ГЛАВА 8
Как Люцифер, владыка зла, ты проклят.
Нет мерзостнее грешника в аду,
Чем будешь ты, раз ты убийца принца.
Шекспир. Король Иоанн.
На следующий день туман полностью рассеялся и деревья, покрытые нежной весенней зеленью, легонько качали ветвями. С тех пор как теплые мартовские ветры превратили почки в маленькие клейкие листики, нашим любимым местом прогулки стала тропинка, ведущая через лес к северу, вниз в долину, и на этот раз мы с Филиппом снова отправились той же дорогой. Мы пошли по тропинке, перерезавшей зигзаг шоссе. Несмотря на крутизну, идти было не очень трудно, потому что поперек нее лежали упавшие стволы — прочная опора для ног, а лесенки, устроенные в самых крутых местах, были недавно починены, и их широкие ступени очищены от скользкого мха. Кое-где тропинка пересекала маленькие ручейки, иногда не больше шага шириной, и перебраться через них можно было по камню, лежащему в весело журчащей воде; но в некоторых местах течение прорезало в камнях глубокое русло с маленькими водопадами и через ручей были проложены прочные деревянные мостки — две сколоченные доски с перилами, сделанными из необструганных сосновых жердей.
На таких мостках любил стоять Филипп, глядя сверху на папоротник и водоросли, колышущиеся в воде, и считая рыбок, которые, как ему казалось, стараются выпрыгнуть из быстрого потока, поднимая тучи брызг. В то утро мы вместе, оба очень довольные, склонились над водой, стоя на одном из таких мостков, проложенных через самый большой ручей, над которым прямые лучи солнца, словно длинные пальцы, касались зеленых папоротников и зажигали радугу в водяных брызгах.
— Три, — сказал Филипп с видом победителя. — Вот, вы его видели? За камнем, там, где самые сильные волны.
Я вгляделась в водоворот, бушевавший под нами.
— Ничего не вижу. И не «его», Филипп.
— Он там был, честное слово, был. Я видел его...
— Да, я уверена, что действительно видел, но рыбка — «она», значит, нужно говорить «ее».
— По-французски форель тоже «она», — твердо сказал Филипп.
Он очень гордился, что говорит по-английски лучше, чем я по-французски.
— Конечно, — согласилась я. — И по-английски. Ой, посмотри, Филипп, еще одна. Я видела! Она действительно выскочила из воды!
— Четыре. — Филипп понимал, когда надо праздновать победу, а когда смолчать. — Четыре с половиной, потому что я не знаю, была это форель или просто тень.
Он крепко ухватился за перила и нагнулся над водой.
— Пошли, — сказала я. — Если увидим ее на обратном пути в том же месте, значит, это просто тень. Пошли вниз, в большой лес.
Он послушно повернулся, и мы пошли по широкой ровной дороге, которая вела вниз по склону туда, где деревья росли гуще.
— Ладно. Пойдем искать волков?
— Волков?
— Мадемуазель, у вас такой испуганный голос. Вы правда думаете, что здесь есть волки? — Филипп, трусивший передо мной, со смехом обернулся.
— Ну, я...
Он расхохотался и подпрыгнул, подняв кучу прошлогодних полусгнивших листьев.
— Думаете, думаете!
— Ну и что, — сказала я. — Раньше я никогда не жила в таких местах. Мне кажется, Вальми прямо кишит волками.
— У нас есть медведи, — сказал Филипп тоном человека, ожидающего поздравлений. Он серьезно посмотрел на меня. — Правда, есть. Я не вру. Такие большие, что трудно даже поверить. — Его руки в красных перчатках очертили в воздухе что-то по размерам напоминающее гризли-переростка. — Я не видел ни разу медведя, vous comprenez,но Бернар однажды застрелил одного. Он мне так сказал.
— Надеюсь, сегодня мы не встретимся с медведем.
— Сейчас они спят, — успокоил меня мальчик. — Они не опасны, если только их не потревожить во время спячки в берлоге.
Словно желая подтвердить свои слова и испытать судьбу, мальчик вскочил на большую кучу сухих прошлогодних листьев, так что они взмыли в воздух яркими золотыми пятнами. К счастью, в берлоге не было медведя.
— Они спят очень крепко, — объяснил Филипп, явно решивший оправдать свою неудачу, — с орехами за щекой, как белки или рубундуки.
— Бурундуки.
— Бурундуки. Может быть, вы не хотите искать медведей?
— Мне бы не хотелось, если ты не имеешь ничего против, — сказала я извиняющимся тоном.
— Ну, тогда не будем, — великодушно согласился мальчик. — Но в лесу можно увидеть много других вещей, так я думаю. Папа мне о них рассказывал. Там есть дикие козы, и сурки, и лисицы, о, много всего! Как вы думаете, когда я буду иметь десять лет...
— Когда мне исполнится десять.
— Когда мне исполнится десять, мне позволят взять ружье, ходить на охоту и стрелять, как вы думаете, мадемуазель?
— В десять лет вряд ли, Филипп, но, конечно, позволят, когда ты станешь немного старше.
— В десять лет я буду старше.
— Конечно старше, но все же будешь еще недостаточно большой. Ты не дорастешь еще до такой степени. .. я хотела сказать, не будешь достаточно велик, чтобы носить ружье, подходящее для охоты на медведя.
— Тогда я буду охотиться на белок и бундуруков.
— Бурундуков.
— Рубундуков. Мне позволят взять маленькое ружье, чтобы стрелять в рубундуков, когда мне исполнится десять?
— Может быть, хотя я очень сомневаюсь. Во всяком случае, это то, что называют ложными амбициями.
— Platt-il?— Мальчик подпрыгивал передо мной, со смехом глядя на меня через плечо; его лицо светилось бледным румянцем под красной вязаной шапочкой. Передразнивая меня, он сказал с капризной гримасой: — Пожалуйста, по-английски.
Я засмеялась:
— По-моему, просто стыдно стрелять в белок и бурундуков, этих очаровательных зверушек.
— Очаро-вательные? Ну нет. Они грызут молодые деревья, доставляют много хлопот, и из-за них большие убытки. Это говорят лесники. Их надо стрелять.
— Очень по-французски, — сухо сказала я.
