ЖЕЛЕЗО
Мы только хотели на него посмотреть. Поставили ловушку на лугу. Железные решетки и дверца, как в мышеловке. В него никто уже не верил, только мы, потому что видели его тень.
Мы поймали его с первого раза.
Мы считали, что нам повезло. Считали, что это судьба. Гордились собой.
Он сидел в ловушке и прятался от солнечного света. Над ним кружились вороны.
Он не двигался, и мы потыкали в него веточками. Мы боялись, что он сбежит, если открыть дверцу, и потому следили за ним весь день.
Назови нам свое имя, приставали мы, потому что знали: так он станет нашим навсегда.
Он молчал. Наверное, не мог говорить.
Он становился все бледнее. Походил на лунный свет. Он был так красив, что мы не могли отвести глаз и смотрели на него целыми днями.
Назови свое имя, повторяли мы вновь и вновь.
Он молчал, пока не исчез, свернулся жухлым осенним листком, пропал. Мы ясно услышали его имя — Горе. Оно осталось с нами навсегда.
В воскресенье, в самый разгар листопада, они отправились в Нью-Гэмпшир. Мир вокруг мерцал алым и желтым. Младших девочек тоже взяли, так что все было совершенно невинно. Семейный отдых, и ничего более. Вылазка на природу. Алан редко проводил хотя бы час с бывшей женой и дочерьми, не говоря уже о целом дне. Эльв сказали, что родители пытаются вести себя более цивилизованно. По правде говоря, Анни вынудила Алана. Она скандалила и умоляла, пока он наконец не сдался. И все же, по-видимому, они были убедительны, потому что Эльв спала на заднем сиденье. Время от времени Анни слышала, как Клэр и Мег шепчутся по-арнелльски. Они беспокоились, две встревоженные голубки. «Se sure gave ne?» «Далеко еще?» «Sela se before». «А если мы ошиблись?» «Quell me mora». «Хватит спрашивать».
Анни схватывала языки на лету. Она выучила французский, подслушивая разговоры родителей. Клэр кое-что перевела, пока болела, и теперь Анни немного понимала по-арнелльски. Недавно она была у психотерапевта. Он велел не допускать создания иной реальности, особенно той, в которой нет родителей. Сестры Стори отгородились от мира, словно прибыли из другого места и времени. Подобные фантазии ведут к холодности, иллюзиям, вероломству. Реального мира должно быть достаточно.
Эльв распростерлась на заднем сиденье в той же одежде, в которой спала. Ее разбудили рано утром. Она ворчала и жаловалась, но когда увидела отца, то натянула ботинки, схватила свитер и плюхнулась в машину, где моментально уснула. Она спала, а Мег смотрела в окно, Клэр грызла ногти, отец вел машину, а мать сидела на переднем сиденье в солнечных очках, хотя день выдался пасмурным. Анни захватила сумку-холодильник с напитками и сэндвичами, но есть никому не хотелось. Листва была такой алой, что казалось, будто деревья пылают. Эльв зевнула и вытянулась на коленях Клэр.
— Halav seinma burra, — в полусне пробормотала она.
«Очень неудобно».
На шее Эльв по-прежнему висели косточки малиновки. Они пожелтели, костный мозг покрылся черными линиями, но Эльв было наплевать. Девушкам нужна защита от зла.
Эльв была тяжелой, но Клэр не жаловалась. Она провела пальцами по спутанным волосам сестры. Эльв за ними не ухаживала, даже не расчесывала, и все же они были прекрасны. На мгновение Клэр захотелось разбудить сестру. Они убегут и будут жить в лесах, есть ягоды и разговаривать с медведями. Их никогда не найдут.
— Осторожнее, разбудишь, — прошептала Мег.
После стрижки волосы Мег погрубели. Они больше не были прямыми и завивались от сырости. Ей уже исполнилось шестнадцать, ненадолго она стала ровесницей Эльв. По правде говоря, она чувствовала себя самой старшей. Именно ей приходилось рано вставать и работать по дому, полоть огород, делать уроки, молчать, хотя иногда хочется вопить. Сегодня утром, пока все шли к подъездной дорожке, Мег наклонилась к уху Клэр и прошептала: «Делай, что я скажу, когда приедем в Нью-Гэмпшир».
Мать доверилась Мег. Пообещала, что поступает во благо Эльв. Ее нужно спасать. Услышав от Мег часть правды, Клэр невольно задумалась, а хочет ли Эльв спастись.
Пока они ехали, Мег вспомнила, как читала, что тигры чуют запах страха. При нападении тигра самое лучшее — подумать о шоколаде или корице, запахи которых маскируют страх. Она заставила себя думать о шоколадном соусе, горячем яблочном пироге и пастиле, которую летом жарят на гриле. Она так старалась, что почувствовала резкий вкус шоколада, рот наполнился приторной слюной. Мег пожалела, что не может дотянуться до маминой сумки-холодильника с бутылками воды.
Эльв проснулась и лежала ничком, усталая и расстроенная. Она видела в окно мелькающие алые листья, черную кору, тени других машин. Она знала, что прошло уже много времени.
— Harra leviv jolee, — пробормотала она.
«Родители рехнулись».
— Je below New Hampshire.
«Ненавижу Нью-Гэмпшир».
Несмотря на беспокойство, Мег и Клэр засмеялись. Они тоже ненавидели Нью-Гэмпшир. День уже тянулся слишком долго. Ноги затекли под весом сестры. У Эльв были мелкие красные ожоги на тыльной стороне рук — так она спасалась от скуки. Ожоги покрылись струпьями, и было похоже, что она переболела ветрянкой. На теле Эльв было пятнадцать черных звезд, большинство в прикрытых одеждой местах — самодельные татуировки, которые она наколола иглой с чернилами. На полу платяного шкафа сестер валялись десятки сломанных дешевых ручек. Поскольку мать ничего не замечала, Эльв все сошло с рук. Она отточила искусство лжи родным. В конце концов, секрет остается таковым, лишь пока его никто не знает.
По радио зазвучала песня о любви. Анни смотрела на дорогу прямо перед собой. Сидеть в машине с Аланом было намного неприятнее, чем она полагала. Но он отец девочек, хоть и съехался с подружкой, милой женщиной, которая приходила на день рождения Эльв. Впрочем, какая разница, с кем он живет? Если Анни его и любила, это давно прошло. Она не знала, сможет ли когда-нибудь снова чувствовать. Возможно, она стала бессердечной. А кто еще способен обмануть собственную дочь? Она превратилась в лесную ведьму, как предсказывала Эльв в своем дневнике. Старуху, которая крадет детей, заманивает их в лес сэндвичами и радушием. Никто не убегал оттуда, куда они едут. Так написано в брошюре. Еще ни один ученик не смог сбежать.
Пошел дождь, ритмично зашуршали «дворники». Окна запотели, по ним побежали струйки воды. Алые листья сыпались и сыпались. Они ехали через пустынный городок, где все заведения, кроме бензоколонки, либо были закрыты, либо и вовсе обанкротились. Последние несколько недель Анни искала выход. Она наняла консультанта и побывала у психотерапевта. Зашла в Интернет и поговорила с растерянными родителями со всех концов страны. Все твердили одно: Уэстфилдская школа-интернат — самая лучшая. Она была возмутительно дорогой, но, по слухам, там умели справляться с такими детьми, как Эльв. Анни одолжила денег у родителей. Отец выписал чек, даже не спросив на что. Он страдал сердечной недостаточностью, и Анни старалась ни о чем его не просить. Но он был в Париже весной и видел, что происходит с внучкой. Когда Наталия с Мартином прилетели в Париж после лета, проведенного в Нью-Йорке, они встретили у дома ухажера Эльв. Однажды они вернулись из оперы и нашли его под каштаном. Он плакал. Мартину пришлось прогнать его метлой.
Стори проехали сонный городок и повернули на старую лесовозную дорогу, которая вилась через горы. Вдоль обочины тянулись каменные стены заброшенных яблочных садов. На полях еще виднелись пунктиры искривленных черных деревьев. Школа располагалась в разорившемся поместье, окруженном забором. Забор прятался в соснах, но если приглядеться, были видны перекрестья колючей проволоки. Клэр сразу же заметила его, он напомнил ей паутину с шипами. Она вообразила тысячи пауков, по ее коже побежали мурашки. У нее случился приступ паники. Она не понимала, почему так больно дышать. Машина проехала через автоматические ворота, которые лязгнули за спиной. По-прежнему шел дождь, слишком холодный для октября. Приходилось объезжать грязные лужи. Неудивительно, что все они ненавидели Нью-Гэмпшир.
Эльв прошлой ночью напилась в стельку. Она страдала от похмелья, совершенно выбилась из сил и была покладистее, чем всегда. Ее удивило, что обычно равнодушный отец поехал с ними. Она понятия не имела, что ее уже ждут два амбала-методиста. Анни несколько иначе представляла себе школьных методистов. Эти больше походили на профессиональных боксеров или вышибал в ночном клубе. На них были черные дождевики и рабочие ботинки. Методисты стояли под дождем и ждали. Если бы Анни могла чувствовать, она бы передумала и попросила Алана повернуть назад. Но она была парализована, как и все. Мег и Клэр смотрели в окно. Похоже, они приехали в тюрьму. Машина остановилась, Алан открыл дверь и вышел. Анни повернулась к младшим дочерям. Мег услышала запах страха. Никто не научил мать думать о шоколаде.
— Оставайтесь на месте, — велела Анни.
Она вышла из машины и мгновенно промокла. Оглушительно грохотал дождь. Пока Алан разговаривал с методистами, Анни открыла заднюю дверь.
— Эльв… — Даже самой себе она казалась предательницей. — Вставай.
Эльв зевнула и потянулась. Дождь забрызгал ее ноги.
— Al je meara.
«Оставь меня в покое».
Анни потрясла ее за плечо.
— Мы приехали.
Никто не говорил, что они куда-то едут. Они просто собирались покататься, перекусить в осеннем лесу, побыть немного с папой. Эльв согласилась. Ослабила бдительность. И вдруг они «приехали». Эльв не понравилось это слово. Она поднялась с сиденья и выглянула на улицу. Отец разговаривал с двумя мужчинами. Здание за их спинами напоминало тюрьму. Все ясно. Это ловушка. Эльв оттолкнула мать. Анни была не в силах ей помешать; она упала, когда дочь выскочила из машины.
Эльв была умнее, чем они думали. Она бежала через дождь что есть сил, ей было наплевать, что из-под ног летит грязь. Волосы развевались за ее спиной водяным шлейфом. Она смотрела лишь на лес перед собой. Алые листья, черная кора. Эльв думала, что летит и намного обогнала преследователей, но услышала их тяжелое дыхание. Как будто лошади скакали по ее пятам. Ее швырнули на землю так сильно, что треснули три ребра. Она услышала, как ломаются кости. Из нее вышибло дух в ослепительной вспышке. Эльв боролась в грязи, пыталась вырваться. Ожерелье из косточек малиновки разлетелось на осколки, которые сверкали, как опалы. Эльв тянулась к осколкам, но они выскальзывали из пальцев. Земля была холодной и липкой. Грязь способна задушить того, кто вопит, борется и лежит ничком. Эльв было больно, но она все равно пыталась вырваться. Она научилась развязывать узлы, так что веревки были ей уже не страшны. Она резала себя, чтобы укрепить дух и приучиться к боли. Хорошо бы открыть дверь в другой мир, но она слишком далеко. Мужчина схватил Эльв, и она укусила его за руку. Он встряхнул девчонку и выругался, но лишь усилил хватку. Эльв почти теряла сознание, но ей было наплевать. Она пустила гаду кровь. Больше никаких узлов, железных наручников, кляпов.
