Моя жена — тихоня. И это совсем неплохо: тихони сами не сплетничают и другим повода не дают.

И все-таки лучше она была бы поговорливее.

Она молчала, когда мы венчались, только отвечала священнику. Не говорила ни про будущее дитя, ни про Никола. Ни разу меня не поблагодарила. Как-то я обмолвился, что спас ее и очень тому рад. «Я сама себя спасла», — ответила она и повернулась ко мне спиной.

Пока ковры ткутся, мы не переберемся к моим — это невозможно. Ей надлежит шить по ночам, а не лежать со мной. И хотя она моя венчаная жена, мы еще ни разу не делили ложе и не делали вещей, которым меня обучила шлюха. Алиенора ходила на сносях, и ей не хотелось. «Все в свое время», — думал я.

Когда Жорж с Кристиной отправились к Жаку Буйволу, мне посоветовали спрятаться у соседей. Я отказался — не бегать же от него до скончания дней. Не знаю, как Жак тогда принял новость, что Алиенора будет моей женой, но несколько дней спустя мы случайно столкнулись с ним на рынке. Он приметил меня у лотка, когда я покупал грецкие орехи, и разорался на всю площадь. Мне бы, пока не поздно, сделать ноги, а я стоял как столб и глядел, как он надвигается, точно бык. Надо бы испугаться, но мне почему-то подумалось о кривоватой улыбке Алиеноры. Она редко мне улыбается и уж точно не улыбалась бы этому вонючему хаму. Несмотря ни на что, я доволен, что спас ее.

Он ударил с такой силой, что у меня потемнело в глазах. Я очнулся уже на снегу, первом, выпавшем в эту зиму, вокруг валялись орехи, а надо мной маячило лицо Жака Буйвола. Я взглянул на стрельчатые окна ля Шапель, вырисовывающиеся у него за спиной, и подумал: «Убьет он меня или нет?» Но по существу, он был примитивным созданием с примитивными потребностями. Видимо рассудив, что счеты уже сведены, он наклонился и буркнул:

— Ладно, забирай ее себе. Все равно в слепой мало проку. Я лучше женюсь на двоюродной сестре, от нее больше пользы.

Не было никакой охоты с ним препираться. Да и возможности тоже — от вони я опять провалился в черную яму. Когда сознание вернулось, его уже и след простыл, и какие-то люди отнесли меня на Верхнюю улицу в дом к Жоржу. Алиенора сама промыла мне ссадины, положив мою голову к себе на колени так, что она уперлась в огромный живот. Она отмолчалась, когда я спросил, что стряслось. Только на вопрос, что за растение стоит в воде, проронила: «Вербена». Одно слово, но оно прозвучало как музыка.

После стычки на рынке Жак Буйвол оставил меня в покое, но стал требовать у Жоржа деньги, грозя оставить нас без последней партии синей шерсти. Жорж расплатился этими деньгами за кровать, предназначенную Алиеноре в приданое. Я выручил Жоржа. Это был мой первый хороший поступок в качестве зятя. Дело в том, что моя двоюродная сестра собралась выходить замуж и я уговорил ее родителей перекупить у Жоржа кровать из каштана. Нам с Алиенорой кровать не к спеху.

Эта моя услуга сделала наши отношения с Жоржем чуть менее натянутыми, хотя время от времени я ловил на себе его изучающий взгляд. При этом у Жоржа был такой вид, будто у него в голове не укладывалось, как я ухитрился тайком соблазнить Алиенору и, главное, зачем я так поступил. Раньше он мне доверял, а сейчас не знал, что и думать. Я был его полноправным зятем, но, вместо того чтобы принять в семью, он стал меня сторониться и тяготился моим присутствием.

Жорж-младший частенько подтрунивал надо мной и держался куда менее дружелюбно, чем прежде, хотя мы с ним теперь были братьями. Тома и Люк не упускали случая меня подразнить. Но что с них возьмешь? Главное, они не трогали Алиенору. Никто не докучал ей расспросами.

Только Кристина поддерживала меня и была ко мне очень добра. Она признала меня родственником, и другим приходилось — хочешь не хочешь — с этим считаться. Такое впечатление, что ни одна душа так и не догадалась, что произошло на самом деле, а ведь ключ к разгадке лежал у всех на виду. Ткачи все такие. Быть может, они просто не умеют смотреть на свою работу глазами обычных людей. Они решили, что единорог — это я, а про Никола никто и не вспомнил. Тем проще.