— Я француз, — напевал Филипп, весело прыгая передо мной. — И это мой лес, — щебетал он. — Все деревья вокруг — мои. Когда я вырасту и у меня будет ружье, каждый день буду ходить на охоту и стрелять белок и бундуруков. Посмотрите — вот сидит белка. Сейчас мы ее подстрелим. Ба-бах!
Он наводил палец на воображаемых белок и «убивал» их, сопровождая все это необычайно шумной песней, слова и мелодию которой сочинил только что. Она звучала примерно так:
Бах, бах, бах,
Бах, бах, бах.
Попалась, попалась,
Бах, бах, ба-бах!
— Смотри себе под ноги, дурачок, — сказала я, — а то сам бабахнешься.
И тут почти одновременно произошли три вещи.
Филипп, который, подпрыгивая, бежал впереди, обернув ко мне смеющееся лицо, споткнулся о корень и упал. Раздался резкий звук, словно кого-то хлопнули ладонью по спине; щелчок — и что-то ударилось о дерево совсем рядом с головой мальчика. А через секунду, разорвав торжественную тишину леса, донесся звук выстрела.
Не знаю, сколько времени понадобилось мне для того, чтобы осознать, что произошло. Звук выстрела, который невозможно спутать ни с чем другим, и распластанное тело ребенка на дорожке... На секунду мне показалось, что у меня остановилось сердце; словно судорога боли, пронзил ужас. Потом Филипп пошевелился, и тогда только до меня дошло, что в него стреляли и промахнулись.
Сама того не сознавая, я изо всей силы крикнула, повернувшись в сторону леса, стеной вставшего над нами: «Не стреляй, идиот! Здесь люди!» Подбежав к Филиппу, я наклонилась над ним, чтобы убедиться...
Мальчик, конечно, был невредим, но, когда я подняла глаза и увидела дыру в стволе, чуть выше того места, где он лежал, стало понятно, что пуля прошла совсем рядом. Глупая песенка, из-за которой он оступился и упал, спасла ему жизнь.
Филипп поднял лицо, сразу потерявшее румянец и веселое выражение. Худенькая щечка была в грязи, глаза испуганно блестели.
— Это было ружье. Что-то ударилось о дерево. Пуля.
Он говорил, естественно, по-французски. Теперь не время было поправлять его или притворяться, что я не знаю французский. Все равно он слышал, как я кричала по-французски, обращаясь к тому, кто выстрелил в нас.
— Какой-то дурак охотится на лисиц, — сказала я по-французски и обняла его, а сама подумала: «Разве на лисиц так охотятся?» — Все в порядке, Филипп, все хорошо. Это глупая ошибка, вот и все. Он услышал, как я крикнула, и сам испугался сильнее нас с тобой. — Улыбнувшись мальчику, я поднялась на ноги и помогла ему встать. — По-моему, он принял тебя за волка.
Филипп весь дрожал, но он был больше рассержен, чем испуган.
— Он не имеет права так стрелять. Волки не поют, и, во всяком случае, никто не стреляет по звуку. Чтобы выстрелить, надо подождать, пока не увидишь, куда стреляешь. Он дурак, слабоумный. У него надо отобрать ружье. Я его уволю.
Надо было дать ему излить ярость. Он говорил дрожащим, срывающимся голосом, в котором странно и трогательно смешивались интонации испуганного ребенка и разгневанного графа де Вальми. Вглядываясь в лес, раскинувшийся на склонах, я ждала появления испуганного лесника. Прошло несколько секунд — я поняла, что в лесу, по всей вероятности, никого нет. Тропинка, по которой мы шли, вилась среди деревьев, довольно далеко отстоящих друг от друга. Над нами склон на несколько сот ярдов зарос грубой травой — это было открытое пространство, где царил яркий солнечный свет, стояло несколько молодых березок, куманика и жимолость оплетали корни упавших деревьев. На гребне холма виднелся хаос камней и темная стена ухоженного леса. Все было неподвижно. Тот, кто бродит здесь с ружьем, не имел ни малейшего намерения признаться в только что допущенной им безумной неосторожности.
Дрожащим от волнения голосом я сказала:
— Ты прав. Кто бы это ни был, ему нельзя позволить находиться рядом. Подожди здесь. Раз он сам не выходит, я пойду посмотрю...
— Нет!
Он произнес это почти шепотом, крепко ухватившись за мою руку.
— Ну, Филипп, подожди, с тобой ничего не случится. Сейчас этот человек уже за много миль отсюда и с каждой минутой убегает все дальше. Пусти меня, будь хорошим мальчиком.
— Нет!
Я посмотрела вверх, где среди деревьев никого не было видно, потом вниз, на маленькое худое личико под красной вязаной шапочкой.
— Ладно, — сказала я. — Пошли домой.
Мы быстро возвращались той же дорогой. Я все еще держала за руку Филиппа, крепко уцепившегося за меня.
— Не волнуйся, Филипп, мы скоро все выясним, твой дядя прогонит его, — сказала я. От злости и пережитого волнения дрожали губы. — Это был или неосторожный дурак, который так испугался, что не посмел выйти к нам и признаться, или сумасшедший. Наверное, он считает, что просто пошутил, но твой дядя все выяснит. Увидишь, его уволят.
Мальчик ничего не ответил. Он трусил возле меня, мрачный и молчаливый. Он больше не прыгал и не пел. Я старалась, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно, хотя вся кипела от ярости:
— Как бы то ни было, первым делом мы пойдем прямо к мсье де Вальми.
Его ручонка, зажатая у меня в ладони, дрогнула.
— Нет.
— Но, Филипп, милый... — Я замолчала и посмотрела вниз, на запрокинутую красную шапочку. — Ладно, тебе не надо идти, но я должна. Берта подаст тебе чай и посидит с тобой, пока я не вернусь. Я попрошу твою тетю подняться, чтобы не заставлять тебя спускаться к ней в салон, а потом мы поиграем в фишки до самого вечера. Ну как, идет?
Красная шапочка кивнула в ответ. Некоторое время мы шли молча. Когда подошли к мосту, где Филипп считал форелей, он даже не взглянул на воду, струившуюся далеко внизу.
