Кадзуо медленно поднимался по скрипучим металлическим ступенькам к своей комнате на втором этаже панельного дома, служившего общежитием для бразильских рабочих. Семейные пары занимали отдельные комнаты, а одиночкам вроде него приходилось делить скромную жилплощадь с кем-то из соотечественников. Маленькая спальня, кухонька и душевая — не разгуляешься, зато до фабрики рукой подать.

Поднявшись на верхнюю площадку, Кадзуо остановился и огляделся. У дома через дорогу хлопало под порывами холодного ветра вывешенное на просушку белье. Под бледными уличными фонарями виднелись засохшие бурые хризантемы. Даже сейчас, в самом начале зимы, все выглядело пустынным, заброшенным, унылым. А в Сан-Паулу скоро лето. По улицам плывут запахи шоро и фехьода, воздух насыщен ароматами цветов, по тротуарам прогуливаются девушки в легких летних платьях, на площадках играют дети, со стадиона доносятся крики болельщиков «Сантоса». Что же он делает здесь?

Неужели это и есть родина отца? Кадзуо еще раз обвел взглядом неприветливый ландшафт, но быстро опустившаяся темнота успела скрыть все, кроме нескольких освещенных окон в соседних домах да мерцающих за ними голубоватых огней фабрики. Сможет ли он когда-либо назвать это «домом»? Прислонившись к металлическим поручням, Кадзуо закрыл лицо руками. Альберто наверняка смотрит телевизор в комнате, так что единственным местом, где можно побыть одному, остается коридор.

Он поставил перед собой две, точнее, три задачи. Первая — продержаться на фабрике два года и заработать на машину; вторая — заслужить полное прощение Масако; и третья — освоить японский так, чтобы объясниться с ней. В данный момент, похоже, выполненной можно было считать только одну, третью. Он добился больших успехов в изучении языка, но та, для кого все это делалось, отказывалась разговаривать с ним. До сих пор ему не представилось ни малейшего шанса даже попытаться убедить ее в своем раскаянии.

Да и существует ли оно, полное прощение? Кадзуо ведь искал не просто прощения, а такого прощения, которое оставляло бы надежду, что когда-нибудь Масако сможет полюбить его. И если его нет, то зачем тогда все остальное? Вышло так, что Масако стала для него самым тяжелым испытанием. Да и не испытанием даже, а фактом реальности, с которым он ничего не мог поделать. А раз так, то подлинное испытание заключалось в другом: в выработке в себе способности принимать то, что невозможно изменить. Осознав это, Кадзуо едва не расплакался.

Пора уезжать, внезапно решил он. С него хватит — к Рождеству он будет уже в Сан-Паулу. И если денег на машину не хватит — пусть. Здесь ему делать нечего, как только складывать коробки с ненавистными завтраками. А если он захочет освоить компьютер, то сможет сделать это и в Бразилии. Нет, оставаться здесь — это изводить себя.

Едва приняв решение, Кадзуо испытал неимоверное облегчение, как будто с плеч свалилась тяжкая ноша, как будто рассеялись хмурые серые тучи. Все его тесты и испытания показались неважными и пустяковыми — он стал самым обычным человеком, проигравшим сражение с самим собой. Кадзуо с тоской посмотрел в сторону фабрики, и в это мгновение снизу донесся тихий женский голос.

— Миямори-сан? — Он посмотрел вниз, не веря своим ушам, но там, на улице, действительно стояла Масако. На ней были джинсы и старая куртка с заклеенными скотчем дырками на рукавах. Кадзуо смотрел на нее, совершенно ошеломленный невероятным появлением женщины, о которой он только что думал. — Миямори-сан? — снова позвала она, уже немного громче.

— Да, — отозвался он и стал торопливо спускаться по хлипким ступенькам.

Масако отступила в тень, подальше от круга света, как будто не хотела, чтобы ее увидели из окон первого этажа. Внизу Кадзуо остановился в нерешительности, потом последовал за ней. Зачем она пришла? Что ей надо? Помучить его? Потухший было интерес к поставленным и неисполненным заданиям вспыхнул с новой силой, как костер, в который подбросили вязанку сухих веток.

— Хочу попросить вас об одолжении, — сказала она, глядя ему в глаза.

В своем стиле — напрямик, без обиняков. Вблизи лицо Масако казалось осунувшимся, похожим на туго смотанный клубок ниток. Клубок, который не желает разматываться. Но все равно оно было прекрасно. Сколько же времени прошло с тех пор, как он вот так же стоял перед ней!

— Вы можете положить вот это в свой шкафчик?

Она достала из старой черной сумочки бумажный пакет. Секунду или две Кадзуо молча смотрел на нее.

— Почему вы этого хотите?

— Вы единственный, кого я знаю, у кого есть такой шкафчик.