Помощник директора проводила Алана и Анни в здание, держа над ними черный зонт. Кое-чего родителям лучше не видеть. После быстрой получасовой экскурсии их попросили удалиться. Первые три месяца — никаких телефонных звонков, визитов или передач. Ученики должны быть лишены родной стихии и всего, что привело их к наркотикам и неуправляемому поведению. Анни дрожала. Алан промок до нитки. На плиточном полу под ними растекались лужи. Школа пахла дезинфекционным средством и утренним завтраком: беконом и пережаренными тостами. Алан и Анни сели за стол и подписали бумаги, пока методисты тащили Эльв в общежитие — светло-зеленое бетонное здание. Клэр и Мег смотрели в окно машины. У Клэр сжималось горло.
— Nom gig! — вопила Эльв, — Reuna malin.
«Спаси меня».
Амбал схватил ее и лапал. Он трогал ее в неположенных местах, просто потому что мог. Поднял с земли, точно кожу да кости.
Клэр и Мег не могли пошевелиться.
— Помогите! — звала сестер Эльв.
Один мужчина открыл дверь в общежитие. Другой держал Эльв. Клэр опустила окно, чтобы лучше видеть. Они причиняли боль сестре. В машину просочился ледяной дождь.
— Не слушай, — велела сестре Мег и закрыла окно.
Сделанного не воротишь. Дождь становился все сильнее и сильнее. На ветровом стекле скопилось столько листьев, что ничего не было видно. Сестры скорчились на полу, обхватив друг друга руками. Клэр вспоминала, как стояла на углу, рядом со знаком остановки. В тот кошмарный день ноги ее подгибались, она не могла пошевелиться. Над головой вилась мошкара.
Мег против воли думала о тиграх. Говорят, они не забывают ни жестокости, ни доброты. Известно, что они мстительны и возвращаются в деревни, где стояли ловушки, при этом убивают всех на своем пути. Им снятся кожа да кости. У всего, что они едят, привкус мести.
— Они не причинят ей вреда. — Мег скрестила пальцы за спиной. Она надеялась, что ей не припомнят эти заверения, если они окажутся ложью. — А когда она вернется, станет прежней.
Клэр промолчала, хотя знала, что это неправда. Она хотела выйти из машины и собрать кости малиновки. Хотела вычеркнуть этот день из памяти. Заклинание прозвучало, но она не откликнулась.
Клэр продолжала слушать дождь. Она понимала, что происходит. Мир, каким они его знали, ускользал все дальше и дальше.
Наконец родители вернулись. Они молча сели в машину и захлопнули дверцы, принеся с собой сырость и холод. Алан повернул ключ в зажигании. Говорить было не о чем. В тот день они в последний раз собрались вместе. После этого Алан виделся с дочерьми все реже и реже, а они перестали тянуться к нему. При виде отца они всегда вспоминали день, когда он плакал, заводя машину. Плакал не о них, не об Эльв, а о себе.
— Если бы ты была с ней построже, ничего бы не случилось, — попенял он матери.
Анни не ответила, и девочки ее не винили. На ее лице еще виднелись царапины от колючек, заработанные во время погони за Эльв. Анни потеряла десять фунтов без каких-либо усилий. Клэр и Мег сидели на полу. В их возрасте уже нельзя было вести себя так глупо. Одной было шестнадцать, другой четырнадцать, они сравнялись ростом со взрослыми женщинами. В другой раз мать заставила бы их пристегнуться, но сейчас молчала. Она словно даже не заметила, что дочери сидят на полу.
Автомобиль подбрасывало на изрытой колеями дороге, но как только они повернули на мощеную дорогу к городу, стало спокойнее. Машина пробралась между гор, проехала город и вырулила на шоссе. Клэр прислонилась головой к сиденью и почти уснула. Дождь шел, шел… и прекратился. Они ехали очень долго. Целый день. Алан завернул на парковку закусочной. Сэндвичи помялись и промокли после долгих часов в сумке Анни. Есть их никому не хотелось. Смеркалось, даже алые листья стали черными. Все четверо вылезли из машины. Кто угодно счел бы их семьей. Дул ветер, Анни продолжала дрожать.
— Как насчет горячего шоколада? — предложил Алан.
Они устали и замерзли. Скорей бы покинуть Нью-Гэмпшир! Сегодня никто еще не ел, даже не завтракал, и в животах у них урчало. Отец не знал, что Клэр и Мег больше не любят горячий шоколад. Он ничего о них не знал. Сестры перешли на кофе. Они уже взрослые. Девочки пригладили волосы, поправили куртки.
— Что дальше? — спросила сестру Клэр.
Ее горло все так же сжималось. Одиночество превратилось в черный камень, который она тщилась проглотить.
Девочки шли позади родителей. Они понятия не имели, куда их занесло: то ли это город, то ли просто точка на карте, о которой никто никогда не слышал. Над закусочной сияла голубая неоновая вывеска — словно дождь над черной дорогой.
— Не спрашивай, — ответила Мег.
Эльв не успокоилась, и ее запихнули в смирительную рубашку на тринадцать часов. Должны были на семь, но заступила новая смена, и девушку забыли в изоляторе. Ее нашла дежурная медсестра и извинилась. Она пообещала, что ничего подобного не повторится. Ну разумеется, не повторится, если Эльв постарается. Она знала, как себя вести, чтобы вырваться на свободу. После первого приступа гнева она стала тише воды ниже травы и выглядела очень спокойной, хорошо воспитанной девочкой. У нее была для этого веская причина: застежки смирительной рубашки оставили отметины на коже. Она познала железо. Какие отметины оставляют веревки, она хорошо помнила. Эльв отказалась от еды, и ей пригрозили, что будут кормить насильно. Она сразу же схватила хлеб. Она быстро училась. Что случилось однажды, никогда не повторится. Эльв становилась все тише и тише, пряталась в Арнелле, выжидала.
Врач осмотрел ее ребра и выдал парацетамол. Он напомнил, что плохое поведение неминуемо влечет наказание. Эльв вернулась в свою комнату без единой жалобы на боль в ребрах, холодный линолеумный пол или черных жучков, которые бросились врассыпную, едва она включила свет в туалете. Эльв ко всем и ко всему относилась настороженно. Она паниковала, беспокоилась и часто просыпалась, задыхаясь от своих сновидений. Ее предали и обвели вокруг пальца, но она не позволит себя сломить. То же самое случилось с новой королевой Арнелля. Старая королева, умирая, предупредила ее, что никому нельзя верить. Надо быть настороже. Предают всегда быстро, резко, неожиданно. Одна ее сестра была завистливой и глупой, другая доброй, но слабой. Они объединились со смертными. Эльв начала презирать фей. Что за лицемерные, коварные создания! История изменилась, и Эльв изменилась вместе с ней. Она поняла, сколь глубока пропасть между демонами — чистыми темными духами вроде нее самой — и гоблинами — людьми со злым сердцем. Как новая королева, она решила принять демонов на службу. Только им хватило бы могущества прийти к ней на помощь, распутать сковавшие ее под каштановым пнем черные лозы.
Эльв прилежно следовала правилам Уэстфилда. Не дерзила охранникам, методистам, или как их там. Ходила на групповую психотерапию и делала вид, что слушает. Иногда даже говорила, но осторожно, не раскрывая своих тайн. Она проникла в самые глубины Арнелля. Кто такие демоны, как не потерянные души, вынужденные использовать свои силы для выживания? Она нашла среди них убежище, разорвала путы лоз, растворилась в лесах. Она отыскала сад из черных роз, идеальное место, чтобы прятаться от фей, людей и гоблинов.
Вскоре Эльв научилась находиться в двух местах одновременно. Великий триумф и еще более великое облегчение! Она могла говорить с учителем и в то же время отдыхать в черном саду. Эльв дала себе арнелльскую клятву, которую намеревалась сдержать. Она выстоит и отомстит за то, что с ней сделали. Вместе с демонами она отберет Арнелль у мятежников, которые до сих пор преследовали ее. Феи и их смертные сообщники ловили демонов в сети из бабочек и выпускали в мире яви: в Нью-Йорке, в Париже, даже здесь, в нью-гэмпширских лесах. Все демоны были преданы, как и Эльв, изгнаны и опорочены. Все были бесконечно одиноки.
В брошюре говорилось, что Уэстфилд — лечебно-профилактическая школа-интернат, но насколько Эльв понимала, это место было всего лишь приютом для испорченных малолетних наркоманов с расстройствами личности. Большинство учеников принадлежали к среднему классу. Остальные попали в интернат по решению суда. За них платили родные города, округа или штаты. К концу первого месяца Эльв начала понимать здешнюю философию. Быстро сломить и смешать с грязью. Разрушить и переделать на свой лад. Им нужны были бездумные клоны с печатью Уэстфилда в душе. В психотерапевтических группах детей ругали и били. Весь первый месяц Эльв носила на груди картонку с надписью: «Лгунья». Она соврала учителю, что пропустила урок из-за лихорадки, но температура оказалась нормальной. Просто Эльв терпеть не могла тот предмет. Ладно, пусть она врет, зато делает это виртуозно. Картонки на груди недостаточно, чтобы ее унизить. Слава богу, она не попала в группу, где заставляли раздеваться догола и вставать в круг — способ обнажить свое внутреннее «я». Им пришлось бы сорвать с нее одежду силой, но она все равно бы ничего не открыла.
Эльв узнала о самой страшной методике Уэстфилда от своего единственного союзника, Майкла. Парень прибыл из Астории, он обменял срок за угон автомобиля на год в Уэстфилде. Майкл рассказал, как поступают с учениками, которые не идут на поправку и упорно не хотят сотрудничать. Их заворачивают в одеяло и не дают двигаться, невзирая на сопротивление, пока наконец не рождается новое покладистое эго. Это называется вторым рождением, но на самом деле это тотальный контроль. Иногда в одеяле лежат часами. Если Эльв не понравилась смирительная рубашка, то это в тысячу раз хуже. Когда едва хватает воздуха и задыхаешься от ярости и желчи, остается только сдаться. Вот как они перекраивают людей по своим меркам.
Говорят, что демоны жестоки, но демоны так не поступили бы. Они позвали бы по имени, обняли, пожаловались на жизнь, выслушали и забрали с собой. Мера человеческой жестокости не переставала удивлять Эльв. Чтобы выжить в этом месте, нужно сделать вид, что сдался. Чем отчаяннее сражаешься, тем сильнее тебя ломают. Нужно спрятаться. Она это понимала. Однажды она уговорила гоблина отпустить ее на свободу. Она щебетала так сладко, что гоблин развязал ее, отвернулся и вышел за стаканом воды. Окно было открыто. Даже в одиннадцать лет Эльв знала, что второго шанса не бывает.
Первые три месяца у Эльв был начальный уровень привилегий — никаких телефонных звонков и визитов. Ей поручили мыть уборные, чтобы сломить дух. Это была грязная, противная работа. Эльв не жаловалась. Она ни за что не вернется в изолятор. Каждый день она брала швабру и ведро мыльной воды и шла работать. В туалетах бегали жуки. Эльв должна была опрыскивать их инсектицидом, но не делала этого. Вот бы засунуть их в конверт и отправить Мег! «Спасибо, что предала меня», — написала бы она в записке. Подобно героине сказок, она принималась мыть и чистить с первым проблеском зари, вот только у нее росли шерсть, зубы и крылья. Она легко вставала в половине шестого. Ей нравился темно-синий цвет неба в этот час. Она ценила чувство полного одиночества. «Ты поплатишься за то, что сделала со мной».
