Глава 10
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Поставив рядом с собой сумки, дорожную и спортивную, я долго стояла на крыльце, прежде чем решилась позвонить. Дверь была из дешевой фанеры, со смотровой щелью на уровне глаз. Я огляделась — вокруг громоздились дома, скорее домики, небольшие, недавно отстроенные, с лужайками, покрытыми травой, но без деревьев, за исключением нескольких стволов бересклета, упорно тянущихся вверх. Все это было совсем не похоже на новые американские предместья.
Я еще раз повторила про себя вводный текст и нажала на кнопку звонка. Пока я ждала, в животе у меня снова заурчало, а руки покрылись потом. Я сделала глотательное движение и вытерла ладони о брюки. Изнутри послышались шаги; дверь распахнулась, и на пороге возникла маленькая девочка со светлыми волосами. Из-за спины у нее выскочила полосатая кошка, на крыльце она остановилась и принялась обнюхивать спортивную сумку. Она внедрялась в нее все глубже и глубже, так что мне пришлось слегка оттолкнуть ее.
На девочке были ярко-желтые шорты и футболка с пятном от пролитого сока. Она повисла на дверной ручке и, балансируя на одной ноге, смотрела на меня.
— Bonjour, Сильвия. Помнишь меня?
Девочка по-прежнему не сводила с меня глаз.
— А почему у тебя голова такая красная?
Я ощупала лоб.
— Ударилась.
— Надо перевязать.
— А бинт у тебя есть?
Она кивнула.
— Кто там, Сильвия? — донесся из глубины дома голос.
— Это тетя с Библией. Она голову поранила.
— Скажи ей, пусть уходит. Она же знает, что ничего я у нее не куплю!
— Нет, нет, — крикнула Сильвия. — Это другая тетя с Библией.
В коридоре послышался цокот каблуков, и из-за спины Сильвии вышла Матильда. На ней были короткие розовые шорты и светлая соломенная шляпа, в руках наполовину очищенный грейпфрут.
— Mon Dieu! — воскликнула она. — Ella, quelle surprise! — Она отдала грейпфрут Сильвии и заключила меня в объятия, расцеловав в обе щеки. — Надо же было предупредить! Ну заходите, заходите.
Я не пошевелилась. Плечи у меня задрожали, я опустила голову и зарыдала.
Не говоря ни слова и не выпуская меня, Матильда подхватила дорожную сумку, Сильвия потянулась за другой. Я уже готова была крикнуть «Оставь!», но передумала и, дав ей взять сумку, протянула девочке свободную руку. Так, вдвоем, они и повели меня в дом.
О самолете я и думать не хотела. Во-первых, не хотела оказаться в запертой клетке, а еще больше — слишком быстро возвращаться домой. Мне требовалось время, чтобы освоиться.
Якоб проводил меня поездом до Женевы и посадил в автобус, направляющийся в аэропорт, но уже через три квартала от железнодорожного вокзала я попросила водителя остановиться и выпустить меня. Я зашла в ближайшее кафе и с полчаса сидела там за чашкой кофе, давая Якобу время уехать обратно в Мутье, после чего вернулась на вокзал и купила билет до Тулузы.
Расставание с Якобом далось нелегко — не потому, что мне хотелось бы остаться, просто ему было слишком ясно, что я тороплюсь вернуться.
— Жаль, Элла, что твоя поездка сюда оказалась такой грустной, — тихо заговорил он при прощании. — Ты-то хотела как лучше, а получилось все наоборот.
Он посмотрел на мой исцарапанный лоб, перевел взгляд на спортивную сумку. Он отговаривал меня брать ее с собой, но я настояла, хотя и подозревала смутно, что в аэропорту могут возникнуть проблемы — у них ведь специально натренированные собаки. Еще один аргумент в пользу железной дороги.
Сумку мне принес Люсьен накануне утром, когда наконец кончилось действие наркотиков, которыми накачал меня врач, и я проснулась. Он вошел ко мне в спальню небритый, перепачканный с головы до ног, безумно усталый и поставил сумку у стены.
— Это для вас, Элла. Сейчас лучше не смотрите. Вы ведь и так знаете, что там.
Я тупо посмотрела на сумку.
— Вы ведь не в одиночку этим занимались?
— У меня есть друг, он кое-чем мне обязан. Не беспокойтесь, он будет держать язык за зубами. Тайны хранить умеет. — Люсьен помолчал. — Мы нашли трос попрочнее. Правда, перекладина все равно едва не сломалась. Да что там перекладина — весь дом готов был обвалиться.
— Жаль, что не обвалился… Люсьен, — откашлявшись, окликнула его я, когда он уже шел к двери. — Спасибо. Спасибо за помощь. За все.
— Счастливо, Элла, — кивнул он. — Пусть все у вас будет хорошо.
— Постараюсь.
Мать и дочь поставили сумки в коридоре и прошли со мной в дворик позади дома — небольшую поляну, отделенную с обеих сторон забором от соседей. Посреди нее стояла пластмассовая ванна, повсюду были разбросаны игрушки. Они усадили меня в пластмассовое кресло-качалку, Матильда отправилась в дом за выпивкой, а Сильвия встала рядом и принялась внимательно меня разглядывать. Потом она наклонилась и осторожно провела ладонью по моему лбу. Прикосновение было приятно, да и солнце пригревало на славу.
— А это что? — спросила Сильвия.
Я открыла глаза. Она указывала на пятно на сгибе руки. Оно покраснело и вздулось.
— Да с кожей прямо беда. Это называется псориаз.
— Соо-раа-сииз, — повторила Сильвия, выговаривая слово так, будто это название какого-нибудь доисторического животного, что-то вроде динозавра. — Тут тоже бинт нужен, n'est-ce pas?
Я улыбнулась.
— Итак, — начала Матильда, протягивая мне стакан апельсинового сока, усаживаясь рядом и отсылая Сильвию переодеться в купальный костюм, — где это вы умудрились так ободраться?
Я молча вздохнула. Перспектива подробных объяснений не радовала.
— В Швейцарию ездила, — начала я, — семью навестить. И показать им Библию.
— В Швейцарию… — задумчиво повторила Матильда и наморщила лоб.
— Еще мне хотелось там кое-что отыскать, — продолжала я, — вот…
Из дома донесся страшный крик. Матильда вскочила на ноги.
— Ну вот и до костей дело дошло, — сказала я.
Самое трудное было расстаться с Сюзанной. Она зашла ко мне вскоре после Люсьена и, присев на кровать и даже не поворачивая головы, кивнула в сторону сумки.
— Люсьен говорил мне, — сказала она. — И показывал содержимое.
— Люсьен хороший человек.
— Да. — Она посмотрела в окно. — Как, думаешь, это могло там оказаться?
— Понятия не имею. Может… — Я покачала головой и не договорила; сама мысль об этом приводила меня в ужас, а я ведь изо всех сил старалась заставить их поверить, что чувствую себя нормально и могу ехать уже завтра.
Сюзанна положила мне ладонь на руку.
— Зря я об этом заговорила.
— Не важно. — Я переменила тему. — Хочу сказать тебе кое-что, позволь мне быть откровенной.
— Разумеется.
— Тебе надо избавиться от Яна.
Судя по выражению лица, Сюзанна была скорее согласна, нежели удивлена; во всяком случае, она расхохоталась, а я вслед за ней.
На дворе вновь появилась Матильда, ведя за руку плачущую Сильвию.
— Извинись перед Эллой за то, что рылась в ее вещах.
— Простите, — прошептала девочка, подозрительно глядя на меня сквозь слезы. — Мама, можно поиграть в ванне?
