ГЛАВА 49

Ее удивляет резкость Мейтленда.

— Вы стали совсем циником, — говорит Анна, — Наверное, вы слишком долго пробыли при дворе английского короля.

— Вы полагаете, что таким меня сделал двор Карла Стюарта? — спрашивает он, криво и вместе с тем довольно обаятельно улыбаясь, — Да я гроша ломаного не дам за это сборище жалких шутов! Я потерял отца, даже как следует не узнав его, и если бы нас с сестрой не отправили к родственникам в Париж, мы бы вместе с нашей матерью умерли бы с голоду. Но и в Париже было не сладко: нам ни на минуту не давали забыть, что мы живы только благодаря милости нашего дядюшки. Это он называл милостью, но я думаю, к своим собакам они относились лучше, чем к нам. И только когда меня взяли в услужение к мистеру Монтегю, я получил что-то похожее на уважение.

Неудивительно, что Мейтленд так предан Монтегю. Интересно, что он будет делать, когда узнает, что за человек на самом деле этот Монтегю?

— Вы давно ему служите?

— С тех пор как он стал посланником, уже почти шесть лет.

И она решает попытать счастья.

— Он ведь был близок с многими придворными, это правда?

— Миссис Девлин, ведь я уже говорил вам, я не могу…

— То, что вы можете рассказать о нем, для меня очень важно. — Она наклоняется к нему, — Речь идет не только о смерти Люси.

К нему снова возвращается настороженность.

— Что вы хотите этим сказать?

— Прошу вас понять, я не могу пока открыть вам всего дела, но ваши сведения о Монтегю и его дружбе с Генриеттой Анной могут оказать мне большую помощь.

— Об этой даме вы от меня не услышите ни единой грязной сплетни.

— Зачем же мне слушать о ней сплетни?

— Эта женщина была лучше всех на земле, вы и представить себе не можете, какая она была!

В голосе его звучит неподдельная страсть.

Анна осторожно откидывается на мягкую спинку сиденья, ни на секунду не отрывая от него глаз. Она чувствует, что сейчас она нащупала в его сердце нечто важное, но что именно, для нее пока загадка.

— Пожалуйста, расскажите мне о ней, — осторожно произносит она.

Теперь Мейтленд уверился, что она не собирается порочить принцессу, и к нему снова возвращается любезный тон.

— Принцесса от природы была человек удивительно тонкий и чуткий, — говорит он, — Она понимала, что значит потерять отца в самом юном возрасте, что значит быть в изгнании, быть благородного происхождения и жить среди низких людей и подлых обстоятельств. У нас с ней похожие судьбы. Она ко всем была добра и милостива, а что касается меня… в общем, она знала, что я — сын благородного человека. Она была чиста, как ангел, праведна, как святая. К несчастью, она скоро ушла от нас, покинула эту грешную землю. Хотя в глазах Господа это, наверное, не имеет никакого значения. Vivit post funera virtus.

«Добродетель живет и за гробом», — мысленно перевела Анна. По спине у нее побежали мурашки, а руки похолодели и покрылись гусиной кожей.

Вот оно что! Значит, Мейтленд знает латынь…

Ну еще бы: он ведь сын дворянина, значит, и образование получил, как и все дворяне. У нее перехватывает дыхание. В горле образуется комок, сердце бьется с удвоенной силой, а полость рта заполняет гадкий металлический привкус страха. Она отводит глаза в сторону, опасаясь, что лицо ее выдаст. Господи, только бы взять себя в руки, только бы успокоить дыхание. Она смотрит на свои лежащие на коленях руки, понуждая себя дышать как можно более ровно. Сердце постепенно приходит в норму. Несмотря на умение владеть собой — а может, благодаря этому, — тело ее покрывается тоненькой пленкой пота. Она и прежде знала, что такое страх, но такого, как сейчас, еще не испытывала.

Но почему Мейтленд молчит? Ах да, он ждет, что она ответит, и если она немедленно не заговорит, он сразу поймет, что что-то здесь не так.

— Смерть ее, наверное, вас очень опечалила, — говорит она ровным голосом, изо всех сил стараясь не выдать себя.