Девочки в Уэстфилде не любили Эльв. Обычное дело. Люди завистливы, мелочны и злы. Плевать. Все равно она одинока. Ее начала преследовать вздорная девица по имени Кэйти, обзывать и толкать. Эльв чертовски хотелось дать сдачи, но она придерживалась плана. Подыгрывай и, может быть, получишь то, что хочешь. Пусть сильные считают, будто ты на их стороне.
— Тебе кто-нибудь говорил, что ты сука? — спросила Кэйти.
Она затаила зло на Эльв, потому что на групповой терапии та предположила, что Кэйти не умеет владеть собой.
Эльв уже решила, что чем больше шума поднимет Кэйти, тем лучше. Когда Эльв, уходя, повернулась, Кэйти схватила со стола администратора стеклянную вазу и бросила ей в голову. После этого случая все вазы заменили на пластмассовые. Стекло разлетелось на сотни колючих осколков. Стеклянные крошки не одну неделю выметали с мусором.
Методисты, вбежавшие в комнату, чтобы разнять девочек, сразу поняли, кто жертва. Осколки вазы застряли у Эльв в волосах и сверкали, точно ледяные бусинки на тонких нитках крови. Лицо ее было белым, глаза закрыты. Она оставалась в саду в Арнелле, пока ее несли в кабинет медсестры. «Ничего не открывай, ничего не говори и в конце концов получишь что хочешь».
Кэйти немедленно перевели в изолятор. Эльв, напротив, освободили от мытья туалетов. Ей хотелось прыгать и визжать от радости. Но она только тихо и серьезно поблагодарила:
— Большое спасибо за доверие и поддержку.
Она выучила наизусть язык самопомощи. Рассказывала на групповой терапии скорбные истории, которые всех приводили в ужас. Она лгала, даже когда говорила правду — о том, как ее держали на хлебе и воде и связывали. Она плакала стеклянными слезами, которые разбивались о пол. Никто не замечал подделки, все считали слезы настоящими. Как будто она станет оплакивать прошлое!
Эльв знала, что сотрудники ее полюбили. Они жалели ее. Думали, что дома с ней жестоко обращались, что ее испортили развод родителей и их общая тайна, но теперь она стремится к новой жизни. Эльв была примерной ученицей и вскоре завоевала сердца учителей. Она посещала все уроки, хотя это было напрасной тратой времени. Достаточно было прийти, и дело в шляпе. В Уэстфилде любили хвастаться, что дипломы получают сто процентов учеников, но никто ничего не знал. Сплошная показуха для родителей.
Вскоре Эльв разрешили гулять по территории. Она поискала косточки малиновки, сверкающие переливчатые осколки, но листьев было слишком много. Она ничего не нашла. Эльв лежала на листьях и слушала подземный зов. Она ненавидела себя за слезы, пусть даже и поддельные. Здесь и сейчас она решила избавиться от всех человеческих черт. Они ничего ей не дали и привели сюда. В Арнелле именно она освобождала демонов из сетей. Ее славили как спасительницу. В их мире она кое-что значила. В их мире она была королевой.
Мать прислала Эльв подарок на День благодарения — черный кашемировый свитер. «А то настали холода», — написала Анни. Она серьезно? Мать никогда не хотела знать правду. Ей нравилось верить, что все хорошо — никакой кожи и костей, никаких гоблинов, никаких правил. В Уэстфилде ученикам запрещали носить свою одежду. Эльв отдала свитер Джули Хаген, методисту по распределению работы. Эльв приходилось носить уродливые джинсы и зеленую футболку, как и всем. Какая разница? Хотя ее пленили в Уэстфилде, она пряталась в Арнелле. Эльв шла по коридору в столовую и вдыхала аромат гипнотических черных роз. Она чувствовала, как сквозь кожу пробиваются крылья, перышко за перышком, косточка за косточкой. Она не знала, что будет так больно.
В разгар зимы, когда снега выпало на три фута и березы сливались с белыми полями, Эльв получила право ухаживать за лошадьми. Она из кожи вон лезла ради работы, которая давала наибольшую свободу. Клялась, что перевозбуждается от сахара, и отдавала десерты Джули Хаген, новой владелице черного кашемирового свитера. Мисс Хаген отличалась доверчивостью, поэтому Эльв болталась у ее кабинета под предлогом одиночества. Она начала выполнять мелкие поручения мисс Хаген и быстро стала ее любимой игрушкой и историей успеха. В конце концов это воздалось сторицей. Мир накрыло снежным одеялом, и смеркалось уже в четыре, однако Эльв получила теплое местечко, о котором мечтала.
Другие ученики могли бояться лошадей. Могли лениться убирать навоз или вставать рано утром и брести по заснеженным полям еще до завтрака. Но Эльв обожала свою новую работу. Она ценила время, проведенное в одиночестве. Она отправлялась в конюшню ни свет ни заря и проводила там большую часть дня, не считая нескольких часов учебы. На рассвете можно было полюбоваться на сов, которые сидели на высоких деревьях после ночи полета. Однажды на снегу появилась лиса. Эльв тихонько дышала морозным воздухом и завороженно разглядывала рыжую хищницу. Вот кому на редкость повезло. Она могла бродить где угодно: по пустоши, болоту, огороду.
Анни звонила каждую неделю, но Эльв не подходила к телефону. Когда она простудилась, чай и прохладное полотенце на лоб ей принесла мисс Хаген. На праздники пришла всего одна открытка — от Клэр. Эльв села на кровать, чтобы прочесть ее. Открытка была вырезана в форме бассета, похожего на соседского Претцеля, и гласила: «Жизнь без тебя просто собачья!»
«Вернись, — написала Клэр. — Nom brava gig».
Клэр писала каждую неделю. Эльв жадно читала ее письма, но не отвечала. Если бы в машине сидела Эльв, она не стала бы смотреть, парализованная страхом, как ее сестру тащат в тюрьму. Она бы постаралась их остановить. Но Клэр не знала того, что знала Эльв, и слава богу. Она не умела быть злобной, кусаться, бороться за жизнь.
Эльв не ответила сестре, но положила открытку под подушку. От всех остальных домашних вещей она избавилась.
Анни приехала навестить дочь без предупреждения. Ее не ждали и не хотели видеть. Она решила, что это единственный способ достучаться до Эльв. Еще не поздно все исправить, если сесть и поговорить по душам. Дочь снилась ей всю прошлую неделю. В последнее время она боялась спать. Они жили, как будто ничего не случилось, по крайней мере, так казалось. Анни с девочками завтракали, после чего Мег и Клэр шли в школу. Анни бросила работу. Она решила посвятить себя семье. Ее сбережений должно было хватить. Анни стремилась себя чем-то занять, хотя бы вождением. Она готовила замысловатые ужины, научилась делать суши, пробовала вязать. Помогла девочкам перекрасить спальню в цвет яичного желтка в надежде прибавить света на третьем этаже.
По ночам, однако, все становилось ненормальным. По дому гуляло эхо. Ветки выбивали по крыше странный мотив. Иногда Анни снилось, как она везет Эльв в Уэстфилд; те же повороты на шоссе, тот же листопад, тот же ужасный миг: Эльв выглядывает в окно и понимает, куда они приехали. Все советовали подождать. Придет время, и дочь напишет или позвонит. Все уверяли, что Эльв изменится и вернется к ней. Но сколько можно ждать?
Однажды, после того как Клэр и Мег ушли в школу, Анни села в машину и поехала в Нью-Гэмпшир. Она так отчаянно стремилась в Уэстфилд, что даже не послушала прогноз погоды. Когда она добралась до границы штата, снег валил так сильно, что дорога выглядела незнакомой. Анни завернула в магазин, собрала продукты для передачи и поехала дальше. Она все больше и больше терялась и несколько раз останавливалась, чтобы спросить дорогу. Район вокруг Уэстфилда был загадкой — с плохо расставленными дорожными знаками, возникающими внезапно поворотами. Все было белым, леса тянулись бесконечно. Сплошные пихты, дубы и крошащиеся каменные стены, которые вились по бывшим фермерским полям. Анни остановилась на обочине, окончательно заблудившись. Вокруг лежала дикая холмистая местность, и Анни несколько раз наехала на бревна. Она умудрилась пропустить поворот на Уэстфилдскую школу.
Подъехала полицейская машина. Анни чувствовала, что вот-вот заплачет. Она надела солнечные очки. Полицейский обошел машину и постучал в окно.
— Все в порядке? — спросил он, когда Анни опустила стекло.
Он смотрел на нее с любопытством.
— Я не заметила поворот на Уэстфилдскую школу. Там учится моя дочь.
— Разворачивайтесь, — разрешил полицейский. — Я послежу за дорогой.
Было ясно, что он ее пожалел. Она уже видела это выражение на лицах соседей и друзей.
— Школа будет слева через четверть мили. Посидите, отдохните немного, прежде чем ехать, — предложил полицейский. — Я подожду. Спешить некуда.
Анни немного постояла на обочине, развернулась и покатила по асфальтобетону. Полицейский помахал ей вслед. Похоже, он единственный на свете знал, что она еще жива. Снег повалил гуще. Анни пробиралась вдоль обочины и по-прежнему ничего не видела. Она ехала очень медленно и щурилась сквозь крупные пушистые снежинки. В белой мгле проступили ворота Уэстфилда. На этот раз она не пропустила поворот.
Передача для Эльв лежала на заднем сиденье. Фрукты, печенье и растение в горшке. Анни припарковалась и забрала купленное. Она не стала снимать очки и обмотала голову шарфом. В снегопад школа выглядела незнакомой, заключенной в стеклянный снежный шар. Кампус казался далеким, точно русские степи. Мать Анни всегда говорила, что ее московское детство прошло зимой. Когда родители Наталии приехали в Париж, первым делом они купили фруктов. Раньше им редко перепадало что-либо вкуснее пары побуревших яблок. Именно Наталия привила Эльв любовь к абрикосам. Фрукты — лучший подарок, твердила бабушка внучкам. Это прекрасно знают те, кто никогда их не пробовал.
Анни шла по обледенелой тропинке к зданию администрации и слушала хруст льдинок под ногами и свое дыхание. В высоких пушистых сорняках кто-то мелькнул, не то опоссум, не то енот. Зверь внимательно смотрел, как она изо всех сил старается не поскользнуться. В вестибюле болтали два охранника. При виде Анни они замолчали.
— Я хочу увидеть свою дочь, — сообщила она.
Никто не ответил, и Анни запаниковала. Они что, не знают собственных учеников?
— Свою дочь, — повторила она. — Элизабет Стори. Эльв. Она здесь учится.
— Вам назначено? — спросил охранник.
— Мне что, нужно спрашивать разрешения на встречу с собственным ребенком?
По-видимому, нужно. Охранника позвали в кабинет администратора. Анни оставалось только ждать. Тем временем проверили передачу и одобрили только фрукты. Растение в горшке конфисковали и выдали список разрешенных и запрещенных к передаче вещей. Анни вспомнила о кашемировом свитере, подарке на День благодарения. Она столько часов выбирала идеально подходящий, не слишком роскошный или вычурный!
Эльв возвращалась с обеда из столовой и заметила мать в вестибюле. Она убежала к себе в комнату и закрыла дверь. Ее сердце лихорадочно билось. Мать превратилась в незнакомку в черном зимнем пальто. На ней были солнечные очки, хотя на улице шел снег. Эльв ощутила прилив печали. Она вспомнила, как сидела в огороде с матерью, когда младшие сестры спали в колыбельках. Эльв одна помогала собирать помидоры и горох. Мать поднимала ее повыше, чтобы она могла достать до самых верхушек ползучих побегов и сорвать голубовато-зеленые стручки. В воздухе висела пыльца, солнце сияло сквозь листву боярышника и планки шпалеры, мать хохотала над тем, как Эльв срывает стручки целыми горстями.