— Можно.
Сильвия вприпрыжку бросилась прочь, словно хотела поскорее убежать от меня.
— Извините, — сказала Матильда, — она у меня такая любопытная.
— Не важно. Жаль только, что перепугалась.
— Так вот их… вот это вы и нашли? Что искали?
— По-моему, девочку звали Мари Турнье.
— Mon Dieu. Так она… из вашей семьи?
— Ну да. — И я пустилась в объяснения. Ферма. Старый камин и печь. Мари. Изабель. Голубой цвет. Сон. Грохот каменной плиты, ложащейся на свое место. И цвет моих волос.
Матильда слушала не перебивая, лишь разглядывая свои ярко накрашенные ногти и подергивая завитки волос.
— Ну и дела, — вымолвила она, когда я замолчала. — Сюжет для повести. — Она запнулась, заговорила было вновь и снова умолкла.
Я вопросительно посмотрела на нее.
— А сюда-то вы зачем приехали? — спросила Maтильда. — То есть я рада, конечно, но почему вы прямо домой не отправились? Разве когда так не по себе, не домой, к мужу, прежде всего тянет?
Я вздохнула. Если еще и об этом распространяться, целого дня не хватит. Но ее вопрос напомнил мне кое о чем. Я огляделась.
— А куда?.. А вы?.. Словом, где отец Сильвии? — неловко выговорила я в конце концов.
Матильда рассмеялась и небрежно махнула рукой:
— Да кто его знает? Я с ним уж года два как не виделась. Дети его всегда мало занимали. Он и Сильвию, чтобы я рожала, не хотел, так что… — Она пожала плечами. — Ну да ладно, Бог с ним. Однако же вы не ответили на мой вопрос.
Пришлось рассказать ей все, что касалось Рика и Жана Поля. Заняло это меньше времени, чем думалось, хоть острые углы я и не обходила.
— Выходит, Рик не знает, где вы сейчас?
— Получается так. Дядя хотел позвонить ему и сказать, что я возвращаюсь, но я не позволила. Сказала, что сама позвоню Рику из аэропорта. Наверное, я уже тогда знала, что сразу домой не поеду.
На самом-то деле я садилась в Женеве на поезд в каком-то совершенно разобранном состоянии, даже и не думая, куда еду. В Монпелье мне предстояло сделать пересадку, но, пока я ждала, объявили о прибытии другого поезда, проходящего, с остановкой, через Менд. Люди входили и выходили из вагонов, поезд стоял долго, и чем больше он стоял, тем сильнее становилось искушение. В конце концов я подхватила свой багаж и поднялась в вагон.
— Знаете, Элла, — заговорила Матильда, и я перевела на нее взгляд с девочки, плескавшейся в ванне, — вам ведь в любом случае надо поговорить с Риком, n'est-ce pas? Все рассказать ему.
— Разумеется. Но я даже представить не могу, что беру трубку и набираю его номер.
— Это я беру на себя! — Матильда вскочила на ноги и щелкнула пальцами. — Записываю.
Я неохотно продиктовала ей номер.
— Отлично. А вы пока присмотрите за Сильвией. И не входите в дом, ладно?
Я откинулась на спинку кресла. Хорошо, когда за тебя работают другие.
К счастью, дети склонны все быстро забывать. Под конец дня мы уже вместе играли с Сильвией в ванне, а когда вернулись в дом, Матильда успела спрятать сумку в шкафу. Сильвия о ней больше не упоминала; она показала мне все свои игрушки и позволила заплести свои волосы в две тугие косы.
О телефонном звонке Матильда сказала немного.
— Завтра в восемь вечера, — таинственно обронила она, передавая мне клочок бумаги с адресом в Менде — точь-в-точь как Жан Поль записывал когда-то адрес таверны.
Поужинали мы рано — Сильвии пора было ложиться спать. Увидев, что у меня на тарелке, я улыбнулась: такую простую пищу я ела в молодости. Ни макарон в особом соусе, или в масле, или с травами, ни какого-то специально выпеченного хлеба, ни экзотических смесей. Все элементарно, что и радовало, — кусок свинины, фасоль, кукуруза в сметане и багет.
Я умирала от голода, но стоило мне отрезать кусок мяса, как я едва не выплюнула его — пахло железом. Я попробовала фасоль и кукурузу — тот же привкус. Как ни хотелось есть, этот запах отбивал весь аппетит, железом теперь отдавало все. И скрыть отвращение было трудно, особенно потому, что Сильвия почему-то решила идти со мной нога в ногу. Стоило мне отправить в рот очередной кусок мяса, как она делала то же самое; стоило сделать глоток, и она вслед за мной. Матильда с жадностью набрасывалась на все, что было на столе, и ругала дочь за медлительность.
— Так ведь это Элла медленно ест, — заревела девочка.
Матильда посмотрела на мою тарелку.
— Прошу прощения, — сказала я, — у меня какое-то странное ощущение. Все словно отдает… железом.
— Правда? У меня тоже так было во время беременности. Кошмар. Но через несколько недель все прошло, любое блюдо ешь. — Она замолчала. — Да, но вы-то…
— Может, все дело в лекарствах, которыми напичкал меня врач в Мутье. — Я не дала ей договорить. — Иногда они оказывают побочное действие. Извините, просто не могу есть.
Матильда кивнула, но через некоторое время я уловила на себе ее изучающий взгляд.
Я на удивление легко вошла в ритм их жизни. Mатильде сказала, что уезжаю завтра — хотя, спроси она куда, я бы не ответила. Но она не спросила и просто отмахнулась:
— Никуда вы не едете. Поживете с нами. Вы хорошая гостья. Да и вообще компания мне не повредит, а то ведь мы с Сильвией все вдвоем да вдвоем. Если, конечно, вы не против спать на кушетке.
Возбужденная присутствием в доме нового человека, Сильвия заставила меня почитать ей на ночь, не стесняясь исправлять мое произношение и объясняя смысл некоторых слов. Утром она принялась уговаривать Матильду, чтобы та разрешила ей сегодня не ходить в летний лагерь.
— Хочу поиграть с Эллой, — канючила она. — Ну пожалуйста, мамочка, можно мне остаться? Пожалуйста!
Матильда посмотрела на меня. Я слегка кивнула.
— Ты бы лучше Эллу спросила, — сказала она. — С чего это ты решила, будто она захочет играть с тобой весь день?
Стоило Матильде уйти на работу, скомандовав в последний момент, что следует делать в ее отсутствие, как в доме наступила необычная тишина. Я посмотрела на Сильвию, она — на меня. Я знала, что обе мы думаем о сумке с костями, спрятанной где-то в доме.
— Пошли гулять, — весело предложила я. — Тут вроде неподалеку площадка есть.
— Пошли, — с готовностью откликнулась Сильвия и пошла собирать в рюкзачок в форме мишки все, что ей может понадобиться.
Дорога к детской площадке проходила через торговый квартал; проходя мимо аптеки, я приостановилась.
— Давай зайдем на минуту, Сильвия, мне надо купить кое-что.
Она послушно последовала за мной. Я подвела ее к полке, где продавались разные сорта мыла.
— Выбирай, — предложила я, — подарок будет.
Сильвия с восторгом принялась открывать коробки и принюхиваться, а я тем временем негромко заговорила с фармакологом.
В конце концов Сильвия выбрала лавандовое мыло и по дороге никак не могла от него оторваться, все принюхивалась, пока я не уговорила ее засунуть подарок в рюкзак — целее будет. На площадке она сразу побежала к подружкам. Я же подсела на скамейку к матерям, чьи дети тут резвились. Смотрели на меня подозрительно, но я не пыталась ни с кем заговорить: мне надо было подумать.