Ярость вновь вспыхнула во мне:
— Мы добьемся, чтобы этого преступника выгнали, Филипп. Не думай больше о случившемся.
Он снова кивнул, а потом искоса посмотрел на меня со странным выражением.
— Что случилось?
— Вы ведь говорите со мной по-французски, — сказал он. — Я только что заметил.
— Да, — улыбнулась я ему. — Вряд ли можно было ожидать, чтобы ты помнил английский, когда в тебя стреляли, как в бундурука.
На его губах промелькнула слабая улыбка.
— Вы ошиблись. Надо говорить «бурундука»,— сказал мальчик и неожиданно заплакал.
Мадам де Вальми была одна в розарии. Ранние фиалки уже начали распускаться по бокам дорожки, по которой она прогуливалась. На краю террасы расцвели желтые нарциссы. Несколько цветков она держала в руках.
Мадам стояла лицом к нам и увидела нас, как только мы вышли из леса. Она нагнулась, чтобы срезать еще один нарцисс, но замерла, потом медленно выпрямилась — и цветы выскользнули из разжавшихся пальцев. Даже издали — мы были от нее на расстоянии нескольких сотен ярдов — она заметила грязь на пальто Филиппа и его угнетенный вид, сразу бросавшийся в глаза.
Она направилась к нам.
— Филипп! Ради бога, что случилось? Твое пальто! Ты упал? Мисс Мартин. — Ее голос звучал беспокойно и резко. — Мисс Мартин, что, еще один несчастный случай?
Немного запыхавшись от быстрого подъема и от злости, я коротко и почти вызывающе сказала:
— Кто-то стрелял в Филиппа в лесу.
Элоиза стояла, склонившись над мальчиком. Услышав эти безжалостные слова, она вздрогнула, словно ее ударили.
— Да. И не задели только потому, что он споткнулся и упал. Пуля попала в дерево.
Она медленно выпрямилась, не отрывая глаз от моего лица:
— Но... это ведь абсурд! Кто мог... вы видели, кто это был?
— Нет. Он должен был понять, что случилось, потому что я ему крикнула, чтобы не стрелял. Но он не вышел к нам.
— А Филипп? — Она перевела испуганные глаза на мальчика. — Comment cа va, р'tit? On ne t'a fait mal?
Ответом было лишь легкое движение красной вязаной шапочки и дрожь тонких пальцев. Я крепче сжала его руку.
— Он упал, — сказала я, — но с ним ничего не случилось. Филипп вел себя очень храбро.
Я не хотела говорить об этом в присутствии ребенка, но если бы он не споткнулся, то наверняка был бы уже мертв. Однако мадам де Вальми все поняла. Она так побледнела, что казалось, вот-вот лишится чувств. В ее светлых глазах, устремленных на Филиппа, стоял ужас. «Значит, ей все-таки не безразлично», — подумала я, удивленная и немного растроганная.
— Это... ужасно, — еле слышно произнесла она. — Такая неосторожность... преступная неосторожность... Вы... ничего не видели?
— Ничего, — коротко ответила я. — Но вряд ли так уж трудно узнать, кто это был. Я пошла бы за ним и отыскала, если бы могла оставить Филиппа. Но думаю, мсье де Вальми выяснит, кто был сегодня в лесу. А где мсье де Вальми, вы не знаете, мадам?
— Думаю, в библиотеке. — Одну руку она прижала к сердцу, из другой все еще сыпались нарциссы. Мадам действительно была глубоко потрясена. — Это ужасно... Филипп мог... мог быть...
— Мне кажется, — сказала я, — лучше сейчас не задерживать его здесь. Вы разрешите нам сегодня не спускаться в ваш салон, мадам? Филиппу лучше будет провести этот вечер спокойно и пораньше лечь в постель.
— Конечно, конечно. И вы тоже, мисс Мартин... Вам пришлось пережить...
— Да, к тому же я страшно разозлилась. Иногда это помогает. Я пойду к мсье де Вальми, как только отведу Филиппа в его комнату.
Она машинально кивала головой, словно не понимая.
— Да. Да, конечно! Мсье де Вальми будет ужасно... обеспокоен, ужасно обеспокоен.
— Надеюсь, — мрачно сказала я. — Это слишком мягко сказано. Пошли, Филипп, найдем Берту. Мадам...
Когда мы уходили, я оглянулась и увидела, что она быстро пошла за угол террасы. Несомненно, чтобы самой рассказать Леону де Вальми. «Ну что же, чем раньше, тем лучше», — подумала я и быстро провела Филиппа наверх, в надежную гавань комнаты для занятий.
Берта была в кладовой и что-то чистила. После краткого объяснения, которое оказало на нее такое же действие, как и на Элоизу, я хотела поручить ей Филиппа, но мальчик уцепился за меня с таким видом, что я решила, что он заплачет, если я уйду, и осталась с ним. Мадам де Вальми, конечно, уже известила своего супруга, который должен бы привести в действие необходимый механизм, дабы обнаружить злоумышленника. Меня в первую очередь беспокоил Филипп.
Я оставалась с ним и рассказывала ему разные истории, чтобы хоть немного развеселить и отвлечь от случившегося до тех пор, пока он, чистенький и свежий после горячей ванны, расположился в надежном убежище, на ковре перед камином в детской, которая по моему настоянию называлась теперь комнатой для занятий. Мальчик не возражал, когда пришла Берта со своей штопкой, чтобы посидеть с ним, пока я схожу к мсье де Вальми.
Леон де Вальми был один в библиотеке. Раньше мне никогда не приходилось здесь бывать. Она представляла собой помещение с высоким потолком и двумя большими окнами, но в ней было немного душно и темно от книжных шкафов, закрывавших стены от пола до самого верха. Над камином, на темной панели, выделялся ярким пятном портрет мужчины — сначала я приняла его за Рауля де Вальми, — великолепно выглядевшего в костюме для верховой езды. В одной руке он сжимал хлыст, другой держал за повод серую арабскую лошадь с большими ласковыми глазами.
