ПОЗДРАВЛЯЮ, ВЫ ВЫИГРАЛИ!
Не секрет, что нами правят числа. Может, потому я их и ненавижу.
Я собиратель. Это моя работа и мое хобби. Я коллекционирую риски. Я оцениваю последствия. Я беру разрозненные данные и собираю их в одно громадное уравнение. Основная цель этого занятия довольно прозаична: сделать так, чтобы большая страховая компания, в которой я работаю, получила прибыль. Вторичная, экзистенциальная цель ближе к познанию и, смею сказать, наслаждению. Как я уже сказал, я собиратель.
Например, знаете ли вы, что лондонец (мужского пола) в возрасте от 25 до 45 лет, практически здоровый и с нормальным зрением, имеет приблизительно один шанс из одиннадцати тысяч быть сбитым машиной каждый раз, как переходит дорогу? Если он испытывает стресс, связанный с работой (опаздывает на деловую встречу, говорит по мобильному телефону), риск повышается до одного шанса из шести тысяч. Если его собьет машина, вероятность, что травмы окажутся смертельными, — три к одному. Интересно, что если речь идет о центральном Лондоне, то с вероятностью пять к одному замешанная в инциденте машина окажется такси.
Поэтому я всегда перехожу дорогу крайне осторожно. Еще я правильно питаюсь и ограничиваю употребление алкоголя — точнее, ограничивал до недавнего времени. Статистика — это такая вещь, с которой никогда ничего заранее не скажешь; иной раз она, как болезнь, таится много лет, а потом вдруг разит насмерть; а иная статистика бросается на тебя сразу, как атакующий бизон. Как бы то ни было, я всю жизнь старался избегать тех самых рисков, которые вычисляю: я не летаю самолетами, не занимаюсь опасными видами спорта, не ем непастеризованных сыров, красного мяса и генетически модифицированных продуктов. Конечно, то, что я живу в Лондоне, уже само по себе рискованно; но я каждые полгода хожу к врачу на диспансеризацию, не курю, ем жирные сорта рыбы, провожу регулярный самоосмотр яичек, и считаю, что в результате снизил вероятность пополнить собой медицинскую статистику, при этом не сильно ухудшив качество собственной жизни.
Моя жена считает, что статистика — это очень скучно. Может, она и меня считает скучным. По правде сказать, у меня даже есть определенные причины считать, что она так считает. Но женщинам недостает нашей точности; они обожают расплывчатость и нелогичность; они совершенно бесконтрольно тратят деньги направо и налево; а если предъявить им претензии по этому поводу, они, скорее всего (девять раз из десяти), запрутся в ванной, оставив за собой вихрь обиды и «Шанели № 5», и заявят, что вы вечно портите им удовольствие от жизни, что вам сегодня придется спать отдельно и вдобавок — что вы жадный эгоист, у которого только и есть в голове, что гадкие цифры.
Однако, несмотря на неодобрение моей жены, именно числа правят нашей жизнью. Будь то банальное чудо зачатия (пятьдесят тысяч сперматозоидов соревнуются в эпохальном заплыве к одной яйцеклетке) или неповторимое, причудливое, запоминающееся событие (человек вывалился из терпящего крушение самолета и спасся, упав на спину огромного орла) — каждым выбором, каждым шагом на пути, переходом дороги и регистрацией в аэропорту на тот самый роковой рейс управляет бесконечно сложная, бесконечно элегантная игра вероятностей.
Возьмем один пример. В 1954 году француз по имени Жозеф Дюмон решил кончить жизнь самоубийством, бросившись с Эйфелевой башни. Он прыгнул с первой платформы и пролетел 57 метров, но в этот момент порыв ветра невероятной силы подхватил мсье Дюмона и занес обратно на башню, аккуратно посадив на одну из опорных балок, вероятность чего, согласно моим вычислениям, примерно один шанс из миллиона, принимая во внимание вес, возраст, общее физическое состояние, атмосферные условия, время суток, скорость и угол падения и, конечно, фактор «икс» — руку провидения, это бесконечное (или, как кое-кто станет утверждать, мнимое) число — несчислимое, непознаваемое, непостижимое и все такое.