Но если честно, обстоятельства тогда мало располагали к размышлениям. Наступили короткие темные дни. Порой мне казалось, что только отзвонили утренние колокола на ля Шапель и, глядишь, уже звонят вечерние — ну как тут поспеешь? Вдобавок, как назло, ударили морозы. Зимой в ткацких мастерских особенно холодно, потому что окна и двери в них всегда нараспашку, чтобы было больше света, а очагов нет. Искры могут погубить всю работу. Многие мастерские закрываются на время стужи, но Жорж не мог себе этого позволить. Рождественский пост еще даже не начался, а морозы установились, как на Крещение.

Мадлен наполняла бадьи горячим углем и ставила их ткачам под ноги, но проку от этого было чуть. Ткачи не могли даже как следует закутаться: одежда сковывала движения. Они натягивали перчатки без пальцев, связанные Кристиной из остатков шерсти, но руки их все равно немели от холода.

Жорж сильно сдал. Сказались месяцы постоянных тревог. Под глазами у него набухли мешки, белки были покрыты красными прожилками. Он в одночасье поседел, сгорбился и почти все время угрюмо молчал. Кристина запрещала работать по воскресеньям, но он чувствовал себя до того измотанным, что засыпал посреди мессы. Его не будили, даже когда полагалось подняться или встать на колени. Священник ничего не говорил. Он знал о сложном положении в мастерской.

Я приходил к Жоржу почти каждый день, стараясь чем-нибудь помочь. Никакой рисовальной работы надо мной не висело, и вообще зимой для lissiers наступает мертвый сезон, когда к нам не добраться ни из Парижа, ни из других краев. Но главное, мне хотелось находиться рядом с женой. Алиенора хлопотала по хозяйству или зашивала зазоры, если у станка отыскивалось свободное местечко. Но большую часть дня мы с ней вели себя как коты, которые рыщут по кустам, не зная, чем себя занять. Тяжело было смотреть, как ткачи выбиваются из сил, и сидеть при этом сложа руки. Я завидовал упорству Кристины, хотя, честно говоря, был потрясен, когда в первый раз увидел, что она ткет ковры, которым предстоит пройти через гильдию. Естественно, я никому ничего не скажу. Теперь я член семьи, а семейные секреты не выдают.

Миновали Святки. В сочельник мы немного посидели за скромно убранным столом — не было денег на мясо, пироги и вино. Жозеф с Тома отдыхали в День святого Стефана. В День святых великомучеников Кристина ходила на мессу, и по ее настоянию мы вместе посещали Саблон в День Богоявления, но потом не праздновали, а опять работали. Даже Жозеф с Тома не отправились на гулянку — «Осязание» было почти готово, и им хотелось поскорее разделаться с работой.

Они обогнали остальных — хоть ткачество и не игра, где важно выйти победителем, — из-за промашки со «Зрением». Однажды Жорж бросил взгляд на ковер и поморщился. Ему не понравилось, как Кристина выткала листья на дубе.

— Тут ошибка. Гляди, как идет ветка: здесь она заканчивается, а здесь опять продолжается, значит, тут должны быть не листья, а кусочек ствола.

Кристина всматривалась в узор. Все притихли. Жорж-младший тоже подошел поглядеть.

— А так не сойдет? Совсем не заметно.

Жорж смерил его неодобрительным взглядом, а потом сказал:

— Освободи место, Кристина.

Кристина отошла в уголок, где трудилась Алиенора, и разрыдалась, глядя, как Жорж распускает ее работу. Впервые я видел, как она плачет.

— День добрый!

Мы разом повернулись. В окно просунулась чья-то голова. Это был Рожье Ле Брюн, ткач. Он совершал обход по поручению гильдии. Случалось, Жорж тоже заявлялся в чужую мастерскую в самый неожиданный момент — таким образом гильдия призывала ткачей строго соблюдать правила и не жульничать, и благодаря этим мерам качество брюссельских ковров поддерживалось на высоком уровне.

Кто его знает, сколько времени Рожье Ле Брюн проторчал под окном? Если он видел Кристину за станком, то нас ожидают большие неприятности. И уж точно ему интересно понять, что вызвало ее слезы. Но пока мы предавались этим думам, Кристина отерла глаза рукавом и вместе с мужем поспешила навстречу lissier.