«Странно, почему портрет Рауля висит в кабинете его отца?» В камине горели толстые поленья, рядом стояло единственное кресло. Книг было несколько десятков тысяч, не меньше. В комнате почти не было мебели — только большой письменный стол у окна. Причина этому стала мне понятна, когда я увидела, как кресло Леона де Вальми заскользило от стола, где он изучал какие-то бумаги, и, плавно повернувшись, остановилось рядом с креслом у камина.
— Подите сюда и сядьте, мисс Мартин!
Я повиновалась. Первый порыв гнева давно прошел, но нервное возбуждение еще не спало, в горле пересохло, и я не знала, с чего начать.
Нет, сегодня в нем не было ничего, что могло внушить подобную робость. Мсье Леон повернулся ко мне; вид у него был приветливый, голос звучал дружелюбно. И тут меня потрясла внезапная догадка: я осознала, что портрет над камином изображал не Рауля, а его отца, самого Леона де Вальми.
Он, должно быть, перехватил мой невольный взгляд, потому что тоже посмотрел на портрет. Минуту он сидел молча, хмуро глядя на картину, потом перевел глаза на меня и улыбнулся:
— Без сомнения, члены рода де Вальми рождаются под несчастливой звездой.
Его улыбка и голос, проникнутые каким-то жалобным сарказмом, напомнили нашу первую встречу. И снова неприятно поразила несколько напыщенная театральность его слов и постоянные назойливые намеки на увечье, которое он в остальных случаях явно пытался игнорировать. Неужели этот человек все в жизни рассматривает только с точки зрения собственного несчастья? Ничего не ответив, я отвела взгляд.
— Слышал, что сегодня вы чудом избежали еще одной трагедии, — произнес он.
Я посмотрела на портрет (еще одна трагедия) и спокойно спросила:
— Мадам де Вальми заходила к вам?
— Она пришла ко мне тотчас же. Она была потрясена и расстроена. Едва не заболела. Боюсь, у нее не очень крепкое сердце. — Он замолчал. Темные глаза внимательно изучали меня. Его лицо выражало теперь лишь беспокойство и сочувствие. — И вы тоже, мисс Мартин... Думаю, вам просто необходимо что-нибудь выпить. Шерри? Ну вот, а теперь послушаем, что вы нам расскажете.
Он потянулся к подставке с графинчиками, стоявшей у его локтя.
— Спасибо. — Я с благодарностью взяла бокал. Я больше не нервничала, но чувствовала себя смертельно усталой и опустошенной. Коротко рассказав ему о происшествии, я спросила: — Вам известно, кто сегодня был в лесу с ружьем?
Он поднял бокал с шерри:
— Откровенно говоря, нет. Арман Лесток сказал мне... но нет, это не то. Сегодня днем он ходил в Субиру на лесопилку. Во всяком случае, Арман никогда не допускает неосторожного обращения с оружием.
— Но ведь вы сможете выяснить, правда? Нельзя допускать...
— Сделаю все, что в моих силах. — Быстрый взгляд на меня. — Активность я проявляю главным образом в разговорах по телефону. А когда выясню, кто это был, немедленно уволю его.
Он вертел в своих длинных тонких пальцах бокал, любуясь его блеском, следя за тем, как вспыхивает янтарный ликер, отражая огонь, полыхающий в камине. За его спиной мягко блестели коричневые с золотом переплеты книг в шкафах. За окном быстро опускались сумерки; стекла казались тусклыми, серыми прямоугольниками. Скоро должен был прийти Седдон, чтобы опустить гардины и зажечь лампы. Сейчас, озаренная светом горящих поленьев, комната выглядела богато обставленной, красивой и даже уютной, особенно окаймленный книжными полками угол, где находился камин.
— Кто-нибудь уже отправился на поиски? — спросила я.
Он посмотрел на меня.
— Конечно. Но, возможно, увидев, что он наделал — или чуть не наделал, — виновник происшествия немедленно скрылся. Вряд ли ему хотелось, чтобы его застали в лесу с ружьем. — На губах Леона де Вальми мелькнула улыбка. — Вы ведь понимаете, конечно, что тот, кто это сделал, приложит все силы, чтобы скрыть свои следы? В наших местах не так-то легко достать хорошую работу.
— Если он и хотел выйти к нам, то уж, наверное, сбежал, когда услышал мой крик. Я хорошо понимаю, почему он испуган. Может даже встать вопрос о полицейском расследовании.
Темные брови поднялись:
— Полиция? Если бы действительно произошел несчастный случай — тогда понятно. Но сейчас...
— Не думаю, что это была случайность.
— Ради бога, на что вы намекаете, мисс Мартин? — Казалось, он сильно удивился. И когда я не ответила ему сразу, сказал: — Что же тогда, мисс Мартин? Что это было? Заранее обдуманное убийство?
В его голосе гнев мешался с недоверием и откровенной насмешкой. Издевка, но сквозь нее прорвалась с трудом сдерживаемая ярость, которая буквально ударила по мне, словно порыв горячего ветра. Слова прозвучали как пули, просвистевшие в разделявшем нас пространстве. Пораженная таким тоном, я молча смотрела на него.
Я отшатнулась, но Леон де Вальми произнес своим обычным холодным бархатным голосом:
— Мне кажется, вы поддались панике. Легкая истерика, не правда ли? Кому вдруг понадобилось убивать ребенка? У Филиппа нет врагов.
«Врагов нет, — подумала я, — но и друзей тоже. Кроме меня». Выпрямившись, я смело встретила тяжелый взгляд Леона:
— Вы слишком поспешно сделали вывод из моих слов, мсье де Вальми. Совсем не имела в виду такой глупости. И я вовсе не истеричка.
Линии его рта немного смягчились:
— Приношу свои извинения. Но ваши слова вызвали у меня шок. Продолжайте, объясните, что вы имели в виду.
Я отпила шерри, глядя ему в глаза:
— Просто не могу себе представить, что происшедшее может быть всего лишь случайностью. Мы шли по открытому месту, и он мог нас прекрасно слышать. Думаю, это какая-то глупая шутка, нас только хотели напугать. Вероятно, шутник подошел к нам ближе, чем планировал, и, когда увидел, что случилось, так испугался, что сразу же удрал.
— Понятно. Он немного помолчал. — Лучше расскажите мне все подробности. Где точно вы находились?
