ГЛАВА 30

Люси врывается на кухню, щечки ее так и пылают от холода и предвкушения чего-то интересного.

— Вам письмо, мэм, — говорит она.

Миссис Уиллс отворачивается от плиты, а Эстер поднимает голову от корзинки, в которой она сортирует шиповник. Анна берет письмо и тут замечает, что руки служанки совсем замерзли: ледышки, да и только. Морозный воздух на улице, который окутывает ее с головы до ног, слегка пахнет кислым яблоком и сухими листьями, принося в полную чада и дыма кухню свежее дыхание зимы.

— Ты долго была на улице?

— Всего несколько минут, мэм, по крайней мере, мне так показалось.

Люси с нетерпением смотрит то на Анну, то на письмо.

— Вы что, не хотите его открыть? Оно от того джентльмена, который привез вас домой в своем экипаже.

Анна ломает печать и отворачивается, чтобы прочесть письмо без свидетелей.

Анна поднимает голову и видит устремленные на нее три пары горящих глаз.

— Мистер Монтегю сообщает, что король устраивает бал, — спокойно говорит она.

Пряча улыбку, она складывает письмо и отправляет его в карман.

— И это все? — разочарованно спрашивает Люси.

Даже Эстер, похоже, сгорает от любопытства.

Ладно, хватит их больше мучить.

— Вообще-то, — говорит Анна, — мистер Монтегю интересуется, не хотела бы и я пойти на этот бал. Как вы думаете, стоит?

— Ну конечно! — выпаливает Люси.

Эстер тоже кивает. Миссис Уиллс, похоже, сомневается, но другого от нее не дождешься.

— И еще он интересуется, не хотите ли и вы тоже пойти на этот бал.

Люси открывает рот и смотрит на Эстер.

— Мы? Ко двору?

— Да, вы.

Люси срывается с места и подбегает к Анне — волнение переполняет ее.

— Прошу вас, мэм, ведь вы ответите, что мы согласны, правда? Эстер, ну что ты молчишь? Ты же хочешь туда пойти!

— Что скажешь, Эстер?

Широко раскрытыми глазами Эстер смотрит на Анну, и щеки ее покрываются густым румянцем.

— Да, мэм, очень, мэм.

— Ну тогда я так и отвечу, что мы все будем очень рады.

Счастью Люси нет границ. Она бросается Анне на шею, потом бежит к Эстер и берет ее за руки.

— Мы пойдем на королевский бал! — кричит она, — Может быть, даже познакомимся с самим королем!

Мысль эта буквально потрясает Эстер.

— Но, мэм, — мрачно говорит она, — нам ведь совсем нечего надеть!

Люси падает на скамейку рядом с Эстер, радость ее мгновенно испаряется.

— Как же так! — восклицает она, — Я об этом и не подумала.

— Не волнуйтесь, — успокаивает их Анна. — Я же понимаю, что вам надо приодеться. Да и мне тоже, не идти же на королевский бал в этих старых обносках, верно?

Она разглаживает свою юбку с рюшами, надетую поверх нижней юбки из камчатного полотна.

— Говорят, что нынче «камвольную шерсть больше не носят», — прибавляет она, кого-то передразнивая, — Так что давайте-ка обе бегом к миссис Делакруа, пусть снимет с вас мерку, и про меня не забудьте сказать.

Девушки со всех ног бегут надевать плащи и перчатки; минуты не прошло, и до слуха Анны и миссис Уиллс доносится, как хлопает наружная дверь.

— Не думаю, что это разумно, брать их с собой ко двору, — говорит миссис Уиллс, нарезая лук с удвоенной энергией. — Нехорошее это место. Познакомиться с королем, как же! Неужели вы рискнете позволить им приблизиться к нему?

Анна улыбается.

— Ничего с ними не случится, обещаю вам. Это всего лишь один вечер. И посмотрите, впервые за несколько недель у Эстер счастливое лицо.

— На вашем лице я не видела улыбки еще дольше, — замечает миссис Уиллс, бросив на нее косой взгляд.

— Знаю. Вы уж меня простите. В последнее время общаться со мной было не просто.

— Да я не жалуюсь, боже упаси, просто говорю, что вы чересчур много работаете, пожалейте себя хоть. И пациенты, и больная мать, и девочки, обо всех надо заботиться, да еще чтобы на этом столе всегда была еда, а в печке уголь… Тянуть такое семейство — это и двоим нелегко, а вы одна, без мужа.