Другим везет гораздо меньше. Из трехсот шестидесяти девяти человек, совершивших попытку самоубийства на сегодняшний день, большинство разбилось о башню, так как она расширяется книзу. Часто тела застревают в решетке и висят там, пока их не снимет пожарная команда. В 1974 году произошел аналогичный случай: человек прыгнул с башни при сильном ветре и его, как мсье Дюмона, швырнуло обратно на башню и насадило на деталь защитного барьера. Там он лежал почти полтора часа в позе подготовленной к жарке курицы, подтянув колени к ключицам, пока наконец не испустил дух. Это доказывает, во-первых, что фактор «икс» не всегда добр, хоть и не лишен чувства юмора, и во-вторых, что всегда следует принимать во внимание погодные условия.
Мне так и не удалось выяснить, что случилось потом с мсье Дюмоном: то ли он, охваченный благоговейным трепетом перед чудом вероятности, в котором невольно поучаствовал, решил пойти иным путем и, может быть, полностью изменить свою жизнь, наполнив ее разнообразием и радостью; то ли счел нужным прыгнуть с башни еще раз, довершив задуманное. В любом случае, вероятность повторения этого события столь мала, что практически равна нулю, — примерно та же, что и выиграть в лотерею для конкретного человека, — так что мсье Дюмон навеки сошел со сцены, ничем не отличившись, кроме единственного причудливого вклада в легенды теории вероятностей.
Кстати, как ни странно, при покупке лотерейных билетов об этом никто не задумывается. У меня есть соседка, миссис Парсонс, пенсионерка с весьма скромными доходами. Она каждую неделю играет в лотерею, с тех самых пор, как та началась, и всегда выбирает одну и ту же комбинацию, исходя из ошибочного предположения, что это увеличивает шансы на выигрыш. Всегда одну и ту же комбинацию: год ее рождения, год ее брака с давно покойным мистером Парсонсом (на чей номер выпал несчастный случай на производстве: печально, но ничего особенно необычного, если учесть его постоянную беспечность и склонность пренебрегать техникой безопасности) и, самое главное, — число, которое она считает своим счастливым, а именно семь, которое выражает всемогущий фактор «икс» и в один прекрасный день должно, как верит миссис Парсонс, вознести ее в сонм любимчиков Фортуны.
Может быть, мне следует поставить ее в известность, что восемьдесят два процента из любой случайной выборки европейцев от 18 до 65 лет назовут своим счастливым числом семерку. Но миссис Парсонс так непреклонна и так верит в свою удачу, что у меня духу не хватает сказать ей об этом или о том, что шансы ее — или любого другого отдельно взятого человека — выиграть в лотерею настолько малы, что даже покупка билета как таковая эти шансы не сильно увеличивает. Вероятность сорвать джекпот, найдя счастливый билет на улице или получив его в подарок, примерно такая же, как и у бедной миссис Парсонс, которая с религиозным рвением покупает билет каждую неделю вот уже двадцать лет. Но она все равно не теряет надежды, а в этом, я думаю, и есть смысл игры. В конце концов, ну какие еще радости у миссис Парсонс? Церковь по воскресеньям, ежедневные «Арчеры», государственная пенсия семьдесят фунтов в неделю (к сожалению, за мистера Парсонса она ничего не получает, так как на нем не было защитной спецодежды), парикмахерский салон раз в две недели (мытье, полоскание, укладка, четыре пятьдесят, точно как любил мистер Парсонс) и стойкая, радостная надежда, что ее собственное Счастливое Число Семь явится в один прекрасный день, словно герой одного из любимых ею дамских романов.
