Руководство для фокусника

Лайон Вест–младший был влюблен. Он все думал о том, как это могло приключиться с ним в абсолютно неподходящий период его жизни, удивленно размышляя — а может, все в этом мире так и бывает? Скажем, человек думал, что он направляется на север, а там вдруг лед возьми да растай. Или он был уверен, что полуденное солнце стоит в зените, и вдруг осознавал, что видимое им — это траектории звезд на небе.

Лайон уже был помолвлен с вполне милой девушкой из Бостона, когда его послали в Нью–Джерси для прохождения начальной военной подготовки. Он все еще был помолвлен с ней, когда его отправили по морю во Францию, а потом в Германию, для освобождения. Лайон был математик, так же как и его отец, но он изучал в Гарварде немецкий язык и говорил на нем достаточно свободно для того, чтобы его сочли полезным.

Он был уравновешенным и толковым, а кроме того, был исключительно постоянен. И все же время шло, и милая девушка, с которой он был помолвлен, все больше отдалялась. Она стала просто Кэрол из Уэллсли, а ее легкий нрав и невинность все более превращались в загадку. Каждый божий день Лайон видел вокруг кровь и горе, голод и ужас, и образ Кэрол становился все бледнее в памяти, пока не превратился в крошечное и смутное воспоминание, светлячок желания.

Казалось, им было так хорошо вместе, и будущее для них было совершенно предсказуемым. А потом в один прекрасный день он не смог вспомнить, как ее зовут.

Лайон был среди тех, кто апрельским днем вошел в лагерь к северу от Мюнхена. С ними была провожатая — женщина, говорящая не только по–немецки и по–английски, но и на французском, итальянском и польском языках и даже на идише. И следовательно, ей можно было сказать «Покажите нам умирающих, детей и погибших!» всеми этими многообразными способами.

— Ох, бедняги, — сказал Лайон о людях в лагере.

Сама мысль о возможности существования такого ужаса уничтожила все, что он знал до этого. О чем он думал всю свою жизнь? О чем мечтал? Колонки цифр, в которых всегда был смысл, — вот что неизменно вызывало у него восхищение. Его влекло к порядку в мире, в котором порядка не существовало, и теперь он чувствовал опустошенность.

Когда подул ветер, он каким–то странным образом подул прямо сквозь него, и ему показалось, что теперь он только половинка человека.

— Я одна из них.

Переводчица была неказистой женщиной, старше Лайона на несколько лет, с резко очерченными скулами и широким ртом.

— Я еврейка. Вы что–то хотели бы сказать по этому поводу?

— Но сейчас ведь все по–другому. Вы же наш гид, а не заключенная.

Переводчица пристально посмотрела на него. Глаза у нее были серые, в них невозможно было ничего прочесть.

— Кем работает ваш отец? — спросила она.

К собственному удивлению, Лайон признался в том, что обычно предпочитал держать при себе. Родители погибли в автомобильной катастрофе, когда он был совсем маленьким.

— Тем лучше.

Переводчица казалась довольной.

— Теперь вам некого терять. Должны быть благодарны. Может, у вас жена есть?

Лайон сказал, что нет. Теперь он рассмеялся при одной мысли о том, что когда–нибудь мог жениться на Кэрол. Голова у переводчицы была повязана обрывком шарфа грубой шерсти с обтрепанными краями. Когда она свирепо смотрела на Лайона, он чувствовал ее внутреннее напряжение.

— Вы думаете, любовь — это смешно?

Переводчица подошла к нему ближе, так близко, что он почувствовал жар, исходящий от ее тела, и этот жар поразил его как электрический разряд.

— Я могу открыть любой замок без ключа, — сказала она ему. — И если надо, я могу убить человека шарфом.

Лайон, что бы он ни делал, всегда был самым лучшим и самым толковым. Это к нему вечно обращались за помощью, это у него спрашивали совета, это он всегда был всеобщим любимцем. Он знал ответы на все вопросы, по крайней мере до этого дня. Теперь он не был уверен в том, кто он такой. Был ли он человеком, который мог стоять на земле, потемневшей от крови, и при этом не повернуться и не убежать? Был ли он человеком, влюбившимся с первого взгляда?