— Мы шли вниз по тропинке, которая пересекает шоссе, к мосту Вальми и были почти на полпути, там, где высокий обрыв и поворот направо в долину.
— Я знаю это место. Там небольшой водопад и ручей, в котором водится форель.
Мое лицо, наверное, выразило невольное удивление, потому что он спокойно сказал:
— Я всю свою жизнь прожил в Вальми, мисс Мартин.
От меня потребовалось почти физическое усилие, чтобы не смотреть на портрет над камином.
— Конечно, — быстро сказала я. — Значит, вы знаете, что тропинка идет вдоль склона горы, вниз в долину. Если пройти примерно полмили, то она становится шире и ровнее, слева склон, который спускается к реке, он густо зарос деревьями, но справа, над тропинкой, деревья стоят далеко друг от друга.
— Знаю. Травянистая поляна, немного березок, а сверху нагромождение камней. Над ними лесные посадки.
Я кивнула:
— Сосны там высотой не меньше двадцати футов и с очень толстыми стволами. Мы шли по тропинке, Филипп пел и бежал передо мной и почти не смотрел себе под ноги.
— Кажется, это пошло ему на пользу, — сухо заметил Леон де Вальми.
— Да. Ну вот, он споткнулся и упал; в тот же момент в дерево, за корень которого он зацепился, попала пуля и я услышала звук выстрела, который раздался откуда-то справа и сверху.
— С гребня холма?
— Мне кажется, да. Там самое лучшее укрытие, а когда это произошло, между нами и кучей камней, за которой он, наверное, скрывался, были кусты и старые пни.
— Вы ничего не видели?
— Ничего. Я крикнула ему, а потом, конечно, побежала к Филиппу. По-моему, тот, кто выстрелил, должен был тут же прибежать, чтобы посмотреть, не ранен ли кто-нибудь из нас. Но он не спустился. Я бы пошла за ним, но прежде всего должна была отвести Филиппа домой.
Он с любопытством оглядел меня:
— Вы бы подвергли себя такой опасности?
— Конечно. Почему бы нет?
— Вы храбрая девушка, не так ли? — медленно произнес он.
— Неужели такая уж храбрая? Мы с вами знаем, что он сделал это не нарочно. Почему я должна бояться какого-нибудь дурака?
Небольшая пауза, потом лицо Леона осветилось его необычной, чарующей улыбкой:
— Молодой девушке есть чего бояться, когда она встречается в лесу с дураком, у которого в руке ружье. Не сердитесь на меня, мадемуазель. Я только хотел сделать вам комплимент.
— Простите. — Я с трудом глотнула и, немного подумав, запоздало сказала: — Благодарю вас.
Он снова улыбнулся:
— Скажите мне, что вы знаете о ружьях.
— Вообще-то ничего.
— Так я и думал. Когда вы говорите о «случайности», мне кажется, вы представляете себе совершенно невероятную случайность. Вы думаете, что этот дурак с ружьем выстрелил более или менее наудачу сквозь деревья по еле различимой цели или даже по звуку?
— Да. И не понимаю, как он мог не знать...
— Именно. Там открытое место, и вы говорите, что Филипп кричал или, как вы выразились, пел.
— Да. Поэтому я подумала, что все это задумано как шутка.
— Какой-нибудь глупый подросток в поисках сильных ощущений? Вряд ли. Нет, объяснение гораздо проще. «Несчастный случай» с ружьем может означать только одно: человек держит ружье не так, как полагается, задевает ногой о корень дерева или о камень — Филипп ведь тоже споткнулся, — и ружье стреляет само собой... Я полагаю, что этот человек видел, как Филипп упал, подумал, что попал в него... и в панике удрал.
— Да, конечно. Так оно и было, не сомневаюсь.
— Хорошо. Можете быть уверены, мы все тщательно выясним. Виновный, возможно, сам признается, когда узнает, что ничего плохого не произошло, но лично я думаю, что он никогда не признается. — Длинные тонкие пальцы вертели бокал. Он добродушно произнес (ведь не мог же сарказм придать голосу такую теплоту и сочувствие?): — Бедная девочка, вам пришлось пережить пару тяжелых дней, верно? Моя жена и я очень благодарны вам за заботу о Филиппе. Мне очень жаль, что сегодня это оказалось для вас столь тяжким бременем.
— Это для меня не бремя. Я очень счастлива здесь.
— Правда? Я очень рад. И больше не думайте об этом деле. В конце концов, найдем мы его или нет, подобное вряд ли повторится. Филипп оправился от испуга?
— Думаю, да.
— Не нужно ли вызвать врача или принять какие-нибудь иные меры?
— О нет. Он прекрасно себя чувствует сейчас. Сомневаюсь, что он понимает, что едва... едва не погиб. Когда я уходила, мальчик немного расстроился, но я обещала, что вернусь и мы с ним поиграем, пока не придет время ложиться спать.
— Тогда я вас не задерживаю. Но сначала допейте ваш шерри.
Я осушила бокал, поставила его на стол, потом осторожно сказала:
— Мсье де Вальми, прежде чем уйти, я хочу признаться вам кое в чем.
Его брови поднялись. Несомненно, в душе он смеялся надо мной. Я его только забавляла.
— Нет, я говорю совершенно серьезно. Я... я обманывала вас и мадам де Вальми, и больше не могу... Должна вам признаться... — сказала я.
— Я слушаю. Как же вы нас обманывали? — произнес он утрированно-торжественным тоном. Глаза его все еще насмешливо блестели.
Я сказала по-французски:
— Вот как я обманывала вас, мсье, с тех пор как вошла в этот дом, и думаю, что настало время покончить с этим.
Наступило короткое молчание.
— Понятно, — сказал он. — Не просто хорошо говорите по-французски, но так, как говорят французы, мисс Мартин. Ну хорошо, послушаем. Рассказывайте, как было дело.
О преднамеренном покушении на убийство не могло быть и речи. Я призналась в своем бессмысленном обмане, и единственным следствием этого было то, что Леон де Вальми долго смеялся — не только над нелепыми трудностями, которые мне пришлось пережить, но и над предположением, что от незнания французского языка зависело, получу я работу или нет. Чувствуя себя пристыженной, я смеялась вместе с ним, испытывая огромное облегчение, готовая признать собственную глупость. И все же... Где-то глубоко в душе таилось смутное беспокойство и недоверие к нему. Все же...