Во второй половине дня мы остались дома. Сильвия наполняла ванну водой, а я пошла со своими покупками в туалетную комнату. В тот самый момент, как я вышла во двор, она прыгнула в воду, подняв вокруг тучу брызг. Я легла на траву и посмотрела на небо.
Через некоторое время Сильвия подошла ко мне и села рядом. В руках у нее была кукла Барби с неровно подстриженными волосами — любимица, с которой девочка болтала и которую заставляла плясать.
— Элла? — заговорила она. Я знала, что за этим последует. — А где эта сумка с костями?
— Не знаю. Мама куда-то спрятала.
— Так она еще в доме?
— Может быть. А может быть, и нет.
— Тогда где же?
— Может, мама взяла ее с собой на работу или отдала кому-нибудь из соседей.
Сильвия завертела головой.
— Соседей? А им-то она зачем?
М-да, тут я прокололась. Надо менять тактику.
— А тебя почему это интересует?
Сильвия задумчиво посмотрела на куклу, подергала ее за волосы, пожала плечами.
— Сама не знаю.
Я немного выждала и спросила:
— Хочешь еще раз увидеть?
— Да.
— Уверена?
— Да.
— Не испугаешься, кричать не будешь?
— Нет, ты ведь со мной.
Я сходила в дом, взяла в шкафу сумку и вернулась во двор. Сильвия сидела, подняв колени к подбородку, и испуганно смотрела на меня.
— Хочешь?.. Или вот что, иди в дом и подожди там, а я открою сумку, разложу все и тогда позову тебя.
Девочка согласно кивнула и вскочила на ноги.
— Коку хочу. Можно?
— Конечно.
Сильвия вприпрыжку побежала в дом. Я глубоко вздохнула и дернула за молнию. По правде говоря, я сама еще толком не видела ее содержимого.
Опорожнив сумку, я пошла за Сильвией; она сидела в гостиной перед телевизором, перекатывая в ладонях стакан коки.
— Пошли.
Я протянула ей руку. Мы вышли на порог, оттуда было видно, что на траве что-то лежит. Сильвия прижалась ко мне.
— Если не хочешь, можешь не смотреть. Но она тебя не тронет. Она же неживая.
— Кто она?
— Девочка.
— Девочка? Как я?
— Ну да. Это ее кости и волосы. И клочок платья.
Мы подошли поближе. К моему удивлению, Сильвия отняла руку и присела на корточки рядом с костями. Разглядывала она их довольно долго.
— Смотри, голубое, — вымолвила наконец Сильвия. — А где же все платье?
— Оно… — «Сгнило» — другого слова я придумать не могла. — Оно стало стареньким и порвалось, — неловко объяснила я.
— А волосы у нее такого же цвета, как у тебя.
— Да.
— А откуда она?
— Из Швейцарии. Она была похоронена в земле, под печкой с дымоходом.
— Почему?
— Что «почему»? Почему она умерла?
— Нет, почему ее похоронили под печкой? Чтобы тепло было?
— Может быть.
— А как ее звали?
— Мари.
— Надо ее снова похоронить.
— Зачем? — Я с любопытством посмотрела на Сильвию.
— Потому что ей нужен дом. Не может же она всегда быть здесь.
— Это верно.
Сильвия приподнялась, села на траву, но тут же разлеглась рядом с костями.
— Посплю, — заявила она.
Я собралась остановить ее, объяснить, что это нехорошо, что ей приснятся страшные сны, что Матильда, когда вернется, изругает меня за то, что позволила дочери спать рядом со скелетом, но так ничего и не сказала, а молча легла напротив.
— Расскажи мне что-нибудь, — повелительно сказала Сильвия.
— Да у меня это неважно получается. Сильвия приподнялась на локте.
— У всех взрослых получается, а у тебя нет? Рассказывай!
— Ну ладно. Жила-была девочка со светлыми волосами. И носила она голубое платье.
— А она была похожа на меня?
— Да.
Сильвия довольно улыбнулась, улеглась поудобнее и закрыла глаза.
— Это была храбрая девочка. У нее были два старших брата, отец, мать и бабушка.
— Они любили ее?
— Любили, то есть любили все, кроме бабушки.
— А почему она ее не любила?
— Не знаю. — Наступило молчание. Сильвия открыла глаза. — Это была уродливая старуха, — поспешно заговорила я. — Она была совсем маленькая и всегда носила черное. И никогда ничего не говорила.
— Тогда откуда же девочка знала, что бабушка ее не любит?
— Она… у нее были злые глаза, и она смотрела на девочку так, как никто другой не смотрел. Так, чтобы девочка знала: ее не любят. И больше всего не любят, когда она надевает свое любимое голубое платье.
— А что, бабушка сама хотела его носить?
— Да, материя была очень красивая, но хватило ее только на одно маленькое платье — для девочки. И когда она надевала его, казалось, что само небо спускается на землю.
— Так это было волшебное платье?
— Ну конечно. Оно оберегало ее от бабушки да и от многого другого — от огня, волков, плохих мальчиков. И чтобы не утонула. Однажды девочка играла на берегу реки и упала в воду. Ее потянуло вниз, она увидела рыбок и подумала, что тонет. Но тут ветер надул платье, девочку вынесло на поверхность, и так она спаслась. И ее мама поняла, что стоит девочке надеть это платье, и ей ничего не угрожает.
Я посмотрела на Сильвию — она спала. Мой взгляд упал на разделяющие нас клочки голубой материи.
— За одним-единственным исключением, — добавила я. — Но этого вполне достаточно.
Мне снилось, что я нахожусь в горящем доме. На пол падали головешки, повсюду плавали дым и зола. Внезапно появилась девочка. Видна она была, если только посмотреть сбоку, стоило взглянуть прямо, и она исчезала. Девочка плавала в голубой дымке.
— Не забывай меня, — сказала она и превратилась в Жана Поля. На щеках у него была многодневная щетина, вид измученный, волосы отросли так, что курчавились на концах, лицо, руки и рубаха были покрыты сажей. Я подошла и потерла ему лицо, а когда отняла руку, увидела, что от носа к подбородку тянется шрам.
— Откуда это у тебя? — спросила я.
— Жизнь такая, — ответил он.
На лицо мне упала тень, и я проснулась. Загораживая вечернее солнце, рядом со мной стояла Матильда. Скрестив руки на груди, она разглядывала нас обеих.
— Извините. — Я села и с трудом разлепила глаза. — Понимаю, выглядит все это по меньшей мере странно.
— Это уж точно, — фыркнула Матильда, — но знаете, меня это ничуть не удивляет. Я не сомневалась, что Сильвия захочет еще раз полюбоваться на эти кости. Похоже, она больше не боится их.
— Вы правы. Знаете, она так спокойно их разглядывала, даже удивительно.
Наши голоса разбудили ее. Сильвия перевернулась с бока на бок и села. Щеки у нее пылали. Она осмотрелась и остановилась взглядом на костях.
— Мама, мы собираемся похоронить ее.
— Как это? Прямо здесь, во дворе?
— Нет, у нее дома.
Матильда посмотрела на меня.
— Я знаю, где это, — сказала я.
* * *
Матильда одолжила мне свою машину доехать до Менда. Трудно было представить себе, что и трех недель не прошло, как я отсюда уехала, — столько всего произошло за это время. Но, огибая угрюмый тяжелый собор, проходя узкими улочками старого города, я испытывала то же чувство, что и тогда. Мрачное место. Хорошо, что Матильда живет в пригороде, пусть там и мало зелени.