«Надо выдержать его взгляд, надо выразить ему своим взглядом сочувствие, вот так, вот так». Она сама изумляется своей способности притворяться. «Но как он это сделал? — лихорадочно думает она. — Как он сумел убить моего отца, да и остальных тоже? По виду он человек не очень сильный».

— Это была трагедия, — отвечает он, опуская глаза, — И преступление.

Она вдруг замечает его длинные густые ресницы, которые бросают тень на бледную кожу лица, на покрытые легким пухом щеки. Переоденься он в платье, его легко можно принять за женщину. Платье да, может быть, еще маску на глаза… в темноте ночи это было бы совсем просто. Увидев перед собой женщину, жертва утратит бдительность, и ее легко застать врасплох. Женщину можно подпустить совсем близко, не то что мужчину, и тогда можно нанести неожиданный удар… Сэр Грэнвилл даже впустил его в свою спальню. И одного точного удара Мейтленду достаточно, чтобы поразить жертву и лишить ее способности защищаться.

Но зачем ему это? Теперь совершенно ясно, что Генриетту Анну убил не он — в этом нет никаких сомнений. Слишком глубоки, слишком сильны его чувства к умершей принцессе. Но при чем здесь ее отец, сэр Генри, сэр Грэнвилл? Должна же быть причина, но в чем она? Страх притупил в ней способность мыслить холодно и трезво. Главное сейчас — пусть как можно больше говорит, пусть поверит, что она ничего не подозревает, а потом при первой возможности выскочить из кареты и бежать.

— Вы говорите о ней так, словно были к ней неравнодушны, — мягко говорит Анна.

— Неравнодушен? Сказать так — ничего не сказать. Мое чувство не имело ничего общего с пошлостью, о которой вы говорите.

— Значит, вы преклонялись перед ней.

— Я обожал, я боготворил ее, — говорит он горячо, почти гневно. — Но где вам понять эти чувства, где вам понять, что я чувствую до сих пор…

В первый раз Анна видит, что в этой страстной натуре бурлит одновременно и страдание, и ярость. Что он намеревался сделать в первую ночь их знакомства? Она видела только случайный романтический порыв, а ведь возможно, все было совсем по-другому. Что бы случилось, впусти она тогда его в дом? Еще один изуродованный труп? При одной этой мысли у нее замирает сердце. А что, если он порезал руку нарочно, чтобы вызвать в ней сочувствие и пробудить доверие: кто станет опасаться раненого человека? Это не исключено. Значит, она с самого начала толковала его поведение ошибочно и неверно.

«Господи, ну почему я была так глупа? Зачем я пошла к Арлингтону, не убедившись наверняка, кто убийца. О, если бы я знала, я бы ни за что не села в одну карету с Мейтлендом!»

Занавески на окнах кареты задернуты, она понятия не имеет в какой части Лондона они теперь едут. Как это узнать, не вызвав его подозрений?

Она бросает быстрый взгляд на его руку.

— Похоже, ваш порез уже совсем зажил — говорит она. — Можно, я посмотрю поближе?

Он протягивает ей руку; не заметно, чтобы его обеспокоила неожиданная смена темы разговора.

— Здесь темно. Вы не против? — Она кивает в сторону окошка.

— Конечно, — пожимает плечами он.

Она освобождает надетое на крючок под окошком кольцо, поднимает занавеску и закрепляет ее вверху. Так, кажется, это Холборнский мост. К югу виднеется огромная строительная площадка. Ага, это мистер Равенскрофт осуществляет свой проект. Поток пущен вдоль восточного берега речки, а с западной ее стороны обнажилось грязное дно. В этой грязи копошатся десятки рабочих; под дождем их нечеткие фигуры, кажется, движутся хаотично и без всякой цели. «Интересно, здесь ли сам ученый», — думает она, повернув руку Мейтленда поближе к свету.

— Надо же, совсем незаметно, рука как новенькая, — говорит она. — Вы все еще питаете неприязнь к докторам?

Она надеется отвлечь его внимание, не показать, что ее интересует на самом деле: впереди виднеется оживленная улица, где карету можно попробовать остановить.

— Все врачи — шарлатаны, они только делают вид, что много знают, но сами делать ничего не умеют. Я еще не встречал такого доктора, который спас бы человеку жизнь, а вы?

— Почему же, встречала, хотя вы правы, их не так много, как хотелось бы, — отвечает Анна — Поэтому вы на них и сердиты — ни один из них не мог спасти жизнь принцессы?

