокоило его, и он ровно отправился дальше.
Теперь, когда не нужно было напрягаться и спешить, Рябиновый, как нежная нянюшка, нес меня домой в Вайтскар, а его копыта мягко и равномерно стучали по траве, из темноты начали наползать образы…
Я поступила правильно, кто-то должен был предупредить Лизу. Я ничего бы не сделала в домике у ворот. И для Адама… Я могла, по крайней мере, позаботиться о его коне, который стоил, если оценивать его в деньгах, по крайней мере, столько же, сколько сад и Западная Сторожка вместе взятые. Но так я узнаю, что случилось, последней. И в темноте, когда Рябиновый, которого я никак не могла оценивать в деньгах, ровно и плавно двигался вперед, расшатанные и измученные нервы вынудили меня признать то, что я уже смутно осознавала достаточно давно.
Возможно, это уже случилось. Эта ночь, темная, сырая и сладко пахнущая, возможно, в этот момент уже лишена всего, что имеет для меня значение. Всего. Если Адам умер, больше не останется ничего, ничего. Бывают, оказывается, вдвойне дурацкие дураки. Я совершила ошибку восемь лет назад, потом еще раз, а теперь, может быть, мои шансы дурить исчерпаны.
Жеребец остановился, опустил голову и вздохнул. Я свесилась с его шеи и распахнула последние ворота. Перед нами светился Вайтскар.
Чуть-чуть попозже Рябиновый вбежал во двор и тихо остановился. Когда я соскальзывала с его спины, выбежала Лиза. «Мне показалось, я слышала топот. Аннабел! Что случилось?»
Я рассказала ей все, как могла связно. Должно быть, меня трудно было понять, уж очень я устала, но, по крайней мере, я донесла до нее, что понадобится кровать, возможно, и не одна, и что скоро придет доктор. «Буду с вами через минуту, — сказала я измученно, — когда поставлю коня. — Только тогда я заметила, как она поглядывает с Рябинового на меня, и мягко добавила: — Да, я все-таки с ним справилась. У меня всегда получался контакт с лошадьми».
Когда я дошла до поворота к конюшне, Лиза побежала в дом. Стойло кобылы стояло пустым, я зажгла свет и ввела Рябинового.
Он не занервничал, даже ни разу не огляделся на новом месте. Даже когда Томми поднял голову из кормушки, прищурившись на свет, Рябиновый только всхрапнул, вздохнул и опустил морду к сену. Я закрыла загон, сняла с него уздечку и повесила на крючок, потом насыпала корма. Он приступил к трапезе, поглядывая на меня черным глазом, а я принесла щетку и принялась работать над ним. Хоть я и устала, нельзя оставлять его таким разгоряченным, пот расписал его шкуру, как волны пляж.
Левой рукой я обнимала его за шею, правой мощно терла спину и ребра. Неожиданно мускулы Рябинового напряглись, и уютное жевание прекратилось. Он поднял голову и нервно завертел хвостом. Уголком глаза я увидела, как из кормушки выскользнула тень и беззвучно исчезла. Томми спрятался.
Я обернулась через плечо.
В дверном проеме, в раме из черной ночи стоял Кон. Один. Тихо вошел в конюшню и закрыл за собой нижнюю половину двери.

 

Назад: Глава шестнадцатая
Дальше: Глава восемнадцатая