КАРЕТА ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА 7
... Существо, передвигающееся на двух ногах
и внешне похожее на человека, а не на чудовище...
Диккенс. Посмертные записки Пиквикского клуба.
Филипп уснул, свернувшись в удивительно маленький клубок под одеялом. Свет еще горел, книга, которую он читал, соскользнула на пол. Мальчик что-то зажал в руке, и я отвернула простыню, чтобы посмотреть, — это был игрушечный солдатик королевской гвардии в высокой меховой шапке.
Я подняла книгу, поправила одеяло, потушила свет и тихонько вышла, держа в руках ненужное какао, которое оставила в кладовой.
Вернувшись в свою комнату, я вышла на балкон и опустила портьеру, чтобы снаружи не было видно света. Ночь выдалась спокойная и неожиданно теплая. Тумана пока не было, но далеко, в глубине долины, темнота стала какой-то белесой. Воздух был по-весеннему сырой. Где-то в лесу раздался крик совы, еще один. Эти звуки отозвались во мне неожиданной грустью. Я чувствовала себя усталой и разбитой. Очень много событий произошло сегодня: впечатление от приятных — утренней встречи с Уильямом Б лейком, маленького флирта с Флоримоном в салоне — как-то сгладилось, оставив необъяснимое разочарование.
Конечно, я понимала, что это значит. Одиночество было мне очень давно и хорошо знакомо. Оно всегда таилось в душе... Я научилась не давать волю этому чувству, даже иногда наслаждалась им, но бывает время, когда больше нельзя оставаться наедине с собой и ты начинаешь искать какое-нибудь успокаивающее и отвлекающее средство: радио, собака, шампунь, чулки, которые нужно постирать, оловянный солдатик...
Я сжала губы и призвала себя к выдержке. Только потому, что сегодня состоялись две приятные встречи, выходящие за рамки моих обязанностей, — не говоря уже о поучительной и интересной беседе с домоправительницей, — не следует воображать себя одинокой и покинутой теперь, когда развлечения кончились и я должна провести вечер одна. Нечего стоять здесь и глазеть на весенние сумерки, представляя, как я проведу в этой комнате всю свою жизнь.
Ради бога, что я о себе вообразила? Неужели я могла поддаться иллюзии, возникшей во время разговора с Флоримоном, что мы с ним и мадам де Вальми можем сидеть рядышком у камина и беседовать на равных? Что ж, если бы десять лет назад не случилось то, что изменило всю жизнь... Ладно, хватит; это все в прошлом, и чем быстрее я привыкну раз и навсегда к тому, что веселые времена кончились, тем легче будет избавиться от резкой смены настроения, от приступов ненужных воспоминаний.
Медленно повернувшись, я прошла к южному краю балкона, находящемуся прямо над маленькой гостиной. Свет, струящийся из высоких окон, приглушенный золотистыми портьерами, мягко падал через лоджию на террасу. Спутанной сетью голых веток и шипов розовые кусты ловили его слабые лучи. Их тени, словно веники, мотались взад и вперед по свежевскопанным грядкам. Одно окно было открыто, чтобы впустить в гостиную теплый ночной воздух, из него вырывался яркий сноп света, голоса и смех. Я представила себе, как весело горят дрова в камине, сверкают бокалы с вином, пахнет кофе, бренди и сигарным дымом...
«Спокойной ночи, мисс Эйр...» Ко мне вернулось чувство юмора и вместе с ним хорошее настроение. Я молча улыбнулась и вернулась в комнату. Если мне придется провести всю свою жизнь, сидя в углу чужой гостиной за вязанием в черном бомбазиновом платье, что бы ни означало это слово, — то, честное слово, это будет лучший бомбазин! Самый лучший!
Не желая прибегать к успокаивающим средствам (радио, книги, стирка чулок...), я накинула пальто и вышла из дома.
Я шагала очень медленно, потому что при неярком лунном свете спуск казался обманчиво пологим, к тому же ноги скользили по отсыревшему асфальту. Можно было спуститься вниз прямиком через лес, минуя зигзаги шоссе, — крутая тропинка чередовалась со ступеньками, — но под деревьями царила полная темнота, поэтому я пошла по дороге.
Было очень тихо и безветренно. Внизу, в глубине долины, там, где протекала река, я теперь ясно различала бледное сияние поднимающегося тумана. В лесу снова печально прокричала сова. В воздухе стоял сильный запах мокрой земли и едва распустившихся листьев; запах весны... не мягкий и ароматный, а грубый, резкий — запах пробивающейся из земли новой жизни. «Жестокий месяц, изгоняющий фиалки из мертвого объятия земли...» Да, именно так. В который раз я почувствовала благодарность к отцу, научившему меня считать поэзию частью собственной жизни. «Наилучшие слова в наилучшем порядке...» Как приятно в чужих словах узнать собственные мысли. Да, отец был совершенно прав. Поэзия избавляет нас от необходимости самому формулировать свои впечатления...
