КАРЕТА ДЕВЯТАЯ

Тепло, звон бокала, запах азалий... Кто-то гладит меня по руке. Но не слышно музыки, и голос, зовущий меня, не принадлежит Флоримону. И нет Рауля: он ждет меня, чтобы увлечь на террасу, туда, где светит луна...

— Ну вот, Линда, выпейте это, — говорит Уильям.

Жидкость обжигает язык, я чуть не захлебываюсь и открываю глаза.

Я в маленьком салоне, лежу на диване перед камином. Кто-то только что его разжег. Языки бледного пламени облизывают занимающиеся огнем поленья. У меня кружится голова, я смотрю на них словно сквозь пелену.

Я никогда еще не падала в обморок, воспоминание о внезапно накатившем беспамятстве пугает — и я подношу руку к глазам. Салон словно плывет перед глазами, слишком ярко освещенный, но какой-то туманный.

— Допейте это, — торопит меня Уильям.

Я послушно подчиняюсь. Ужасный напиток, что бы это ни было, но по всему телу разливается тепло. Через несколько минут я почувствовала, что пальцы, глаза и даже рассудок снова принадлежат мне. И еще — теперь я все вспомнила.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Блейк.

— Хорошо, — ломким голосом ответила я. — Очень хорошо. Простите, Уильям. Сколько из-за меня хлопот.

Он взял стакан у меня из рук и поставил на камин. Потом сел на диван рядом со мной.

— Все, что мы делали сегодня, — одни пустые хлопоты.

Я смотрела на него, преодолевая головокружение. Конечно. Для него все это лишь пустые хлопоты.

— А они уже... увезли его? — спросила я, медленно выдавливая из себя слова.

— Еще нет.

— Уильям, я должна... я должна его видеть.

— Но, дорогая Линда... — удивленно начал он

— Когда его заберут?

— Понятия не имею. Полицейским пока что не до этого. Машина «скорой помощи» еще ждет.

— «Скорая помощь»? — почти крикнула я, резко повернув голову в сторону двери. — Он ранен? Что случилось?

Я села, схватила Блейка за руку. Опять зашумело в ушах, все заволокло туманом. Сквозь пелену я видела встревоженные глаза Блейка.

— Но, Линда, — сказал он, — разве вы не поняли? Я думал, вы знаете. Он умер.

Я, наверное, чуть не оторвала ему рукав. Блейк бережно взял меня за руку.

— Леон застрелился, — спокойно сказал он, — еще до того, как мы приехали сюда.

— А! — срывающимся голосом произнесла я. — Леон. Леон застрелился. «Скорая помощь» — для Леона.

— А для кого же еще?

Я с удивлением услышала собственный истерический смешок.

— Действительно, для кого же еще? — сказала я и заплакала.

Уильяму сегодня ночью пришлось туго. Но для застенчивого новичка он вел себя поистине блестяще. Он дал мне выпить еще немного этой дряни, похлопал по руке и успокаивающе обнял своими длинными руками.

— Я думал, вы поняли, что случилось, — сказал он. — Думал, вы упали в обморок, потому что увидели, э... мертвого мсье Леона... Этот тип... здешний лакей мне все рассказал, когда принес для вас бренди. Я думал, вы слышали. Я и не знал, что вам стало совсем плохо.

— Мне... не так уж мне было плохо. Я слышала, как вы с ним разговаривали. Но ничего не понимала, была как во сне.

— Бедная девочка! Сейчас получше?

Он сжал меня крепче. Я кивнула:

— А теперь я хочу знать, что вам рассказал Седдон.

— А, его так зовут? Слава богу, хоть один англичанин! Ну вот, он сказал мне, что около одиннадцати заглянул в библиотеку, чтобы проверить камин, и нашел его мертвым на полу, точно в таком виде, как мы его нашли. Никто не слышал выстрела. Седдон прежде всего вызвал полицию и доктора, потом позвонил на виллу Мирей, но ему никто не ответил.