— Они всем врали, что она умерла от болезни, хотя сами знали, что это не так.

— Мой отец не врал. И за это его удалили от двора.

— А мне он говорил совсем другое.

Он снова говорит вызывающе и смотрит на нее подозрительно, словно поймал ее на лжи.

Лицо ее неожиданно краснеет — она не может сдержать нахлынувший гнев. Мейтленд фактически признался в том, что он совершил это преступление.

— А когда же вы с ним говорили?

— Незадолго перед его смертью, — отвечает Мейтленд, и на лице его не видно ни тени угрызений совести, ни раскаяния. — Я спросил, если он знал правду, почему не рассказал всем, ведь он знал, что принцессу убили. А он все отрицал, говорил, что она умерла от болезни.

— Он хотел защитить меня и мою мать, — говорит Анна, — И за это вы убили его?

— Он знал правду и не захотел, чтобы все ее знали. И теперь она лежит там, в холодной могиле, она так и не обрела покой. Они все мне за это заплатят, вот увидите. Все, все заплатят!

Он смотрит ей прямо в лицо, и в глазах его сверкает дикая ярость.

— Кто заплатит?

— Все: мадам Северен, Арлингтон, король…

— Вы собираетесь убить короля?

— Я отомщу за нее, даже если сам погибну, пускай… — страстно хрипит он ей в лицо, — Я никогда не забуду, что они с ней сделали, как она страдала… она умирала, а все стояли и смотрели, будто им там спектакль устроили. А хуже всего знаете что? Мне тоже пришлось притворяться… будто я, как и они, ничего не чувствую, совсем ничего не чувствую…

Голос его пресекся; видно было, что он снова глубоко переживает все, что случилось в ту ночь.

— Она была чиста, понимаете? Она была святая. А при дворе короля Франции с ней обращались как со служанкой.

Анна снова бросает быстрый взгляд в окно. Кучер повернул лошадей, и теперь они едут не по широкой и оживленной улице, а по совсем узенькой, такой тесной, что карета едва протискивается, чуть не задевая стены домов. Побег, кажется, придется на время отложить.

— А я слышала, что принцесса наставила рога своему мужу и ждала ребенка от другого мужчины, — говорит она. — Вы и после этого станете считать ее святой?

— Ваша ирония неуместна. Она была чиста. Она была выше мнения всех этих людишек. Ее никогда никто не понимал.

— Вы считаете, что эти слухи лживы?

— Я считаю, что это не имеет никакого значения.

— Значит, она все-таки ждала ребенка?

— Да, — Глаза его вспыхнули яростью, которая не сулила ничего хорошего, — Это был мой ребенок.

— Ваш? — разинула рот Анна.

— А вы считаете, что такой человек, как я, неспособен завоевать любовь принцессы?

Анна вспоминает слова мадам Северен о том, что Генриетта Анна была несчастлива со своим супругом. И страсть юноши, который чтил, который боготворил ее, вполне могла покорить ее сердце.

— Мне кажется, я понимаю ее.

— Герцог обращался с ней ужасно, гнусно, — продолжает Мейтленд. — А я понимал ее и любил.

— Это герцог убил ее?

— Конечно.

— Лично?

— Нет. Но ее убили по его приказу, а это все равно. В тот день, когда она умерла, я слышал, как она спорила с мадам Северен. Мадам Северен говорила, что принцесса должна принять меры, иначе герцог сразу поймет, что это не его ребенок, и она будет опозорена. Мадам Северен сказала, что достала хорошее средство, у нее будет выкидыш и никто не догадается. Генриетта Анна отказалась. Она сказала, что это лекарство — яд. Герцог, конечно, шпионил за ней. И один из его фаворитов подсыпал это «лекарство» ей в ячменный отвар.

— Но зачем?

— Герцог не желал входить к ней, но он также не желал, чтобы у нее кто-нибудь был. Он не мог допустить, чтобы у нее родился ребенок от другого — от человека низкого происхождения. Его приспешники готовы были исполнить любой его приказ, и все они радовались, когда она умерла. Они ненавидели ее, их бесил сам факт, что она существует, что она молода, что она добра и красива. Что она женщина. Что делит с герцогом ложе. А теперь она в могиле, а ее убийца гуляет на свободе. Но она взывает к справедливости. Я слышу ее вопли из могилы. Неужели вы не понимаете? Они неспроста скрывают, что она была убита.

