СЧАСТЛИВОЕ СОБЫТИЕ

— Я тебе говорю — она сумасшедшая, — сказал я Шенцу.

Мы сидели за уличным столиком на углу Парк-авеню и Шестьдесят четвертой. Солнце уже начинало свой предвечерний спуск, и, хотя ветра не чувствовалось, воздух был холодным. Официант недоуменно посмотрел на нас, когда мы сказали, что сядем на улице. Нам требовалось, чтобы нас не слышали другие посетители, которых в кафе было полным-полно.

— Пьямбо, ты настоящий Огюст Дюпен. Ты говоришь — безумная? Бог ты мой, и как это только тебе пришло такое в голову?

— Нынче все считают своим долгом оскорблять меня, — сказал я, поднимая мою чашку кофе.

— У нас есть женщина, которая прячется за ширмой и просит написать ее портрет, женщина, которая держит при себе мумифицированную обезьянью лапу. Не думаю, что тут нужно быть семи пядей во лбу, чтобы прийти к выводу: она съехала с катушек.

— Правильно.

— Но, — Шенц закрыл глаза, словно желая сосредоточиться, — эта история про сивиллу интересна и с других сторон.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Кумская сивилла прожила очень долго. По-моему, в молодости она очень постаралась, чтобы понравиться богу солнца Аполлону. Очарованный ее красотой, бог предложил ей все, что она пожелает, в обмен на ночь с ней. Она вознамерилась таким образом обрести что-то вроде бессмертия, а потому высказала желание прожить столько лет, сколько песчинок уместится в ее ладони. Бог солнца согласился, но, как только сивилла получила желаемое, она отвергла его авансы. Аполлон, которому такой обман со стороны смертной отнюдь не понравился, в свою очередь даровал долгую жизнь, но не долгую молодость, а потому она с каждым годом все старела, сморщивалась, но продолжала жить.

— Этакое маленькое неудобство.

— Вот именно. Сивилла превратилась в комочек высохшей плоти, но жизнь продолжала в ней пульсировать. То, что осталось от нее, поместили в полую тыкву и повесили на ветке дерева. К дереву приходили дети и спрашивали, чего она хочет, а она еле слышным голосом отвечала, что хочет одного — умереть. По легенде, она обратилась к Харону, лодочнику, который переправляет умерших через реку Стикс — с берега живых в царство мертвых. Но Харон не может забирать тех, кто еще жив или не похоронен должным образом. Эти несчастные души навечно обречены оставаться на берегу реки, бесцельно слоняться туда-сюда, не имея возможности попасть в царство мертвых. Дальше я подзабыл, но вроде бы еще живой или неправильно похороненный человек может пересечь реку, только если сивилла подарит ему золотую ветвь. Харон принимает эту ветвь как железнодорожный билет и перевозит их.

— Шенц, я не знаю, у кого больше фантазии — у тебя или у Борна. Как это связано хоть с чем-нибудь?

Он рассмеялся.

— Это связано с тобой. Ты отправился к миссис Шарбук за золотой ветвью, чтобы затем переправиться в новые края.

— Я скорее имел в виду обыкновенную наличность. Давай не будем торопиться с переправой через Стикс.

— В мифологии Смерть — не всегда смерть. Очень часто это просто символ крупных перемен. Ты хочешь освободиться от жизни художника-портретиста, в которой запутался, как в паутине.

— Временами ты меня изумляешь, — искренне восхитился я.

Шенц отмахнулся от моего комплимента:

— Я просмотрел газеты; нигде никаких известий о взломе склада. Мне кажется, мы провернули идеальное преступление.

— Да, но одно маленькое неприятное известие есть у меня.

Я проинформировал его о появлении Шарбука, о его записке и о жутковатой встрече с ним вечером у Палмера.

Шенц подался вперед, глаза его заблестели охотничьим азартом.

— Мы должны узнать, кто он и где он. Вполне возможно, что благодаря ему мы узнаем, как выглядит его жена.

— Нет сомнений. Вот только боюсь, это невозможно.

— Невозможно? Почему?

— Миссис Шарбук сказала мне сегодня, что он умер. Кажется, погиб в кораблекрушении.

— Дух, вооруженный бритвой? Любопытно. Послушай, узнай-ка, что это был за корабль. А я разберусь.

Я кивнул.

— Если только он прежде меня не убьет.