— Должно быть, это было перед тем, как мы с Филиппом вошли в дом.

— Может быть. Они звонили туда еще пару раз. Сначала было занято; возможно, вы тогда разговаривали со мной, а со второй попытки они наконец застали мсье Ипполита. Наверное, это было, когда мы поехали сюда. Ипполит уже в дороге. Он скоро приедет.

— Если сможет вести джип.

— Ах, черт! — сказал Уильям. — Я об этом и не подумал.

— Они уверены, что это самоубийство? — спросила я.

— Да, револьвер был зажат у него в руке, и он оставил письмо.

— Письмо? Леон де Вальми оставил письмо?

— Да. Оно сейчас в полиции. Седдон не читал его, но по вопросам, которые ему задавали, понял, о чем там речь. Леон признавался в двух покушениях на убийство, в которых был также замешан Бернар. Он категорически утверждает, что ни Рауль, ни мадам де Вальми ничего не знали. Он не упоминает о последней попытке отравления — думаю, потому, что это бросит подозрение на его жену. Просто пишет, что Бернар, должно быть, о чем-то проболтался вам, вы испугались и удрали вместе с Филиппом. Думаю, это все в общих чертах. Вам совершенно не о чем беспокоиться.

— Да. — Несколько секунд я молчала. — Ну что ж, я ничего не буду говорить, пока они сами меня не спросят. Мне не хочется впутывать мадам де Вальми, что бы она ни сделала. Понимаете, он умер. Она должна примириться с этим. Интересно, ведь без Леона она ничто, как луна без солнца. Леон остался верен себе — полностью оправдал ее и даже меня и все свалил на этого несчастного Бернара... ну во всяком случае, я думаю, трудно было скрыть его участие в этом деле. И кроме того, Бернар не выполнил то, что от него требовалось.

— Дело не в этом, — возразил Уильям. — Когда Бернар узнал, что вы оба удрали и Рауль вас ищет, он, должно быть, понял, что песенка Леона де Вальми спета и ему ничего не достанется из того, что обещал Леон, — ни денег, ни фермы. Поэтому он перекинулся на сторону Рауля, думая, что это ему пригодится в будущем. Он весь день искал вас вместе с Раулем. Потом прошлой ночью три или четыре часа назад — явился сюда и пытался шантажировать мсье Леона.

— Шантажировать?

— Да. Это есть в письме. Он угрожал все рассказать полиции. Если хотите знать мое мнение, именно это и заставило Леона де Вальми совершить самоубийство. Я хочу сказать, что от шантажиста так легко не отделаешься, верно?

— Вы, наверное, правы, — медленно произнесла я. — Я как раз размышляла, что могло заставить его выстрелить себе в висок, вместо того чтобы подождать, пока Рауль с Ипполитом что-нибудь придумают. В конце концов, это оставалось чисто семейным делом. Но когда подумаешь... Даже если бы мы все согласились молчать ради Филиппа и ради сохранения чести семьи, что бы осталось Леону? Ипполит мог бы оказать давление на брата и заставить его уехать из Вальми. Но даже если бы ему разрешили остаться здесь, Ипполит стал бы распоряжаться всеми доходами и, возможно, не дал бы Леону эксплуатировать Бельвинь в пользу Вальми... В любом случае Леону пришлось бы уехать через шесть лет, в год совершеннолетия Филиппа. И все мы, в том числе мальчик, знали бы, что он пытался сделать и чего от него можно ожидать... Даже его послушное орудие, Бернар, стал его шантажировать. Да, можно представить себе отчаяние Леона. Никакого просвета... Конечно, он не такой человек, чтобы поддаться шантажу; он бы скорее умер. Так и случилось. Меня удивляет только, что он раньше не убил Бернара, но тот, наверное, держался настороже, и к тому же все-таки Леон — беспомощный калека. А что случилось с Бернаром? Может быть, Леон все же его убил?