— Как же одна! А вы что же? Да без вас я просто пропала бы!

Ничего не ответив, миссис Уиллс продолжила свою схватку с луком.

— А что, я делаю что-то не так? — не отстает Анна.

Миссис Уиллс кладет нож и поворачивается.

— А вы думаете, мне не слышно, как вы там у себя наверху ходите всю ночь напролет, все пишете, пишете в своих книгах, будь они неладны? А утром спускаетесь вниз — на вас страшно смотреть.

— У меня просто бессонница.

— Просто бессонница? И это все?

Анна садится за кухонный стол. Она глубоко вздыхает и трет виски.

— У меня ужасно болела голова. Надо было, конечно, сказать вам, но мне казалось, что скоро пройдет.

— И давно у вас это?

— Уже несколько месяцев. С тех пор, как умер отец.

Миссис Уиллс внимательно смотрит ей прямо в лицо.

— У вашего отца тоже были сильные головные боли.

Анна удивленно поднимает голову. Они с отцом никогда ничего друг от друга не скрывали.

— Он мне об этом не говорил.

— Он никому не говорил. Но ваша матушка знала, во всяком случае, когда была еще здорова. Я думаю, она просто чувствовала. И готовила для него особенный отвар. Из крапивы и ивовой коры, насколько я помню.

— И он помог?

— Не знаю. Ваш батюшка, прости господи, был старый упрямый осел. Он вообще не признавал своих болезней. А вы — точная копия своего отца.

— А что, это очень плохо?

— Послушайте, Анна…

Миссис Уиллс смотрит на нее с беспокойством.

— Я знаю вас с пеленок, вы, можно сказать, выросли у меня на руках. Поверьте мне, вам будет гораздо легче, если вы снова выйдете замуж. Честное слово, пора уже. Натаниэль любил вас, и он бы не хотел, чтобы вы всю жизнь оставались одна. Вы еще достаточно молоды.

— Разве?

Ах, если бы самой так чувствовать.

— Я не знаю, чего бы хотел Натаниэль. Но поговорим об этом после, а сейчас я… мне надо собираться и уходить.

И, провожаемая тяжелым взглядом экономки, она выходит.

Французский посланник Кольбер де Круасси имел странную привычку во время беседы внимательно разглядывать кончики собственных пальцев, словно в совершенстве отделанные ногти его интересуют больше, нежели человек, с которым он ведет беседу. «Понятно, тактика выжидания, — рассуждает про себя Монтегю, — а вдобавок еще и снобизм». Де Круасси ни на минуту не дает собеседнику забыть о том, что христианнейший монарх Людовик XIV — самый богатый и самый могущественный монарх в Европе, а кто такой Карл Стюарт? Просто бедный деревенский родственник, который управляет каким-то нищим захолустьем, и ничего больше. Такая позиция раздражала бы Монтегю меньше, если бы не была близка к истине.

— Мой король выражает некоторое сомнение в достоверности вашего утверждения, — фыркает де Круасси, — Вы сами должны признать, что трудно поверить, будто вам не известно местонахождение вашего же курьера.

Высокомерный тон посланника не производит на Монтегю большого впечатления: он прекрасно знает, что де Круасси — шпион и главная задача его при дворе Карла — подчинить политику Англии интересам Франции. И только бесплодность его усилий слегка облегчает чувство неприязни к нему и даже порой вызывает некоторую симпатию. Они сидят друг напротив друга в частных покоях посланника, расположившись на стульях с высокими резными спинками, сработанных из привезенного из Испании дерева. Монтегю они кажутся неудобными, а если вспомнить изысканную и комфортную мебель французского посольства, даже очень. Особняк де Круасси в Лондоне с великолепными комнатами и богато украшенными галереями — это маленький Лувр, он подавляет своим величием, и всякий здесь чувствует себя маленьким и ничтожным. У посланника целая армия лакеев и слуг, поваров, горничных и кучеров, но комнаты кажутся пустыми — обитатели стараются лишний раз не мозолить посетителям глаза. Для перевозки из Франции коллекции картин, гобеленов, ковров и мебели де Круасси понадобилось целых два корабля.

— Неужели вы думаете, что мы попадемся на удочку и поверим в нелепую историю о пропавшем курьере и утерянном золоте? — продолжает посланник. — Это уже смахивает на наглое вымогательство.