Он навел справки и узнал, что переводчицу зовут Дори Ледерер. Позже на неделе, когда они беседовали с детьми, пытаясь изо всех сил понять, что же делать с ними, с теми, у кого война отняла семьи и у кого совсем не осталось никого из близких, она вновь была у них переводчицей. Когда с детьми в основном разобрались, к концу недели неожиданно потеплело. Возможно, природа пошутила, подарив красоту и тепло этому проклятому месту. Теперь, когда не было ветра, Дори сняла шарф, и Лайон Вест увидел, что голова у нее обрита.

— У вас были вши? — спросил Лайон.

— Здесь у всех вши. Вообще–то и у вас сейчас уже есть вши. Невозможно войти сюда через эти ворота и остаться чистым.

— Не знал, что вы были здесь заключенной.

— Я выбралась. Я врала всем и каждому, но врать можно только до какого–то предела. Потом, если хочешь остаться в живых, нужно переключаться на следующую ложь. Вот только что ты заключенная, а потом солдатская шлюха, а после переводчик. Дальше я могу стать кем угодно. Я знаю несколько фокусов. Хотите посмотреть?

Она попросила у Лайона денег и торжественно пообещала, что они исчезнут. Лайон был уже влюблен по уши. Его чувство к ней было болезненным, оно было хрупким и сильным и всепоглощающим. Он не мог поверить, что в месте, столь исполненном смерти, он нашел такого живого человека.

— Закройте глаза, — сказала Дори.

Когда он открыл глаза, она исчезла.

Но от Лайона было не так легко избавиться. Он ее отыскал. Что–то ему было от нее нужно. Он хотел ее в постели, но он хотел и большего: знать все ее секреты, все фокусы, все обманы, все горести. Когда он появился у ее дверей, она ничего не сказала, и он не мог догадаться, была ли она рада или нет. Ясно было, что она не удивилась. Она затащила его в свою комнату и позволила ему смотреть, как она раздевается. У нее было два длинных шрама, и все–таки, подумал Лайон, он никогда не видел никого такого красивого.

— Посмотри сюда! — сказала Дори. — Я серьезно! Внимательно посмотри. Я не могу заставить их исчезнуть. Просто чтобы ты знал. Потом не обвиняй меня, что я пыталась тебя одурачить.

Лайон притянул ее к себе на колени и заплакал. Несмотря на все, с чем он столкнулся за последние несколько недель, а может, благодаря этому он хотел ее больше, чем ему когда–либо представлялось возможным. Он никогда и вообразить не мог, что люди могут обращаться друг с другом так варварски, так чудовищно. Он никогда и вообразить не мог, что будет переживать такие чувства. Он думал о Дори, когда засыпал и в тот самый момент, когда просыпался, и между этими двумя моментами каждый раз, когда грезил в течение дня.

— Чувствительные мужчины бесполезны, — сказала Дори как–то раз ночью. — На этот раз я даю тебе шанс спастись.

Она приблизила рот к самому его уху и шептала, и от каждого ее слова в голове у него стучало.

— Я спала с мужчиной, который был убийцей. Что ты об этом думаешь? Беги, если знаешь, что для тебя лучше. Сию же секунду.

Но было слишком поздно. Лайон уже начал понимать, что не сможет уехать из Германии без нее. Он попросил ее выйти за него замуж и поехать с ним в Бостон. Там он начнет преподавать в Гарварде. Он был всего лишь ассистентом на кафедре математики, и, хотя это было не бог весть что, это было все, что он мог предложить. Он хотел бы дать ей большой дом за городом и лошадь, похожую на ту, что была у нее в детстве.

— Дай мне твой носовой платок, — сказала Дори. — Лучше платок, чем лошадь.

Лайон протянул ей платок, и Дори быстро завязала шелковый узел вокруг его пальца. Лайон старался изо всех сил, но не мог снять его, пока Дори не наклонилась и не развязала платок ртом.