Что-то зашуршало в опавших прошлогодних листьях — и стихи выскочили у меня из головы. Я вдруг вспомнила, что во Франции еще водятся медведи. И вепри. И наверное, волки. И без сомнения, вампиры и оборотни... Стараясь насмешками над собой прогнать внезапный страх, я наконец вышла невредимой к реке, где был мостик, ведущий к шоссе.
Это было изящное каменное сооружение восемнадцатого века с резной балюстрадой, легкой аркой вздымающееся над берегами реки. Здесь туман был гуще, но клочки его скопились у самой воды. Там, где я стояла, он доходил до половины человеческого роста, но справа за парапетом опускался, словно откос, покрытый снегом, и стелился над самой поверхностью воды, кое-где пробитый высокими стеблями камыша и ветками плавника.
Воды не было видно. Но я слышала, как она течет в темной глубине; ее журчание было как бы звуковым фоном весенней ночи. Здесь даже хриплые совиные крики звучали не так печально и гулко, проходя сквозь преграду густых зарослей.
Я неподвижно стояла на самой середине моста, глубоко засунув руки в карманы пальто, и смотрела вверх на крутой, заросший лесом склон на противоположной стороне шоссе. Я знала, что там, на скалистых вершинах, стоят ряды сосен, среди которых поднимаются голые утесы, а над ними днем кружат ястребы, издавая крики, напоминающие мяуканье. Сейчас, при рассеянном лунном свете, лес казался плотной завесой мрака, высоким темным облаком, слабо светящимся там, где луч молодой луны касался верхушек сосен. Оттуда исходил смолистый аромат, тяжелый и пряный, казавшийся темным, как сами сосны.
Вверх по долине поднималась машина. Я слышала, как тарахтение мотора становилось громче, затихало и раздавалось снова — извивы дороги и туман искажали и заглушали звуки. Автомобиль прошел Бель-Сюрприз высоко над уровнем тумана, и я увидела полосы света от его фар. Лучи повернули, наклонились вниз и постепенно стали тускнеть, проходя между деревьями либо с одной, либо с другой стороны, то становясь ярче, то скрываясь за клубами тумана. Свет выхватывал из темноты стволы деревьев, которые сразу же вновь откатывались назад в темноту, царящую над ними, словно бревна, исчезающие в черноте водопада, а впереди высвечивались все новые колонны стволов, отступающие во мрак и словно растворявшиеся там...
«Какой-нибудь запоздавший грузовик, направляющийся в Субиру...» Передние фары прочертили свой путь с той стороны моста, потом, подсвеченный красным задним фонарем, заклубился туман...
Я повернулась, чтобы подняться вверх по дороге, и вдруг высоко в горах, в лесу Дьедонне, заметила небольшой огонек. Только минуту назад его еще не было, а теперь он мерцал сквозь густое облако соснового бора, словно маленькая желтая звездочка.
Я остановилась и вновь посмотрела на огонек. Деревья на обочине дороги качали ветвями, совершая мрачный ночной ритуальный танец; еще один грузовик с ревом промчался вверх по долине, а желтый огонек продолжал неподвижно висеть там, наверху в горах, теплый, уютный. Нет, это не звездочка, а целая планета, и к тому же обитаемая. Может, я гляжу и не на хижину Уильяма Блейка на высоте четырех тысяч футов, но это должен быть чей-то дом. Я улыбнулась, представив себе, как он сидит там со своими пакетами, бинтами и пилюлями (интересно, что за пилюли?) и градусниками.
Второй грузовик промчался за мостом.
«А как же коньяк, он не забыл купить коньяк?»
Я заметила машину, которая бесшумно двигалась позади огромного грузовика, только когда она, сделав резкий поворот, въехала на мост и, словно ракета, помчалась прямо на меня. Машина быстро срезала угол. Яркий луч света, ударив в глаза, ослепил меня и пригвоздил к месту. Я услышала резкий визг тормозов и отскочила на край дороги. Лучи фар заметались, колеса со скрипом проехались по асфальту, оставляя на нем темные полосы. Машина была от меня на расстоянии всего одного ярда, за что-то зацепилось платье, послышался треск рвущейся ткани. Поскользнувшись на мокром покрытии, я кубарем покатилась в неглубокую канаву под самым парапетом; машина проехала мимо на расстоянии не более полутора футов, резко взвизгнули тормоза — и она остановилась.