Эльв пошла в туалет и сунула пальцы в горло. Когда пришла Джули Хаген с особым разрешением на семейную встречу, Эльв рвало на полу туалета. Мисс Хаген вернулась в вестибюль и сообщила Анни, что визит придется отложить. Ее дочь больна, не лучшее время для первой встречи. Волноваться не о чем, наверняка простая желудочная инфекция. Анни пришлось уехать, хотя она и пыталась протестовать.
Эльв подошла к окну, чтобы посмотреть, как мать выезжает с парковки. Машина медленно катила прочь, словно во сне, и остановилась в конце длинной подъездной дорожки. Что-то встрепенулось в груди Эльв. Затем машина снова тронулась с места. Она проехала через ворота и исчезла. Чувства бесполезны. Эльв находилась под таинственной защитой, как будто жила в арнелльском замке из камней и палочек. Словно колючая проволока ограждала ее от зла. Оставленную матерью передачу Эльв держала в комоде, пока фрукты не сгнили. Желтые яблоки, красные апельсины и мандарины вскоре стали одинаково черными и ядовитыми. В конце концов она выкинула фрукты в окно, чтобы их склевали птицы.
Эльв лежала клубочком на кровати и думала о другом мире. Один из демонов потянул ее за рукав. Крохотное потерянное создание с крылышками цвета крови. Смертные были жестоки с демонами, как и с Эльв. Она жалела демонов и жалела себя. Если бы ее не украли у настоящих родителей, она могла быть счастлива. Эльв позволила бедняжке демону прилечь рядом. Впустила его к себе под кожу.
Эльв делала уроки Майкла в обмен на сигареты. Она собиралась лишь пролистывать назначенные книги, но вскоре начала вчитываться всерьез. В последнее время она читала «Алую букву». Роман оказался на удивление хорошим. Эльв помнила его в руках у Мег. Она думала, что сестра напрасно тратит время, но теперь ей нравилось, что Готорн, похоже, был на стороне Тестер Прин. Эльв знала, каково носить клеймо. Она смотрела в зеркало на свои татуировки и воображала себя такой же отверженной, как Тестер: разоблаченной и опустошенной, выставленной напоказ.
Лишь в конюшне Эльв не ускользала в другой мир. Ей нравилось ухаживать за лошадьми. Вот почему она никому об этом не говорила, даже мисс Хаген, которая обычно была на ее стороне. Она боялась, что, если кто-то узнает, ее лишат последней радости. Лошадей звали Маргаритка, Пышка, Сэмми и Джек. Хозяин поместья бросил их, когда обанкротился и продал имение школе. Он отдал лошадей вместе с постройками и мебелью, как будто они были всего лишь золотыми рыбками в пруду. Маргаритка и Пышка были молодыми и горячими. Но Эльв больше любила Сэмми и Джека. Сэмми, миниатюрный паломино, робел перед незнакомыми людьми. Джек был старым, огромным, величавым, с мощными копытами. Лошади прекрасно знали Эльв и ждали ее, как бы рано она ни пришла.
Наступило Рождество. На ужин подали индейку, после чего Эльв сбежала в конюшню. Зима становилась все темнее, короткие дни пролетали быстро. Норт-Пойнт-Харбор словно находился на другом конце земли. Эльв похудела, но окрепла от работы с лошадьми. Таскать тюки сена и чистить стойла нелегко. В январе и феврале было так холодно, что на лошадей приходилось надевать шерстяные попоны. С клубами пара из ноздрей они напоминали паровые машины. Эльв любила возиться с лошадьми, ей нравился запах сена. Она вспоминала Центральный парк и лошадь, которая сбежала с ее сестрой. Лучше умереть, чем быть рабыней смертных, связанной, с железными удилами во рту.
Джек бился о стойло и оглушительно ржал, когда Эльв пришла в конюшню в то утро. Девушка свистнула, и конь подбежал к ней, как огромный ученый пес. Иногда Эльв сидела на соломе в стойле Джека и просто разговаривала с ним. Он смотрел на нее большими темными глазами, и ей хотелось плакать не крокодильими слезами, а настоящими. Возможно, она сбежит вместе с ним. Или оставит его стойло открытым, чтобы он сумел удрать на свободу. Лошади не судили Эльв по внешности и не понимали, что она отмечена и погублена. Им было все равно, что с ней случилось дурное и никто ее не понимал. Им было все равно, что она носила уродливую одежду, тушила сигареты о кожу, сидела на сене и плакала при мысли о том, как долго Клэр ждала ее на углу — весь день, пока не опустилась темнота и в воздухе не закружились мошки. Клэр плакала много часов подряд, ее горячее лицо было в потеках слез. Эльв пришлось ее утешать.
Иногда Эльв и Майкл прятались за конюшней и курили сигареты, которые ему контрабандой проносил брат. Эльв уже делала за Майкла все уроки, даже математику. В последнее время она пропускала вечерние занятия ради «Алой буквы». Иногда даже предпочитала книгу Арнеллю. Эльв ненавидела Димсдейла и хотела, чтобы он понес заслуженное наказание. Это придуманная история, так что мерзкий смертный получит по заслугам, а погубленная им девушка повернется и уйдет.
Однажды ветреным днем Эльв возвращалась из конюшни, когда Майкл выходил из здания администрации. Благодаря Эльв он стал отличником и получил право видеться с родными наедине. Его навещал только брат из Нью-Йорка. Эльв стояла в высокой траве, которая уже стала светло-зеленой. Весна вступала в свои права, земля была грязным месивом, а воздух — холодным и свежим. Эльв провела в Уэстфилде шесть месяцев. Внешний мир словно перестал существовать. Она с трудом могла представить мамино лицо, не распечатывала ее письма. Жизнь до Уэстфилда слилась в единое пятно. Эльв была готова принять будущее. Она ждала новой жизни.
Она сбросила куртку, как только солнце стало припекать, хотя воздух еще был холодным. Жители Нью-Гэмпшира с нетерпением ждали весны, и Эльв вместе с ними. Она носила безразмерные джинсы и свитер поверх зеленой футболки. Эльв знала, что кошмарная одежда призвана стереть ее индивидуальность. В Уэстфилде все были равны в своем уродстве. На Эльв были резиновые сапоги, забрызганные грязью. Длинные черные волосы — единственное, что осталось от нее прежней. И все же, стоя в высокой траве, она была полна надежд. Где-то должен быть другой мир. Там ее поймут без слов.
Майкл рассказывал брату об их бывшем соседе, которого только что замели, но Лорри не слушал. Ему исполнилось двадцать пять, и он был сам себе хозяин. Между братьями пролегала пропасть в восемь лет, и они были совершенно разными людьми. Майкл — хвастун, а Лорри — выдумщик. Майкл угонял машины, жадно хватал все, до чего мог дотянуться, и неизменно попадался. Лорри убеждал людей отдать ценности по доброй воле. Он был худым и высоким, темноволосым, с тяжелыми веками и сверхъестественной способностью читать мысли. Женщины говорили, что у него убийственная улыбка и перед ним трудно устоять. Все соглашались — он мог заговорить кого угодно и своими речами отвести от себя любую беду. В городе его узнавали по татуировкам. На одной его кисти был терновый венец, на другой — венец из роз. Над венцами сияли черные звезды. Тыльная сторона руки — одно из самых болезненных мест для татуировки, кожа на ней тонкая, как бумага, но Лорри это не остановило. Он решил, что любая стоящая история имеет свою цену. Татуировки расскажут историю за него, если ему не хватит времени, сил или мужества.
Он увидел, как из конюшни вышла девушка и остановилась в траве. За ее спиной летели волосы. В воздухе висела пыльца, все было туманным и зеленым.
— Кто это? — спросил он брата.
— Да так, одна провинциальная потаскушка. Родители решили, что она неуправляема. Я заставляю ее делать мои домашние задания. — Майкл любил прихвастнуть перед братом. — Она для меня что угодно сделает.
Лорри засмеялся. В отличие от младшего брата ему незачем было хвастать. Он просто знал, чего хочет.
— Уже нет.
Эльв увидела Майкла и его гостя, но решила, что ее не заметили. Она полагала себя невидимой. Она была в Арнелле, далеко от грязной, едва зеленой весны. Гуляла по полю с фиалками размером с капусту и ядовитыми черными помидорами — «яблоками любви», которые словно вопрошали: «Осмелишься нас попробовать?» Эльв отправлялась туда всякий раз, покидая конюшню. В Нью-Гэмпшире она была никем, камешком в траве, но ее демоническая свита захватила другой мир. Демоны преследовали фей-предательниц, которые малодушно хотели заключить сделку с людьми. Они построили дома из грязи и соломы и окружили их черными камнями мести, проклятием для любого, кто попытается причинить им вред.
Эльв решила, что красавчик направляется к парковке за полем. Она никогда не видела брата Майкла, но была наслышана о его подвигах. Он вроде волшебника, рассказывал Майкл. Может раздобыть деньги, наркотики, свободную квартиру, машину с полным баком бензина, когда меньше всего ждешь. Эльв внезапно поняла, что парень идет прямо к ней. Пришлось вернуться из Арнелля. У нее закружилась голова. Как будто из нее что-то вырвали. Раздался хруст, словно воздух трескался на части. Эльв перенеслась в реальный мир. Ее сердце бешено колотилось.
— Таким красавицам здесь не место, — произнес Лорри.
Его первые слова пронзили ее насквозь. Уродливо одетая, она стояла в нью-гэмпширской траве. Эльв убрала волосы с лица, чтобы получше разглядеть незнакомца.
— Зря тебя сюда засадили. — Он словно продолжал беседу.
Казалось, он лучше всех знает Эльв. Он был даже слишком красив, точно киноактер, который по ошибке забрел на нью-гэмпширский луг. Эльв понравилось и то, как он одет — черная куртка, джинсы, ботинки, черные кожаные перчатки, — и высокий рост. Ей даже пришлось задрать голову, иначе было не разглядеть его лица. Еще никто не говорил с ней так откровенно. С другим мужчиной Эльв стала бы заигрывать, а в плохом настроении просто ушла бы. Но этот ее заворожил. Она вздернула подбородок, точно ребенок, бросающий вызов, и попыталась стряхнуть чары.
— Спорим, ты даже не знаешь, как меня зовут?
Он прищурился сквозь зеленую пыльцу.
— Тебя зовут Эльв.
Она впервые сочла красивым собственное имя. Чары стали еще сильнее.
— Идем.
Текучая энергия Лорри поработила ее волю. Он схватил Эльв за руку и повел мимо конюшни в лес. Воздух был холодным, но трава уже зеленела. Травинки прилипали к одежде. В лесу густо росли березы и сосны. Раскручивались улитки папоротников, зеленел водяной шпинат с крупными листьями и затхлым запахом. В столовой уже начинался обед, но Эльв никто не хватится. Она часто оставалась с лошадьми до начала уроков, а порой возвращалась лишь к ужину. Джули Хаген исправно снабжала ее освобождениями. В конце концов, она была игрушкой мисс Хаген, легкоуправляемой перевоспитанной девочкой, и умела должным образом себя вести в ожидании побега.
По дороге Лорри начал рассказывать историю своей жизни. Он вырос в Квинсе, но родители бросили его и брата. С десяти лет он полагался только на себя. Он научился выживать без чьей-либо помощи. Внезапно он остановился посередине предложения, так что Эльв налетела на него. Лорри усмехнулся и поддержал ее за талию. Его прикосновение разлилось по ее телу жаром.