— Теперь ты принадлежишь мне, — заключила Дори, будто это не было ясно с самого начала. — На самом деле мне жаль тебя, потому что ты никогда не освободишься.

Какое–то время Лайон работал в Берлине, а когда они вернулись в Штаты, то въехали в квартиру в Кембридже, неподалеку от водохранилища, где они любили прогуливаться рано утром, перед тем как вместе выпить кофе.

Когда родители Лайона погибли, бабушка взяла его к себе и вырастила. Она была тем единственным человеком, чье одобрение было действительно важным, чье мнение всегда имело решающее значение. Возможно, именно поэтому они так долго собирались навестить ее. Вайолет Вест была не из тех, кто скрывает собственное мнение, особенно когда оно касалось ее внука.

Вайолет жила на старой ферме на Кейп–Коде, без отопления и без электричества. Уборная у нее все еще была на улице, и летом она готовила в старом сарае, так чтобы в кухне было прохладно. Лайон купил ей холодильник, но она отказывалась проводить в дом электричество, она предпочитала добывать лед из пруда с помощью престарелого толстого мерина, которого она называла Бобби, и складывала аккуратные блоки зеленоватого льда в кладовке на летней кухне. Вайолет Вест вырастила семерых детей и внука Лайона. Она не боялась ураганов и одиночества. Никто не слышал от нее ни одной жалобы с того самого дня, когда она похоронила мужа, с которым прожила больше пятидесяти лет и который умер после нескольких инсультов. Ее любили в городе, где она славилась своими шоколадными тортами, лучшими в штате. Она была главой библиотечного фонда и знала все до одного растения, что росли на болоте.

— Что будет, если я ей не понравлюсь? — спросила Дори, когда они готовились к поездке на Кейп.

Они быстро поженились, чтобы облегчить возвращение в Штаты. Дори получила работу учителя немецкого языка в местной школе.

— Ты со мной разведешься? Ты выбросишь меня на улицу? Даже это не сработает. Я тебя предупреждала, ты никогда от меня не избавишься. Дай мне твой ключ, — потребовала она.

Дори подержала ключ, который протянул ей Лайон, над спичкой и вернула его.

— Ну–ка попробуй.

Лайон усмехнулся и подошел к двери. Он сунул ключ в замок, но ключ не поворачивался. Подошла Дори со стаканом воды со льдом. Буквально на минуту опустила ключ в воду, потом достала и подула на него. После этого она попробовала открыть дверь. Ключ сработал безупречно. Настолько безупречно, что Лайону просто пришлось перецеловать ее всю, несмотря на то что, когда он ее целовал, ему казалось, что он пьет печаль. Он знал, что никогда не освободится от того, что стояло между ними. Не то чтобы он этого хотел, да и никогда не захочет.

Лайон взял машину напрокат, чтобы они с Дори могли поехать навестить Вайолет. Стояла поздняя осень, ноябрь, и погода была отвратительной. Они были заняты устройством своей квартиры, начинали работать и занимались своей жизнью. И на все это уходило так много времени, что визит к бабушке Лайона все откладывался и откладывался. Лайон испытывал чувство ужаса по мере приближения дня визита. Он не мог представить себе обеих женщин, которых любил, в одной комнате.

Осень была холоднее, чем обычно. В день поездки скользкие дороги были покрыты ледком, падал легкий снежок и на небе клубились облака. Волосы у Дори отросли и торчали коротким ежиком, отчего она выглядела моложе, нежели была. Лайон не думал о том, что она спала с другим мужчиной, с тем немецким солдатом, или, если уж на то пошло, с кем–нибудь еще. Не больше, чем он думал о том, что она добывала еду из отбросов, или о том, что она смыкала руки на шейке младенца, чтобы его мать не нашли и не убили. Он не думал о тех двух шрамах, что пересекали ее живот. И если ему доводилось случайно коснуться их, она быстро отводила его руки.

— А я знаю, как идти по снегу босиком и не обморозить ноги, — заметила Дори светским тоном.