Мотор замер. Хлопнула дверца. Голос Леона де Вальми произнес:
— Где вы? Что с вами? Я ведь не задел вас? — Быстрые шаги по асфальту. — Где же вы?
Я поднялась на колени в сырой канаве и изо всех сил уцепилась за парапет. Услышав шаги и знакомый голос, я подумала, что от удара машиной сошла с ума. К тому же еще и ослепла. Ничего не различаю вокруг. С трудом поднялась, ноги дрожали. Охваченная паникой, я несколько раз судорожно моргнула...
Ну, во всяком случае, я не ослепла; завеса тумана колыхалась, то поднимаясь, то опускаясь, и дошла мне почти до груди, когда я повернулась, опершись, чтобы не упасть, на парапет.
Оказалось, с ума я не сошла, ибо человек, который бежал ко мне, освещенный лунным светом, не был Леоном де Вальми, хотя тридцать лет назад мсье Леон должен был выглядеть точно так же. Как и при встрече с его отцом, сразу бросалась в глаза его необыкновенная красота; но если возраст и физическая беспомощность придавали Леону какую-то роковую утонченность страдания, вид падшего ангела, которым он воспользовался при нашей первой встрече, чтобы посмеяться надо мной, то в Рауле не было ничего страдающе-беспомощного или утонченного. Он выглядел лишь крепким, надменным, а сейчас еще и сильно рассерженным молодым человеком. Не время судить, обладает ли Рауль таким же шармом, как отец, умеющий буквально излучать обаяние в любой момент, когда считает необходимым, но производил он столь же сильное впечатление — говорю это без всякой иронии. Но и тут можно заметить разницу: Леон предпочитал напускать на себя таинственность — его пламя таилось под пеплом, если можно так сказать; Рауль же не скрывал своих чувств. А сейчас, когда он был так же сбит с толку, как и я, им владело одно сильное чувство — он был в ярости.
Я села на парапет и стала ждать чего-то. Рауль склонился надо мной, высокий и таинственный в лунном свете.
«Высокий, темноволосый и прекрасный...» В голове у меня звучали эти слова — знакомый до тошноты романтический штамп; я подумала, что возненавижу его с первого взгляда.
— Вы ушиблись? — резко спросил Рауль.
— Нет.
— Я не сбил вас?
— Нет.
— Даже не задел?
Я дрожащими пальцами поправляла пальто.
— Не... нет.
— Вы уверены, что все в порядке?
— Да. Я... да. Благодарю вас.
Немного успокоившись, он резко выдохнул. Потом спросил немного менее резким, но все еще сердитым тоном:
— Тогда, может быть, вы будете настолько любезны, что объясните мне, какого черта вы стояли в туман на самой середине дороги? Еще немного — и попали бы под машину. Вы были чертовски близки к гибели, и, честное слово, сами были бы виноваты.
Я испытала легкий шок. К тому же я не привыкла служить мишенью для таких крепких выражений. Я перестала разглаживать пальто и, подняв голову, посмотрела прямо в глаза Раулю.
— Эта дорога — частное владение, и я имею полное право стоять посреди нее, сидеть или даже лежать, если захочу! Я не ожидала, что вы приедете; просто забыла! И во всяком случае, вы не имеете права ехать с такой скоростью, частное владение это или нет!
Наступила пауза. У меня было впечатление, что Рауль как-то удивлен и обескуражен. Потом он мягко сказал:
— Я делал всего пятьдесят и знаю дорогу как свои пять пальцев.
— Пятьдесят! — Голос мой прозвучал визгливо, и я возненавидела себя за это. — Что за... ах, конечно, пятьдесят километров.
— Что же еще?
— Все равно это слишком большая скорость, да еще в такой туман!
— Я прекрасно видел дорогу, а машина садится на поворотах, как наседка на яйца.
Он говорил немного насмешливо, и это рассердило меня еще больше.
— Ваша наседка меня чуть не задавила, — резко сказала я.
— Знаю. Но я не ожидал, что в это время кто-то будет стоять на мосту...
Он внезапно остановился, насмешка в голосе стала еще более ощутимой:
— Черт возьми, почему я должен стоять здесь на дороге и оправдываться в том, что не переехал вас? Может быть, теперь вы все же окажете мне любезность и объясните, почему, как сами только что сказали, имеете полное право стоять — или лежать? — на середине именно этой дороги, являющейся частным владением? Знаете, это ведь мое... это владение Вальми.