— Может, хватит на сегодня? — спросил Лорри.
— Рассказывай! — Эльв переполняли чувства. Большинство людей такие скучные! Она мгновенно затыкала им рот. Но только не ему. Она охотно его слушала. — Нельзя обрывать историю на середине.
— Это не мамина сказочка на ночь, — предупредил Лори. — Это страшная история.
Он говорил взволнованно, и Эльв задумалась. Иные истории невозможно стереть из памяти.
И все же Эльв осталась непреклонна.
— Тем лучше.
Очарованный, Лорри засмеялся. Потрясающая девочка, замечательно упрямая и красивая. Что ж, он сможет ее приручить. Не будет торопиться и подождет, пока она сама к нему придет.
— Давным-давно… — начал он, и оба засмеялись.
На соснах раскричались вороны. Лорри немного подождал, и шумные птицы вскоре улетели. Он рассказал Эльв, что жил один, с тех пор как последние приемные родители попытались избить его до смерти. Раньше тоже бывало несладко. В одной семье его выставили под проливной дождь, и он заработал пневмонию. В другой держали на хлебе и воде. В третьей клали монетки на веки, словно мертвецу, и он должен был спать всю ночь, не шевелясь. Но последняя семья была хуже всех. Когда он приходил из школы, его запирали в крошечной каморке, которую называли спальней. На самом деле это была душная кладовка, в которой копился мусор и старая обувь. В конце концов его терпение лопнуло, и он украл нож в школьной столовой. Той ночью он разрезал веревки.
— Тебя связали? — спросила Эльв, совершенно завороженная его рассказом. Она прижала ладонь к груди, чтобы сердце билось потише. Ее тайное заклинание неожиданно стало явью. Веревка, железо, вода, хлеб.
— Так поступают только слабаки. Для них это единственный способ взять верх. У них внутри пустота, вот почему они стремятся связать, пленить. Я решил, что с меня хватит.
Он вылез в окно и навсегда изменил свою жизнь. Как-то раз холодной ночью он испугался, что замерзнет до смерти, но нашел тайную лестницу за железными воротами на Тридцать третьей улице. Все свои сокровища он находил случайно, не прилагая никаких усилий. Как сегодня нашел Эльв.
Эльв обдумала слово «сокровище» и попросила продолжать. Лорри потянул ее вниз, и они сели рядышком. Солнце запускало яркие иглы сквозь кроны деревьев.
Лорри открыл железные ворота и спустился по длинной-длинной лестнице, у подножия которой увидел рельсы. Он не верил собственным глазам.
В воздухе летали комары, но Эльв ничего не замечала. Она дышала часто-часто.
— Ты жил под землей?
— Будет время, расскажу. — Лорри пожал плечами. — Это долгая история.
— Нет, — взмолилась Эльв. — Сейчас.
Лорри знал, что она у него в руках. Он пообещал рассказать в следующий раз. Эльв внезапно поняла, что давно звонят на ужин. Она останется голодной, если не поспешит. А еще ее ждет одно из наказаний Уэстфилда: или изолятор, или унижение. Они провели в лесу несколько часов. Наступило время полевок — ястребы уже расселись по деревьям, но совы еще не отправились на охоту. Небо любимого цвета Эльв — приглушенного темно-синего — пеплом сыпалось на землю.
— Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности, — произнес Лорри.
Он шел за ней и на мгновение остановился прикурить. У него были вредные привычки, но он умел себя контролировать, в отличие от большинства знакомых идиотов.
— Я могу бросить в любой момент, — пояснил он Эльв. — Я свободен.
Он снял перчатки, зажигая спичку, и обнажил черные звезды, розы и терн. Сердце Эльв оборвалось. Это же образы из ее собственных историй: кожа да кости, кровь и плоть! «Так вот как это происходит?» — подумала она. Эльв взглянула на Лорри, и ее пронзила дрожь. Она рассказывала сестрам, что любовь выворачивает наизнанку. И только теперь, впервые в жизни, поняла, каково это. Она чувствовала то же самое, перед тем как броситься с причала в холодную глубокую воду. Наполовину страх, наполовину предвкушение.
Лорри подошел ближе. Эльв думала, что он ее поцелует, но он лишь заключил ее в объятия. В кольце его рук она едва могла дышать. Она не сдержалась и заплакала. Эльв знала, что капитулирует. И даже не пыталась сопротивляться.
Ей было наплевать на время. В сумерках Лорри отвел ее обратно. После его ухода Эльв выглянула в окно столовой. Она стала специалистом по небу, умела определить время по солнцу и звездам. Эльв загадала желание, совсем как в детстве, когда мать брала ее в огород, чтобы рассказывать сказки и смотреть на белых мотыльков и восход луны над Норт-Пойнт-Харбором.
— Где тебя черти носили? — спросил Майкл, когда она схватила поднос с ужином: мясным хлебом, водянистой стручковой фасолью и унылого вида мороженым.
Эльв уселась за длинный металлический стол напротив Майкла. Она сама толком не знала, поэтому просто пожала плечами и предложила Майклу свой десерт. Он не стал долго раздумывать и с жадностью принялся за еду. Что ж, ей тоже не чужда жадность. В следующий раз Эльв ждала Лорри у ворот.
Лорри приезжал в Уэстфилд каждую вторую неделю. Прежде чем он в первый раз поцеловал ее, прошло немало времени. А когда это наконец случилось, мир Эльв разлетелся на части. Она бросилась в любовь без оглядки. С оглядкой было бы слишком рационально для того, что с ней произошло. К тому времени она уже знала продолжение истории. После побега из приемной семьи Лорри прожил под землей семь лет. Он разбил лагерь на заброшенной платформе на восемь этажей ниже Пенсильванского вокзала. Кто бы мог подумать, что мир настолько глубок! Лорри раздобыл палатку, фонарик, походную кухню. В его жилище было очень уютно, если не обращать внимания на визг проносящихся наверху поездов. Лорри был бойскаутом наоборот: никакого веселья и игр, сплошная борьба за выживание. Местные обитатели называли себя Народом, но ничем не походили на людей с поверхности. Они были добрее, сильнее, отважнее. Иные были столь опасны, что взрывались с полуслова. Другие то и дело пропадали. Одного великана было так сложно найти, что приходилось писать его имя на дощечке и класть у рельсов. Тогда он приходил через неделю и продавал марихуану или грибы. Лучшие представители Народа жалели Лорри. Они научили его набирать свежую воду в туалетах станций, которые были построены десятки лет назад, но так и не использовались. Научили шарить по карманам, залеплять порезы паутиной для дезинфекции, гонять крыс, ждать у наземных булочных закрытия. Что одному — вчерашний черствый хлеб, другому — сокровище.
В свои десять лет он не был легкой добычей. У него был нож, он умел спать с открытыми глазами и превосходно прятаться. Под землей у него были враги, но были и друзья. Они видели его в такие тяжелые времена, что любой другой бы умер.
Великан полюбил парнишку, как и его жена, которая работала в наземном ресторане и часто оставляла Лорри готовую еду.
— Тебе здесь не место, — приговаривала она. — Я мечтаю дожить до дня, когда ты вернешься в настоящий мир.
Но в том мире никто его не ждал. Лорри вскоре понял, что его новая реальность ничуть не безопаснее, чем мир наверху. К счастью, через пару недель подземной жизни он завел собаку, помесь хаски и немецкой овчарки. Бывший хозяин, бездомный псих, жестоко обращался с ней, вконец испортил ей характер и бросил. Мамаша, как назвал ее Лорри, много раз спасала ему жизнь. Отсюда и кличка. Собака стала для мальчика матерью, которой у него никогда не было, только с когтями и зубами. Одним своим видом зверюга охраняла Лорри от злодеев, но ни разу не укусила его и ела с рук. Так Лорри понял, что такое верность. Это была первая стоящая человеческая черта, о которой он узнал.
Они лежали на траве там, где рассыпались косточки малиновки и Эльв сломали ребра. Лорри обнимал девушку, засунув руки ей под одежду. Его ладони были такими горячими, что Эльв боялась, что он вот-вот вспыхнет и взорвется, точно те подземные жители.
— Может, хватит? — спросил Лорри.
Быть с ним — все равно что находиться в другом мире. Рядом с Лорри ей было непривычно спокойно. Эльв закрыла глаза и представила бродячую собаку и платформу метро, освещенную фонариком. Любой другой мужчина накинулся бы на нее, но Лорри ждал, пока она будет готова. Она попросила его не останавливаться. Все остальное потеряло смысл, даже Арнелль. Все, что происходило с ней прежде, стало призрачным. Только настоящее было реальным и прекрасным.
— Верь мне, — попросил Лорри. — Тебе все время это говорят, и ты знаешь, что никому нельзя верить. Но мне можно, Эльв. Верь мне.
Она не помнила, когда в последний раз кому-то верила. Лорри снял с нее одежду, провел руками по телу, помедлил. Она отдалась ему целиком. Глупо сопротивляться предназначению. Эльв искала защиты и понимания. Она потеряла голову, как глупые девчонки, которые верят в любовь и судьбу. Лорри все время с ней говорил, и с каждым словом их тела сплетались все теснее. Эльв задохнулась, когда он вошел в нее, пораженная силой собственного желания. Раньше она всегда словно стояла рядом, наблюдая. Теперь смотрела изнутри и видела мужчину, который не сводил с нее глаз. Именно об этом она всегда мечтала.
Лорри поцеловал ее только в самом конце. К этому моменту она полностью ему принадлежала. Он объяснил, что поклялся не целовать нелюбимых, потому что поцелуй — это путь в чужую душу. Лорри подождал, пока Эльв натянет футболку, застегнет джинсы. Он снова притянул ее к себе, и Эльв сообразила, что он ни разу не снимал одежду. Он говорил ей, что живет на бегу. Но сейчас он никуда не спешил.
Они прятались в лесу. Эльв видела сквозь деревья угол школьного здания. Ей не хотелось возвращаться. В смятении она свернулась клубочком и закрыла лицо. Вот что происходит, когда начинаешь чувствовать. Эмоции бьют через край, захлестывают с головой.
— Не надо, — произнес Лорри. — Я все для тебя сделаю. Достану что угодно. Честное слово. Только скажи.
— Я хочу Джека, — призналась она.
Он отпрянул и нахмурился.
— Джека?
Эльв невольно обрадовалась. Он ревнует! Она кивнула в сторону конюшни.
— Старого коня. Он самый лучший.
Лорри с облегчением засмеялся. Намек на угрозу испарился.
— Прямо сейчас не получится. Но я знаю, чем подсластить пилюлю.
Он достал из кармана маленький конверт, сомкнул пальцы на вощеной бумаге и сообщил, что внутри — «ведьма».
— Мой роковой изъян. — Он засмеялся.
Эльв покачала головой. Как бы не так! В Лори не было ни одного изъяна. Это именно то, чего ей не хватало. Как так вышло? Ей на редкость повезло. Ее настоящая жизнь на земле началась в тот миг, когда Лорри пересек луг. Лорри выложил дорожки героина. Они напомнили Эльв лоскутное покрывало росы, замерзшей на траве.
Одна понюшка, и Эльв улетела. Она в жизни своей не пробовала ничего подобного. Эльв прислонилась к Лорри и унеслась на тысячу миль от грязных полей и горького запаха водяного шпината. Любовникам было все равно, что смеркается и холодает. Эльв только сейчас увидела, как прекрасен бывает Нью-Гэмпшир. Трава была черной. В болотах призывно пели квакши. Эльв был не нужен никто, кроме Лорри. Она целовала его так долго, как только осмелилась.