Он опускает глаза и разглядывает кончик собственного длинного носа — отвратительная манера, которая, по мнению Монтегю, свойственна исключительно французам. Будучи братом Жан-Батиста Кольбера, министра финансов Людовика XIV, Кольбер де Круасси так богат и могуществен, как только может быть позволено простому смертному, если он не король. Он привык к тому, чтобы у него все было самого лучшего качества, от подошв его туфель, сработанных из прекраснейшей импортированной из Италии кожи его личным сапожником, также импортированным из Италии, до венецианских кружев вокруг шеи. Все, что он носит, все, что ест и пьет, чем дышат его легкие (парфюмер и табачник также состоят у него в штате), буквально все привезено откуда-то из мест столь же далеких, сколь и прекрасных. Он принадлежит к той породе людей, которые всегда жалуются, что приходится тратить много денег на такие вещи, которых остальные не могут себе позволить, например, на то, что он должен ежедневно принимать у себя за столом по шестьдесят пять человек, или на то, что с него запрашивают очень высокую цену за покрытие позолотой его экипажа. Вот это особенно раздражает Монтегю, хотя, если бы он сам мог себе такое позволить, это его раздражало бы гораздо меньше. Он бы очень не прочь взять на себя не слишком приятную работу по выкачиванию денег из этого скряги французишки; ведь когда из одних рук передаешь деньги в другие, часть их всегда прилипает и к твоим пальцам. Нужно только убедить де Круасси в том, что его величеству королю Англии действительно позарез нужны денежки и что он, Монтегю, и есть тот человек, которому поручили задачу переправки их на Франции.

— От имени его величества я выражаю сожаление в том, что король Людовик все понял превратно.

Монтегю больше не посланник, но язык дипломатии он не забыл.

— Не следует забывать, что отношения между нашими странами всегда были таковы, что трудно даже представить малейшую рознь между ними. Роджер Осборн действительно пропал, а вместе с ним и все золото, которое он вез. Нам неизвестно, скрылся ли он с этими деньгами, или с ним произошло несчастье. Могу только уверить нас в том, в чем милорд Арлингтон уверил его величество: делается все, чтобы раскрыть тайну этого прискорбного происшествия. Тем временем, однако…

— Вашему королю нужны деньги.

— Как всегда.

Кольбер откидывается назад и лениво берет свой бокал; он как будто не совсем уверен, хочет ли он пить, словно это и не бургундское пятнадцатилетней выдержки с божественным ароматом, вино, которое тает на языке, как мед.

— А почему бы ему снова не созвать парламент и попросить денег у депутатов?

— Потому что он опасается, как бы они не потребовали взамен признать ошибочной и отозвать Декларацию о религиозной терпимости.

Посланник покачивает бокал, и его содержимое ходит по кругу, образуя воронку, а он всматривается в розовую жидкость, словно хочет увидеть сквозь нее будущее.

— В этой безбожной стране, похоже, обожают преследовать людей, исповедующих истинную веру.

— Его величество сделал все от него зависящее, чтобы гарантировать свободу вероисповедания.

— Этого недостаточно. Мой король требует больших доказательств добросовестности его величества.

— Чего же вы еще от него хотите? Он принял Декларацию, он объявил войну Голландии…

Скептический взгляд де Круасси заставляет его замолчать.

— Вы прекрасно знаете, что он не выполнил всех своих обещаний.

Даже здесь, вдалеке от двора, посланник не осмеливается открыто называть соглашение, которое он имеет в виду, но он не примет никаких уверток.

— Его величество считает, что еще не настало время, — говорит Монтегю, — Английских католиков пока очень мало.

— Так всегда и будет, если он сам не предпримет энергичные шаги, чтобы изменить эту ситуацию.

— И он это сделает.

Монтегю не упускает удобной возможности перевести разговор в необходимое русло.

— Ему просто нужна поддержка. Лучший способ повлиять на его величество, — делает он свой ход, — суметь повлиять на тех, кто находится рядом с ним.

— Уже целых шесть лет, как я об этом только и слышу, и что? Страдает только мой кошелек и моя добрая воля!

Сделав обиженное лицо, посланник ерзает на стуле. Слава богу, наконец-то наружная невозмутимость де Круасси дает трещину. Еще бы, тут замешаны женщины, и это нисколько не удивляет Монтегю.