— Может быть, тебе нужно обзавестись оружием? Это становится опасным. По-моему, неплохо бы носить пистолет.

— Нет, Шенц, носить пистолет — это очень плохо. Спасибо, обойдусь.

— А как дела с твоей картиной?

— Да никак.

— Смотри, пошла вторая неделя. У тебя осталось всего две с половиной. Я бы мог устроить для тебя визит к Человеку с Экватора.

— А что он может для меня сделать?

— Да хотя бы убрать пелену с глаз.

— Пожалуй, — сказал я, допивая кофе.

— Ты сказал, что у тебя встреча с Самантой?

— Сегодня она по моей просьбе следит за домом миссис Шарбук. Я должен встретить ее в пять на ступеньках церкви Святого Якова, угол Мэдисон и Семьдесят первой.

— Да, ну и женщина — хоть сегодня канонизируй.

— Кстати, как поживают Хастеллы? — спросил я, уходя от очередной лекции на тему о необходимости жениться на Саманте.

— Вот тебе живая ходячая реклама бездетного образа жизни. Я с ними закончу через неделю-другую. Весь свой гонорар уже потратил на пирожные и конфеты. Меньшой называет меня дядя Сатана, а старший — дедушка Время. Мне пришлось удвоить потребление опия.

Мы выпили еще по чашке кофе, и, прежде чем расстаться, я напомнил Шенцу о ежегодной выставке в Академии художеств, открывающейся следующим вечером, — о той, что упоминал Силлс. Мы договорились встретиться там.

Когда я добрался до ступенек англиканской церкви Святого Якова, уже сгустились сумерки. Вокруг было пустовато — наступил обеденный час и людей на улицах поубавилось. После нашего ухода из кафе поднялся ветер, и температура упала еще на несколько градусов.

Церковь тоже казалась пустой, я сел на нижнюю мраморную ступеньку и закурил сигарету. Одно из моих любимых времяпрепровождений во время прогулок по городу по вечерам — смотреть на освещенные окна и представлять себе, какие драмы, трагедии, комедии разыгрываются за этими яркими прямоугольниками. Иногда, созерцая архитектуру какого-нибудь здания, я, уловив движение за окном, вполне мог представить себе людей, обитающих в этих домах, и их жизни, с поправкой на район. Бог ты мой, я видел перед собой их лица и одежды. Вон там кто-то нагишом, вон там — мужчина в рубашке, покачивает младенца на коленке, а вон какой-то тип приканчивает свою бадейку с пивом, а вот седоволосая бабушка в кресле-качалке читает молитвы, перебирая четки. Если эти абсолютно незнакомые мне люди демонстрировали мне свои лица и фигуры, если я легко мог представить себе характерные черты книжных героев, то почему же миссис Шарбук остается такой мучительно белой страницей?

Мои размышления были прерваны приближением женщины. Ростом и фигурой она была похожа на Саманту, и я уже поднялся было, чтобы поздороваться, но в последний момент увидел светлый локон волос, выбивающийся из-под шапки. Она кивнула мне со словами «Добрый вечер», а я прикоснулся пальцами к полям шляпы. «Хэлло», — сказал я, и она прошла дальше по улице. Когда ее фигура исчезла в темноте, я подумал, что это вполне могла быть миссис Шарбук, устроившая за мной слежку, и сосредоточился на том, чтобы запомнить ее лицо.

Мимо прошли несколько мужчин и еще одна женщина — слишком низкая. Потом я увидел какую-то знакомую фигуру, приближающуюся с севера. Мне потребовалась одна секунда, чтобы вспомнить, откуда я ее знаю. Крупная, коренастая женщина в длиннополом темном пальто, с платком на голове. Когда она подошла поближе, я разглядел упитанное, с грубыми чертами лицо. Она поравнялась со мной, и я спросил:

— Вулф, это вы?

— Пьямбо, — последовал ответный вопрос, — кто такой Вулф?

Я встал и посмотрел внимательнее. Наконец, в тот самый момент, когда я понял, что на этом лице нет Вулфовой растительности, я узнал и голос:

— Саманта?

— Ну, как я тебе нравлюсь? Ночная дуэнья.

Голова у меня кружилась от того, что несколькими часами ранее миссис Шарбук назвала счастливым событием. Наклонившись к Саманте, я поцеловал морщинистое лицо и почувствовал на губах вкус театрального грима.