Она опоздала на ужин почти на час. Любого другого отправили бы в изолятор, но за Эльв горячо вступилась благонамеренная мисс Хаген. Эльв назначили наказание — дополнительную работу.
— Я ничего не могла поделать, — извинилась мисс Хаген.
— Все в порядке, — заверила Эльв. — Я просто заблудилась.
Она засмеялась, потому что это была чистая правда. Она заблудилась, а Лорри ее нашел, и теперь ей было наплевать на наказание. По утрам она работала на конюшне, а по вечерам, после ужина, мыла туалеты. Ну и что? Она просто убивала время. Считала часы. Майкл приходил посмотреть, как она драит туалеты в комнате для отдыха. Он был мрачен, разобижен, у него была завистливая душонка. Он почти не видел брата, с тех пор как тот увлекся Эльв. Майкл встречал его в здании администрации и прятался, а Лорри шел в лес, где ждала Эльв.
Майкл пытался разорвать их связь. Усаживался на стул и говорил Эльв, что только идиотка может верить Лорри. Женщины влюблялись в него пачками. Она что, считает себя особенной? К его ногам бросали сердца и состояния, а он все равно уходил к другим. Кстати, если Эльв не в курсе, Лорри не шутил насчет рокового изъяна. Он много лет сидит на героине. Это не невинная привычка, а всепоглощающий порок. Лорри искусный лжец. Он легко погубит дурочку, которая не сумеет разглядеть его истинное лицо. Майкл порочил брата, надеясь отбить у него девушку. «Может, вычеркнуть Лорри из списка посетителей?» — с усмешкой предложил он. Эльв подняла сузившиеся глаза Лорри был прав: слабаки больше всех стараются причинить боль.
Эльв пригрозила Майклу, что, если он не заткнется, она перестанет делать за него домашние задания. Ее бывший друг безнадежный идиот. Их отношения закончились раз и навсегда. Он и в подметки не годится своему брату. Простую задачку по геометрии не может решить без ее помощи. А помогать она будет только до тех пор, пока Лорри есть в списке посетителей.
Через несколько недель Эльв заподозрила, что беременна. Она пришла в ужас, оттого что придется сказать Лорри, но когда все же призналась, он ее удивил. Пообещал, что они справятся с чем угодно, сумеют вырастить ребенка вдвоем. У них получится намного лучше, чем у их родителей.
— Мы вместе, — заверил он. — Я же тебе говорил. Я тебя не брошу.
Через несколько дней у Эльв начались месячные, и ее охватила печаль. Она заперлась в конюшне и плакала, а лошади смотрели на нее. Как бы она хотела быть обычной девушкой и жить в доме, где в любой момент можно позвонить любимому мужчине, поговорить с ним, слушать его голос ночь напролет! Эльв влюбилась без памяти. Она писала имя Лорри на обрывках бумаги, как прежде рисовала улицы и переулки Арнелля. Она не задумывалась дальше следующего дня посещений. А потом случилось самое страшное, чего она совсем не ожидала: Майкл вышел на свободу. Ему исполнилось восемнадцать, и он закончил школьный семестр на «хорошо» и «отлично», благодаря Эльв. Он действительно закончил школу.
Эльв пошла на выпускной: десять унылых ребят и кучка родственников, которые не знали, радоваться или беспокоиться. Девушка устроилась в заднем ряду. Вошел Лорри и сел рядом. Они держались за руки под креслами, чтобы никто не увидел. Эльв проплакала всю церемонию. Лорри наклонился ближе.
— Это временно, — пообещал он. — Для нас все останется по-прежнему.
Они быстро договорились встретиться в конце недели. После церемонии, когда Майкл собрал вещи и уехал, Эльв осталась одна на пустой парковке. Мисс Хаген подошла утешить любимицу, как она и рассчитывала. Консультант знала, что Эльв и Майкл были близки. Расставаться с друзьями непросто, но Эльв многого достигла. Если она не свернет с пути, ее собственный выпускной не за горами.
В душном воздухе летали майские жуки. Эльв старалась не расплакаться, ей даже не нужно было притворяться. Она поблагодарила мисс Хаген за то, что та изменила ее жизнь. Но сегодня такой печальный день, вот если бы ей дали выходной… Если бы она смогла погулять по городу, посидеть в кафе, позвонить по телефону! Она сумела бы набраться сил, чтобы жить дальше.
Пропуск выдали уже на следующий день.
Эльв не интересовала нью-гэмпширская деревушка, в которой были только пиццерия, прачечная и вечно закрытый бакалейный магазин. Вовсе не потому она не спала всю ночь. Эльв покормила лошадей раньше обычного, когда небо было черным как смоль, вернулась к себе и присела на краешек кровати. Она подождала и надела юбку и блузку — одобренный школой выходной наряд. Ей разрешили покинуть поместье в десять и вернуться к трем.
О возвращении Эльв не думала. Она считала минуты до встречи с любимым.
Обычно дорога от школы до деревни занимала полчаса, но Эльв бежала вприпрыжку. Лорри ждал на парковке за прачечной, как было условлено. Эльв и Лорри укатили в лес по старой дороге. Они могли быть сколь угодно беспечны. Могли делать что хотели. Они поспешно занялись любовью в машине, сгорая от нетерпения. Лорри посадил Эльв на колени и пояснил, что это настоящая жизнь. Это то, чего они ждали. Они вышли из машины и отправились на разведку. Нашли пруд, разделись и, не задумываясь, нырнули. Лягушки порскнули во все стороны. Вода была ледяной, от неожиданности Эльв и Лорри вцепились друг в друга. Солнце светило слабо и тускло, но, выйдя на прохладный воздух, Эльв не стала одеваться. Она улеглась на старое одеяло, которое расстелил для нее Лорри. Десятки крошечных бабочек порхали над цветами рудбекии и чертополоха. Эльв заплела косу и заколола наверх. Если Арнелль действительно существует, в нем такие же рыжеватые леса из сосен, дубов и берез, такие же заросли папоротников с пятнышками света.
Лорри оделся и пошел к машине. Он напевал себе под нос. «Так вот что такое счастье», — подумала Эльв. Лорри привез чернила и иглы, чтобы отметить этот день. И «ведьму».
— Мой роковой изъян, — заметил Лорри, опускаясь на колени.
Эльв решила уколоться. Лорри сперва отказывал, но она поддразнивала и просила, пока он не согласился. Он сам сделал ей укол: затянул руку ремнем, велел закрыть глаза, помешивая, растворил порошок над пламенем зажигалки. Эльв затопило восхитительное счастье. Еще она хотела татуировку, и Лорри велел лечь ничком. Эльв вынырнула из своих видений и повиновалась. Она даже не почувствовала иглу. Она парила, все было идеально, и когда Лорри наклонился и спросил, не больно ли ей, ответила, что ни чуточки. Как зелен свет! Как быстро носятся стрекозы над поверхностью пруда! После того как Лорри закончил, Эльв подошла к машине и посмотрела в зеркало заднего вида. У основания ее шеи расцвела маленькая черная роза.
Эльв не хотела возвращаться. Она привела Лорри тысячу причин забрать ее с собой, но в конце концов поняла, что он прав. Ей нет восемнадцати. Если их поймают, она вернется в Уэстфилд, а Лорри отправится в тюрьму. Эльв оделась и распустила волосы. Уже поздно. Дело плохо.
— Меня накажут, — испугалась Эльв.
— По крайней мере, бить тебя не станут, — заверил Лорри.
Он отвез ее до половины дороги и встал на обочине. Эльв забралась к нему на колени, обхватив руками и ногами. Она не хотела его отпускать. Мир, такой яркий рядом с ним, без него терял всякий смысл.
— А если мы больше не увидимся? — спросила она.
Лорри поклялся, что будет ждать, когда она выйдет из Уэстфилда. Он найдет ее даже на краю земли.
— Что случилось с собакой? — спросила Эльв. — С Мамашей? Расскажи хотя бы о ней.
Через некоторое время худшие представители Народа назначили за голову собаки награду. Вместе с Мамашей Лорри был непобедим с десяти до семнадцати лет. Некоторым это не нравилось, потому что угрожало иерархии подземного мира, в котором зло порой само себе награда, а добро часто страдает. Однажды в середине лета, когда в тоннелях было жарко и кипели страсти, Лорри проснулся и с ужасом увидел, что собаки нет. Мамаша ни за что не оставила бы Лорри по собственной воле.
— И что случилось? — Эльв покрепче обняла любимого.
Рассказывать не было времени. Небо уже приобрело глубокий синий оттенок раннего летнего вечера. Все сроки вышли. После отъезда Лорри Эльв запаниковала. Ей хотелось побежать за возлюбленным по пустому шоссе. Но она не осмелилась разрушить их будущее опрометчивым поступком.
Она вернулась в Уэстфилд, не обращая внимания на гудки дальнобойщиков. Комендантский час давно прошел. Ее ждали. Еще пять минут — и о пропаже ученицы сообщили бы полиции штата. Даже мисс Хаген не могла ее спасти.
Эльв обрезали волосы и обрили электрической бритвой. Она вспоминала объятия Лорри и клятвы.
Думала о зеленой воде, лягушках, водяном шпинате, распускающемся листок за листком. Думала о первом поцелуе и том, что он открыл ей. Эльв всегда считала, что волосы — ее главное украшение, ее единственное достоинство. Честно говоря, ее изумила храбрость Мег в тот день, когда сестра подстриглась. Теперь ее очередь, но она не станет ни обижаться, ни горевать о потере. Она не станет прятаться. Остальной мир ничего не значит. Существует только Эльв, и она принадлежит Лорри. Ей протянули зеркало, и Эльв не стала плакать и закрывать голову, как другие девочки. Она не собиралась предавать собственную плоть и кровь, как сестра. Она даже не вздрогнула, увидев свое отражение. С остриженными волосами черная роза словно расцвела на шее. Так даже лучше.
Это ее внутреннее «я».
Дедушка умер в конце зимы от сердечной недостаточности. Похороны прошли в Нью-Йорке. Позвали только самых близких. Никто не говорил об Эльв, хотя все знали, что случилось. Ее отослали в интернат из-за сумасбродного поведения. Она принимала наркотики и меняла парней как перчатки. Вчерашний прелестный ребенок превратился в неуправляемого подростка. Конечно, семья была подавлена. Анни постарела лет на десять, а младшие сестры были непривычно тихими и бледными. Никто из родственников словно не заметил, что на похороны пришли только две сестры Стори. Девочки в черных пальто стояли у края могилы рядом с матерью и своей любимой Амой. Мэри Фокс, всегда серьезная и умная, разрыдалась в объятиях матери. Потом она спряталась за нависшими ветвями сосен и попыталась успокоиться. Она стояла спиной к остальным, чтобы никто не видел ее слез. Мег и Клэр, однако, проявили мужество. С бесстрастными лицами они держались за руки. После похорон бабушка вернулась в Париж. С началом весенних каникул Клэр и Мег присоединились к ней. Они по-прежнему обожали Париж. Солнце в нем переливалось тысячей оттенков. Каждый день открывал новый цвет. Но на этот раз девочки были одиноки, хотя жили в самом лучшем месте на земле, квартире Амы в Маре.
Цвел каштан, его листья в этом году особенно блестели. По утрам бабушка и внучки ели яйца всмятку и пили горячее молоко с чуточкой кофе. Они не говорили об Эльв. Старались о ней не думать. Но под ногами все время вертелась спасенная сестрой кошка. Наталия обожала ее и без конца таскала через Атлантический океан. Сейди выросла в сварливую полосатую зверюгу с зелеными глазами. Почему-то она невзлюбила Мег и при звуке ее голоса неслась в шкаф и пряталась среди ботинок и зонтов. Мег было все равно. Она говорила, что на кошек у нее аллергия, и избегала Сейди. Но Клэр часто лежала на полу и играла с кошкой в любимую игрушку — вязаную мышку на нитке. Сейди нерешительно ловила мышку лапой.