Я была занята тем, что вытирала о носовой платок испачканные в грязи руки.
— Да, — сказала я. — Я здесь живу.
Рауль удивленно поднял голову, и я заметила, что он немного сощурился, разглядывая меня в слабом лунном свете.
— Да, конечно, — сказал он. — Но вы ведь не одна из...
— Служанок? — подсказала я. — До некоторой степени. Я гувернантка Филиппа.
— Но мне сказали, что найдут для него английскую девушку, — медленно произнес Рауль.
Эти слова были словно удар в солнечное сплетение. Только сейчас я поняла, что весь наш разговор шел на французском. Буквально выбитая из колеи, я отвечала ему, не задумываясь, на том же языке, которым он заговорил со мной.
— Я... я забыла, — сказала я еле слышно.
— Так вы англичанка? — очень удивленно спросил он.
Я кивнула:
— Линда Мартин из Лондона. Я здесь уже три недели.
— Тогда разрешите поздравить вас с успехами в изучении французского языка, мисс Мартин.
Голос его звучал немного сухо.
После второго шока я окончательно потеряла самообладание. Неприязнь, которая послышалась мне в голосе Рауля, так напоминала мне Леона де Вальми, что неожиданно для себя я сказала жалобным тоном:
— Вы прекрасно понимаете, что я научилась говорить по-французски не за эти три недели, мсье де Вальми, поэтому не стоит оскорблять меня после того, как чуть не убили.
Это было явной несправедливостью, и я ожидала, что он ответит мне так, как я того заслуживала. Но он лишь сказал:
— Простите. Как вы думаете: вы можете идти? Мне не следовало задерживать вас разговорами. Вы, наверное, все-таки здорово ушиблись. Сядьте в машину, я отвезу вас домой.
Как и отец, он умел обезоружить... Я помимо воли послушно соскользнула с парапета и встала на ноги; он поддержал меня, взяв за локти.
— Все в порядке, — сказала я.
Но, попытавшись сделать шаг к машине, я почувствовала, что колени все еще дрожат, и была очень благодарна Раулю за помощь.
— Вы хромаете. Наверное, вам больно ходить,— быстро сказал Рауль.
— Вы тут ни при чем, — успокоила я его. — Я поскользнулась и упала, когда хотела отбежать в сторону. Наверное, ободрала коленку, и только, уверяю вас. Честное слово, это все.
— Ну вот что, думаю, чем скорее я отвезу вас в замок и дам что-нибудь выпить, тем лучше. Боюсь, вам придется войти со стороны водителя. Другую дверцу сейчас нам не открыть.
Да, он был прав. Длинная машина, пытаясь обогнуть меня, скользнула по мокрому асфальту и съехала на самую обочину дороги за мостом. Дорога в этом месте переходила в залитый жидкой грязью травянистый склон, к счастью не очень крутой, но все же машина довольно сильно накренилась.
Я с виноватым видом посмотрела на машину, потом перевела глаза на бесстрастное лицо Рауля де Вальми:
— А машина... машина ведь не повреждена?
— Не думаю. Подождете на дороге, пока я ее поставлю как следует, или сядете в машину?
— Если вам все равно, мне кажется, я лучше сяду.
— Конечно.
Он открыл ближайшую дверцу, и я протиснулась внутрь, правда с трудом, потому что колено почти не сгибалось, и уселась рядом с водителем. Наклонившись над панелью управления, он нажал на что-то внизу, в темноте. Раздался щелчок, и передние фары зажглись, осветив простирающийся перед нами склон и первый поворот зигзага дороги — зубчатую белую стену камней и деревьев, не дальше чем за шесть футов от переднего бампера.
— Одну минуту.
Рауль даже не взглянул вперед. Захлопнув дверцу, он обошел машину сзади.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть возвышавшийся перед глазами каменистый склон, и откинулась на мягкую спинку сиденья, стараясь успокоиться. Машина была большая и роскошная, сидеть было удобно, несмотря на то что она сильно наклонилась. Слабо пахло сигаретами и дорогой кожей. Я снова открыла глаза. В отраженном свете белесых скал черным лаком блестел длинный капот автомобиля. Сколько же под ним лошадиных сил! Я вспомнила, как описывала эту машину миссис Седдон: «Длинная, как океанский лайнер, с гудком, как трубы Судного дня». Интересно, какой счастливый номер выпал Раулю де Вальми...