Анна незаметно опускает руку на сиденье, потом зарывает в складки своего платья. Там, в глубоком кармане, у нее хранится нож.

— А кто это «они»?

— Да все они, — нетерпеливо отвечает он, — Арлингтон, Людовик, наш король…

— Я думаю, вы ошибаетесь. Уж кто-кто, но только не король, он-то желал бы добиться справедливости в деле своей сестры.

— Но ничего для этого не сделал! Король Людовик не допустит, чтобы опорочили его брата, и Карл Стюарт его в этом поддерживает.

Карета сворачивает еще в один переулок, и теперь он немного шире прежнего. Анна понимает, что эту возможность упускать нельзя, и протягивает руку к двери.

— Не надо, — говорит Мейтленд.

Он хватает ее за руку и отдергивает ее от ручки дверцы. Другой рукой толкает ее на сиденье. Потом бросается на нее и хватает за горло. Он гораздо сильней, чем она думала. Его пальцы вцепляются ей в горло и с силой сдавливают трахею… голова кружится… значит, в мозг перестает поступать кровь, лихорадочно проносится у нее в мозгу. Она раскрывает рот, пытаясь вздохнуть, и одновременно пытается оторвать его пальцы от горла. Потом сгибает ногу и что было силы бьет коленкой ему в пах. Мейтленд сдавленно взвизгивает, и хватка его ослабевает. Она с силой отталкивает его от себя. На секунду ей кажется, что она одержала верх, но он быстро приходит в себя и наносит ей резкий удар в лицо. Голова ее со стуком бьется о стенку кареты. Удар так силен, что страшная боль пронзает ей череп и глаза ее наполняются слезами. Карета резко дергается, он падает на нее, и пальцы его снова тянутся к ее горлу.

Наконец Анне удается нащупать нож. Не вынимая его из кармана, она наносит удар все равно куда, лишь бы попасть. Острое лезвие прорезает нижние юбки и вонзается ему в бедро. Мейтленд вскрикивает, она снова отталкивает его, и он падает на противоположную скамью. Она вынимает нож и протягивает руку к дверце. Он снова пытается остановить ее, и она наносит еще удар ему в руку, в то самое место, которое она не так давно помогала залечить. Мейтленд снова вскрикивает, Анна распахивает дверь и, напружинив ноги, бросается вперед, стараясь прыгнуть как можно дальше. Она падает на покрытую толстым слоем грязи землю. Нож выскальзывает из пальцев, отлетает куда-то, и она теряет его из виду. Свиньи с визгом разбегаются в разные стороны.

Она поднимается и видит, что кучер осаживает лошадей. В любую минуту из кареты может выскочить Мейтленд и снова напасть на нее. Она судорожно шарит пальцами в грязи и нащупывает нож как раз в тот момент, когда дверца кареты со скрипом распахивается. Она подбирает юбки и бежит прочь, надеясь найти выход из лабиринта темных переулков и тупиков и с ужасом понимая, что где-то здесь был убит и ее отец.

Карета должна была пересечь речку возле Флит-лейн или Холборна, прикидывает Эдвард. К счастью, экипаж Арлингтона очень похож на своего владельца, который любит пустить пыль в глаза: на него трудно не обратить внимания. Так что проследить его маршрут от Уайтхолла не составило большого труда. Мистер Равенскрофт выходит из-под своего скромного укрытия, брезент которого промок насквозь и пропускает воду. Близоруко сощурившись и приставив ладонь козырьком ко лбу, словно отдавая ему честь, он всматривается в лицо всадника. Эдвард не собирается спешиваться. Ему нельзя терять ни секунды.

— Миссис Девлин, говорите?

— Да.