Клэр и Мег выглядели старше своих лет. Они были осторожны и никогда не разговаривали с незнакомцами. Они часто вспоминали прошлые поездки в Париж: как прятались за старой каменной ванной, когда мать приходила звать на ужин, как играли в карточки для развития памяти, пока ехали на поезде в Версаль. Иногда в их разговорах всплывало имя Эльв. Тогда они прикусывали губы и смотрели в пол. Мег вспоминала, как сестра щипала ее из вредности. А Клэр — историю Эльв о Гримине, самом злом человеке на земле. «Он думал, что я утону, но я не утонула. Думал, что я истеку кровью до смерти, но я до сих пор жива». Каждый божий день Клэр жалела, что не открыла дверь машины в Уэстфилде. Надо было выскочить и спасти сестру. Если бы они убежали далеко-далеко, Нью-Гэмпшир исчез бы за спиной, как и все известные сестрам истории. Слова осыпались бы буква за буквой на дно самого глубокого колодца.
Однажды на ужин пришла мадам Коэн и спросила, как дела у Эльв. Сестры Стори молчали. Клэр писала письма и открытки, но ни разу не получила ответ. Мег, по правде говоря, боялась возвращения сестры. На гарнир к жареной курице Наталия приготовила плов с сушеными помидорами. Мадам Коэн протянула миску девочкам, но они сказали, что не голодны.
— Французские травники до девятнадцатого века считали помидоры вредными для здоровья, — сообщила мадам. — Съесть помидор было смелым поступком.
Мег извинилась и вышла, чтобы принести напитки — домашний лимонад и бутылку местного белого вина.
— Не всему можно верить, — заметила мадам Коэн.
Мадам считала Клэр самой чувствительной и эмоциональной из сестер. Она указала на ужин.
— Мы могли бы считать его ядовитым, как мандрагора.
Она съела немного плова.
— У меня было две сестры, — призналась она. — Я была младшей. Совсем как ты.
Клэр всегда немного боялась подругу бабушки из-за черной одежды и строгого вида. Белоснежные волосы мадам Коэн аккуратно закалывала наверх черепаховыми гребнями. Она всегда носила практичные туфли и часто брала с собой зонт, даже в солнечные дни. Клэр не знала, достаточно ли хорош их французский для бесед с мадам Коэн.
— Что с ними случилось? — поинтересовалась она.
— Твоя сестра Эльв спросила о том же, — сообщила мадам Коэн. — Их давно уже нет. Для других, но не для меня.
— Как по-твоему, что случилось с сестрами мадам Коэн? — спросила Клэр сестру, когда они готовились ко сну.
Мег недавно поклялась прочитать всего Диккенса. Она только что приступила к «Оливеру Твисту».
— У мадам Коэн были сестры? — Мег легла в кровать и взяла книгу.
Клэр устроилась рядом. Она была не против чтения. Ей нравилось спать с включенным светом. Но даже в теплом мерцании лампы, под шорох страниц и привычный гул машин на улице, бок о бок с Мег, она была одинока.
Той весной бабушка дала сестрам намного больше воли, чем дала бы мать, учитывая, что случилось с Эльв. Наталия считала, что свобода не идет на пользу только тем, кто не умеет отвечать за свои поступки. Во время ее дневного сна девочки гуляли по острову Святого Людовика и непременно заглядывали в «Бертийон». Мег каждый раз пробовала что-нибудь новенькое, к примеру красный апельсин или карамель с имбирем, но Клэр оставалась верна ванили. Она вообще была привязчива. С мороженым в руках сестры Стори ходили смотреть на зеленую воду Сены. Иногда они сидели перед Нотр-Дамом и разглядывали туристов. Им нравилось угадывать, какие семьи счастливы, а какие только притворяются. Они считали, что правы в девяноста девяти случаев из ста.
Большинство людей принимали девочек за близняшек. У них были одинаковые прически: прямые волосы до подбородка с закрученными кончиками. Сестры исследовали левый берег, много часов провели в магазинчике «Шекспир и компания», листая старые книги, читая посвящения на фронтисписах и гадая, кто любил искренне, а кто лишь преподнес лицемерный подарок. Девочки вполне могли объясниться на французском в кафе, так что зачастую заглядывали в любимые заведения на бульваре Сен-Жермен, где можно было выпить эспрессо или латте. Время от времени они заказывали «кир», и официанты никогда не задавали вопросов. Сестры флиртовали с мальчиками, но не называли своих настоящих имен и адреса. Они доверяли только друг другу.
Сестры больше не верили в Арнелль. Они давно выросли из детских сказок и перестали говорить на арнелльском. Он напоминал о том, о чем им хотелось забыть: об алых листьях, дожде, Нью-Гэмпшире. Девочки уже забыли слова, которым их учила Эльв. Что означало «henaj» — «собака» или «волк»? «Nejimi» — «трус» или «герой»? Удивительно, но в минуту опасности тайный язык всплывал в их памяти. Они обменялись парой слов на арнелльском, когда заблудились в аэропорту после прилета. И еще когда у Клэр заболел живот и она испугалась, что умрет от аппендицита. Рыдая от страха, они щебетали на арнелльском, хотя в итоге выяснилось, что у Клэр было всего лишь несварение желудка.
В гостевой спальне бабушки стояло две кровати, но сестры спали в одной. Им было наплевать, что они уже слишком взрослые. Они не говорили, почему спят вместе, и не обсуждали свои сны. У каждой были свои причины. Тигр у двери. Парень на краю кровати. Дождь алых листьев. Мужчина, говорящий: «Ты меня знаешь, садись в машину».
В последние недели каникул Анни приехала в Париж забрать дочек и проверить, как поживает мать. Жаль, некому было проверить, как поживает она сама. Анни совершенно изменилась. Она еще сильнее похудела и почти все время носила темные очки, чтобы скрыть круги под глазами. После отъезда девочек она страдала жестокими приступами бессонницы, по утрам сидела, смотрела на задний двор и пыталась понять, в какой же момент все пошло наперекосяк. Наверное, в тот день в «Плазе». Она запомнила взгляд Эльв, когда обвинила ее в случившемся.
Дорога так утомила Анни, что она упала на вторую кровать в комнате девочек и проспала семнадцать часов подряд. Она свернулась клубочком под белоснежным льняным покрывалом, тем же, что и в детстве в свои летние приезды в Париж. Когда ей было двенадцать или тринадцать, велись разговоры о переезде во Францию, но у отца были дела в Нью-Йорке, и потому они вернулись на Манхэттен. В последнее время Анни постоянно размышляла о жизни, которую вела бы, останься они в Париже. Она любила бы другого мужчину, жила в незнакомой квартире, ее дочери умели бы говорить только по-французски.
Сестры сидели у кровати матери. Сегодня сквозь окно струился чистый розовый свет. Девочки радовались ее приезду. После расставания с Эльв мать стала слишком тихой и какой-то вялой. Забывала сходить за покупками или приготовить ужин. Молоко в холодильнике часто прокисало, и Мег принялась убираться в доме раз в неделю. Иногда Анни казалась совсем другим человеком. Сейчас, например, она напоминала маленькую девочку, которая спала в гостевой кровати. Она таяла у них на глазах. Мег поднесла ко рту матери зеркальце и проверила, дышит ли она. Она подсмотрела этот способ в старом фильме. Стекло затуманилось, значит, мать была жива.
Наконец Наталия пробудила Анни от долгого сна, трясла, звала по имени, принесла чашку горячего чая. Бабушка настояла, чтобы они ушли на весь день. Они отправились в Музей Орсе и вроде бы неплохо проводили время, пока не заметили, что Анни стоит перед автопортретом Ван Гога и плачет. Анни извинилась и вышла в туалет. Клэр вспомнила о черной реке, которую когда-то нарисовала сестра. Надо было выпросить у Эльв акварель. Она нужна ей.
Остаток выходных прошел лучше. Сестры Стори сводили мать во все свои любимые места: мороженицу, книжный магазин, Люксембургский сад. Потом все вместе посидели на скамейке перед Нотр-Дамом, взявшись за руки, и выглядели счастливыми. Впервые за много лет Анни проспала всю ночь под белым покрывалом. Позавтракала яйцами всмятку. Выкрасила себе ногти в красный цвет и отполировала ногти дочкам. В последний день в Париже сестры сидели на кухне и резали груши для пирога. Мать и бабушка наслаждались на террасе утренним кофе. Во дворе два пожилых жильца спорили, может ли третий привязывать велосипед к расколотой каменной ванне. Анни засмеялась, услышав, как один жилец назвал другого несчастным тупицей. Мег и Клэр переглянулись. Над плитой тикали часы. Во дворе ворковали голуби. Девочки хотели, чтобы этот миг длился вечно. Солнечный свет был оранжевым. Это стоило запомнить, и Мег знала как. Она достала листок бумаги, написала на нем: «оранжевый» — и сложила пополам. Сестры резали груши, записывали оттенки света, слушали смех, вдыхали аромат цветов каштана и не помнили об остальном мире. Они хотели навсегда остаться в квартире бабушки, но вместо этого сберегли воспоминание о том, как, счастливые, сидели на кухне.
Они летели домой рейсом «Эр Франс». Девочки разговаривали со стюардессами по-французски. Мать гордилась ими и разрешила выпить по бокалу шампанского. Перед посадкой в аэропорту имени Джона Кеннеди у Клэр закружилась голова, ее затошнило. Она побежала в туалет, хотя уже горели знаки «Пристегнуть ремни». Девочку вырвало в кошмарный грязный унитаз. Она вцепилась в раковину. Как глупо было воображать себя счастливой! Она вообще не имеет права на счастье. По-видимому, Клэр долго не было, потому что за ней пришла встревоженная мать.
Анни постучала в дверь.
— Клэр? У тебя все в порядке?
Клэр открыла.
Анни коснулась лба дочери. Горячий, как печка.
— Клэр, — произнесла она. — Милая.
— Все нормально. Честное слово. Я в порядке. Может, я просто скучаю по ней, — невольно слетело у нее с языка.
Разумеется, Клэр будет скучать по своей любимой бабушке, но она говорила не о ней, и обе это знали.
— Я тоже по ней скучаю, — призналась Анни.
Они вернулись на свои места. Всю дорогу через Атлантический океан они были ближе к дому, чем считали. Мать и дочь застегнули ремни и больше не вспоминали о Париже.
Эльв наконец была готова их увидеть. Не пришлось ни уговаривать, ни умолять. Дочь сама попросила о встрече, и как можно скорее. Иногда Анни мерещилось, что она придумала Эльв, а проведенные вместе годы были лихорадочным сном. Алан и Анни решили, что поедут порознь. Обоим не хотелось провести в машине с бывшим супругом целых пять часов. Анни надела черные брюки и свитер, как будто собралась на похороны. В последний момент она добавила розовый шелковый шарф, который дочери уговорили ее купить в крошечном магазинчике на рю де Турнон. Наблюдая за сборами матери, Мег достала листок бумаги, на котором было написано «оранжевый», чтобы вспомнить о минувшем дне у бабушки на кухне, когда свет был так прекрасен. Мег велела матери не беспокоиться, она приготовит ужин себе и Клэр. Она напомнила Анни, что на дорогах надо быть поосторожнее, как будто была матерью, а не дочерью. Затем Мег села на кухне, пытаясь справиться с тревогой.