Может, так оно и будет. Я надеюсь, ради миссис Парсонс, что это случится. Но счастье не измерить числами. Взять, например, двадцать два. Двадцать два года брака — и твоя любимая девушка, восемнадцать лет, 90-70-90, превращенная ужасной алхимией времени в толстую, безрадостную женщину, оживающую только во время показа «Друзей» и заказа ужина из ресторана, вдруг заявляет, что хочет найти себя, и уходит, прихватив детей (девять, шестнадцать), семейный дом (сто двадцать тысяч), собаку (восемьдесят пять в пересчете на человеческие годы), машину («ниссан-санни», 1988) и загадочный фактор «икс»: запах лака для волос («Элнетт», 5.99), постоянный ор телевизора, звуки жизни в доме, теплое пятно на ее стороне постели в холодное утро, когда она вставала на работу, а я решал поваляться еще пять минут, с наслаждением потягиваясь в ожидании аромата кофе.
«Найти себя» в ее случае, конечно, означало «найти другого». В данном случае другим оказался «один парень с работы» (сто семьдесят два, тридцать один). «Он так любит детей, он тебе понравится, мы можем остаться друзьями» — в любой случайной выборке разведенных девяносто один процент слышит либо произносит точно такие банальности. И вот я, один из четырех; моя жизнь все еще управляется числами, но уже за вычетом таинственного фактора «икс», на который все еще надеется миссис Парсонс и который организовал мсье Дюмону его знаменитый полет.
Вот ряд чисел, из которых состоит моя жизнь:
Сорок пять тысяч (фунтов, зарплата, грязными).
Двести пятьдесят (аренда маленькой однокомнатной квартирки в Шепердс-Буш).
Двести пятьдесят (волос, ежедневная потеря, в основном на макушке).
Сорок восемь (возраст в годах).
Сто тридцать на девяносто (артериальное давление, в состоянии покоя).
Восемь пятнадцать (метро до Хаммерсмита).
Восемь тридцать пять (метро до Лестер-сквер).
Восемь сорок пять (пешком до офиса, недалеко).
Восемь сорок семь (случайное обнаружение прилипшего к подошве клочка бумаги).
Это был лотерейный билет. Я сунул его в карман. Это случилось три недели назад.
Миссис Парсонс, кажется, искренне рада за меня. Думаю, потому, что в ее глазах это лишнее подтверждение всемогущества фактора «икс»; кроме того, как она выражается, это значит, что «удача к ней все ближе». Десять миллионов фунтов — десять миллионов, при вероятности одна пятнадцатимиллионная.
Я отказался беседовать с журналистами. Моя жена, точнее бывшая жена, оказалась менее застенчивой. Мои коллеги (которые вскоре превратились в бывших коллег) тоже нашли что сказать. Мой бывший квартирный хозяин трогательными красками обрисовал мою бывшую жизнь — мою пунктуальность, вежливость, тихое отчаяние, как и мои бывшие соседи, из которых кое-кто даже, может быть, узнал меня по фотографиям.
Одна миссис Парсонс была непоколебима.
— Оставьте его в покое! — крикнула она толпе фотографов, приветствовавших меня по дороге на работу. — Дайте человеку пожить спокойно!
Но, кажется, чем больше я сопротивляюсь, тем они настойчивее. Я переехал в квартиру (еще не обставленную) в особняке в Найтсбридже, взял на работе три недели отпуска, предупредил об уходе и сбрил усы. Похоже, мне больше нечем заняться. Я чувствую себя как мсье Дюмон — меня вдруг снесло с курса и я вынужден заново рассчитывать свою траекторию. Интересно, испытывал ли он благодарность? Подошел ли, шатаясь, ничего не понимая, трепеща, к краю платформы, глянул ли в благоговейном ужасе вниз с огромной высоты?
В первые дни я был в эйфории. Впервые в жизни я пошел за покупками — не за едой и не за необходимой одеждой, но ради чистого, легкомысленного удовольствия коллекционировать числа. Я купил следующее:
Для жены: наручные часы «Патек Филипп», с бриллиантами, одни (12 500 фунтов).
Для дочери: коктейльное платье, размер 10, «Миу-Миу», одно (800 фунтов).