Плохая погода и гололед ее отнюдь не тревожили. Ей нравились дальние поездки. Ей нравился Массачусетс. Темные леса, и заледеневшие поля, и копны сена на них, и то, что практически везде можно было получить хорошую чашку кофе.

— Нужно сосредоточиться и понизить свое кровяное давление, и тогда не так уж и больно. Да боль почти совсем и не чувствуешь. Как комар укусил.

Дори приоделась в честь посещения бабушки Лайона. На ней было ее выходное черное платье и маленькое колечко с бриллиантом в платине, купленное Лайоном в Берлине.

— Может, они его сняли с руки мертвой женщины, — заметила Дори в магазине. — Это легко сделать, даже если руки и распухли. Просто берешь камень и разбиваешь кости.

Теперь же она вытянула руку и посмотрела на свое кольцо так, будто оно было намного больше и намного красивее, чем на самом деле. Она улыбнулась Лайону.

— На мне оно хорошо смотрится.

Что касается Вайолет, она ожидала самого худшего. Она предполагала, что Лайон не приезжал к ней из–за жены. Она увидит, как обстоят дела на самом деле, только встретившись с этой его женой.

И ей придется сказать ему, что она думает, просто потому, что вот так уж она создана.

Она знала, как проверять людей. На ужин она приготовила палтуса с фасолью и хлеб с патокой — блюда, которые сама терпеть не могла. А еще она вбухала туда соли горстями и побольше перца, просто чтобы испытать жену Лайона. Подушку на кресле в гостиной, где будет сидеть ее гостья, она набила колючками, крапивой и соломой. На донышко кофейной чашки, стоящей у прибора Дори, она положила камешки. Дверь в уборную оставила открытой, чтобы там все как следует выстыло и чтобы у любого вошедшего внутрь замерзла задница. И наконец, в мансарде Вайолет убрала доску, закрывавшую пчелиный рой, устроившийся на зиму под стропилами. Пусть Лайон с новобрачной поспят там сегодня ночью, если смогут.

Вайолет Вест проделала все это потому, что любила Лайона так, как больше никого на свете, разве что умершего отца Лайона, которого она любила с той же яростной страстью. Она хотела для него всего, и никто не мог убедить ее в том, что он вовсе не обладал исключительным правом на все хорошее в этом мире.

— Я рад, что меня ты не так любишь, — говаривал, бывало, ее муж Джордж. — Очень даже благодарен. Правда–правда.

— Что ты такое говоришь? Ты же знаешь, я люблю тебя, — каждый раз сразу же отвечала она.

И это было правдой, но все же не совсем. Эта любовь была не такой, какой она любила Лайона, а потом его сына, Лайона–младшего, своего внука, любовь всей своей жизни.

Когда машина въезжала во двор по длинной грязной подъездной дороге, с веток старой груши осыпались последние плоды. Нехороший знак, лишний раз уверилась Вайолет. По какому–нибудь другому случаю она бы уже собрала последние морозоустойчивые груши и испекла в печи пудинг с сухарями или грушевый пирог, но праздновать было нечего, и хлеб с патокой вполне сойдет. Вайолет стояла во дворе и приветственно махала.

Когда они подъехали поближе, Лайон ужаснулся, увидев, в каком состоянии дом: побелка совсем облупилась с дощатой обшивки стен, труба покосилась, старая лошадь в поле с трудом передвигала ноги по скользкому льду, груша так изогнулась, что ветки доставали до земли. В последний раз он был здесь, когда хоронили деда, перед отправкой в Германию, до того, как его мир изменился. И уж точно бабушка тогда не выглядела такой старой. Он вдруг обнаружил, что боится — она поскользнется на ледяной тропинке, пока идет к ним навстречу. Что сломает ребро или ногу или еще что–нибудь похуже. А что, если такое случится с ней, пока она тут совсем одна? Кто спасет ее? Кто будет знать? Старая лошадь Бобби? Барни Кросби, который приходит, чтобы нарубить ей дров?

— Она уже меня ненавидит, — сказала Дори перед тем, как вышли из машины.

Уже издалека она заметила фиолетовое родимое пятно на лице Вайолет Вест и поняла, что могло послужить причиной ожесточения. Те, кто несовершенен, часто бывают сердитыми. Дори знала это по собственному опыту.