Равенскрофт важно отходит, чтобы поговорить с каким-то человеком; видимо, это прораб или десятник. Эдвард оглядывает стройку. По всему берегу копошатся люди, одни таскают бадьи с водой, другое толкают перед собой тележки, груженные грязью со дна реки. Наверху выстроились запряженные волами подводы, которые отвозят грязь и отбросы куда-то в другое место. Хотя Эдвард мало понимает в подобных вещах, способ отвода речного потока кажется ему весьма остроумным. Узенький пешеходный мостик перекрывает правый рукав до островка посередине реки, а потом и левый, соединяя между собой оба берега. На противоположном берегу застыл огромный подъемный механизм с поворотной стрелой, который использовался для забивки в дно реки свай. «Выглядит таким несчастным и одиноким, — думает Эдвард, — как огромное и послушное, посаженное на цепь животное».

На противоположном берегу совсем пусто. Разбушевавшаяся река рвется из берегов. Еще совсем недавно здесь было множество свинарников и хлевов. Поодаль еще остается несколько закопченных, покосившихся лачуг, окна которых обращены в противоположную от реки сторону.

Мистер Равенскрофт возвращается с прорабом, и тот сообщает Эдварду, что действительно через Холборнский мост проезжала карета, очень похожая на ту, которую он описал. Вдруг Равенскрофт удивленно поднимает голову и смотрит на небо. Удивление его немедленно сменяется неописуемой, восторженной радостью.

— Мистер Абботт! — восклицает он. — Дождь кончился!

Мистер Абботт отвечает ему такой же удивленной и радостной улыбкой. «Черт меня подери совсем!» — написано на его лице.

— Доктор Стратерн! — обращается к Эдварду мистер Равенскрофт, дружески пожимая ему ногу, которая все еще находится в стремени — Вы понимаете, дождь кончился!

И впрямь кончился, хотя Эдварду невдомек, почему это обстоятельство вызывает в нем такое бурное веселье. Впрочем, у него свои заботы. Он кивает мистеру Равенскрофту, разворачивает лошадь и скачет по направлению к Холборнскому мосту.

Каменные ступени его уже совсем близко, как вдруг он видит, что с той стороны из узенькой улочки на набережную выбегает женщина. Она останавливается; быстро несущийся поток неожиданно преграждает ей путь. В этом районе живут главным образом бедняки, задавленная нищетой чернь и голытьба, но эта женщина с ног до головы в липкой грязи. «Черт побери, она что, нарочно так извалялась?» — думает он. Волосы ее спутаны, а лицо сплошь покрыто черной грязью. В правой руке она сжимает какой-то блестящий предмет, левой откидывает волосы с лица. Одного этого жеста ему достаточно, чтобы он все понял.

— Анна! — кричит он.

Она оборачивается и смотрит в его сторону, но глаза ее скользят мимо, словно она не видит его. Почему она его не замечает? Разве это возможно? Он ведь сидит на лошади. Эдвард снова зовет ее по имени, на этот раз громче, но она продолжает все так же растерянно смотреть в его сторону, не замечая его. Он хочет позвать ее еще раз, как вдруг из той же улочки выбегает человек. Он бросается на нее, и они падают на землю.

— Анна!

Эдвард пришпоривает коня.

Мейтленд сбивает Анну с ног, она падает, с силой ударившись головой о твердую землю. Промедление оказалось для нее роковым. Надо было бежать, бежать без остановки, но ей показалось, что она слышит голос Эдварда. При падении ей удается не выронить нож, но Мейтленд заламывает ей руку и вырывает его. Он встает и рывком поднимает ее на ноги. Со стороны Холборнского моста слышится стук копыт — всадник во весь опор приближается к ним. «О, неужели это он…» — мелькает у нее в голове, но Мейтленд приставляет лезвие к ее горлу.

Эдвард осаживает коня и прыгает на землю.

— Стой, где стоишь! — кричит Мейтленд.

Чувствуя прикосновение острого лезвия, Анна судорожно глотает слюну. Обе руки ее Мейтленд заломил ей за спину и теперь стоит, тесно прижавшись к ней, как любовник прижимается к своей возлюбленной. Влажное и тяжелое дыхание его теплой волной толкается ей в ухо.

— Отпусти ее, — говорит Эдвард и делает несколько шагов вперед.

— Стой, где стоишь, — злобно повторяет Мейтленд.

— Если на ней будет хоть одна царапина, Тибурна тебе не миновать.

Эдвард боится оторвать от них глаза, ему кажется, пока он смотрит, непоправимое не произойдет. Ах, если бы это было так. Анна прекрасно понимает, что жизнь ее висит на волоске. Одно быстрое движение, несколько минут агонии — и все, конец.