Я прижалась к спинке шикарного сиденья. Дрожь почти прошла. Вдруг ни с того ни с сего я вспомнила слова, которые когда-то слышала в приюте Констанс Батчер — поговорку из фольклора горничных, показавшуюся мне очень смешной. Теперь она предстала передо мной в новом свете: «Если тебя когда-нибудь переедет машина, постарайся, чтобы это был «роллс-ройс»...»
«Да, — подумала я, — в этом что-то есть... а не найдется «роллс-ройса», можно согласиться и на «кадиллак», особенно если за рулем такой прекрасный водитель, как Рауль де Вальми». Сейчас, когда первый шок почти прошел, я поняла, что могла серьезно пострадать из-за собственной глупости. И только по счастливой случайности дорогой «кадиллак» Рауля де Вальми не разбился о парапет.
Рауль все еще находился позади машины. Я оглянулась, всмотрелась в темноту, где клубился туман, и увидела, что он склонился над задним крылом, освещая фонариком металлическую поверхность. Я закусила губы, но не успела сказать ни слова — Рауль выпрямился, выключил фонарик и, быстро обойдя машину, подошел к дверце.
Он скользнул на сиденье рядом со мной и искоса посмотрел на меня:
— Все в порядке?
Я кивнула.
— Скоро привезем вас домой. Держитесь крепче.
Он нажал на стартер, и мотор ожил. Рауль медленно двинул огромную машину вперед и влево; она тронулась с места, дернулась, постояла, будто в нерешительности, и мягко выехала на дорогу. Задние колеса на мгновение словно повисли в воздухе, потом последовали за передними; машина покатилась по ровной поверхности и остановилась, легонько покачиваясь на великолепных рессорах.
— Вот и все, — сказал Рауль де Вальми, улыбнувшись мне.
Когда его рука двинулась к ручному тормозу, я сказала тоненьким голосом:
— Мсье де Вальми...
— Да?
Рука замерла.
— Прежде чем вы отвезете меня, я хотела бы извиниться. Мне... мне очень жаль, честное слово.
— Извиниться? За что? Дорогая мадемуазель...
— Нет, пожалуйста, вы слишком добры. Я знаю, что виновата, и, когда вы так подчеркнуто любезны, чувствую себя каким-то червяком. — Я услышала, как он рассмеялся, но упрямо и не очень логично продолжала: — Мне нечего было делать на дороге, а вы спасли мне жизнь и были так любезны со мной, хотя я вам нагрубила. Девяносто девять из ста на вашем месте послали бы меня дальше Мадагаскара, а вы... поэтому я чувствую себя полным ничтожеством. Ползучим червяком. И еще... — Вдохнув побольше воздуха, я, как последняя идиотка, выпалила: — Если вы повредили вашу машину, можете вычесть из моего жалованья...
Он все еще смеялся:
— Спасибо. Но видите ли, машина в полном порядке.
— Это правда? — подозрительно спросила я.
— Да, ни одной царапины. Мне показалось, что-то треснуло, когда машина ударилась о парапет, но это просто ветка попала под колесо. Ни одной царапины. Поэтому, пожалуйста, не извиняйтесь, мисс Мартин. Если кому-то здесь нужно извиняться, так это мне. Кажется, я на вас накричал. Прошу прощения.
— Ничего, — неловко ответила я. — Думаю, мы оба были слишком взволнованы. Я сама не знала, где нахожусь и что говорю.
Рауль ничего не сказал. Казалось, он ждал чего-то и даже не пытался завести машину. Я искоса взглянула на него и увидела, что он не отрывает от меня взгляда, в котором больше не читалось насмешливое удивление. Это был странно завораживающий взгляд, и, хотя Рауль обращался со мной гораздо любезнее, чем я заслуживала, я крепко зажала руки в коленях, пытаясь скрыть дрожь и набраться храбрости, чтобы сказать то, что хотела.
Наконец я решилась:
— Я так растерялась, что, боюсь, выдала себя.
— Когда заговорили со мной по-французски.
Это был не вопрос, а констатация факта.
— Да.
Его рука потянулась к ключу, и мотор заглох. Он выключил передние фары — машина теперь стояла в небольшом островке света задних ламп. Рауль обернулся ко мне: одно его плечо упиралось в дверцу. Я не видела его лица, но голос был бесстрастным.
— Это интересно, — сказал он. — Значит, я был прав?
— Что они не знали о том, что я наполовину француженка, когда нанимали? Да.
— Вы знаете, ведь это не я нанимал вас, — сказал он. — Вы не должны ничего мне объяснять. Но просто из чистого любопытства хотелось бы узнать: вы нарочно обманули моего отца и мадам де Вальми?
— Я... боюсь, что да.
— Зачем?