Сердце упало. Он надеялся на другой ответ.

— Надолго?

— Пока он мне не понадобится. Вы меня понимаете?

— Думаю, что да.

В Кадзуо уже проснулось любопытство. Почему она выбрала его? Почему не хочет оставить это у себя дома? И если уж ей так нужна камера хранения, то они ведь есть на железнодорожном вокзале.

— Вы, наверное, думаете, почему я обратилась к вам. — Ее голос прозвучал чуть мягче. — Здесь то, что я не могу держать дома, а оставлять в машине или где-то на работе слишком рискованно.

Кадзуо взял пакет. Он оказался довольно увесистым.

— Что здесь? Мне нужно знать, ведь теперь я за него отвечаю.

— Деньги и мой паспорт.

Она достала из кармана сигарету и закурила. Деньги? Тогда их должно быть очень много. Но почему она доверяет их ему?

— Сколько здесь?

— Семь миллионов йен, — четко ответила Масако, как будто сообщала, сколько коробок с завтраками им нужно упаковать за смену.

— Почему бы не положить их в банк?

Его голос слегка дрогнул.

— Нельзя.

— А почему? Извините, это не мое дело.

— Я просто не могу этого сделать, — бесстрастно ответила она, выпуская облачко дыма.

Кадзуо задумался.

— А если меня не будет на месте, когда они вам понадобятся?

— Подожду, пока смогу с вами связаться.

— Как вы со мной свяжетесь?

— Приду сюда.

— Хорошо. Я живу в номере двести один. Положу в шкафчик, и мы всегда сможем прийти и забрать их.

— Спасибо.

Кадзуо подумал, что, наверное, стоит сказать ей о принятом решении, о том, что он собирается уехать, однако воздержался. Сейчас его больше беспокоили ее проблемы.

— Вас давно не было на работе.

— Я простудилась.

— А я думал, вы ушли.

— Я не собираюсь уходить.

Масако повернула голову и посмотрела на темную улицу. Дорога вела к заброшенному цеху. В ее взгляде появилось нечто, чего не было раньше, — тревога? беспокойство? — и Кадзуо понял: случилось что-то плохое. Что-то связанное с тем ключом, который она выбросила в дренажную канаву. Он всегда был восприимчив к настроению других людей — иногда это причиняло неприятности, иногда шло на пользу.

— У вас проблемы?

Масако повернулась.

— Это так заметно?

— Да.

— У меня есть проблема, но в помощи я не нуждаюсь. Вы просто подержите у себя этот пакет, хорошо?

— Что это за проблема? — спросил он, но она сжала губы и молчала. Кадзуо вдруг испугался собственной настойчивости. — Извините, — сказал он, чувствуя, что краснеет.

— Все в порядке. Это мне нужно извиняться.

— Нет, — возразил он и, опустив пакет в нагрудный карман куртки, застегнул «молнию».

Масако достала из кармана ключ и повернулась. Ее машина стояла, должно быть, где-то поблизости.

— Спасибо.

— Масако-сан?

— Да?

— Вы можете простить меня?

— Конечно.

— За все?

— Да.

Она опустила глаза. Задача, которую он считал самой трудной, оказалась решенной на удивление легко. Слишком легко. Глядя на нее, Кадзуо вдруг понял, что так легко получилось лишь потому, что он хотел другого прощения: ее сердце осталось холодным. А без этого все остальное ровным счетом ничего не значило. Он прижал руку к груди, нащупывая висящий на цепочке ключ. Рука коснулась бумажного пакета.

— Но… скажите… — прошептал он. Она ждала, не поднимая глаз. — Почему вы оставляете это мне?

Ему нужно было знать. Он не мог уйти, не получив ответа. Масако бросила окурок на землю и наступила на него каблуком. Потом посмотрела на Кадзуо.

— Сама не знаю. Наверное, потому, что больше мне некого попросить.

Всматриваясь в ее лицо, видя залегшие у рта морщины, Кадзуо впервые подумал, что она, должно быть, очень одинока. Иначе разве доверила бы она такие большие деньги ему, иностранцу, почти незнакомому человеку, а не семье, не друзьям? Она отвернулась, словно избегая его взгляда, и пнула носком гравий. Несколько камешков улетели в темноту. Кадзуо сглотнул.

— Некого?

— Некого. — Масако покачала головой. — Мне некого просить, и у меня нет надежного места для их хранения.

— Потому что вы никому не доверяете?

— Да. — Она снова посмотрела ему в глаза.

— Но мне вы доверяете?

Кадзуо затаил дыхание.

— Да.

Она задержала взгляд еще на несколько мгновений. Потом повернулась и зашагала в сторону фабрики.

— Спасибо, — пробормотал он, снова прижимая руку к груди. К сердцу, но не к деньгам.