Для сына: машинка фирмы «Хэмли», электрическая, с дистанционным управлением, одна (299 фунтов).
Для сослуживцев: шампанское «Вдова Клико», не винтажное, небольшой ящик (150 фунтов).
Для миссис Парсонс: шарф, один («Эрме», 150 фунтов), плащ, один («Акваскутум», 490 фунтов), букет роз, один (розовые, 95 фунтов), подписка на журнал «Истинная романтика» и пожизненный запас лотерейных билетов (с заранее определенной комбинацией), которые будут неизменно присылаться ей на дом каждый понедельник.
Это доставило мне значительное удовольствие, но затем я испытал странную опустошенность, словно ребенок в лавке с игрушками, которому только что сообщили, что отныне он владеет не только лавкой, но и всей фабрикой по производству игрушек, так что его карманные деньги (пятьдесят пенсов в неделю, неукоснительно откладываемые с прошлого Рождества для покупки нового вагончика к железной дороге «Хорнби») теряют смысл.
День или два я шиковал: купил обтекаемую, прекрасную стереосистему от «Банг и Олуфсен»; холодильник «Смег», розовый, как жвачка, в «Хэрродсе»; маленький, но очень красивый турецкий ковер в бутике в Найтсбридже, а также несколько шелковых галстуков, шесть рубашек от Томаса Пинка, набор запонок от Пола Смита, несколько пар обуви «Лобб» и еще пошил три костюма у портного на Сэвил-роу, прежде чем сообразил, что я теперь не работаю и костюмы эти мне будет некуда надеть.
Тогда я позвонил жене. Ничего удивительного, что таинственный фактор «икс» и тут сработал — теперь она заговаривает о возможном воссоединении семьи, при этом разглядывая нагрудный карман моего нового костюма с интересом и живостью, какие раньше приберегала исключительно для «Друзей» и определенных сортов шоколадного мороженого.
Вскоре, однако, обнаружилось, что обещанная семейная жизнь будет происходить по схеме «ты мне, я тебе»; причем я ей — довольно значительную сумму, порядка нескольких тысяч. В общем, несколько бутиков спустя я окончательно утвердился в мысли, что во мне видят не мужчину, и даже не бывшего мужа, а персональное счастливое число, предназначенное вознести ее в мир платьев от Шанель, бриллиантов от Граффа, круизов вокруг света, тайной липосакции и головокружительных интрижек. Она сказала, что «один парень с работы» больше не актуален. Я ей верю — ей внезапно открылись новые горизонты, — но не обольщаюсь мыслью, что это я повлиял на ее мнение. По правде сказать, я еще больше чувствую себя мсье Дюмоном.
На второй неделе я оценил свое будущее. Игнорируя многочисленные телефонные звонки жены и друзей, приобретенных за последние несколько дней, я обдумал полет француза-самоубийцы. Я, как и раньше, видел в этом две возможности. Одна — воспользоваться выпавшим шансом, воздать хвалу Господу за чудодейственное избавление и пойти дальше своей дорогой, радуясь и благодаря. Вторая — бросить Богу вызов и сделать шаг в неизвестное. Возможно, это единственная свобода, на которую я могу надеяться. Может, это и есть мое личное счастливое число.
Миссис Парсонс верит, что миллион фунтов полностью изменит ее жизнь. Если бы я тоже так думал, я бы дал ей эту сумму. Но у миссис Парсонс есть нечто, чего никогда не даст мне все мое богатство. У нее есть надежда. У нее есть цель. А что есть у меня?
Вот почему ближе к концу второй недели я решил кончить жизнь самоубийством. Я решил, что все сделаю чисто, но обставлю свой уход из жизни как можно театральнее, связав все разорванные нити. Приняв решение, я впал в отчаянную эйфорию — должно быть, мсье Дюмон испытал нечто подобное утром того дня, когда ему предстоял долгий подъем на башню. Видите ли, мертвецу нечего терять, а человек, которому нечего терять, переходит из состояния отчаяния к состоянию почти блаженства.