— Потому что мне очень хотелось получить эту работу.
— Но я не понимаю, почему...
Я крепко сжала руки и медленно произнесла:
— Мне нужна была работа. Постараюсь объяснить вам почему, хотя думаю, вы не поймете... — Он хотел что-то сказать, но я продолжала, быстро и не очень связно: — Я наполовину француженка и выросла в Париже. Когда мне было четырнадцать, отец и мать погибли в авиакатастрофе. Отец писал сценарий фильма, который должен был сниматься в Венеции, и мама поехала с ним, чтобы отдохнуть. Подробности... подробности не имеют никакого значения, но в конце концов я оказалась в лондонском приюте... Не знаю, вы были когда-нибудь в приюте?
— Нет.
— Ну ладно, эти подробности тоже не имеют значения. Ко мне были очень добры. Но я хотела... хотела жить, найти какое-нибудь место в мире, которое могла бы назвать своим, и мне это никак не удавалось. Я не смогла получить хорошего образования — война и все такое, — поэтому не могла надеяться на что-нибудь действительно хорошее, но все-таки нашла работу в небольшой частной школе. Но и там... там не была счастлива. Когда одна из наших попечительниц сказала мне, что мадам де Вальми ищет английскую гувернантку, это было для меня как небесный дар. Хотя у меня нет специального образования, но я умею обращаться с детьми. Зная, что смогу научить Филиппа хорошо говорить по-английски, я подумала, как чудесно было бы вернуться во Францию и жить в настоящем доме.
— И вы приехали в Вальми, — очень сухо произнес Рауль.
— Да. Это все.
Наступило молчание.
— Думаю, что понимаю вас, — наконец сказал он. — Но, вы знаете, не стоило так подробно все объяснять. Я не имею права вас допрашивать.
— Я посчитала себя обязанной. И вы ведь спросили, почему мне так захотелось получить это место, — неловко ответила я.
— Нет. Вы меня не поняли. Я спросил, почему вы обманули отца и мадам де Вальми, сказав, что не говорите по-французски.
— Но я же вам... — довольно глупо начала я.
— Надо было спросить по-другому: почему вы должны были это сделать? Мне совершенно безразлично, почему вы их обманули. — Он слегка улыбнулся. — Просто интересно, для чего это было нужно. Хотите сказать, что скрыли тот факт, что вы наполовину француженка, потому что иначе не получили бы эту работу?
— Я... да, мне так показалась.
Снова короткое молчание.
— Ну и ну...
— Об этом не говорилось прямо, — быстро объяснила я, — и вообще было сказано очень немного. Но... честное слово, у меня сложилось впечатление, что для мадам это было очень важно. Когда мы обо всем договорились, было бы нелепо вдруг ни с того ни с сего заявить, что знаю французский, — ведь я ей сразу этого не сказала. Она могла бы подумать, что у меня с головой не все в порядке, и потом даже не посмотрела бы на меня. Она очень подчеркивала, что я не должна произносить ни слова по-французски, когда говорю с Филиппом; понимаете, с ним я должна беседовать только по-английски. По-моему, это совершенно неважно, потому что я бы все равно постаралась говорить с мальчиком только по-английски, но... видите ли, она так настаивала на этом, что я... я ничего ей не сказала. Знаю, что вела себя глупо... конечно, глупо, но так уж получилось, — смущенно прибавила я.
— И вы хотите мне сказать, — так же сухо заметил он, — что они все еще не знают.
— Да.
— Понятно.
Я облегченно вздохнула. Голос его снова звучал удивленно и немного насмешливо.
— А вам не кажется, что такой обман — простите за столь грубое слово — может иметь свои неудобства для обеих сторон?
— Вы имеете в виду, что я могу услышать то, что мне не полагается слышать? Нет: у мсье и мадам де Вальми слишком хорошие манеры.
Рауль откровенно расхохотался, а я смущенно произнесла:
— Я хочу сказать, что, когда встречаюсь с ними в отсутствие Филиппа, они всегда говорят только по-английски, а когда привожу мальчика к ним, речь идет о его уроках, о чем я и так знаю, да и не слушаю.
— Ну, значит, можно не беспокоиться, — сказал он. — Я вижу, что в обоих случаях это не имеет никакого значения.
Отвернувшись от меня, Рауль завел машину. Передние фары вспыхнули. Я увидела, что он улыбается.
— И я, конечно, не собирался оскорблять вас после того, как едва не сшиб, да еще устраивать допрос! Простите, это все не мое дело.
— Мсье, — быстро сказала я тем же тонким голоском.
— Да?
— Хочу спросить вас, вы не... то есть...