Все же сейчас Князь Тьмы, пребывающий, по-видимому, в наилучшем настроении, добродушно смеялся, а я, благодарная за временное затишье, смеялась вместе с ним.
Когда немного позже в библиотеку вошел Рауль де Вальми, он стал свидетелем этой умилительной сцены. Я не слышала его шагов и оглянулась, только когда, стоя у двери, он сказал:
— Простите, я не знал, что вы не одни.
— О, ничего, — ответил отец. — Входи же.
Раздался щелчок, и зажегся свет. Рауль, обойдя книжные шкафы, прошел в угол, где мы сидели.
— Я только что вошел... — начал он, но, увидев в моей руке бокал, скомкал фразу.
— Добрый вечер, мадемуазель. — Он посмотрел на меня, потом перевел глаза на отца. — Вы, кажется, хотели меня видеть, сэр?
Я разжала руку, в которой держала бокал, и быстро встала.
— Я уже собиралась уходить.
Это было произнесено мной по-французски: Рауль удивленно поднял брови, но смолчал. Я на минуту остановилась, неуверенно глядя на своего хозяина.
— Может быть, мсье Рауль что-нибудь выяснил? Он выходил, чтобы узнать, кто стрелял?
— Нет, — покачал головой мсье де Вальми, отпуская меня милостивым жестом. — Хорошо, мисс Мартин, благодарю вас за то, что пришли. Спокойной ночи.
— Стрелял? — резко спросил Рауль.
Он обращался ко мне. Не зная, что сказать, я снова неуверенно посмотрела на мсье де Вальми.
— Вы что-то сказали насчет выстрелов? Что я должен выяснить? — снова спросил Рауль.
— О, я подумала, может быть... — неловко сказала я: ведь меня уже фактически отослали. — Значит, вы не знаете, что сегодня случилось?
Пройдя между креслом отца и камином, Рауль потянулся за графинчиком с шерри.
— Нет. А что случилось?
— Какой-то идиот чуть не застрелил в лесу твоего кузена, — холодно произнес Леон де Вальми.
Рауль резко поднял голову, расплескав шерри:
— Что? Филиппа? Кто-то стрелял в Филиппа?
— Именно это я и сказал.
— Он ранен?
— В него не попали.
Рауль выпрямился и прислонился к камину, держа в руке полный бокал. Он внимательно оглядел меня, потом своего отца:
— О чем этот кретин думал?
— Вот это нам очень хотелось бы узнать, — сказал Леон де Вальми. Немного откинув голову, он посмотрел на сына: — Ты выходил из дома, как сам только что сказал. Видел кого-нибудь?
— Нет.
— Какой дорогой ты шел?
— На восток. Я осматривал новые посадки. Поднялся через огороды. На всем пути никого не встретил. Где это произошло?
— На дороге через березовую рощу, севернее моста, в полумиле от него.
— Я знаю это место. — Он посмотрел на меня.— Это... ужасно. С ним действительно ничего не случилось?
— Абсолютно ничего. Он упал, и пуля пролетела мимо.
— А вы? Я понял так, что вы тогда были с ним?
— Я была с ним. Меня никто не тронул.
Рауль стоял, глядя на пустой бокал, зажатый в руке, потом осторожно поставил его на каминную доску.
— Подождите, не уходите, пожалуйста. Присядьте. Вы не можете подробнее рассказать, что случилось?
Я повторила свой рассказ. Он слушал, прислонившись к камину, а его отец откинулся в кресле, глядя на нас, продолжая вертеть в руке пустой бокал. Когда я закончила, Рауль сказал, не поворачивая головы:
— Полагаю, что у вас есть ко мне какое-то дело?
На минуту я подумала, что он обращается ко мне, и удивленно подняла голову, но Леон де Вальми ответил: «Есть» — и принялся давать сыну указания; я не раз слышала подобные распоряжения, когда он говорил по телефону со своими служащими. Рауль слушал его, наклонив голову и глядя на огонь, а я сидела в кресле и наблюдала за ними, стараясь вникнуть в странные взаимоотношения между отцом и сыном. Сегодня они беседовали очень мирно — словно и не было вчерашней злобной пикировки. Одинаковые голоса, такие похожие и в то же время такие разные лица... Я подняла глаза на беззаботное юное лицо, смотрящее на нас со своего места над камином, — веселая улыбка, рука, небрежно держащая повод арабской лошадки. Нет, это не Рауль, ничего похожего. В лице Рауля проскальзывало что-то мрачное, упрямое и загадочное, чего не могло быть у этого смеющегося беззаботного мальчика на портрете. Наблюдая за сыном, беседующим с отцом, я подумала, что мне было бы легче с тем, нарисованным...
Я внезапно очнулась, услышав, как Леон де Вальми говорит:
— Кажется, мы слишком сурово обращаемся с теми, кто у нас служит. Мне бы хотелось уговорить мисс Мартин взять свободный вечер, но она считает своим долгом сидеть в замке и развлекать Филиппа.
— Да, — возразила я, — ведь я обещала ему.
— Что ж, вы можете выйти попозже. — Снова чарующая улыбка. — Не на прогулку, потому что, кажется, в Вальми вас преследуют всевозможные беды, но, быть может, вы решитесь отряхнуть наш роковой прах с ваших ножек, мисс Мартин, и спуститься в Тонон? Сейчас еще не поздно. Кафе, кино...
— Когда мисс Мартин уложит Филиппа, автобусов на Тонон уже не будет, — заметил Рауль.
— Не важно, — быстро вмешалась я, удивленная захлестнувшим меня острым желанием убраться отсюда в этот вечер. Вечер за пределами Вальми: ужин в переполненном кафе, свет, голоса, музыка, оживленная толпа на улице... мне вдруг страстно захотелось туда... по горло сыта мрачной атмосферой, царящей здесь последние дни. Я решительно встала. — Это очень любезно с вашей стороны, но я обещала Филиппу... Он был очень испуган и расстроен. Нельзя еще больше расстраивать его. Отдохну после ужина.
— Снова одинокое чаепитие, а потом пораньше в постель? — Рауль расправил плечи. — Вы уверены, что не хотите в Тонон?
