Все следующее утро Кэтрин спала и спустилась вниз, одетая в ночную рубашку, лишь в половине второго, совершенно позабыв о том, кому обязана своим выздоровлением. Щеки разрумянились, волосы растрепаны. Она вошла на кухню. Грета приводила в порядок большой холодильник. Бабушка Энтуистл любила, когда все стояло на своих местах, блестело и сияло чистотой. Кувшины с молоком и лимонадом на верхней полке; красные фрукты и овощи в одном отделении, зеленые — в другом; сыры и отварное мясо для ланча аккуратно разложены по ящичкам; в дверце из специальных ячеек выглядывают яйца; алюминиевый поднос для льда доверху полон и ждет, когда дед Энтуистл потребует виски. Оставалось только выжать лимоны. И завершить еще одно дело, куда более сложное: выпроводить Кэтрин (хотя Грета пока не знала, куда именно) и прибраться в маминой спальне до трех часов. Именно в это время обычно прибывало в «Усадьбу» семейство Энтуистл.

Еще спозаранку Грета испекла хлеб и теперь отрезала Кэтрин толстый ломоть, щедро намазав его черничным джемом — остаток запасов прошлого лета. Списав отсутствие аппетита на болезнь, Грета откинула спутанные волосы девушки и пощупала лоб. Он был холодным и сухим.

— Я умираю, — сказала Кэтрин. — Буду лежать в могиле еще до того, как…

— Чушь, — фыркнула в ответ Грета. — Ты здорова как бык. — И подтолкнула к ней тарелку с хлебом. — Давай ешь!

— Не съем ни крошки до тех пор, пока не вернется Хитклиф.

— И когда же он вернется? — осведомилась Грета и покосилась на каминные часы. Медный маятник торжественно качался из стороны в сторону. — Он что, сюда, что ли, заявится? Говорю тебе сразу, моя хозяйка будет не в восторге.

— Прошлой ночью он убежал в вересковую пустошь. Одному Господу ведомо, когда я увижу его снова.

— Может, вы договорились встретиться в каком другом месте?

— Он ушел, даже не попрощавшись! Я просто разрываюсь на части! Почему, скажите, почему я не могу любить их обоих? Почему обязательно надо выбирать?

— Так в тебя сразу двое парней, что ли, втрескались?

Грета разрезала пополам лимон специальным ножом, затем поставила на стол стеклянную соковыжималку. Удрученно качая головой, выжала сок сначала из одной половинки, затем взялась за другую.

— Двое мужчин, стало быть, вдвое больше хлопот и неприятностей.

— Но что мне делать?

Когда героини задавали подобные вопросы, мама обычно уклонялась от ответа, не высказывала своего мнения, просто давала им выговориться. Она бы наверняка притворилась, что ей неизвестно о дальнейшей судьбе Кэтрин и Хитклифа (не говоря уж об их потомстве), и, подобно опытному психоаналитику, задала бы встречный вопрос. Ну, к примеру: «А как вы сами считаете, что нужно делать?» Грете тонкости психоанализа были неизвестны, не знала она и о Кэтрин из романа «Грозовой перевал», а потому задала прямой вопрос:

— Кого из них больше любишь?

— Моя любовь к Линтону подобна листве в лесу. Постоянно меняется со временем. Моя любовь к Хитклифу напоминает скалу, которая стоит вечно и незыблемо!

— Вот видишь! Я так не верю во все эти премудрости вроде «я влюблена сразу в двоих и никак не могу решить». Тебе известно, кто твой избранник! А чувство вины мешает в этом признаться.

Грета тряхнула рукой с зажатой в ней выдавленной половинкой лимона. Потом разрезала еще десять штук. Кэтрин явно задела ее за живое. Выжав лимоны, она перелила сок в кувшин. Потом подошла к раковине, повернула кран и подставила под струю палец, определяя температуру воды.

— Коли не можешь решить, пусть они сами решают.

— Но как они могут сделать выбор? — Кэтрин вздернула подбородок, на лице возникло загнанное выражение. — Я должна решить сама!

— Так ведь Хитклиф уже убежал, верно? Знаешь, не все мужчины любят, когда ими помыкают. Да и женщины тоже! — Она достала из холодильника поднос со льдом, положила несколько кусочков в кувшин. — Скорей бобылями останутся, нежели станут делить одну женщину на двоих.