— Нет, Бернар исчез. Конечно, начнется суматоха, полиция поднимет шум, но мне кажется, все надеются, что ему удастся сбежать: тогда можно будет забыть о всей этой истории.

— Да, — вздохнула я. — Бедная Берта!

— Кто это?

— Да так, неважно. Она из тех маленьких людей, которые больше всего страдают, когда такие, как Леон, пытаются повернуть все по-своему. Знаете, Уильям, может быть, я ошиблась и Леон де Вальми совершил самоубийство совсем по другой причине... Все это, конечно, повлияло на него, но последней соломинкой было совсем другое. Думаю, я поняла его. Он не мог больше жить, потому что потерпел поражение. Его одурачили. Такого он не смог стерпеть. У него было... то, что называется манией величия. Он хотел быть властелином жизни... Все окружающее он воспринимал только по отношению к себе... Он желал привлекать всеобщее внимание, и ему это удавалось, Уильям. Мне кажется, он искренне верил, что может играть судьбами людей по своему усмотрению. Он даже не представлял себе, что может уступить кому бы то ни было первенство. Он застрелился, но раньше сделал великодушный жест, оправдав всех, кроме Бернара, в предсмертном письме... да, в этом весь Леон де Вальми. — Я устало откинулась на спинку дивана. — Ну ладно, из каких бы побуждений он ни сделал это, так будет лучше для всех, верно? Ох, Уильям, как я устала!

— Вам лучше? — с беспокойством спросил он. — Хотите еще бренди?

— Нет, спасибо, все в порядке. Это просто реакция.

— Не хотите уехать прямо сейчас? Может быть, мы могли бы...

— Уехать. Куда?

Он провел рукой по волосам:

— Я... да, я об этом не подумал. Они вас не встретили с цветами там, на вилле Мирей, верно? Если хотите знать мое мнение, они обязаны вам как никому; если они сами не понимают, я скажу им об этом!

— Они все понимают, — сказала я устало.

— Но ведь вы не хотите оставаться здесь?

— Куда мне деваться? Когда мсье Ипполит приедет, я попрошу его оплатить мне билет домой.

— Вы уедете в Англию?

— Да. — Я слабо улыбнулась. — Понимаете, в моем положении было бы смешно проявлять излишнюю гордость. Кроме того, я не могу просто уехать. Боюсь, мне придется ждать здесь, пока меня не допросят в полиции. А сейчас лучше уйти отсюда, поговорить с Бертой, потом вернуться и встретиться с ними.

— Погодите, кто-то сюда идет, — сказал Уильям. — Да, вот они.

Наверное, я все еще была в полуобморочном состоянии, потому что, хотя я прекрасно помню, как выглядел полицейский инспектор, наш разговор полностью выпал из памяти. Я догадывалась, что после смерти Леона де Вальми испуганные слуги взахлеб рассказывали историю нашего с Филиппом исчезновения вкупе с полным набором слухов, но письмо, оставленное Леоном де Вальми, то, что сказал по телефону Ипполит, и, наконец, беседа с Раулем задушили в зародыше все могущие возникнуть против меня подозрения. Это я поняла сразу: инспектор вел себя очень вежливо и даже уважительно, я же отвечала на его вопросы с готовностью и без всякого волнения. Меня неотступно преследовала лишь одна мысль; допрос длился около получаса — и все это время я не отрываясь смотрела на дверь с сильно бьющимся сердцем, готовая сорваться с места каждый раз, когда кто-то проходил по коридору.

Наконец приехал Ипполит, и инспектор оставил меня в покое. Я видела, как они вместе прошли в библиотеку. Ипполит все еще был бледен и выглядел усталым, но спокойным. Было ясно, что, когда прошел первый шок, известие о смерти Леона явилось для его брата в какой-то мере облегчением.