— Я потратил тысячи, нет, десятки тысяч на подкуп королевских любовниц, и что я получил взамен? Шиш с маслом! — раздраженно говорит посланник, — Меня уже тошнит от этой бабьей дипломатии. Две недели назад я подарил графине Каслмейн браслет с драгоценными каменьями, а она взамен только рассмеялась мне в лицо.

— Графиня больше не имеет доступа к королевскому… уху.

— Как можно довести до конца важное дело, — продолжает де Круасси, — когда ваш король столь непостоянен? У нас во Франции у короля Людовика только одна Maîtresse-en-titre, и от нее зависит все. Подумайте, как это упрощает дело: хочешь, чтобы король предпринял шаг государственной важности, отправляйся либо к его брату, либо к любовнице — вот ясная и разумная система управления государством. Вот ваша мадемуазель де Керуаль теперь заболела, и его величество обязательно станет искать ей замену. А зная Карла Стюарта, можно не сомневаться, что это может быть кто угодно: актриска какая-нибудь или белошвейка, а то, не дай бог, служанка, которая приносит ему в постель шоколад. Ну почему нам всякий раз надо иметь дело с женщинами столь низкого происхождения?

— Как раз по этой причине столь важно продолжать поддерживать статус мадемуазель де Керуаль как главной возлюбленной его величества, — говорит Монтегю. — Она знатная дама, и король продолжает уделять ей огромное внимание. Все убеждены в том, что сейчас он влюблен в нее более чем когда-либо прежде.

— Но ей следует помнить, кто ее истинные друзья! Она совсем не прислушивается к пожеланиям короля Людовика. Погодите, мадемуазель еще жестоко пожалеет о том, что пренебрегала указаниями собственного короля, если Карл потеряет к ней расположение. У нее тогда совсем не останется друзей.

— Согласен, мадемуазель оказалась не столь покладиста, как мы рассчитывали вначале. У нее есть большой друг в лице мадам Северен, которая наточила свои зубки еще при дворе французского короля и теперь при каждом удобном случае здесь их показывает. И пока она находится рядом с мадемуазель, бедной девочкой не так-то легко управлять. Но я случайно узнал, о чем страстно мечтает мадемуазель, и только король Франции может дать ей это.

— И что же это такое?

— Сущий пустяк, скамеечка, на которой она могла бы сидеть в присутствии французской королевы.

Посланник иронически фыркает.

— Для этого надо быть не просто дворянкой, а по крайней мере графиней.

— Совершенно верно.

Де Круасси качает головой.

— Спаси нас, Господи. Представляю, что скажет на это король. Вы знаете, как он пылко относится к проблеме сохранения чистоты французской аристократии.

— Разумеется, но истинная вера стоит больше, чем какой-то титул. И посудите сами: получив титул, она получит при дворе больше веса, больше влияния. У его величества будет больше причин прислушиваться, когда она станет шептать ему на ухо то, что желает донести до его уха ваш король. Мадемуазель все еще считает себя служанкой принцессы Генриетты Анны и верит, что продолжает дело принцессы, направленное на сближение Англии и Франции.

Сам Монтегю не вполне уверен, что это правда; мадемуазель де Керуаль не испытывает особой склонности заниматься тем, что не приносит лично ей никакой выгоды. Но его слова звучат довольно убедительно, а Монтегю прекрасно понимает, что французский посланник не станет санкционировать перевод золота, пока не будет возможности доложить своему королю, что дело двигается вперед.

Де Круасси вздыхает. Это уже почти готовность к сдаче: упорная осада Монтегю увенчалась полным успехом, и остается только обсудить вопрос о том, сколько и когда.

— Так значит, новым курьером будете вы?

Монтегю кивает.

— Я пользуюсь доверием как лорда Арлингтона, так и короля.

— А Клиффорд?

— Сэр Томас? Переубедить его будет не трудно.

Посланник ставит бокал на место и кисло смотрит на Монтегю.

— И сколько на этот раз потребуется его величеству… и остальным? — спрашивает он, хмуря брови.

Монтегю подносит к губам свой бокал, делает маленький глоток и секунду молчит, наслаждаясь моментом своего полного торжества. По жилам его бежит приятное тепло, в душу нисходит спокойная ясность. Сколько? А действительно, сколько? По мере того как он держит паузу, разглядывая лицо де Круасси, цифра растет, и растет, и растет…