Я смутилась и замолчала. Он бросил на меня быстрый взгляд.
— Вы хотите спросить, не выдам ли я вас?
— Да, пожалуйста, — сказала я, чувствуя себя еще более ничтожной.
Он промолчал.
— Ну ладно, — медленно произнес он наконец, — не выдам. А теперь надо ехать...
Машина рванулась с места и преодолела первый подъем с головокружительной скоростью.
Он вел машину молча, и у меня было время подумать о том, что шок приводит к странным эффектам. Какого черта я бормотала перед Раулем де Вальми, без сомнения опытным и циничным, все эти наивные глупости, болтала о своих ничтожных делах, о папочке и мамочке... «В приюте были ко мне очень добры...» Какое ему дело до всего этого? Полная идиотка — только так он и может обо мне подумать. «И будет прав», — решила я, вспомнив тоску, которая одолела меня незадолго перед столкновением. Я закусила губы. Какая разница? Он, наверное, даже не слушал, думая о гораздо более важных вещах, чем гувернантка Филиппа. Бельвинь, например, или какое-нибудь другое дело, которое привело его в замок Вальми, несмотря на то что его ждет обычный «любезный» прием со стороны отца.
Я с облегчением подумала, что Флоримон еще не уехал, но потом осознала, что Рауль де Вальми не нуждался в защите — он ведь не Филипп!
— Сегодня приехал мсье Флоримон, — сказала я.
— Да? И долго он пробудет здесь?
— Думаю, он приехал только к обеду, но, если туман сохранится, наверное, останется.
— А! — сказал Рауль. — В этом они тоже будут обвинять туман. И скверный ветер, как они его называют.
Я все еще не могла понять, что он хочет сказать, когда «кадиллак», мягко шурша по гравию, преодолел последний подъем и остановился у подножия лестницы.
Когда мы вошли, по холлу проходил Седдон. Увидев Рауля, он повернулся и поспешил к нему навстречу, потом заметил меня, и беспокойство пробежало по его обычно бесстрастному лицу.
— Мистер Рауль! Мисс Мартин! Что-нибудь случилось?
— Я чуть не сбил мисс Мартин на мосту Вальми. Мне кажется, ей надо принести немного бренди и послать кого-нибудь наверх...
— Нет, нет, пожалуйста, — быстро вмешалась я. — Мне не нужно никакого бренди. Все в порядке, Седдон. Мистер Рауль даже не задел меня; я поскользнулась и упала, когда пыталась убраться с дороги. Это моя вина. Пойду приму ванну, а потом выпью чаю у себя.
Седдон стоял в нерешительности, глядя на Рауля, но я твердо сказала:
— Все в порядке, честное слово. Мне ничего не нужно.
— Ну, мисс, если вы уверены... — Он снова посмотрел на Рауля. — Я прикажу занести ваши вещи наверх, сэр. В вашу комнату.
— Спасибо. Как дела, Седдон? А миссис Седдон? Астма полегче?
— Да, благодарю вас, сэр, у нас все хорошо.
— Прекрасно. Я поднимусь наверх через минуту. Где все? В маленьком салоне?
— Да, сэр. Мсье Флоримон тоже там, сэр, он останется на ночь. Сообщить мадам о том, что вы приехали?
— Пожалуйста. Скажите им, что я приду через несколько минут.
— Очень хорошо, сэр.
И, еще раз взглянув на меня, он удалился.
Когда я повернулась, чтобы последовать за ним, Рауль сказал:
— Вы порвали платье.
Смутившись, я посмотрела на свой подол. Пальто было не застегнуто, низ юбки порван.
— Ну да, припоминаю. Я почувствовала, что платье за что-то зацепилось. Это пустяки. Зашью.
Рауль нахмурился.
— Вас ударило бампером. Мне действительно очень...
Голос раздался откуда-то сзади. Я вздрогнула и обернулась. Рауль, должно быть, привык к странным появлениям своего отца, потому что просто повернулся и со словами: «Как поживаете, сэр?» — протянул руку. Леон де Вальми обменялся с ним рукопожатиями, не отрывая от меня мрачно сверкающего взгляда:
— В чем дело? Я слышал что-то о бампере, который вас ударил?
— О, ничего не случилось, — быстро сказала я.
— Мы с мисс Мартин встретились довольно неожиданно внизу, на мосту Вальми, — сказал Рауль, улыбаясь.
Глаза Леона де Вальми остановились на порванном подоле моего платья, спустились ниже, на изодранный чулок и грязное пятно на ноге.
— Ты хочешь сказать, что сбил ее?