— Пускай меня вздернут, мне плевать, — говорит Мейтленд, — Зато король услышит мое последнее слово. Я всем расскажу, что я знаю.

Эдвард вопросительно смотрит на Анну. Она едва заметно кивает: да, это он, он — убийца, и пусть сейчас говорит.

— И что же ты знаешь? — осторожно спрашивает Эдвард.

— Принцессу убили, а убийцу ее отпустили. Даже Карл, ее собственный брат, не захотел его наказать. Он не любил ее, он лгал, что любит ее.

— Но при чем здесь миссис Девлин?

Эдвард делает еще шаг вперед.

— Отпусти ее.

— Стой на месте! — кричит Мейтленд.

Он замахивается на Эдварда ножом, потом снова приставляет его к горлу Анны и, волоча ее за собой, пятится вдоль берега.

— Она должна умереть. Я не оставлю ее живой. Она хочет помешать мне выполнить мой долг. И ты тоже.

Анна холодеет от страха. Она своими глазами видела, что он делает со своими жертвами, и не сомневается, что угрозы его не пустой звук. А уж тем более сейчас, когда он очень напуган. Сердце его бьется так сильно, что она спиной чувствует эти удары, а рука, которой он крепко держит ее за запястья, становится влажной. Ее сердце тоже бешено колотится в груди. О, она знает, в страхе человек способен на многое.

Мейтленд оглядывается. Уж не собирается ли он стащить ее в воду? Но нет, под ногами что-то твердое… да, это доски. Пешеходный мостик, шириной не более пяти футов. Он без перил, лишь с обеих сторон невысокий брус ограждения. Река поднялась так высоко, что еще немного — и мостик скроется под водой. Бурлящий поток прибил к опорам целую кучу опавших листьев и веток; из- под мостика вода вырывается с шумом и яростью и, подмывая высокий берег, впадает в Темзу. Сваи, на которых держится это хлипкое сооружение, опутали пучки водорослей, влажными темными пятнами они лежат и на досках моста, который дрожит от напора взбесившейся реки. Холодные брызги падают ей на лицо. Вода в реке обжигающе холодна.

Сейчас он резанет ей горло и сбросит в реку. Эдвард медленно наступает, а Мейтленд пятится, не позволяя ему подойти слишком близко. В любую секунду он готов это сделать… Чего проще: стоит посильней прижать лезвие, и артерия перерезана. Для того, кто уже убивал, это раз плюнуть.

«Неужели это все, — думает Анна, — неужели это последние минуты моей жизни?» Все чувства ее крайне обострились, она отчетливо слышит каждый звук, остро чувствует все запахи, четко видит все, что попадает в поле зрения: бешено мчится поток, благоухает влажная земля, пахнут древесиной мокрые доски, пахнет поднимающийся из печных труб и плывущий по освеженному дождем воздуху дым горящего угля. А вот лицо Эдварда: он боится за нее, он ее любит, о да, это любовь, разве можно сомневаться в этом? Как прекрасно его лицо. Неужели она забудет это столь обожаемое ею лицо, когда ее не станет в живых? Или ей предназначено помнить его всегда? Как дорого ей все в этом мире и как все скоротечно. И как ей только могло прийти тогда в голову покончить с собой?

Эдвард не теряет самообладания, он готов в любую секунду отчаянно броситься вперед и освободить ее. Мейтленд делает еще шаг назад. Вдруг пальцы его, которыми он сжимает ей запястья, вздрагивают, и ступня скользит по мокрой доске. Чтобы удержать равновесие, он инстинктивно взмахивает рукой. Кончик ножа чиркает ей по подбородку, она ощущает порез, как мгновенный ожог. Мейтленд опрокидывается на спину, нож летит, кувыркаясь в воздухе, падает на доски моста и, вращаясь кругами по влажной доске, скользит прочь.

Чтобы овладеть ножом, Эдвард немедленно прыгает на мост, но Мейтленд опережает его. Он успевает вскочить на ноги и встречает несущегося на него Эдварда уже вооруженный и готовый к бою. Лезвие сверкает в воздухе, Анна вскрикивает. Мейтленд по рукоятку всаживает нож Эдварду в плечо. Эдвард со стоном делает неверный шаг назад и с шумом падает в реку.