Я не очень беспокоилась об Элоизе, но мне было жаль Берту. Я встала, чтобы попытаться найти ее, но тут Седдон принес мне кофе. На мои расспросы он ответил, что инспектор был с ней очень вежлив и, когда допрос кончился, отправил девушку на своей машине к матери в селение. Наверное, это была та самая машина, которая встретилась нам по дороге в Вальми. Больше ничего нельзя было сделать — оставалось только надеяться, что она забудет Бернара. Я устало сидела в салоне и смотрела, как Седдон наливает кофе. Он немного покрутился возле меня, очевидно желая узнать побольше, потом задал несколько вопросов о Филиппе и наконец направился в холл. В комнату вошел Ипполит.

Уильям немного неуклюже поднялся. Я отставила кофе и хотела последовать его примеру, но Ипполит быстро сказал:

— Пожалуйста, не надо! — потом по-английски добавил, обращаясь к Блейку: — Не уходите!

— Мсье де Вальми... — начала я, — мне ужасно жаль...

Но он жестом остановил меня, потом, подойдя к дивану, нагнулся и поднес к губам мои руки. Не успела я опомниться, как он поцеловал их.

— Это за Филиппа, — сказал он. — Мы очень обязаны вам, мисс Мартин, и я, хоть и немного поздно, хочу поблагодарить вас и принести извинения за то, что не очень-то по-рыцарски вел себя с вами на вилле Мирей.

Я сказала слабым голосом:

— Вам тогда было не до этого, мсье.

Я хотела попросить его не беспокоиться обо мне, а заняться собственными делами, но не смогла, молча сидела на диване, выслушивала его старомодные галантные извинения, стараясь не смотреть на дверь и не думать о том, как похожи голоса у него и Рауля.

Внезапно я поняла, что он говорит уже не о прошлом, а о будущем:

— ...Пока что он будет жить со мной на вилле Мирей. Мисс Мартин, могу я надеяться, что после всего, что вы перенесли, вы останетесь с ним?

Несколько секунд я с глупым видом смотрела на него и наконец осознала, чего он от меня хочет. Поглощенный собственной трагедией, он забыл о признании, которое сделал Рауль относительно меня.

— Я... я не знаю, — ответила я. — Именно сейчас...

— Понимаю. Я не имею права настаивать. Вы совсем измучены, дитя мое, и это неудивительно. Может быть, позже вы обдумаете мое предложение.

В коридоре раздались какие-то странные звуки, словно по полу тащили что-то тяжелое. Я поняла, что это такое. Леон навсегда покидал замок Вальми. Я опустила голову.

Ипполит решительно сказал:

— Если в данных обстоятельствах вам не хотелось бы провести ночь здесь, для вас приготовлено место на вилле Мирей.

— Спасибо. Да. Мне бы хотелось уехать.

— Значит, если мы найдем кого-нибудь, чтобы отвезти вас туда...

Он взглянул на Уильяма, который немедленно ответил:

— Ну конечно. — Помявшись, он неловко произнес: — Простите, сэр, что я взял вашу машину. Мы подумали... мы очень спешили. Мне правда очень жаль...

— Ничего, не страшно. — Ипполит жестом успокоил незадачливого угонщика. — Очевидно, вы хотели предупредить трагедию — еще худшую, чем та, которая произошла в действительности. — Он мрачно перевел глаза на дверь. — Думаю, вы поймете меня... но то, что произошло, собственно говоря, не было трагедией. — Еще один взгляд на Уильяма, на этот раз немного насмешливый. — Вы найдете собственный роскошный экипаж у дверей. А сейчас спокойной ночи.

Ипполит ушел. Я рассеянно взяла чашку, но кофе совсем остыл и покрылся неаппетитной пленкой. Я поставила чашку на пол. В камине, рассыпая яркие искры, треснуло полено. В коридоре было совсем тихо. Я посмотрела на часы. Они остановились. «То мира бесконечный час... Как я осмелюсь заставить бить тот бесконечный час, когда слежу за временем в полночный час, все для тебя, мой суверен...»