На бумажке был записан адрес той же пиццерии, в которой я уже как-то закусывала. Вошла я туда непринужденно, но, увидев за столиком Рика, потягивающего вино в одиночестве и сосредоточенно изучающего меню, почувствовала, что в животе у меня так все и переворачивается. Я не видела его тринадцать дней, и это были долгие тринадцать дней. Увидев меня, он поднялся и смущенно улыбнулся. На нем была повседневная одежда — светлая рубаха с воротником на пуговицах, голубой шерстяной блейзер и узкие брюки; вид у него был здоровый и цветущий — настоящий американец, настолько же неуместный здесь, в темной ракушке, как, допустим, «кадиллак», ползущий по узкой улочке.
Мы неловко поцеловались.
— О Господи, Элла, что это у тебя с лицом?
Я потрогала царапину на лбу.
— Упала. Не обращай внимания.
Мы сели за столик, и не успела я возразить, как Рик налил мне бокал вина. Для вида я прикоснулась губами к краешку, но не сделала ни глотка. Хватило, впрочем, и этого — от запаха кислоты и уксуса меня едва не стошнило. Я поспешно отставила бокал.
Мы сидели, не говоря ни слова. Судя по всему, начинать придется мне.
— Стало быть, Матильда позвонила тебе, — запинаясь, проговорила я.
— Ну да. Слушай, она так тараторит, за ней не поспеешь. Честно говоря, я так и не понял, почему ты сама не могла позвонить.
Я пожала плечами. Снова начало подводить живот.
— Слушай, Элла, если не возражаешь, мне кое-что хотелось бы тебе сказать.
Я молча кивнула.
— Понимаю, переезд во Францию нелегко тебе дался. Труднее, чем мне. Для меня-то это просто работа на новом месте. Люди другие, но работа та же самая. Ты — дело иное. У тебя нет ни работы, ни друзей, и понятно, что тебе здесь тоскливо и одиноко. Наверное, я уделял тебе недостаточно внимания — слишком занят был на работе. А тебе нечего делать, и, естественно, могут быть всякие соблазны, даже в таком занюханном городишке, как Лиль.
Он посмотрел на пятна у меня на руках; казалось, это мгновенно отрезвило его, и он вернулся к сути.
— В общем, я думал, думал и надумал: почему нам не попробовать и начать сначала?
В это время подошел за заказом официант. Я была настолько взвинчена, что и думать о еде не могла, но для проформы все-таки заказала самую простую пиццу. В ресторанчике было душно: на лбу и руках у меня выступили крупные капли пота. Я отхлебнула воды.
— И знаешь, — продолжал Рик, — сделать это, оказывается, не так уж трудно. Я ведь говорил тебе, что еду во Франкфурт обсуждать новый строительный проект?
Я кивнула.
— Ну так вот, они предложили мне быть его руководителем, а это совместный проект — их и нашей фирмы. — Рик замолчал и выжидательно посмотрел на меня.
— Прекрасно, Рик. Поздравляю.
— Ну вот, видишь? Мы перебираемся в Германию. Это и есть новое начало.
— Что? Уезжаем из Франции?
Моя реакция удивила его.
— Слушай, Элла, с самого первого дня, как мы здесь, ты только и знаешь, что клянешь эту страну. Люди, мол, к себе не подпускают, дружить не хотят, обращаются с тобой как с чужой, слишком чопорные. Так что же тебя здесь держит?
— Это дом, — чуть слышно выговорила я.
— Слушай, я стараюсь рассуждать здраво. И по-моему, у меня это неплохо получается. Я готов простить и забыть этот… этот эпизод. Ну, ты понимаешь, о чем я. Единственное, о чем я прошу, чтобы ты тоже оставила это позади. Разве это не справедливо?
— Да нет, почему же.
— Ну и хорошо. — Рик посмотрел на меня, и все его добродушие моментально испарилось. — Стало быть, ты признаешь, что между вами что-то было?
Тугой узел, образовавшийся в животе, начал развязываться, и на верхней губе у меня выступили капли пота. Я поднялась.
— Пойду поищу туалет. Сейчас вернусь.
От стола я заставила себя отойти медленно и спокойно, но едва войдя в туалет и заперев за собой дверь, наклонилась над унитазом и меня стошнило; все тело сотрясали сильные судороги. Похоже, этого мой желудок давно уже дожидался — из меня извергалось все, съеденное в Швейцарии и во Франции.
Ощутив наконец полную пустоту внутри, я распрямилась и прислонилась к стене кабины, физически ощущая, как на меня падает свет ввинченной в потолок лампы. Напряжение прошло; измученная, я тем не менее впервые за все последние дни ощутила способность мыслить ясно и связно.
— О Боже, Германия. — Я даже рассмеялась негромко.
Когда я вернулась, заказ уже принесли. Я взяла свою пиццу, переставила ее на соседний столик и села на место.
— Ты как, все нормально? — Рик слегка сдвинул брови.
— Да-да, не волнуйся. — Я откашлялась. — Слушай, мне надо тебе сказать кое-что.
Он настороженно посмотрел на меня, явно не представляя, чего можно ожидать.
— Я беременна.
Рик так и подпрыгнул. На лице его, как на экране сломанного телевизора, замелькали сменяющие друг друга выражения.
— Но это же замечательно! Просто замечательно! Ты же сама этого так хотела! Разве что…
Лицо Рика исказилось настолько, что я с трудом подавила желание погладить его по руке. «А может, соврать? — подумала я. — Это бы все проблемы решило». Вот выход, который мне так нужен. Но я никогда не умела врать.
— Ребенок твой, — заговорила я наконец. — Наверное, все случилось как раз перед тем, как мы снова начали предохраняться.
Рик снова подпрыгнул, сорвался с места и стиснул меня в объятиях.
— Шампанского! — воскликнул он. — Такая новость заслуживает, чтобы отметить ее бокалом шампанского!
Он завертел головой в поисках официанта.
— Нет-нет, — поспешно возразила я, — не надо. Я неважно себя чувствую.
— А, ну да, понятно. Ладно, поехали домой. Прямо сейчас. Вещи с тобой? — Он огляделся.
— Нет. Слушай, Рик, присядь и позволь мне договорить. Пожалуйста.
Он повиновался и вновь настороженно посмотрел на меня.
— Я не еду с тобой.
— Но… разве не для того мы все это устроили?
— Что устроили?
— Ну этот обед. Я был уверен, что мы возвращаемся вместе. Машина ждет, и вообще…
— Это тебе Матильда сказала?
— Да нет, но я подумал…
— Ну так ты ошибся.
— Однако ребенок… мой ребенок…
— Знаешь, давай пока оставим ребенка в покое.
— Это как же так? Не получится.
— Наверное, ты прав, — тяжело вздохнула я.
Рик допил вино и со стуком поставил на столик пустой бокал.
— Знаешь, Элла, тебе все же следует мне кое-что объяснить. Ты так и не сказала, почему сорвалась с места и уехала в Швейцарию. Я что-нибудь не так сделал? Почему ты так ведешь себя по отношению ко мне? Ты словно постоянно намекаешь, что все дело в нас обоих. Для меня это новость. Если уж кому и чувствовать себя жертвой, так это мне. Это ведь не я, а ты всю эту кашу заварила.
Я не знала, как лучше растолковать ему все, и, кажется, Рик почувствовал мои колебания.
— Просто скажи все как есть. Прямо и честно.
— Это случилось, когда мы приехали во Францию. Все переменилось.
— Что ты имеешь в виду?