— Я вас не отпущу без пива. Есть еще пироги с пряностями, остались от Богоявления. Мадлен! — позвала она, устремляясь на кухню.

Рожье Ле Брюн слабо сопротивлялся. Должно быть, знал, как тяжело сейчас мастерской. Пироги были подарком сердобольных соседей.

— Мадлен нет дома, — шепнул я Алиеноре.

Она сунула мне моток пряжи и под взглядом Рожье Ле Брюна медленно пересекла комнату, неся впереди здоровенный живот. Когда она исчезла за дверью, Рожье воззрился на меня с недоумением, точно удивлялся, как скромный парень вроде меня отчебучил такую штуку. Мое лицо запылало от стыда.

— Распускаем, значит? Подмастерье напортачил? Ну, это обычная история, — хмыкнул Рожье.

Он легонько постучал Люка по голове. К счастью, Люк безропотно проглотил упрек. Он замечательный парень и прекрасно понимает, когда следует промолчать. Рожье Ле Брюн сощурил глаза и повернулся к Жоржу:

— Весьма соболезную. Переделывать работу — скверное занятие. Но для таких ковров, как эти, существен каждый стежок. А держать ткачей-неумех вообще не дело. Гильдия не пропустит халтуру.

В комнате повисла тишина.

— Люк редко ошибается, — пробормотал Жорж.

— Никто и не спорит. Более того, не сомневаюсь, что он у тебя отлично обучен. Но ведь его нерадивость приводит к задержке, тогда как вам наверняка дорога каждая минута. Когда вы должны закончить?

— К Сретению.

— К Сретению? И как же вы намерены поспеть?

Но прежде чем Жорж успел ответить, появилась Кристина с кружками пива.

— Не беспокойся за нас, Рожье, — вмешалась она. — Управимся как-нибудь. Второй ковер почти готов, ткачи освободятся, и все как подналягут.

— Если только за отдельную плату, — хихикнул Тома.

Рожье Ле Брюн слушал только краем уха. В уме он оценивал, сколько работы еще не сделано, и пытался сопоставить это количество с количеством ткачей. Интересно, додумался ли он сосчитать Кристину? Он занимался подсчетами, а мы наблюдали. Ткачи ерзали на скамейке, которая поскрипывала при каждом движении. Я мялся с ноги на ногу. Несмотря на холод, лоб Жоржа покрылся испариной.

Кристина сложила на груди руки.

— Мы управимся, — повторила она, — а когда Жорж придет к вам от имени гильдии, думаю, он увидит, что вы тоже управляетесь. — Она хитро улыбнулась.

В тишине Рожье Ле Брюн переваривал напоминание, что члены гильдии обязаны помогать друг другу. Он взглянул на Кристину, и я заметил, как заходил у него кадык.

Тут появилась Алиенора, она приблизилась к нему легким шагом и встала сбоку.

— Пожалуйста, господин, угощайтесь, — произнесла она, протягивая блюдо с бисквитами.

Не выдержав, Рожье Ле Брюн рассмеялся.

— Жорж, — произнес он, надкусывая бисквит, — может, у тебя не все ладится в мастерской, но с твоими женщинами сам черт не страшен!

Когда он удалился, Жорж с Кристиной переглянулись.

— Жорж, нам, верно, покровительствует сам святой Морис, — провозгласила Кристина, тряхнув головой. — Если бы не этот дуб, Рожье застал бы меня врасплох. И тогда вряд ли мы отделались бы легким испугом.

Впервые за много недель Жорж улыбнулся. Точно после долгой зимы на пруду треснул лед, разогнав злые чары. Мальчики засмеялись и принялись передразнивать Рожье, Кристина отправилась принести еще пива, а я подошел к Алиеноре и поцеловал ее в лоб. Она улыбнулась, хоть и не подняла головы.

За две недели до Сретения «Осязание» было закончено. Вырезали его наспех, скомкав длительный церемониал, что вряд ли понравилось Жоржу-младшему, Жозефу и Тома. Наконец ковер расстелили на полу лицом вверх. Жорж кивнул и произнес несколько похвальных фраз, но думал он только о том, как бы поскорей продолжить ткать. Кристина подметила разочарование ткачей и, подпихнув Жоржа локтем, заставила его выскрести последнюю мелочь, чтобы Жозеф и Тома могли обмыть свою работу в таверне.