— Линда, — сказал Уильям. Он подошел, сел рядом со мной на диван и взял мои холодные руки в свои. Теплые, надежные руки, сильные и нежные. — Линда, — произнес он еще раз и откашлялся.

Я пришла в себя: будто что-то холодное вдруг коснулось спины. Я выпрямилась и сказала:

— Уильям, я хочу от всего сердца поблагодарить вас за то, что вы сделали. Честное слово, не знаю, что бы я сегодня делала без вас. Я не имела никакого права просить о помощи, но чувствовала себя такой одинокой, а вы — мой единственный друг.

— Кого же звать, как не друзей, — сказал Уильям. Он выпустил мои руки. Наступило молчание. — Если вы останетесь с Филиппом, — нерешительно добавил он, — я смогу иногда навещать вас, верно?

— Не думаю, что я останусь с ним.

— Нет?

— Нет.

— Понятно. — Он встал и улыбнулся мне. — Отвезти вас на виллу Мирей на джипе?

— Нет, спасибо, Уильям. Я подожду.

— Ладно. Тогда желаю вам спокойной ночи. Увидимся перед отъездом, хорошо?

— Конечно. Спокойной ночи. И... большое спасибо, Уильям. Спасибо за все.

Я забыла о нем сразу же, как только закрылась дверь. Кто-то вышел из библиотеки. Я слышала голоса Ипполита и Рауля. Они тихо разговаривали о чем-то между собой. Сейчас они шли по коридору.

У меня сжалось сердце. Я вскочила и подошла к двери. Ипполит что-то говорил об Элоизе. Я прислонилась к стене возле двери, чтобы они не заметили меня, проходя мимо.

— ...в лечебнице, — говорил Ипполит. — Я поручил ее доктору Форе. Он позаботится о ней.

Было еще сказано что-то о «небольшой пенсии»... потом «где-нибудь подальше от Парижа, Вальми и Канна», и наконец, когда они были уже в самом конце коридора, я расслышала слова «сердце», «теперь уже недолго».

Они прошли в холл. Ипполит пожелал спокойной ночи. Я тихо вышла в коридор и остановилась там, ожидая, пока он уедет. Я вся дрожала. Леон и Элоиза отошли в прошлое, превратились в жалкие призраки, не способные даже испугать, но я должна найти в себе силы на борьбу еще с одним призраком.

Рауль что-то спросил. В ответ Седдон произнес что-то неразборчиво, я поняла только слово «уехал». Снова резкий вопрос Рауля, голос Седдона:

— Да, сэр. Несколько минут назад.

— Понятно, — мрачно произнес Рауль. — Благодарю вас. Спокойной ночи, Седдон.

Потом я поняла, о чем он спрашивал. Я забыла, что Ипполит еще здесь, что Седдон еще не ушел из холла, я бросилась бежать по коридору.

— Рауль! — отчаянно крикнула я. Стук входной двери заглушил мой крик.

Я добежала до холла и в эту минуту услышала шум мотора. Удивленный голос Седдона произнес:

— Как, это вы, мисс Мартин? Я думал, вы уехали с мистером Блейком!

Я не ответила, пробежала холл, рванула дверь и выбежала в темноту.

«Кадиллак» уже тронулся с места. Когда я добежала до низа большой лестницы, он отъезжал от дома. Я снова позвала Рауля, но он не расслышал; во всяком случае, машина не остановилась, наоборот, прибавила скорость. Я бросилась бежать за ним.

Я была не больше чем в двенадцати ярдах от машины, когда она осторожно въехала на первый поворот и скрылась из виду.

Если бы я тогда могла соображать, то ни за что не сделала бы подобного. Но я была не в состоянии рассуждать. Я знала только, что должна сказать ему то, что должно быть сказано, — иначе не смогу больше жить. И, не задумываясь, повернулась и побежала по лесной дорожке, которая коротким путем вела к шоссе.