— О нет, ничего подобного! Я упала и расшибла колено. Мсье Рауль даже не задел меня. Это... — сразу вмешалась я.
— Такая прореха не получится от падения. Платье было порвано. Работа твоей проклятой большой машины, Рауль?
Тон, которым Леон де Вальми произнес эти слова, был резким, словно удар хлыста. На минуту мне показалось, что я снова слышу, как он обращается к Филиппу, сгорбившемуся рядом со стулом с желтым шелковым сиденьем, но Раулю уже исполнилось — сколько? Тридцать? Я почувствовала, что краснею от смущения, глядя на него.
Но это был не Филипп. Рауль лишь абсолютно безмятежно произнес:
— Думаю, что да. Я только сейчас это заметил. И как раз собирался извиниться, когда ты вошел. — Он повернулся ко мне: — Мисс Мартин, мне ужасно жаль...
— О, пожалуйста, — почти выкрикнула я. — Ничего не случилось. Я сама виновата!
— А что вы делали ночью, в это время, на мосту? — спросил мсье де Вальми.
— Вышла погулять. В лесу было очень сыро, и я вышла на дорогу.
— И что произошло?
Рауль хотел что-то сказать, но я быстро ответила:
— Я остановилась на самой середине моста. Уже хотела повернуть назад, но остановилась на минуту, чтобы послушать, как журчит вода. Это было очень глупо, потому что поднялся густой туман и мсье Рауль попал в самую гущу. Я забыла, что он должен приехать.
— Забыла?
Я посмотрела на него с немым удивлением и потом вспомнила, что разговор в салоне шел на французском языке. Но я решительно сказала, надеясь, что меня не выдаст краска на щеках:
— Миссис Седдон сегодня вечером сказала мне, что Рауль сюда приедет.
— А, да. — Трудно было прочесть выражение его темных глаз под густыми черными бровями. Он посмотрел на Рауля: — А потом?
— Поэтому мистер Рауль, конечно, не заметил меня — никак не мог заметить, пока не подъехал совсем близко, так что чуть было не наехал, — быстро продолжала я. — Сама виновата; мне очень повезло, что я отделалась только ушибами и порванным платьем. Если машина действительно задела меня, то только самый край платья, честное слово! А ушиблась, когда поскользнулась в грязи и упала.
Леон де Вальми все еще хмурился.
— Это очень опасное место... как известно всем нам... — Тон снова стал очень резким. — Рауль, если едешь по этой дороге в такую ночь...
— Я уже сказал мисс Мартин, что мне ужасно жаль... — мягко ответил Рауль.
Я вспыхнула. Имея полное право допрашивать меня, зачем он выставлял передо мной дураком собственного сына? К тому же сегодня я видела слишком много его выходок и горячо сказала:
— Я объяснила мсье Раулю, что виновата во всем только сама. Пожалуйста, оставим эту тему. Несправедливо его в чем-либо упрекать. Если бы ваш сын не был таким блестящим водителем, я была бы мертва!
Я замолчала, снова заметив легкое насмешливое удивление в глазах Рауля, а в лице его отца что-то весьма напоминающее с трудом сдерживаемый гнев. Леон де Вальми сказал спокойно, тоном педантичного отца, упрекающего сына за небрежность:
— Блестящему водителю не стоило бы так полагаться на свое искусство, проезжая столь опасный поворот.
— Этот поворот был замощен прошлым летом... кстати, на доход, полученный с Бельвиня, помнишь? — очень любезно ответил Рауль, улыбнувшись отцу.— И ты уверен, что можешь судить о том, как я вожу машину? Забываешь, что и дороги, и автомобили значительно изменились с тех пор, как ты был способен водить.
Наступило напряженное молчание, и я увидела, как углубились морщины вокруг губ Леона де Вальми, а его бледные руки судорожно ухватились за поручни кресла. Он ничего не сказал. Рауль лениво улыбался, глядя на него сверху вниз. Да, это не Филипп! Неудивительно, что ему было смешно, когда я, как дикая кошка, бросилась защищать его. Чувствуя что-то вроде злорадного удовлетворения, я подумала: «Это вам за Филиппа, мсье Князь Тьмы!»
Повернувшись ко мне, Рауль самым естественным тоном спросил:
— Вы уверены, что не стоит просить послать что-нибудь крепкое в вашу комнату, мисс Мартин?
— Абсолютно уверена. — Я нерешительно посмотрела на сына, потом на его отца. — Спокойной ночи, мсье де Вальми. Спокойной ночи, мсье Рауль.
И поднялась к себе, оставив их вдвоем.