Кэтрин вскочила со стула и снова принялась рвать на себе волосы. Потом схватила Грету за руку, пытаясь отвлечь ее от приготовления лимонада.

— Вы считаете, что он больше никогда не вернется? Нет, я точно умру! Так и вижу, как все они собираются в гостиной после моей смерти. Эдгар и Изабелла рыдают. Даже Хиндли проронит слезинку. А Хитклиф! Разве он не будет убиваться, видя меня в гробу с навеки закрытыми глазами…

— Эка куда тебя занесло, мисс! Послушай-ка. — Грета стряхнула руку Кэтрин и стала выжимать очередную половинку лимона. — Ум у тебя помутился с голодухи, вот что я скажу. Никто не помрет в этом доме! Потому что ровно через час сюда прибудет фрау Энтуистл! — С этими словами Грета усадила Кэтрин на стул и ткнула пальцем в хлеб, проделав в джеме ямку. — Ешь, кому говорят!

— Я не могу!

Грета слизнула джем с пальца.

— Ешь, или вылетишь на улицу!

Кэтрин взяла ломоть хлеба, поднесла ко рту, но есть не стала. Глаза ее сузились, и она подозрительным и безумным взором уставилась на Грету.

— Думаешь, я не знаю, кто ты? Только колдунья могла предсказать, что Хитклиф сбежит! — Глаза ее затуманились. — Я насквозь тебя вижу, ведьма! Собираешь удары грома, чтобы обрушить их на коровник и поубивать весь скот! Да такая, как ты, одним взглядом колодец может отравить!

Словно насылая на Кэтрин проклятие, Грета вытянула мощную руку и ткнула в гостью пальцем:

— Ешь!

В тот же миг раздался стук в заднюю дверь. Стучали так громко и яростно, что Грета даже подпрыгнула, а у Кэтрин затряслись руки.

— Он знает, что ты здесь? — спросила Грета.

— Где?..

В дверь колотили все сильней. Грета отбросила кожуру лимона, схватила Кэтрин под мышки и рывком подняла со стула. Потом затолкала гостью в свою спальню, которая находилась между прачечной и кладовой — запретной зоной для детей. Повернула в замочной скважине старый длинный ключ и заперла Кэтрин. Если бы она тогда знала, что лучше всего будет выпустить Кэтрин! Но в Грете взыграл материнский инстинкт, ей хотелось защитить полубезумную девчонку. И потом, бешеный стук в дверь напомнил ей о временах, когда эсэсовцы ломились к ней в поисках спрятавшихся в деревне евреев.

Каминные часы пробили два. Грета подбежала к двери, отдернула постиранную и выглаженную занавеску, закрывающую окошко, и увидела за стеклом лицо молодого человека. Впалые щеки, смуглая кожа, вьющиеся черные волосы. Тут же пришла мысль, что он из цыган, на которых тоже охотились фашисты во время войны. Он смотрел на нее круглым темным глазом и ударял по стеклу тонкой веткой.

— Открывай, женщина! — Даже через стекло было отчетливо слышно каждое его слово. — Кэтрин!

Неожиданно Грета услышала, как распахнулась дверь парадной. Кто-то с топотом бежал к кухне, крича:

— Грета, я приехала!

Кэтрин стучала и ломилась в запертую дверь спальни, рыдала и причитала. Грета закрыла заднюю дверь кухни на засов и крикнула:

— Уходи! Я вызываю полицию!

Хитклиф сложил руки на груди и смотрел сквозь стекло, гневно сверкая глазами. Снова поднял ветку, затем, видимо, передумал и опустил.

— Они уже здесь! Полиция!

Внезапно в кухню ворвалась, как ветер, моя восемнадцатилетняя мама. Светлокожая и веснушчатая, рыжие свежезавитые кудряшки весело подпрыгивают, розовое платье в клеточку перехвачено в талии тонким кожаным ремешком. На ногах белые лодочки на плоском каблучке и в тон им — широкая белая лента на голове. Лицо ее блестело от пота. Она скинула туфли и подбежала посмотреть, кто стучится в кухонную дверь. И увидела за стеклом красивое лицо Хитклифа. Мама так и разинула рот от изумления, тут же прикрыв его рукой в белой перчатке. Прежде неведомое желание пронизало все ее существо, растеклось теплой волной по жилам. Подобно большинству героинь, она влюбилась с первого взгляда.