Я дал себе неделю. За эту неделю я должен был перепробовать все. Все, на что я раньше не осмеливался. Пойти на каждый риск, который раньше был для меня неприемлем. Я понял, что даже не представлял себе никогда такой свободы: любой момент был неожиданным праздником, каждый час — новым раундом игры со все повышающимися ставками. За неделю, не проведя количественной оценки ни одного риска, не учтя ни одной цифры, я проделал следующее:
Заказал пять порций карамельного пудинга из кондитерской «Фортнум и Мейсон» и съел все в один присест.
Выкурил несколько кубинских сигар.
Попробовал черную икру (впервые в жизни).
Прыгнул с трамплина.
Составил недвусмысленно ясное законное завещание, оставив все деньги бывшей жене — при условии, что она прибавит в весе четыре стоуна и никогда не вступит в другой брак.
Занимался сексом без презерватива с двумя блондинками в кожаной одежде в машине, припаркованной рядом с Шафтсбери-авеню.
Вытатуировал портрет мсье Дюмона, своего духовного предтечи, на левой ягодице.
Пил розовое шампанское «Лоран-Перье», сидя в ванне, читая при этом дамский роман и слушая Пятую симфонию Малера на новой стереосистеме, при повышенной громкости.
Попробовал кокаин, которым снабдила меня одна из вышеупомянутых блондинок.
Заказал билет на частный самолет в один конец до Парижа.
Съел одну очень слабо прожаренную отбивную на косточке, с двойной порцией жареного картофеля.
Приобрел небольшой пистолет (у друга одной из блондинок, также в кожаной одежде), складной трамплин, шляпу-котелок, зонтик и восковые затычки для ушей.
Несколько раз перешел оживленные улицы, не глядя ни направо, ни налево.
Дважды выстрелил в живот «одному парню с работы», замаскировав пистолет в новом зонтике.
Заметьте, что в этих ситуациях организм начинает вырабатывать адреналин, так что я находился в весьма приподнятом настроении. На мне были шляпа-котелок, один из новых костюмов и очень красивый розовый шелковый галстук, который, как я считаю, придает мне приятный щеголеватый вид. Затычки для ушей тоже оказались весьма разумной предосторожностью (а ведь моя жена всегда называла его тихим и спокойным человеком, подумать только).
Полет в Париж оказался чрезвычайно захватывающим, я бы никогда не поверил, что такое возможно, хотя тут, может быть, дело в кокаине. Жаль, что это мой первый и последний полет — если, впрочем, не считать полета с башни, который, как я полагаю, тоже будет весьма волнующим.
Я впервые за границей. Миссис Парсонс утверждала, что Париж романтичней всего весной, и я могу подтвердить, что он действительно весьма привлекателен. Синее небо, легкий ветерок, вишни в цвету у тихой Сены. Лепестки вишни кажутся мне очень уместным символом. Ветер подхватывает их и несет, словно розовый снег. Они в точности такого же цвета, как мой новый розовый галстук. Быть может, меня вот так же подхватит и понесет? Сегодня и в самом деле довольно ветрено. В сильный ветер верхние этажи башни закрыты для посетителей. Меня немало позабавило услышанное от уличного торговца на Трокадеро, у которого я приобрел миниатюрную позолоченную копию башни, — что доступные публике уровни защищены проволочной сеткой и, таким образом, прыгнуть с башни невозможно. Пропасть меж четырех гигантских ног башни тоже затянута сеткой, но это для того, чтобы мусор и прочие неприятные вещи не падали туристам на головы. Вряд ли мне это помешает.