Я нерешительно улыбнулась.
— Но... это ведь невозможно, правда?
— В Вальми есть две машины и люди, которые могут водить. — Он посмотрел сверху вниз на Леона. — Я считаю, мы должны отметить спасение мисс Мартин; как вы думаете?
— Совершенно верно. Но боюсь, Жанно пока не вернулся с большой машиной из Женевы, куда ездил по моему поручению, а Лесток на второй машине все еще на лесопилке.
— Ну что ж, — сказал Рауль, — есть еще мой автомобиль. Вы умеете водить?
— Нет. Послушайте, не стоит... Я и не думала...
— Знаете, — произнес Рауль, глядя куда-то в потолок. — Она только и мечтает о том, чтобы вырваться отсюда в этот вечер. Разве не так?
— Была бы на седьмом небе, — наконец сдалась я.
— Тогда возьмите мою машину. — Он посмотрел на отца. — Бернар может отвезти ее?
— Конечно.
— А где он?
— Вышел. Я послал его выследить этого идиота с ружьем, но сейчас уже стемнело, он, наверное, вернулся. Думаю, скоро явится сюда и обо всем нам доложит... Значит, договорились. Прекрасно. Мне остается только пожелать вам, мисс Мартин... чего? Приятного вечера, чтобы вы надолго запомнили этот день.
— Думаю, мне следует поскорее забыть этот день, — сказала я, вспомнив грязное и залитое слезами лицо Филиппа.
Леон де Вальми засмеялся.
Рауль распахнул передо мной дверь:
— Значит, в восемь?
— Да. Благодарю вас.
— Я позабочусь, чтобы Бернар был на месте. Я... я думаю, будем говорить по-французски?
— Только что все ему рассказала, — прошептала я Раулю.
И могла бы добавить, что это признание было напрасным. Князь Тьмы и так обо всем догадался.
Ровно в восемь лучи фар огромного автомобиля Рауля осветили дорожку перед домом и перила балкона. Филипп уже крепко спал, а Берта со своей штопкой расположилась у камина в моей гостиной. Легкими шагами и с легким сердцем я устремилась вниз по лестнице, навстречу неожиданной свободе.
«Кадиллак» стоял возле замка, мотор мягко урчал. Водитель, чья высокая фигура была освещена сзади, ждал меня у входа. Я села на переднее сиденье, он захлопнул дверцу, обошел машину спереди и занял место водителя рядом со мной.
— Это вы? — спросила я. — Но ведь мы так не договаривались!
Автомобиль плавно покатился вперед, повернул и нырнул вниз — первый поворот зигзага. Рауль де Вальми засмеялся.
— Будем говорить по-французски? — спросил он. — Растолкуйте-ка, почему я лучше всего объясняюсь с девушками именно на этом языке?
— Я просто хотела сказать, что не понимаю, к чему вам играть роль шофера. Не смогли найти Бернара?
— Я нашел его, но не стал просить. Что-нибудь имеете против?
— Конечно нет. Это очень любезно с вашей стороны.
— Я только следую собственным наклонностям. Предупреждаю вас, — нарочито легкомысленным тоном добавил он, — что всегда следую только собственным наклонностям. Это мой модус вивенди.
— К чему предупреждения? У вас такие опасные наклонности?
— Иногда.
Я ждала, что он улыбнется, но Рауль произнес это совершенно серьезно. Казалось, его хорошее настроение испарилось: некоторое время он вел машину молча, с бесстрастным, даже хмурым выражением лица. Я робко замерла рядом с ним, положив руки на колени и наблюдая, как фары выхватывают из темноты все новые повороты дороги.
Машина преодолела последний отрезок зигзагообразного спуска, проехала мост, осторожно свернула с него и помчалась по шоссе вдоль долины, набирая скорость.
— Мне очень жаль, что вы так плохо провели последние два дня, — наконец сказал он холодным, почти официальным тоном.
— Два?
— Я имел в виду вчерашний эпизод на мосту.
— А, вот что! — засмеялась я. — Знаете, я почти забыла...
— Рад слышать. Но это, вероятно, потому, что сегодняшнее происшествие заставило вас забыть обо всем, что было раньше. Вы больше не выглядите испуганной. — Он искоса посмотрел на меня и внезапно спросил: — Очень испугались?
— Сегодня? Д-да. Да, испугалась. Не потому, что меня могли убить или что-нибудь в этом роде: все случилось так быстро, что я не сразу поняла, в чем дело. Просто... просто испугалась, — Я крепче сжала пальцы, сплетенные на коленях, вспоминая тот миг, когда мне показалось, что сердце перестало биться; как лучше объяснить Раулю мои чувства тогда? — Наверное, страшнее всего было, когда я услышала выстрел и увидела, что Филипп неподвижно лежит на дорожке... когда еще не осознала, что с ним ничего не случилось. Казалось, прошла целая вечность. После выстрела тишина, все вокруг выглядит как-то неестественно, только верхушки сосен качаются и шуршат, как шины по асфальту, когда выключаешь мотор.
Мы проезжали поворот, ведущий в Бель-Сюрприз. Мимо мчались деревья, на мгновение окутываясь летящим золотым светом фар, а затем превращаясь в серые туманные силуэты, которые таяли позади.
— Вы когда-нибудь думаете, — сказала я, — если с вами случается что-нибудь ужасное: «Только что все было хорошо, и вдруг мир изменился; сейчас все ужасно. Пусть исчезнет «сейчас», пусть возвратится то, что было раньше: все, что угодно, только не «сейчас!»» И изо всех сил стараетесь восстановить это «раньше», хотя понимаете, что это невозможно. Поэтому вам хочется задержать время, чтобы больше уж ничего не случилось. Со мной было именно так.
— Понимаю. Но ведь в конце концов ничего и не случилось.
— Да. — Я тяжело вздохнула. — «Сейчас» так и не наступило. Никогда не забуду минуту, когда Филипп шевельнулся.
— А потом?
Еще один быстрый взгляд.
— А потом я разозлилась. Так сильно, что могла бы в ту минуту кого-нибудь убить.
— Да, так бывает, — согласился он.