— Это трудно объяснить. — Я на секунду задумалась. — Знаешь, бывает так: купишь пластинку, ставишь ее раз за разом, уже наизусть все песни знаешь, только и света в окне что эта музыка. Что-то совершенно удивительное. Особенно если это первая твоя пластинка, тебе еще в детстве ее подарили.
— «Мальчишки на берегу. Паруса надуты».
— Точно. Но в один прекрасный день ты просто перестаешь заводить эту пластинку. Нельзя сказать, будто что-то случилось, тому нет причин, это неосознанный жест, эта музыка тебе просто больше не нужна. Она уже не имеет над тобой былой власти. То есть пластинку-то ты можешь поставить и песни будут по-прежнему хороши, но волшебство куда-то ушло. Что-то в этом роде.
— Но с «Мальчишками на берегу» ничего похожего не произошло. Я как относился к этой песенке, так и отношусь.
— Черт бы тебя побрал! — Я изо всех сил грохнула кулаком по столу. — Почему с тобой всегда так?
На нас начали оборачиваться.
— В чем дело? — прошипел Рик. — Что я такого сделал?
— Ничего не сделал. Ты просто меня не слушаешь. Я для примера сказала, а ты на свой лад все вывернул. Ты просто не хочешь ко мне прислушаться, не хочешь понять, что я говорю, — повторила я.
— А что я должен понять?
— Да то, что я больше не люблю тебя! Вот что я все время стараюсь сказать, а ты не хочешь слушать!
— Ясно. — Рик откинулся на спинку стула. — В таком случае почему бы не сказать это прямо? И при чем тут «Мальчишки на берегу»?
— Это просто метафора, мне так легче все объяснить. Но ты умеешь смотреть на вещи только со своей стороны.
— А как еще я должен на них смотреть?
— С моей! — Я изо всех сил стукнула себя кулаком в грудь. — Неужели ты не способен взглянуть на вещи с моей точки зрения? Со всеми ты такой славный, такой покладистый, но ты всегда гнешь свое, всегда заставляешь людей смотреть на вещи твоими глазами.
— Элла, хочешь знать, что я сейчас вижу своими глазами? Я вижу совершенно растерянную женщину, женщину, которая не знает, что ей делать и чего она хочет, и хватается за ребенка, как за спасательный круг. Хоть будет чем заняться. И еще я вижу женщину, которой надоел муж, вот она и трахается с первым попавшимся.
Рик замолчал и отвернулся. Похоже, он сам был смущен собственной прямотой и понял, что зашел слишком далеко. Во всяком случае, раньше он с такой откровенностью не высказывался.
— Рик, — мягко проговорила я, — видишь ли какая штука, это как раз не моя точка зрения, а именно твоя. — Я заплакала, не то от обиды, не то от облегчения, а может, от того и другого разом.
Подошел официант, убрал наши нетронутые тарелки и по собственной инициативе положил счет на столик. Но мы даже не посмотрели на него.
— А… это… словом, это на время или навсегда? Я имею в виду перемену в твоих чувствах, — спросил Рик, дождавшись, пока я выплачусь.
— Не знаю.
— Я про пластинку, — попытался зайти он с другой стороны. — Может, все вернется и ты снова будешь ее заводить?
Я задумалась.
— Когда-нибудь — может быть. — «Но разве что время от времени», — добавила я про себя. То первое чувство по-настоящему не возвращается никогда.
— Что ж, может, все еще изменится.
— Рик, все, что я могу сказать сейчас, так это то, что с тобой я ехать не могу. — Я почувствовала, как слезы снова наворачиваются на глаза.
— Знаешь, — добавила я, — я ведь так и не рассказала тебе о том, что произошло в Швейцарии. Да и во Франции тоже. Что я раскопала насчет семейства Турнье. А ведь это целая история. Да, теперь я целую историю могла бы рассказать, связать разрозненные концы, заполнить пробелы. Сам видишь, я теперь словно совсем другой жизнью живу, и ты о ней ничего не знаешь.
Рик почесал переносицу.
— А ты опиши ее на бумаге, — предложил он и снова посмотрел на пятна у меня на руке. — Что же касается меня, то я, пожалуй, пошел. Слишком уж здесь душно.
* * *
Когда я вернулась, Матильда еще не легла. Она сидела в гостиной и читала журнал, закинув длинные ноги на стеклянный кофейный столик. Она вопросительно посмотрела на меня. Я плюхнулась на диван и подняла глаза к потолку.
— Рик собирается в Германию, — объявила я.
— Vraiment? Bot этоновость.
— Тем не менее. Но я с ним не еду.
— В Германию? — Матильда сделала гримасу. — Само собой.
— Слушайте, — фыркнула я, — вам хоть одна страна, кроме Франции, нравится?
— Америка.
— Так ведь вы там даже не были!
— Пусть так, но уверена, что полюбила бы ее.
— С трудом представляю себе, как вернусь домой. Калифорния наверняка покажется такой чужой.
— А вы собираетесь возвращаться?
— Не решила еще. Но в Германию точно не поеду.
— Вы сказали Рику, что беременны?
— А вы-то откуда знаете? — Я так и подскочила на диване.
— Так это же очевидно! Вы быстро устаете, вам не хочется есть, хотя обычно на недостаток аппетита не жалуетесь. А когда молчите, вид у вас такой, словно к чему-то внутри себя прислушиваетесь. Я все это по себе прекрасно помню, когда Сильвию собиралась рожать. Кто же отец?
— Рик.
— Уверены?
— На все сто. Одно время мы изо всех сил старались, потом бросили, но, похоже, уже после того, как я забеременела. Сейчас я вижу, что признаки уже несколько недель как появились.
— А Жан Поль?
Я перевернулась на живот и зарылась головой в подушку.
— А что Жан Поль?
— Увидеться-то с ним вы собираетесь? Поговорить?
— А что мне ему сказать?
— Mais… не сомневаюсь, что он захочет встретиться с вами, узнать новости, даже дурные. Не очень-то любезно вы с ним обошлись.
— Я бы так не сказала. По-моему, как раз напротив, я хорошо сделала, не пытаясь с ним общаться.
К счастью, Матильда переменила тему разговора.
— В среду я беру выходной, — объявила она, — съездим в Ле-Пон-де-Монвер. Вы ведь вроде хотели. И Сильвию с собой возьмем. Ей там понравилось. А вы еще раз повстречаетесь с месье Журденом.
— Жду не дождусь.
Матильда фыркнула, и мы от души рассмеялись.
В среду утром Сильвия настояла на том, чтобы помочь мне одеться. Она пришла в ванную, где я примеряла светлые шорты и рубаху цвета овсянки, и, прислонившись к мойке, принялась наблюдать за мной.
— Почему ты все время носишь белое? — спросила она.
«Ну вот, опять начинается», — подумала я.
— Рубаха не белая, — заявила я. — Она… цветом похожа на… хлопья. — Как будет по-французски «овсянка», я не знала.
— Ничего подобного. Я ем на завтрак кукурузные хлопья и они оранжевые.
Я и сама, бывало, ела по три тарелки кукурузных хлопьев и не наедалась.
— Ладно, скажи ты, что мне надеть.
Сильвия захлопала в ладоши, помчалась в гостиную и принялась рыться в моей сумке.
— У тебя все белое или коричневое! — разочарованно крикнула она и в тот же самый момент вытащила голубую рубаху Жана Поля. — Кроме этого. Ее и наденешь, — безапелляционно заявила она. — Раньше-то почему не надевала?