Анни ехала по шоссе и вспоминала, как три маленькие девочки помогали ей в огороде, в день когда их навестили Наталия и ее подруга мадам Коэн. Пожилые женщины уселись на садовые стулья и хлопали в ладоши каждый раз, как девочки срывали спелый помидор. Затем малышки обступили мадам Коэн, которая по-турецки сидела на траве. Она поведала, что помидоры принадлежат к тому же семейству, что белладонна и белена — ядовитые колдовские растения.
— Плоды такие вкусные. — Она взяла спелый «Индийский оранжевый» помидор. — Но листья могут быть смертельны.
Они ждали Эльв в застеленной ковролином комнате для групповой терапии. Алан и Анни нервничали, как перед первой встречей с незнакомым человеком. Подружка Алана, Шерил, ждала его в машине. Алан купил себе двухместный автомобиль «мазда-миата» с откидным верхом. Они с Шерил жили в западной части Норт-Пойнт-Харбора, но собирались найти работу в Хэмптонсе и выставить дом на продажу. В последнее время они увлеклись яхтенным спортом.
— Честно говоря, я не знаю, что мы можем сделать, — заметил Алан.
Анни поняла это так, что ему осточертели дети с их проблемами и он хочет вернуться к Шерил. Она не винила его за оборонительную позицию. Она даже больше не злилась. Анни уже решила, что будет надеяться, что бы там ни думал Алан.
— Эльв просила о встрече, — напомнила она. — Давай смотреть в будущее.
Методист была одета скромно, в джинсы и черный свитер. Мисс Хаген призналась, что сама когда-то принимала наркотики, но излечилась. Крайне важно забыть прошлое и не судить слишком строго. Эльв совершала ошибки, она была легкой мишенью для наркотиков — чувствительное дитя разведенных родителей. Но она милая, умная девочка, готовая начать жизнь с чистого листа. Конечно, есть еще проблемы. Научиться доверять непросто.
Увидев вошедшую в комнату дочь, Анни чуть не закричала. Эльв плюхнулась на стул, глядя прямо перед собой. Она сделала что-то ужасное с волосами. Они были обрезаны так коротко, что просвечивала кожа. На девушке были бесформенные синие джинсы и свитер. Она пыталась прикрыть воротом новую татуировку.
— Привет, — произнесла Эльв в пространство, опустив глаза.
— Давайте немного помолчим, — предложила методист. — Так мы привыкнем относиться друг к другу без враждебности или агрессии.
Алан и Анни поерзали на стульях. В коридоре стоял гвалт. Два ученика ссорились и обзывали друг друга «козлами». Анни подняла глаза в тот же миг, что и Эльв, и обе почему-то засмеялись. Наверное, это был нервный смех, но все же смех. Уже неплохо.
В комнате было холодно. Ногти у Эльв были обкусаны до мяса. У нее появилась привычка барабанить ногой. Эльв две недели умоляла о встрече, с последнего свидания с Лорри, но у ее отца хватало других дел.
— Ты постриглась, — искренне удивилась Анни.
— Чудесно выгляжу, не так ли? Это шутка, — добавила Эльв.
Она как будто немного смягчилась. Казалось, что на ней одежда с чужого плеча, настолько мешковатой она была.
— Вообще-то это часть программы коррекции навыков безопасности. Решение приняли сотрудники, — пояснила мисс Хаген.
— В смысле, наказание? — Анни была вне себя.
— Коррекция поведения, — поправил Алан.
Глаза Эльв метнулись к отцу. Анни вспомнила, что им советовали не ожидать слишком многого.
— После года обучения дети начинают думать о возвращении домой, — сказала Джули Хаген. — Вполне естественно, что Эльв отчасти примирилась с этой идеей. Возможно, сейчас самое подходящее время, чтобы она воссоединилась с семьей. Возвращение домой может пойти ей на пользу.
— Не рановато ли об этом думать? — перебил Алан. — Это наша первая встреча.
Эльв кусала ногти. Она старалась думать о лесе, пруде, руках Лорри, продолжении его истории. Он нашел собаку живой или мертвой? Покарал обидчиков или пустился в бега?
— Полагаю, нам следует принять во внимание успехи Эльв. Она стала одной из лучших учениц, — с гордостью сообщила Джули Хаген. — На уроках литературы она вне конкуренции.
Дурацкий предмет, но Эльв невольно просияла. Кроме нее, никто ничего не читал, хотя можно было выбрать что угодно, даже сборник комиксов. Все сидели и молчали. Ученики изумленно уставились на Эльв, когда она встала и сообщила, что Димсдейл — олицетворение давления общества, тех людей, которые судят любовь, трагедию и веру, исходя из прошлого, которого все равно нельзя изменить. Ее голос звенел, словно она была готова расплакаться.
— Прекрасно. Может, ей тут самое место? — предположил Алан. — Ваша школа открывает перед учениками множество возможностей.
— Зря ты приехал, — заявила Эльв отцу. — Тебе плевать, что со мной творится. И всегда было плевать. Почему ты вообще приехал?
— Потому что ты моя дочь, — ответил Алан.
— Да неужели? А где я была все лето, пока вы занимались своим дурацким разводом?
— Не понимаю, зачем она ворошит прошлое, — обратился к методисту Алан. — Это было пять лет назад.
Мисс Хаген заметила, что, по-видимому, им еще долго придется учиться общению. Несмотря на самые благие намерения, первую встречу пора заканчивать. Они могут вернуться через месяц.
— Я не могу ждать целый месяц!
Эльв пришла в ужас. Мисс Хаген пыталась выпроводить Алана и Анни, но Эльв уговорила ее повременить.
— Я хочу уехать сейчас, — взмолилась она.
Мисс Хаген, открыв дверь, обнаружила, что ссора в коридоре переросла в настоящую драку. Два методиста-тяжеловеса держали высокого тощего парня. Они обмотали его одеялом, чтобы подавить сопротивление. Парень приглушенно вопил. Один из амбалов уселся на спину мальчика и чуть не раздавил его.
Мисс Хаген поспешно завела гостей обратно. У Анни кружилась голова, она была поражена увиденным. Так вот как в Уэстфилде наводят порядок? Алан захотел посмотреть оценки дочери. После возвращения в комнату Эльв стояла рядом с матерью, так близко, что Анни слышала запах хозяйственного мыла, которым мылись ученики.
— Пожалуйста, — прошептала Эльв.
Анни чувствовала жар ее тела. Голос дочери был тихим и слабым. Даже он стал чужим.
— Вытащи меня отсюда. Умоляю.
На парковке Алан настаивал, что надо придерживаться плана; они приняли философию Уэстфилда, чтобы получить результат. Анни проследила, как бывший муж уезжает с Шерил, и села в машину. Она доехала туда, где полицейский разрешил ей развернуться, и вспомнила, как стояла у обочины, когда вокруг громоздились сугробы, а леса были укрыты белым одеялом. Теперь в воздухе кружилась мошкара. Листья были светло-зелеными. На дороге лежали лужицы тени. Анни подумала о парне в коридоре и о дочери, которая говорила не своим голосом. Она вспомнила, как стояла во дворе с Эльв, показывала Орион и рассказывала сказку, в которой девушка проснулась после векового сна.
Анни развернулась и поехала обратно. Она направилась прямиком в кабинет администратора и подписала нужные бумаги. Ей не хотелось говорить ни с воспитателями, ни с директором. Она уже все решила. Ей хватило парня в коридоре и отчаянной мольбы дочери. Хватило того, что время спиралью завивалось вперед, зима сменялась весной в один миг. Эльв вышла в вестибюль через десять минут после того, как Джули сообщила, что она свободна. Девушка не скрывала своей радости. К удивлению Анни, Эльв внезапно обняла ее и так же быстро попятилась. Дочь захватила только маленький рюкзак. Все остальное она бросила. Эльв поправила рюкзак на плече. С остриженными волосами она выглядела младше своих лет. Она обвела взглядом вестибюль.
— Папы нет?
— Нет, — ответила Анни. — Только ты и я.
Эльв это вполне устроило. Подробности ее не интересовали. Главное — выбраться из Уэстфилда. Она ни с кем не попрощалась, хотя оставила мисс Хаген свой экземпляр «Алой буквы». Эльв не собиралась вспоминать о лошадях — это было бы слишком грустно. Настороженно, но радостно она шагала по парковке. Ей хотелось запомнить миг освобождения. Она надеялась, что лошади не будут ждать ее поутру, колотиться о стойла, глядеть сквозь грубый дверной проем на поле.
В машине Эльв вела себя на редкость вежливо. Уэстфилд научил ее, что лучше помалкивать, если тебя не спрашивают. По правде говоря, он многому ее научил. Она не будет скучать по школе, но с ней связаны события, которые изменили все, включая ее саму.
— Все будет хорошо, — пообещала мать.
Эльв тоже так считала. Она смотрела в окно и не могла поверить, что уже почти лето. Девушка старалась скрыть возбуждение. Ей уже семнадцать, она готова встретиться с миром, и неважно, готов ли мир к встрече с ней. В конце концов выяснилось, что она способна чувствовать. Этому ее научил Лорри.
Они завернули в придорожную зону отдыха, чтобы выпить кофе и съесть пончиков. Эльв извинилась и вышла в туалет. Она сказала матери, что скоро вернется, и попросила денег на тампоны. Разве та могла отказать? Эльв позвонила Лорри по телефону-автомату. Она чуть не упала в обморок от звука его голоса. Ее жизнь сразу наполнилась смыслом.
— Детка? Где ты?
Всего несколько слов, и она готова. Некогда она презирала все человеческое, а теперь сама была захвачена чувствами. Эльв боялась, что Лорри не захочет ее в реальном мире, где так много соблазнов и других девушек.
Она сообщила ему, что наконец-то свободна.
— Я умру, если не увижу тебя, — прошептала она.
Лорри засмеялся:
— Я тебе не позволю.
Он был так уверен в себе, так уверен в них! Эльв повесила трубку и закружилась, хотя на нее смотрели.
— Бу! — сказала она маленькому мальчику, который, нахмурившись, наблюдал за ней.
Мальчик засмеялся и ответил: «Бу!» Они улыбались друг другу, пока мать не схватила малыша за ладошку и не утащила. Эльв не о чем было тревожиться. Майкл говорил, что среди его друзей Лорри славится непостоянством. Подружки быстро ему надоедали. Но сейчас все по-другому. Он по-прежнему ее хочет.
Эльв вернулась в кафе и увидела, что мать нервничает. Анни поступила необдуманно, поддавшись порыву, и теперь пила чуть теплый кофе без кофеина и с тревогой ждала дочь. Издалека Эльв казалась совершенной незнакомкой со своими остриженными волосами, мешковатым свитером и черной татуированной розой, похожей на свежую рану. Ее походка изменилась, стала легкой и крадущейся. На ногах у нее были обязательные в Уэстфилде кеды без шнурков. Она собиралась сжечь их в первую очередь.
До Нью-Йорка оставалось три часа езды. Они целый год почти не разговаривали. Внезапно Анни испугалась, что жестоко ошиблась. Она понятия не имела, как Уэстфилд изменил Эльв, к лучшему или к худшему. Ей ужасно захотелось оставить дочери машину и пуститься в бега. Она жила бы среди оленей в самой темной лесной глуши. Пила бы из ручья холодную, чистую нью-гэмпширскую воду. По ночам над ее головой расстилалось бы бескрайнее звездное небо.
Эльв швырнула свой пустой стаканчик из-под кофе в мусорный бак. Скорей, скорей!
— Готова? — спросила она.