— Эдвард!

Но он уже исчезает в бурном потоке, так и не услышав своего имени, сорвавшегося с ее уст.

Мейтленд поворачивается к ней. Он уже так близко, что сейчас снова схватит ее… как вдруг, испустив страшный вопль, он резко останавливается. В ужасе смотрит он вниз и видит торчащий у него в ноге нож и протянувшуюся из воды руку. Из воды торчит голова Эдварда, который крепко держится за доски мостика.

Тяжело дыша, Мейтленд нагибается, чтобы вытащить нож, глубоко засевший в икре его ноги. Еще секунда, и оружие окажется у него в руке, и он снова двинется на Анну… а может, сначала расправится с Эдвардом, который обеими руками вцепился в доски мостика, сопротивляясь напору воды. Анна знает, что от нее теперь требуется, но никак не может решиться: она никогда не убивала человека. Эдвард видит ее нерешительность.

— Давай же! — кричит он. — Будет поздно!

Мейтленд медленно выпрямляется и поднимает голову; большие зеленые глаза его свирепо сверкают. Вот он поднимает нож над головой, сейчас ударит. Вытянув обе руки, Анна бросается вперед и со всей силы толкает его в грудь. Он пронзительно вскрикивает, но не от боли, а от злости, делает шаг назад и падает в реку. Потрясенная Анна смотрит, как бурный поток уносит Мейтленда вниз по течению.

Как и все остальные на противоположном берегу, Равенскрофт слышит крики и видит исход борьбы на пешеходном мостике. Он проталкивается сквозь толпу сбежавшихся людей и приказывает немедленно вытащить Эдварда из воды.

— Ничего не выйдет, — говорит ему Эдвард. — Зажало ногу. Не знаю чем, но я не могу ее вытащить.

Равенскрофт садится на корточки.

— Одну ногу или обе, доктор Стратерн?

— Одну.

— А другой ногой пробовали освободиться?

— Пытался. Там что-то очень крупное, возможно, бревно. Его заклинило между опорами вместе с ногой.

Равенскрофт всматривается в бурлящую воду, потом становится на колени, чтобы разглядеть все поближе. Уровень реки быстро растет, и Стратерн уже с трудом удерживает голову над водой, чтобы не захлебнуться. Дождь прекратился, но пройдет еще несколько часов, пока вода начнет спадать и люди Равенскрофта смогут освободить ему ногу. Как долго человек способен продержаться в такой холодной воде, чтобы не умереть?

— Погодите-ка, — говорит Равенскрофт.

Он подзывает к себе двух рабочих покрепче и приказывает им держать Стратерна за обе руки. И пока Равенскрофт поднимается на ноги и распрямляет согнутую спину, не успевая еще заглянуть в глаза мистеру Абботту или миссис Девлин, он уже знает, что надо делать. На одной чаше весов перед ним грандиозный успех, воплощение в жизнь его гениального изобретения, изменившийся к лучшему, похорошевший Лондон, исполненный благодарности король, уважение и восхищение его товарищей и коллег. На другой — крушение его уникальной конструкции, крах, позор, тюремная камера, а возможно, и смерть. Долго ли выдержит он в промозглых стенах Тауэра?

Абботт быстро оценивает ситуацию.

— Будем открывать шлюз, сэр?

Все, к чему стремился, чего добивался Равенскрофт, свой будущий триумф, может быть, даже вечную славу он жертвует ради спасения друга. Единственного друга, это никакое не преувеличение, поскольку этот человек всегда видел в нем не согбенное годами тело, не угрюмость и грубоватые манеры, не дурной зачастую нрав, но именно то, что он есть на самом деле или, по крайней мере, то, чем он мог бы когда-нибудь стать. Ведь доктор Стратерн относился к Равенскрофту, судил о его характере более снисходительно, чем даже он сам. Вот они перед ним — эти величественные небесные весы: на одной чаше слава, а на другой — человеческая жизнь. И странное дело, будущая слава кажется ему легкой, как перышко, — только дунь слегка, и оно улетит. Тоненький жалобный голосок внутри пищит: «Это несправедливо!» — но трезвый, разумный голос отвечает: «Конечно, несправедливо, но разве будет справедливо, если ты не сделаешь это?» Он должен сделать свой выбор.