Затем Жорж-младший занял место у станка, где ткалось «Зрение», присоединившись к отцу и Люку, а Кристина, пересев в угол, взялась подрубать «Осязание». Они с Алиенорой аккуратно заправили нити, торчавшие из основы, и стали приторачивать коричневую кайму. Я сидел возле Алиеноры и наблюдал, как женщины шьют, и внезапно у меня вырвалось:

— Покажи, как ты это делаешь.

Кристина хмыкнула, а Алиенора нахмурилась:

— Зачем? Ты ведь художник, а не женщина.

— Хочу помочь.

«Ты моя жена, — так и подмывало меня сказать, — и мне хочется быть рядом».

— Неужто нет более подходящего занятия?

И тут меня осенило.

— Давай ты меня обучишь, мы освободим Кристину от подрубки — и пусть работает с остальными.

Кристина вопрошающе взглянула на Жоржа. Слегка помешкав, он кивнул.

— Хорошо, — сказала она, втыкая иглу в шерсть и приподнимаясь. — Алиенора тебе все объяснит.

— Мама, — протянула Алиенора с неприкрытой досадой.

Кристина повернулась к ней:

— Он твой муж, девочка. Давно пора свыкнуться с этой мыслью и радоваться своему везению. Вспомни, какой вариант тебя ожидал.

Алиенора кивнула. Кристина улыбнулась мне ласковой улыбкой, и я поблагодарил ее глазами.

Для начала Алиенора дала мне потренироваться на кусочке материи. Работа казалась немудреной, однако стежки у меня ложились вкривь и вкось, и я без конца колол себе пальцы.

— Мама, мы так в жизни не закончим, если я только и буду, что распускать шитье Филиппа и показывать все заново. И своей кровью он нам всю шерсть перепачкает, — рассмеялась Алиенора.

— Наберись терпения, дочка, — сказала Кристина, не поднимая глаз. — Он тебя еще удивит.

Так я промучился целый день, прежде чем стежки у меня выровнялись и Алиенора доверила мне делать кайму, хоть я управлялся с иголкой куда менее проворно, чем она. Поначалу мы все больше молчали, но долгие часы совместной работы подтопили ледок. Мало-помалу мы разговорились — о зимней стуже, о кайме, о маринованных грецких орехах, которые подавали на обед. Обо всяких пустяках.

Только ближе к концу я набрался мужества и задал более важный вопрос. Я окинул взором непомерный живот, покоящийся у нее на коленях, о который можно было облокачиваться как о стол.

— Как назовем ребенка? — спросил я тихо, чтобы другие не слышали.

Алиенора перестала шить, игла застыла в воздухе. Глаза у нее мертвые, попробуй догадайся, что творится в этой голове. Надо улавливать интонации. Я ждал довольно долго. Когда она наконец ответила, голос ее звучал совсем не так печально, как я ожидал.

— Этьен, в честь твоего отца. Или Этьенетта, если будет девочка.

— Спасибо, Алиенора! — улыбнулся я.

Жена только пожала плечами. Но за шитье опять не взялась. Воткнула иголку в шов и повернулась ко мне:

— Можно пощупать твое лицо, чтобы знать, какой у меня муж?

Я нагнулся и приложил ее пальцы к своим щекам. Очень медленно они тронулись по лицу, пощипывая и поглаживая кожу.

— У тебя острый подбородок, совсем как у моей кошки! — воскликнула она.

Она любит свою кошку, часами держит ее на коленях и гладит.

— Точно, — сказал я, — как у твоей кошки.

За неделю до Сретения Жорж окончил хвост льва. За три дня до Сретения дошли до верхнего края сначала Кристина, а затем и Люк. Жорж все еще трудился над клеймом — кроликом, подпирающим мордочку лапой, когда Жорж-младший покончил с собачьим хвостом. Алиенора подсела к отцу и брату, собираясь, как всегда, заняться зазорами, хотя из-за живота с трудом дотягивалась до ковра. Внезапно она схватилась за живот, лицо у нее потемнело. Потом опять вернулась к работе. Несколько минут спустя все повторилось снова, и я догадался, что начались роды.

Она не хотела, чтобы я без ее ведома заводил разговор на эту тему, потому я отвел Кристину в сторону и молча показал ей на дочь.

— Что-то она рановато, по нашим подсчетам, — сказала Кристина.

— Может, ей стоит прилечь?

Кристина помотала головой:

— Успеет еще належаться. Иногда роды длятся сутками. Пусть работает, пока работается, — это отвлекает от боли.