Это была узкая тропинка, круто спускавшаяся к мосту Вальми. Я много раз ходила по ней вместе с Филиппом. Ее недавно расчистили, и ступеньки, положенные в самых опасных местах, были крепкими и широкими, но скользкими. Идти по этой тропинке ночью в туман равносильно самоубийству.

Обо всем этом я не думала. По странной случайности в кармане оказался фонарик Филиппа, и при его слабом, неверном свете я почти бежала по головокружительно крутому спуску, будто за мной по пятам гнался целый сонм привидений.

Слева я видела свет фар «кадиллака», спускавшегося по первому, самому длинному отрезку зигзага. Мотора почти не было слышно. Я пробиралась через кусты, не обращая внимания на ушибы и царапины.

Конечно, я не смогу его догнать. Он все еще подо мной, на первом повороте, лучи фар освещали северную сторону дороги, и тени деревьев, мимо которых я пробегала, плясали и ложились на тропинку у моих ног, словно спутанная сеть.

Дорога вилась змеей. Казалось, весь лес ожил и бежит рядом со мной, как в кошмаре. Машина проехала первый отрезок зигзага и готовилась преодолеть следующий поворот. В свете фонарика я увидела, что дорожка круто изгибается, спускаясь примерно на десять футов. Я решила не пользоваться ступенями, а срезать угол и почти скатилась на спине на новый извив тропинки. Таким образом я сберегла несколько драгоценных секунд, пока машина въезжала на следующий поворот.

Самым длинным отрезком зигзага был третий. Он шел налево, примерно на одном уровне, без заметного спуска. Я скользнула, ломая каблуки, к следующей лесенке и, ухватившись за перила, чтобы не упасть, побежала вниз, перескакивая через три ступеньки. Я загнала занозу в руку, но почти не заметила этого. Ветка хлестнула по лицу, едва не ослепив, но я только моргнула и побежала дальше. Вниз по ступенькам, потом поворот, кусок прямой дорожки, вымощенной камнем... свет фар повернул на север, тени вновь затеяли вокруг меня безумный танец. Они расплывались и качались, обволакивая меня нитями огромной паутины. Я задыхалась; пульсирующий шум в висках заглушал звук мотора. Я как молитву вновь и вновь повторяла слова: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Они вертелись у меня в голове, потеряв всякий смысл.

Я не останавливалась. Еще два поворота зигзага, затем мост Вальми — и он уедет. Я сбежала с дорожки, стала пробираться между деревьями и оказалась на каменистом обрыве прямо над мостом Вальми. Я крепко ухватилась за ствол березы, которая росла у самого края обрыва. Туман, поднимающийся от реки, заклубился, пронизанный серебряным светом: «кадиллак» мягко повернул на последний поворот перед мостом.

Я стала спускаться по обрыву. Камни странно светились в свете фар, пробивавшемся сквозь туман. Возможно, я сильно расшиблась и поцарапалась. Не знаю. Помню только, что один раз поскользнулась и изо всей силы уцепилась за куст, чтобы не покатиться вниз. Я еле удержала крик — и в ту же минуту услышала скрип тормозов.

Позже я узнала, что какой-то зверек перебежал дорогу перед машиной. Мне хочется думать, что это был тот же неизвестный зверек, который выскочил на мост в ночь, когда Рауль впервые поцеловал меня. Во всяком случае, из-за него машина остановилась на несколько драгоценных секунд.

Я спрыгнула с обрыва, как раз в то время как «кадиллак» снова двинулся, его фары прочертили полукруг на последнем повороте.

Я вбежала на мост. Туман клубился, поднимаясь почти до пояса. Сначала серый, потом он стал белым и наконец окрасился золотом, когда свет коснулся его.

Я закрыла глаза, опустила руки и замерла.