Якоб еще в Мутье велел постирать рубаху. Следы крови практически исчезли, только сзади осталась ржавая полоска. Я думала, ее и не заметишь, если специально не приглядываться, но Матильда, стоило мне одеться, сразу обратила внимание. Уловив ее удивленный взгляд, я вытянула шею и исхитрилась посмотреть назад.
— Ну и пусть, — сказала я.
— Жизнь — сплошная драма, — рассмеялась Матильда.
— Честное слово, раньше так не было!
Матильда бросила взгляд на часы:
— Поехали, не будем заставлять месье Журдена ждать нас.
Она открыла стенной шкаф в коридоре, вытащила спортивную сумку и протянула ее мне.
— А вы правда ему звонили?
— Знаете, Элла, он хороший человек. Добрый. Теперь, убедившись, что ваша семья действительно из этих краев, он будет обращаться с вами как с блудной, а ныне вернувшейся в отчий дом племянницей.
— А месье Журден — это тот самый дядя, который называл меня «мадемуазель»? Тот, который с черными волосами? — спросила Сильвия.
— Нет, то Жан Поль. Месье Журден — старичок, который свалился с табурета. Помнишь?
— Жан Поль мне понравился. Он там будет?
Матильда подмигнула мне.
— Смотри, это его рубаха, — сказала она, дергая ее за полу.
Сильвия с любопытством посмотрела на меня:
— Тогда почему же носишь ее ты?
Я покраснела, а Матильда рассмеялась.
День выдался чудесный. В Менде было жарко, но чем выше мы поднимались в горы, тем свежее и прохладнее становился воздух. Всю дорогу мы распевали, Сильвия учила меня песенкам, которые слышала в лагере. Странно, конечно, петь, когда едешь на похороны, но, возможно, сейчас это было к месту. Мы ведь везли Мари домой.
Едва мы подъехали к мэрии, как на пороге показался месье Журден. Он поочередно пожал всем нам, включая Сильвию, руки, а мою немного задержал.
— Мадам, — с улыбкой сказал месье Журден.
В его обществе мне все еще было не по себе; может быть, он и сам ощущал это, оттого и улыбка у него была смущенная, как у ребенка, который ластится к взрослому.
— Как насчет кофе? — поспешно предложил он и повел в кафе неподалеку. Мы заказали себе по чашечке кофе, а Сильвии — стакан оранжада. Впрочем, обнаружив, что в кафе живет кошка, она быстро отбежала от стола. Взрослые же некоторое время сидели в напряженном молчании, пока Матильда не хлопнула ладонью по столу.
— Карта! — воскликнула она. — И как это я забыла, сейчас принесу, она в машине. Покажу, куда мы едем. — Матильда вскочила и вышла на улицу.
Месье Журден откашлялся; мне показалось даже, что он хочет сплюнуть.
— Послушайте, la Rousse, — начал он, — помните, я обещал вам попытаться узнать что-нибудь о членах вашей семьи, чьи имена встречаются в вашем экземпляре Библии?
— Да.
— Ну вот, я тут отыскал одного человека.
— Что, кого-нибудь из Турнье?
— Да нет. Это некая Элизабет Мулинье. Она внучка одного человека, который жил в Опитале, деревушке неподалеку отсюда. Библия принадлежала ему, а она привезла ее сюда после его смерти.
— А вы сами с дедом были знакомы?
— Нет. — Месье Журден поджал губы.
— А как же?.. Я думала, вы всех здесь знаете. Во всяком случае, так мне сказала Матильда.
— Он был католик, — хмуро пробурчал месье Журден.
— О Господи, это-то какое имеет значение! — не сдержавшись, выпалила я.
Вид у него был смущенный, но одновременно упрямый.
— Ладно, оставим это. — Мне оставалось только покачать головой.
— В общем, я сказал этой Элизабет, что сегодня вы будете здесь. Она обещала подъехать.
— То есть?..
«Что происходит, детка, — подумала я. — Здорово. Или не так уж здорово? Ты на самом деле хотела бы чувствовать себя членом этой семьи?»
— Спасибо за хлопоты, — сказала я, — очень любезно с вашей стороны.
Вернулась Матильда. Мы разложили карту на столе.
— Ла-Бом-дю-Мсье — это холм, — пояснил месье Журден. — Видите, тут остались развалины фермы. — Он ткнул пальцем в крохотный значок. — Поезжайте туда, а через час-другой подъедем мы с мадам Мулинье.
При виде старенькой машины, припаркованной у обочины дороги, у меня заныло в желудке. И здесь без Матильды не обошлось, подумала я. Она обожает разговаривать по телефону. Я искоса посмотрела на нее. Матильда притормозила. Она старалась сохранить невинное выражение лица, но я заметила, как в глазах у нее мелькнула довольная улыбка. Поймав мой взгляд, она пожала плечами.
— Ну что ж, Теперь вы сами справитесь, — сказала она. — А мы с Сильвией пройдемся к реке, верно, детка? А попозже присоединимся к вам. Валяйте.
Я потопталась на месте, затем подхватила спортивную сумку и лопату, сунула под мышку карту и двинулась было по дорожке, но тут же спохватилась и повернула голову:
— Спасибо.
Матильда с улыбкой помахала мне рукой: «Пока-пока».
Он сидел спиной ко мне на обломках камина. Во рту у него дымилась сигарета. На нем была оранжево-розовая рубаха, в волосах играли солнечные лучи. Он выглядел таким естественным, таким примиренным с самим собой и всем, что его окружало, что смотреть на него было почти невозможно — слишком больно. Меня неудержимо потянуло к нему, хотелось вдохнуть его запах, прикоснуться к мягкой коже.
Увидев меня, он отбросил щелчком сигарету, но с места не поднялся. Я поставила на землю сумку, положила лопату. Мне хотелось обнять его, прижаться носом к щеке, заплакать, но сейчас я этого позволить себе не могла. Сначала надо все сказать. Мне таких усилий стоило сдержать себя и не броситься к нему на шею, что я даже не расслышала, что он сказал, и попросила повторить.
Но он промолчал. Он просто долго и пристально смотрел на меня. Он пытался сохранить бесстрастное выражение лица, но я видела, что дается ему это нелегко.
— Извини, — пробормотала я по-французски.
— Да за что? В чем тебе передо мной извиняться?
Я провела рукой по волосам.
— Мне так много надо тебе сказать, даже не знаю, с чего начать. — Губы у меня задрожали.
Жан Поль наклонился и потрогал царапину у меня на лбу:
— А это откуда?
— Жизнь такая, — мрачно улыбнулась я.
— Вот с этого и начни, — предложил он. — А потом объяснишь, как ты оказалась здесь и что в ней. — Он указал на сумку. — Говори по-английски. И вообще, когда надо, переходи на английский, а я, когда надо, буду переходить на французский.
Такой вариант мне в голову не приходил. Но он прав: всего, что я должна сказать, по-французски мне не выразить.
— В сумке кости, — начала я, скрещивая руки на груди и становясь на одно колено. — Кости девочки. Об этом можно судить по их форме и величине; к тому же нашлись прядки волос и, кажется, клочки платья. Все это я обнаружила под печью в доме, который, говорят, долгое время принадлежал семейству Турнье. Это в Швейцарии. А кости, я думаю, останки Мари Турнье.
Тут я оборвала свои сбивчивые объяснения и стала ждать вопросов. Но так и не дождалась и начала отвечать на незаданные.