В тот день Алиенора шила много часов. За окном сгустились сумерки, ткачи отправились на боковую, дом затих, а она все шила и шила. Я не спал — с открытыми глазами лежал на топчане и слушал, как она елозит на скамейке. Лишь ближе к рассвету она простонала:

— Филипп, позови маму.

Ее уложили в доме, а Жорж отправился досыпать в мастерскую. Утром Кристина послала Люка за повитухой. Тот вскоре прибежал назад с воплем:

— В городе солдаты Жана Ле Виста! Они были в гильдии на Большой площади и спрашивали про Жоржа.

Жорж и Жорж-младший оторвались от ковра.

— До Сретения еще два дня, — сказал Жорж. Он оглядел руки. — Положим, сегодня мы закончим, но ведь надо еще кайму приделать, а женщинам сейчас не до того.

Он посмотрел в сторону дверей, из-за которых доносились громкие стоны, перерастающие в крик.

— Давайте я помогу, — произнес я тихо, радуясь оказаться хоть чем-то полезным.

Жорж окинул меня взглядом:

— Договорились.

Впервые с тех пор, как сыграли свадьбу, я почувствовал себя важным членом мастерской.

— Не бери в голову, — успокоил Жорж Люка, мявшегося на пороге. — Солдаты подождут. Слушай, сбегай-ка к Жозефу и Тома, пусть зайдут днем — будем отрезать ковер. Женщин нет смысла ждать.

Опять послышались стоны. Жорж и Жорж-младший мигом уткнулись в работу, а Люк унесся на улицу.

Под ее крики мы снимали «Зрение» со станка. Обычно это событие протекает радостно, но крики Алиеноры точно подгоняли нас, заставляли щелкать ножницами как можно быстрее. Только когда ковер был растянут на полу и мы впервые увидели его целиком, я отвлекся от криков.

Жорж бросил взгляд на свой труд и расхохотался. Как будто он сдерживался долгие месяцы и вот наконец задышал полной грудью. Жорж-младший, Люк и Тома похлопывали друг дружку по спине, а Жорж тем временем все смеялся и смеялся, а затем к нему присоединился Жозеф. Они хохотали так громко, что едва не валились с ног, прямо до слез. Это было странно, но невольно я тоже засмеялся. Так или иначе, мы проделали долгий путь.

Алиенора опять закричала, и смех мигом стих. Жорж отер глаза и сказал:

— Мы будем в «Старом псе». Дай знать, если появится дитя — или солдаты, кто раньше.

И после без малого двух лет непрестанного труда lissier, поседевший и сгорбившийся, вышел из мастерской, даже не обернувшись назад. По-моему, его и не тянуло обернуться.

Когда они удалились, я долго рассматривал «Зрение». Дама сидела, а единорог лежал у нее на коленях. Казалось, они любят друг друга. Может, оно и так. Но с равным успехом единорог мог любоваться собственным отражением в зеркале, а совсем даже не дамой. Ее глаза под тяжелыми веками выглядели безжизненными. Губы изогнулись в скорбной улыбке. Вполне может статься, она его даже не видела.

Вот что мне подумалось.

Было лестно, что Жорж доверил мне кайму. Я достал коричневую шерсть, иголку и нитку и принялся аккуратно подрубать кромку, вспоминая, как это делали Алиенора и Кристина. Я устроился под окном, сделал стежок, затем другой. Шил я очень медленно, как будто перебирал волосики спящего ребенка. От стонов Алиеноры во мне что-то переворачивалось, но я скрипел зубами и унимал дрожь в руках.

Я пришил кайму с одной стороны, когда стоны внезапно прекратились. Я отложил шпалеру — просто сидел и ждал. Наверное, следовало бы помолиться, но я был до того перепуган, что даже этого не мог.

Наконец в дверях появилась Кристина, она осторожно держала какой-то предмет, запеленатый в мягкую ткань. Она улыбалась.

— Алиенора? — еле промямлил я.

При виде моего испуганного лица Кристина рассмеялась:

— Не горюй, твоя жена в полном порядке. Все женщины голосят, это совершенно естественно. Но почему ты не спрашиваешь, кто у тебя? В нашем полку ткачей прибавление.

И она показала младенца. У него было сморщенное красное лицо, на голове ни волосинки.

Я откашлялся и протянул руки к Этьену.

— Вы забываете, кто его отец, — сказал я. — Он будет художником.