Визг тормозов показался мне оглушительным. Я открыла глаза. Туман поднимался от кузова машины, стоявшей всего в трех ярдах от меня. Потом фары потухли — и меня окутала благодатная темнота. В слабом свете боковых огней туман поднимался вверх, словно дым. Я сделала три неверных шага к машине и положила руку на крыло. Переводя дыхание, прислонилась к нему. Маленькое буддийское молитвенное колесо все еще вертелось у меня в голове, и молитва звучала так же: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...» Но тон ее уже был другим...

Рауль вышел из машины и прошел вперед. Он был с другой стороны кузова. В искаженном свете он выглядел еще выше.

— Я... ждала вас. Я должна была... вас увидеть, — задыхаясь, сказала я.

— Мне сказали, что вы уехали, — ответил он. Потом бесстрастно добавил: — Дурочка, я ведь чуть не наехал на тебя.

Я наконец перевела дыхание, но не чувствовала под собой ног. Прислонившись к крылу машины, я произнесла:

— Я должна была сказать вам, Рауль, что мне очень жаль. Не очень-то порядочно извиняться за то, что подозревал человека в убийстве... но я все же прошу прощения. Мне очень жаль, что я могла даже подумать об этом. Но только подумать, клянусь вам.

Он держал в руках автомобильные перчатки и перебирал их. Он ничего не ответил.

— Я не пытаюсь оправдываться, — с несчастным видом продолжала я. — Я знаю, вы мне этого не простите. И так уже то, что произошло между нами... но сейчас, Рауль, я хочу, чтобы вы поняли... Я только не знаю, как объяснить...

— Вы ничего не должны объяснять. Я понимаю.

— Вряд ли. Понимаете, мне прямо сказали, что вы участвуете в этом деле с вашими... вместе с другими. Бернар сказал Берте. Он сказал ей, что это вы стреляли тогда в лесу. Думаю, Бернар понимал, что раз он зашел так далеко, лучше ему не сознаваться. И он мог подумать, что вы были бы не против убийства, осознав, какие преимущества даст вам смерть мальчика. Я не поверила, хотя она заявила мне об этом очень уверенно. Не могла поверить. Но когда я узнала их замыслы, все стало так ясно... я хочу сказать, ясно относительно них; и у меня не было никаких доказательств, что вы ни в чем не замешаны. Никаких... кроме моего убеждения в этом.

Я остановилась, напрягая глаза, чтобы различить выражение его лица. Казалось, он сейчас очень далеко от меня.

— Можете не верить, Рауль, но я была на вашей стороне. С самого начала. Мне очень многое пришлось пережить с того вечера. Казалось, все сговорились обвинять вас, и я чуть не сошла с ума от горя и... и сомнений, не могла верить даже себе... Я не буду напоминать об этих часах, вы и так пережили достаточно и, наверное, хотите порвать со всем этим... со мной, но я должна была все рассказать вам перед тем, как вы уедете. Я просто не могла рисковать, Рауль; ты ведь можешь меня понять? Скажи, что можешь!

— Вы были готовы рискнуть... однажды, — его голос звучал почти бесстрастно.

— Я — да. Но ведь был еще Филипп. Я не могла рисковать жизнью Филиппа. Я не смела. Он был на моем попечении, это был мой долг... — Слова звучали претенциозно и довольно глупо. — Я... у него не было никого, кроме меня. И потом, я не могла себе позволить думать о том...

— О чем же?

— О том, что у меня нет никого, кроме вас.

Снова молчание. Он стоял очень тихо. Туман ли виноват, или это было в действительности, но он казался очень далеким — одинокая фигура на фоне темного пространства, освещенного фарами, словно театральным прожектором. Мне вдруг пришло в голову, что таким я буду вспоминать его всегда: человек, отдалившийся от других, даже от собственной семьи, одинокая фигура в темноте. Кажется, тогда я в первый раз взглянула на него другими глазами, увидела в истинном свете... Не воплощение моей романтической мечты, не волшебный принц, не демоническая натура и не тигр, образ, льстивший моему глупому девичьему воображению...