— В нашей семье существует традиция давать детям одни и те же имена. Она и доныне сохранилась — все те же Якобы и Жаны, Анны и Сюзанны. Это вроде как дань памяти. Только Мари да Изабель больше никого не называют. Знаю, ты скажешь, что все это построено на песке и никаких доказательств у меня нет, и все же я считаю, что получилось так потому, что они, те первые Изабель и Мари, либо совершили какой-то проступок, либо были, по смерти, преданы общиной позору, либо что-то еще. И имена их были забыты.
Жан Поль зажег очередную сигарету и глубоко затянулся.
— Есть и еще кое-что, правда, и это из такого рода свидетельств, что покажутся тебе сомнительными. Например, волосы. Они такого же цвета, как мои. То есть какими они стали здесь. А когда поднятая нами плита под печью встала на свое место, раздался такой же шум, какой я слышала во сне. Даже не шум, а оглушительный грохот. Точно такой же. Но главное — голубой цвет. Сохранившиеся клочки платья точно такого же голубого оттенка, что я видела во сне. Цвета Мадонны.
— Цвета Турнье, — откликнулся Жан Поль.
— Именно. Ты скажешь, что все это просто совпадение. Мне известно, что ты думаешь о совпадениях. Но что-то уж слишком их много. Во всяком случае, для меня.
Жан Поль поднялся, размял ноги и принялся расхаживать вокруг развалин.
— Это ведь ла-Бом-дю-Мсье, верно? — спросил он, остановившись наконец. — Ферма, название которой ты нашла в Библии?
— Она самая, — кивнула я. — И мы здесь зароем эти кости.
— Взглянуть можно? — Жан Поль указал на сумку.
— Конечно.
У него явно возникла какая-то идея. Я уже слишком хорошо его знала, чтобы понять это по виду. Странно, но мне сделалось лучше. Желудок, бунтующий с тех самых пор, как меня стошнило в пиццерии, успокоился. Я сидела на камнях и молча наблюдала за Жаном Полем. Он опустился на колени, расстегнул сумку, широко раскрыл ее, долго вглядывался в ее содержимое, потом прикоснулся к волосам, потрогал клочок голубой материи. Затем поднял голову и внимательно посмотрел на меня. Только тут я вспомнила, что на мне его рубаха. Голубая, в красную полоску.
— Честное слово, я это не нарочно, — заговорила я. — Я и понятия не имела, что встречусь здесь с тобой. Это Сильвия меня заставила. Говорит, слишком уж однотонная у меня одежда.
Жан Поль улыбнулся.
— Между прочим, как выяснилось, Гёте однажды заночевал в Мутье.
— Великое дело, — фыркнул Жан Поль. — Да где он только не ночевал.
— Я так понимаю, ты Гёте всего прочитал?
— Как ты однажды сказала — что мне сейчас самое время вспомнить Гёте?
— Туше, — улыбнулась я. — Ладно, в любом случае извини, что взяла твою рубаху. Тем более что она… словом, я угодила в историю, когда она была на мне.
— Да вроде бы все нормально. — Он критически оглядел меня.
— Ты со спины ее не видел. Нет-нет, не сейчас. Это уже другая история.
Жан Поль застегнул сумку.
— У меня есть идея, — объявил он. — Только не уверен, что она тебе понравится.
— После всего, что со мной случилось, мне уже ничего не может не понравиться.
— Мне хотелось бы покопать здесь. У дымохода.
— Зачем?
— Так, одну мыслишку проверить надо.
Жан Поль склонился над развалинами. От печи немного осталось — только глыба гранита, как в Мутье, к тому же с большой трещиной посредине.
— Слушай, я вовсе не собиралась закапывать кости здесь, если, конечно, ты это имеешь в виду, — запротестовала я. — Уж где-где, но только не здесь.
— Да у меня и в мыслях не было. Просто собираюсь поискать кое-что.
Сначала я смотрела, как он откалывает от плиты кусочек за кусочком, потом встала на колени и принялась помогать ему. Больших камней я, памятуя о своем положении, тщательно избегала. В какой-то момент Жан Поль посмотрел на меня со спины, подошел и провел пальцем по следу от крови. Я не разогнулась, чувствуя, как руки и ноги у меня покрываются гусиной кожей. Ладонь Жана Поля скользнула вверх, задержалась на шее, потом переместилась к затылку. Он растопырил пальцы, провел ими по волосам, словно гребенкой, и тут же остановился.
— Тебе не хочется, чтобы я к тебе прикасался. — Это было скорее утверждение, нежели вопрос.
— Тебе самому не захочется ко мне прикасаться, когда узнаешь все. Я ведь многое еще не досказала.
Жан Поль убрал руку и взялся за лопату.
— Потом доскажешь, — сказал он и вновь начал копать.
Честно говоря, я не очень удивилась, когда Жан Поль откопал зубы и молча показал их мне. Я открыла сумку и извлекла другую челюсть. Они оказались одного размера — зубы ребенка. На ощупь они казались очень острыми.
— Откуда? — только и спросила я.
— Видишь ли, в иных культурах существует традиция при постройке дома что-нибудь закапывать в фундамент. Например, труп животного. Или предмет туалета, скажем, туфли. А то и человеческие останки, правда, такое случалось нечасто. Идея состоит в том, что в доме сохраняется душа человека и отпугивает злых духов.
Повисло долгое молчание.
— Иными словами, это были жертвы. Дети-жертвы. Это ты имеешь в виду?
— Может быть. Даже вероятно. Когда одинаковые кости обнаруживаются под печами совсем разных домов, это вряд ли может быть простым совпадением.
— Но ведь и там и там жили… христиане. Это ведь не язычники, верящие в приметы, это богобоязненные люди!
— Понимаешь ли, религия так до конца и не избавила людей от суеверий. Христианство — это нечто вроде слоя, лежащего поверх иных верований, — он покрывает их, но не уничтожает.
Я перевела взгляд с одной челюсти на другую и вздрогнула.
— О Господи, что за семейка. А ведь к ней и я принадлежу. Я тоже Турнье. — Меня заколотило.
— Да брось ты, когда это было, — мягко сказал Жан Поль. — Ты живешь в двадцатом веке и не можешь нести ответственность за их поступки. К тому же у тебя ведь не только по отцовской, но и по материнской линии есть предки.
— И все-таки я — Турнье.
— Положим, но из этого не следует, будто ты должна расплачиваться за их грехи.
— Впервые слышу от тебя это слово. — Я пристально посмотрела на Жана Поля.
Он пожал плечами:
— В конце концов, я был воспитан в католической вере. И есть вещи, которые не забываются.
Вдали показалась Сильвия. На бегу ее постоянно отвлекали то цветы, то кролики, она приближалась к нам зигзагами и походила на желтую бабочку, перепархивающую с куста на куст. Но вот она заметила нас и помчалась прямиком.
— Жан Поль! — Сильвия остановилась подле него.
— Bonjour, mademoiselle, — церемонно раскланялся он и наклонился к ней. Сильвия захихикала и потрепала его по плечу.
— Смотрю, вы уже раскопками занялись? — Размахивая желтой корзинкой, Матильда перепрыгивала с камня на камень. — Привет, Жан Поль. — Она весело улыбнулась ему, получив в ответ такую же улыбку. А я подумала, что, будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы очистила площадку и у Матильды появилось бы развлечение, а у Сильвии, возможно, отец. Это была бы моя персональная жертва, покаяние за семейные грехи.
— Что ж, пойду поищу, где бы закопать кости. — Я сделала шаг в сторону и протянула руку девочке. — Сильвия, ты со мной?
— Нет, — заявила Сильвия, — я остаюсь с Жаном Полем.
— Но… а может, мама с ним хочет остаться? — сказала я и тут же поняла, что говорить этого не следовало. Матильда так и зашлась от хохота.