— Бывает, что страх приводит к убийству? Знаю. Но это еще не все. Если бы вы видели Филиппа... — Лицо мальчика встало перед глазами. Слишком разыгралась фантазия? Такое чувство, словно я обязана объяснить ему... — Филипп... он такой спокойный ребенок. Такой молчаливый. Это никуда не годится. Мальчики не должны быть такими. Сегодня он был немножко другим — валял дурака, как обычный ребенок, пел всякие глупые песенки и прыгал по тропинке; я была так довольна, что он развеселился, что даже не сделала ему замечание. И вдруг... совершенно неожиданно... это зверство. Лицо у него было вымазано в грязи, он даже не захотел остановиться посмотреть на форель, а потом он... он заплакал.
Я замолчала. Закусив губы, отвернулась от Рауля и стала смотреть на дорогу.
— Не говорите больше об этом, если не хочется.
— Это... задело меня за живое. Но сейчас, когда я вам все рассказала, чувствую себя лучше. — Мне удалось улыбнуться. — Давайте забудем о том, что случилось, хорошо?
— Для этого мы с вами и едем в город. — Он как-то неожиданно улыбнулся и вдруг произнес совершенно другим, веселым тоном: — Вы почувствуете себя еще лучше после кафе. У вас есть паспорт?
— Что?
— Паспорт. Я хочу сказать, он у вас с собой?
— Да. Вот... вот он. Звучит очень серьезно и официально. Решили меня депортировать?
— Что-то вроде того. — Мы уже приближались к окрестностям Тонона. Дорогу окаймляли деревья, а над ними висели круглые пузыри фонарей, похожих на дыни, заставлявшие полуголые стволы отбрасывать фантастические тени. — Ну-ка, что вы скажете на это? — спросил Рауль, немного замедляя ход и глядя на меня. — Давайте гулять всю ночь. Поедем в Женеву, что-нибудь поедим. Потом пойдем на танцы или в кино, например?
— Все, что угодно, — сказала я. Его хорошее настроение заразило меня. — Куда угодно. Вы решаете.
— Вы говорите серьезно?
— Да.
— Прекрасно, — ответил Рауль, и длинная машина рванулась к ярким огням шумного ночного Тонона.
Не буду описывать этот вечер в подробностях, хотя, как оказалось, он сыграл в моей жизни очень важную роль. Самый чудесный вечер в жизни... В Тононе мы остановились у цветочного киоска, где подснежники и вьюнки сияли в свете газовых рожков. Рауль купил мне фрезии, благоухающие, как целый тропический архипелаг, красные анемоны, которые раньше называли полевыми лилиями. Потом мы поехали дальше под ясным ночным небом, покрытым целым роем звезд. Желтая, словно восковая, луна слабо светила из-за тополей. К тому времени, как мы приехали в Женеву — сказочный город, яркие огни которого отражались в водах озера, — я уже была на седьмом небе от счастья: пережитый шок, одиночество, холодное дыхание опасности — все было забыто.
Почему я считала его непонятным и загадочным? Мы разговаривали так, будто знали друг друга всю жизнь. Он спросил меня, сколько лет я провела в Париже; впервые можно было говорить об этом спокойно и свободно, словно в моем прошлом не было никаких несчастий и разочарований. Я рассказала об отце и матери, об улице Прантан. Даже годы, проведенные в приюте, вспоминались как что-то забавное и радостное.
А Рауль рассказал мне о Париже, который знал он, так отличающемся от моего, о своем Лондоне, где не было мест, подобных приюту Констанс Батчер для девочек, о жарком солнце Прованса, где лежит Бельвинь — бесценная маленькая жемчужина, постепенно разрушающаяся среди пыльных виноградников...
Обо всем, кроме Вальми. Ни единого слова о Вальми.
Мы использовали каждую минуту этого вечера. Чудесно поужинали в каком-то не очень роскошном ресторане, но еда была прекрасная, и никто не обращал внимания на то, как я одета. Мы не стали танцевать, потому что Рауль объявил, что главное — хорошо поесть и не отвлекаться на разные физические упражнения, но позже в другом месте мы долго танцевали, а потом возвращались в Тонон по ровной дороге, где в этот час не было ни одной машины; мчались так быстро, что звенело в ушах, но в этой чудесной машине, в эту чудесную ночь скорость не ощущалась и казалось, что мы плавно скользим по воздуху. На границе мгновенно проверили наши документы, огромная машина вырвалась на простор и понеслась вверх по склону холма, по шоссе, ведущему в Тонон. Вдоль широкого бульвара, окаймляющего спуск к озеру, через пустую сейчас рыночную площадь; проехали поворот в Субиру...
— Эй, — сказала я, — вы пропустили поворот.
— Следую одной из своих опасных наклонностей.
Я подозрительно посмотрела на него:
— Например?
— В Эвиане есть казино, — сказал он.
Я вспомнила миссис Седдон и улыбнулась:
— Какой ваш счастливый номер?
Рауль засмеялся.
— Еще не знаю. Уверен только, что сегодня ночью мне выпадет именно этот номер.
Мы отправились в казино, он играл, а я наблюдала, но Рауль заставил и меня играть — я выиграла, снова выиграла; потом мы обменяли фишки на деньги и ушли... пили кофе с ликером, много смеялись и наконец поехали домой.
Было три часа ночи, когда огромная машина Рауля стала взбираться по зигзагам подъема к замку Вальми, и мне казалось — то ли от волнения, то ли от накатившей сонливости, а может быть, и от ликера, — что все это сон. Рауль остановил машину у боковой двери, ведущей во двор, и я, все еще сонная, пробормотала:
— Спасибо, спокойной ночи.
Очевидно, я была в трансе, когда проходила темными коридорами и лестницами. Совершенно не помню, как очутилась в спальне, как добралась до постели.
Вряд ли на меня так подействовал ликер — кофе должно было смягчить его эффект. Виновато нечто гораздо более сильное, опасное и опьяняющее, словно роковой призрак, словно скала, готовая рухнуть и раздавить меня, нависшее над головой среди музыки, смеха, всех развлечений вечера. Это было глупо, это внушало мне ужас, но это случилось.
На горе или на радость себе, я по уши влюбилась в Рауля де Вальми.