Просто Рауль, который когда-то был одиноким мальчуганом в доме, «не очень-то подходившем для детей», по его собственному выражению, угрюмый подросток, выросший в тени отца, охваченного манией величия, молодой человек, ожесточенно боровшийся за то, чтобы сохранить от разорения свою часть наследства... может быть, своевольный, может быть, слишком жесткий, не идущий по проторенной дороге... но всегда одинокий. Ослепленная собственным одиночеством и опасностью, я не заметила, что он, в сущности, очень похож на меня.

— Простите меня, Рауль, — мягко сказала я. — Мне не надо было приставать к вам сейчас с такими разговорами. Достаточно того, что вы пережили. Что я могу сказать о вашем отце, кроме того, что мне очень жаль?..

— Вы действительно думаете, что я мог бы убить его? — спросил Рауль.

— Нет, Рауль.

Молчание. Потом он каким-то странным голосом сказал:

— По-моему, вы все понимаете.

— Думаю, что да. — Я с трудом глотнула воздух. — Даже в последние сутки, когда казалось, все сошли с ума и все перемешалось, я в глубине души понимала вас, и этого было для меня достаточно. Я только хотела сказать вам это, Рауль, а потом уйти. Я все время любила вас, никогда не переставала любить и сейчас люблю.

Он все еще стоял неподвижно. Я повернулась и пошла вверх, к замку.

— А теперь прощайте, — сказала я, — спокойной ночи.

— Куда вы идете?

— Кто-нибудь отвезет меня на виллу Мирей. Ваш дядя Ипполит попросил меня поехать туда. Я... я не хочу оставаться в Вальми.

— Садитесь в машину. Я вас отвезу. — Я не двигалась. — Ну залезайте же, — нетерпеливо сказал Рауль. — Как вы думаете, куда я ехал?

— Я не подумала об этом. Куда-нибудь.

— Я направлялся на виллу Мирей за вами.

Я ничего не сказала, не двигалась. Сердце медленно, точно размеренные удары молота, стучало в груди.

— Линда.

В его спокойном голосе послышалась знакомая нотка.

— Да?

— Садитесь в машину!

Я села. Туман разорвался на клочки; дверца захлопнулась. Снова заклубилось туманное облако. Рауль опустился на сиденье рядом со мной. В машине было темно. Он казался очень большим и совсем близким.

Я дрожала. Он немного отодвинулся. Я откашлялась и сказала первое, что пришло в голову:

— Откуда у тебя эта машина? Рулетка?

— Экарте. Линда, ты надолго хочешь остаться на вилле Мирей с Филиппом?

— Не знаю. Я еще не думала об этом, страшно люблю его, но...

— Он будет чувствовать себя одиноким даже с Ипполитом, — заметил Рауль. — Может быть, возьмем его с собой в Бельвинь?

У меня прервалось дыхание.

— Рауль, Рауль. Я не думала...

Я замолчала и закрыла лицо дрожащими руками.

— В чем дело, дорогая?

— Ты хочешь сказать, что еще... ты все еще хочешь жениться на мне? — смиренно пробормотала я, не отрывая ладоней от лица.

Рауль шумно вздохнул и ничего не ответил. Внезапно он повернулся и привлек меня к себе, не очень деликатно. Вряд ли кто-нибудь из нас сможет вспомнить дальнейший разговор, хотя говорили мы довольно долго.

Позже, когда мы уже могли смеяться, он весело произнес:

— Ты все еще должна мне, дорогая. Тебе не кажется, что сейчас пришло время отдавать долги?

— О чем ты говоришь? Какие долги?

— Ты должна сказать: «Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю».

— Ах это!

— Да, черт возьми, именно это.

— Рискну, — ответила я.

И это было последнее, что я смогла сказать за очень долгое время.

Потом машина прорезала туман и двинулась на север от моста Вальми.