— Мистер Равенскрофт, — шепчет Анна, — Прошу вас…

Если он раньше не знал — да и что он может знать о такой любви? — то теперь не сомневается: если друг его сейчас погибнет, то погибнет и женщина, которая любит его.

— Конечно, — бормочет Равенскрофт. — Конечно.

А там — будь что будет, все в руках Божьих. Крах так крах, чему быть, того не миновать. Он оборачивается к Абботту.

— Уведите людей из котлована, немедленно. Торопитесь, что вы стоите, все по местам! Передайте всем мой приказ. Абботт, чего вы ждете?

Прораб бросает быстрый взгляд на Эдварда.

— Вам понадобится здесь помощь, сэр, — говорит он.

— Сейчас ваша помощь заключается в том, чтобы увести людей и отворить шлюз. Здесь мы с миссис Девлин прекрасно справимся без вас. Подумайте о своей семье; мистер Абботт. Поторопитесь, — строго говорит Равенскрофт.

— Слушаюсь, мистер Равенскрофт, сэр, — с серьезным видом кивает Абботт.

— Почему все уходят? — спрашивает Анна, когда они с Равенскрофтом опускаются на колени и берут Эдварда за руки.

— У них своя работа, а у нас своя. Когда откроют шлюз, вода хлынет в правое русло и поток может утащить Эдварда за собой. А может, и мост, и нас вместе с ним.

— Вы не уверены, что мост выдержит?^ — спрашивает Эдвард.

Он посинел от холода, и дрожит мелкой дрожью.

— По расчетам, должен выдержать, но на практике часто бывает по-другому, — признается Равенскрофт.

С другого берега доносятся крики, щелканье хлыстов: погонщики подгоняют волов, те трогаются с места, и связанное с противовесами зубчатое колесо медленно, рывками начинает вращаться. Створка шлюза ползет вверх, мостик дрожит, все сильней и сильнее, шум воды превращается в рев, мощный поток устремляется в пустое русло и тащит Эдварда за собой. Равенскрофт и Анна из последних сил удерживают его за руки.

Огромная волна с грохотом накатывается на деревянную конструкцию «аппарата очистки» и сносит его так легко, словно он был сколочен не из крепкого бруса, а из спичек. Над рекой разносится треск, словно за вспышкой молнии над поверхностью воды рассыпался оглушительный гром. И почти сразу уровень воды падает на несколько футов, а потом уже продолжает снижаться постепенно, дюйм за дюймом. Наступает полная тишина — река разлилась наконец в своих естественных пределах и немного успокоилась. И вот уже видна под мостом толстая ветка, застрявшая между опорами и заклинившая ногу Эдварда. Равенскрофт цепляется ногами за балку и свешивается над водой, стараясь достать до нее, расшатать и освободить ногу Эдварда. Последним поистине титаническим усилием он отрывает ветку от сваи, отпускает ее, и она медленно уплывает вниз по течению. Тяжело дыша, Равенскрофт выпрямляется. Вдвоем с Анной они втаскивают Эдварда на мост. Дрожа от холода, он лежит на спине, глядя, как через Холборнский мост к ним бегут Абботт и с ним еще несколько человек.

— Срочно нужны одеяла и сухая одежда; надеюсь, у вас найдется, — говорит Анна. — Да, и еще экипаж, чтобы отвезти его домой.

Равенскрофт вскакивает на ноги, бежит к своим людям и принимается громко отдавать распоряжения. Анна остается на мосту, склонившись над раненым и обессилевшим Эдвардом.

— Потерпите, мы скоро отвезем вас домой, — говорит она.

Она накрывает его своим влажным плащом, но дрожь его не только не унимается, но становится еще сильнее. Кажется, сейчас он потеряет сознание… она встает и, положив себе на плечо его здоровую руку, пытается поставить на ноги.

— Анна, — произносит он, — ваши глаза…

— Ш-ш-ш, любимый мой, не сейчас. Тебе нельзя волноваться. У нас еще будет время поговорить об этом.

— Нет-нет, я хочу сказать… ваши глаза… зрение… у вас голова болит…

Он на минуту умолкает, чтобы отдышаться.

— Вам нужны очки… — говорит он и закрывает глаза.