— О Господи, Элла, иногда вы такой дурочкой становитесь!
Жан Поль промолчал. Он вытащил из пачки сигарету и, ухмыльнувшись, закурил.
— Что правда, то правда — дурочка, — пробормотала я по-английски. — Больше того, настоящая дура.
Все мы сошлись на том, что лучшее место для захоронения — поросший травой клочок земли рядом с грибовидным валуном неподалеку от развалин. Сама форма камня всегда позволит отыскать это место.
Жан Поль взялся за лопату, а мы устроились рядом и принялись за бутерброды. Потом настала моя очередь, затем — Матильды, и в конце концов мы выкопали яму глубиной в два фута. Я начала выкладывать кости. Места в яме хватило бы на двоих, и хотя Жан Поль нашел только челюсть, я положила ее отдельно, словно это был цельный скелет. Все остальные наблюдали за мной, Сильвия что-то шептала на ухо матери. Закончив, я вытянула из того, что осталось от платья, голубую нитку и положила ее в карман.
Подошла Сильвия.
— Мама сказала, чтобы я у тебя спросила… — начала она. — А мне можно что-нибудь в эту яму положить?
— Что именно?
Сильвия вытащила из кармана брусок лавандового мыла.
— Почему бы нет? — сказала я. — Только сначала сними обертку. Хочешь, я за тебя положу?
— Нет, я сама.
Сильвия легла на землю рядом с могилой и, вытянув руку, бросила вниз кусок мыла. Затем поднялась на ноги и стряхнула налипшие на платье комья грязи.
Что делать дальше, я не знала; чувствовала, что надо что-то сказать, но ничего не приходило в голову. Я посмотрела на Жана Поля и с удивлением обнаружила, что он стоит со склоненной головой и закрытыми глазами и что-то шепчет про себя. Матильда была занята тем же, а Сильвия подражала им обоим.
Я подняла голову — прямо над нами высоко в небе парила какая-то птица.
Жан Поль и Матильда перекрестились и одновременно открыли глаза.
— Смотрите.
Я указала наверх. Но птица уже улетела.
— А я видела, — заявила Сильвия. — Не волнуйся, Элла, я видела эту красную птицу.
Засыпав яму землей, мы принялись забрасывать ее небольшими камнями, чтобы отогнать животных, которые могли бы вытащить кости; в конце концов получилось нечто вроде пирамиды высотой в восемнадцать дюймов.
Едва мы покончили с этим делом, как послышался свист, заставивший нас оглянуться. У развалин вместе с какой-то молодой женщиной стоял месье Журден. Даже отсюда было видно, что она примерно на восьмом месяце беременности. Матильда искоса взглянула на меня, и мы как по команде ухмыльнулись. От Жана Поля эта пантомима не укрылась, и он с удивлением посмотрел на нас.
«О Господи, — подумала я. — Ведь мне еще предстоит все рассказать ему». В желудке у меня заныло.
Месье Журден со спутницей направились в нашу сторону. Уже почти подойдя, женщина споткнулась. А я так и застыла на месте.
— Mon Dieu! — выдохнула Матильда.
Сильвия захлопала в ладоши.
— Элла, а почему ты не сказала, что у тебя есть сестра?
«Сестра» приблизилась вплотную, и мы внимательно посмотрели друг на друга: цвет волос, овал лица, карие глаза — все одинаковое. Мы обнялись и трижды расцеловались.
Она рассмеялась.
— Вы, Турнье, всегда целуетесь три раза, словно двух недостаточно!
Во второй половине дня мы решили спуститься в долину. Там можно будет посидеть где-нибудь в баре, а потом разъедемся: Матильда с Сильвией отправятся в Менд, Элизабет домой — она живет неподалеку от Эля, месье Журден тоже в свою берлогу, за углом мэрии, Жан Поль — в Лиль-сюр-Тарн. Только мне некуда было податься.
К машинам мы шли рядом с Элизабет.
— Хотите у меня остановиться? — спросила она. — Можем прямо сейчас поехать.
— Спасибо, но лучше попозже. Мне еще… надо кое с чем разобраться. Так что если не возражаете, через несколько дней.
У машин они с Матильдой выжидательно посмотрели на меня. Взгляд Жана Поля был устремлен куда-то вдаль.
— Вы поезжайте, — сказала я, обращаясь к обеим разом. — А я с Жаном Полем. Внизу встретимся.
— Элла, ты ведь к нам возвращаешься? — Сильвия озабоченно погладила меня по руке.
— Обо мне не беспокойся, дорогая.
Дождавшись, пока машины исчезнут за поворотом, я перевела взгляд на Жана Поля.
— Крышу не опустим?
— Как скажешь.
Мы отпустили с обеих сторон зажимы, вернули крышу на место и закрепили ее. Я облокотилась о борт и положила руку на верхний край полуопущенного окна. Жан Поль стоял с противоположной стороны машины.
— Мне надо тебе кое-что сказать. — Я проглотила застрявший в горле комок.
— Только по-английски.
— Хорошо, пусть так. По-английски. — Но я никак не могла начать.
— Знаешь, — заговорил он, — раньше мне и в голову бы не пришло, что мне может так не хватать женщины. Почти две недели прошло, как ты уехала, и все это время я не могу спать, играть на пианино, работать. Меня уж старушки в библиотеке начали дразнить. А друзья считают, что я рехнулся. С Клодом мы цапаемся по самым что ни на есть пустякам.
— Я беременна, Жан Поль.
Он изумленно воззрился на меня.
— Но ведь мы только… — Он не договорил.
Я подумала, не соврать ли, и насколько было бы все проще, если бы решилась и соврала-таки. Но он бы все равно заметил.
— Это ребенок Рика, — негромко продолжала я. — Вот так-то, мне очень жаль?
Жан Поль глубоко вздохнул.
— О чем же тут жалеть? — сказал он по-французски. — Ты ведь хотела ребенка, разве не так?
— Oui, mais…
— Ну так и не о чем жалеть, — повторил он, на сей раз по-английски.
— Как сказать. Если ребенок не от того, то жалеть есть о чем. Еще как.
— А Рик знает?
— Да. Я сказала ему на днях. Он хочет, чтобы я уехала с ним в Германию.
Жан Поль сдвинул брови.
— А ты-то этого хочешь?
— Сама не знаю. Надо подумать о том, что лучше для ребенка.
Жан Поль оттолкнулся от машины, пересек дорогу и встал на обочине, глядя на лежащие перед ним гранитные плиты и ракитник. Он потянулся, сорвал кисточку с ракиты и принялся перетирать желтые, горькие на вкус цветочки.
— Я все понимаю, — тихо, чтобы он не услышал, проговорила я. — И мне очень жаль. Но тут уж ничего не поделаешь.
Жан Поль вернулся к машине. Вид у него был решительный, даже стоический. Это его звездный час, подумала я и неожиданно улыбнулась.
Жан Поль улыбнулся в ответ.
— Обычно для матери лучше всего то, что лучше всего для ребенка, — проговорил он. — И наоборот, если плохо тебе, то плохо и младенцу.
— Это я понимаю. Но я так запуталась, что не разберу, что для меня хорошо, что плохо. Хорошо бы хоть знать, где мой дом. Уже не в Калифорнии. И не в Лиле — туда я не хотела бы возвращаться. Во всяком случае, сейчас. И не в Швейцарии. И уж конечно, не в Германии.
— А где тебе всего лучше?
Я огляделась.
— Здесь. Именно здесь.
Жан Поль широко раскинул руки.
— Alors, tu es chez toi. Bienvenue.