Я решил подняться на башню пешком, подражая мсье Дюмону. До первого (и, в моем случае, последнего) яруса — триста сорок семь железных ступеней; и в самом подъеме есть что-то неуловимо приятное, с религиозным привкусом, словно я — кающийся паломник. Поднимаясь, я думаю о том, что свобода, которой пользовались мсье Дюмон и иже с ним, строго ограничена: колючая проволока не дает покинуть лестницу, и, проходя первую лестничную площадку, я вижу, что даже здесь установлены препятствия и защитные барьеры, чтобы лишить потенциальных мсье Дюмонов их конституционного права на свободное падение. Однако я это предвидел. Я прохожу вторую площадку. Лестница становится гораздо уже и круче. Еще пятьдесят ступенек. Хорошо, что я вел здоровый образ жизни, — теперь я могу преодолеть такую большую лестницу, почти не испытывая физической усталости. Осталось тридцать ступенек. Двадцать.
Цифры и факты, касающиеся Эйфелевой башни:
1887 (год постройки).
18 038 (составных частей).
9700 (вес в тоннах).
31 000 (кубических метров земли перемещено).
2 500 500 (заклепок).
312,27 (метров высоты).
8 000 000 (цена, франков золотом).
57,63 (высота первого этажа, в метрах).
Звучит вроде бы не так страшно, верно? Конечно, любая высота относительна. Я, например, при росте шесть футов один дюйм считаюсь высоким, хотя мой рост менее чем на три дюйма превышает рост среднего мужчины. Но вот уже Марсово поле стелется у меня под ногами роскошным серо-золотым ковром. На мне один из новых костюмов, розовый галстук, котелок, а в руках — новый чемоданчик-дипломат и зонтик. Не знаю, что надел мсье Дюмон, готовясь к своему историческому прыжку, но надеюсь, что он, как и я, осознал важность момента и оделся соответственно. Французы это умеют; мне хочется думать, что чувство стиля его и в этот раз не подвело.
Достигнув первой площадки, я с удовлетворением замечаю, что посетителей сегодня немного. Может, из-за ветра; может, потому, что еще рано. Я выбираю уединенный угол площадки, подальше от сидящего в застекленной будке gardien, и вытаскиваю из чемоданчика складной трамплин. Его можно разложить и собрать менее чем за минуту (я потренировался), Он на легком алюминиевом каркасе, размером примерно с крышку мусорного контейнера, и плотно стоит на утыканной заклепками платформе. Если я хорошенько оттолкнусь, то пролечу над сетчатым барьером; я все спланировал и рассчитал предполагаемый угол своей траектории. Конечно, поправку на фактор «икс» я сделать не мог. Но в этом вся прелесть, не так ли?
Я стою секунду или две, наслаждаясь видом. Но дольше нельзя: gardien уже обратил на меня внимание, вот он недоверчиво и растерянно смотрит через стекло своего аквариума. Однако я не собираюсь ждать, пока он до меня добежит. Я в порядке подготовки пару раз подпрыгиваю на трамплине (приятнейшее ощущение; жаль, что я не занимался этим раньше), сначала слегка, потом повыше, и панорама Парижа зазывно наклоняется подо мной.
Вот я уже взлетаю совсем высоко, а судя по крикам бегущего ко мне gardien, пора занимать стартовую позицию. Мне надо пролететь между двумя распорками, над металлической сеткой, и вылететь наружу под углом примерно сорок пять градусов. Весенний Париж. Я уверен, что миссис Парсонс одобрила бы.
Конечно, вероятность, что я повторю эпический прыжок мсье Дюмона, практически равна нулю. Ветер здесь довольно силен, но, видимо, недостаточно, чтобы переместить тело массой двенадцать стоунов шесть фунтов, падающее со скоростью, по моим подсчетам, около шестидесяти миль в час и ускоряющееся с каждой секундой. Вероятность, осмелюсь предположить, около одной пятнадцатимиллионной, но должен признать, что это очень грубая оценка и что мои шансы на самом деле гораздо, гораздо меньше. Конечно, это непросто. И я, не сводя глаз с цели, уже стоя на старте, заявляю, что чувствую себя счастливчиком. По вере вашей дастся вам, как сказала бы миссис Парсонс. Вера. Надежда. Так недолго и поверить…
…что…
…люди…
…летают…