— Она смотрит на меня и видит еврейку, укравшую тебя.

— Моя бабушка не такая.

Бабушка Лайона сама выучила алгебру и геометрию, чтобы помогать ему делать уроки. Когда он подал документы в Гарвард, она поехала вместе с ним на автобусе в Бостон и три часа сидела на автобусной станции, поджидая его.

— Все так делают, — сказала Дори.

Когда Лайон сгреб бабушку в объятия, у него было чувство, что в этот самый момент время пролетает мимо него. Глаза Вайолет были мутными. Зрение у нее ухудшалось, и она никому ничего не говорила, потому что кому до этого было дело, кроме нее самой? Когда ей представили Дори, Вайолет поманила ее, чтобы рассмотреть поближе. Дори удивила ее, поцеловав прямо туда, где было родимое пятно.

— Не беспокойтесь, — прошептала Дори. — Я поделюсь им.

Или, по крайней мере, именно эти слова послышались Вайолет.

— Ты ведь наверняка голодный.

Вайолет взяла внука за руку.

— Почему бы тебе не завести Бобби в сарай вместо меня, — бросила она Дори через плечо. — А у меня будет минутка поговорить с Лайоном.

Лайон посмотрел на жену, душа у него разрывалась на части. Там стояла Дори в своем выходном черном платье, в туфельках на высоких каблуках. А тут была его бабушка, тянувшая его к дому.

— Не беспокойся, — махнула им рукой Дори. — Я умею управляться с лошадьми.

Лайон вошел и начал накрывать на стол, как делал всегда, когда был дома. Но на этот раз все было по–другому. В доме было так холодно, что Лайон не стал снимать пальто. Все тарелки были покрыты тонким слоем грязи.

Вайолет стояла у окна. Свет был голубым светом ноября, день торопился скатиться в ночь. Вайолет видела Дори в поле, заросшем душистым горошком. Бобби был вообще–то на редкость упрямой лошадью. Начать с того, что он кусался, ну и всегда не торопился, черт бы его побрал. Он был упрямой скотиной, которую невозможно было сдвинуть с места. Пожалуй, именно за это Вайолет его и любила. Но удивительно, как только Дори хлопнула в ладоши, Бобби направился прямиком к ней. Она накинула веревку ему на шею и повела в сарай.

— Она разбирается в лошадях? — спросила Вайолет.

— Она во всем разбирается, — сказал Лайон бабушке.

Вайолет тут же поняла, с каким серьезным противником ей пришлось столкнуться.

— Я весь день для вас готовила, — сказала Вайолет, обращаясь к Дори, когда та вошла в дом.

Молодая женщина пахла сеном, свои туфельки на высоких каблуках, измазанные в грязи, она оставила у порога. Она давным–давно знала, что никогда не помешает положить в карман несколько пакетиков сахара вместе с маленьким ножичком и достаточно денег, чтобы добраться до ближайшего города. Она давно поняла, что все на свете совершенно не то, чем кажется.

— Не сомневаюсь, — ответила она.

Когда они сели за стол обедать, Дори свернула пальто и положила на сиденье, набитое колючками. Она пошарила в своей чашке и извлекла оттуда камешки, пока Лайон снимал кофейник с плиты. У Вайолет Вест в доме все еще пользовались керосиновыми лампами, а дом грелся от одной–единственной плиты на кухне, которую топили дровами.

— Сегодня ночью вы можете замерзнуть, — сказала она Дори. — Комната Лайона наверху, в мансарде.

— О, я так не думаю, — ответила Дори. — Мне приходилось спать вообще без одеяла, зарывшись в сугроб. Я спала в таких местах, где губы смерзались за ночь и приходилось специально сосредоточиваться на том, чтобы дышать. В мансарде будет прекрасно.

Лайон частенько вспоминал вкуснейшую бабушкину готовку, и тут его снова поджидал сюрприз. Ужин был ужасен. Неудивительно, что Вайолет выглядела такой исхудавшей и изнуренной. Она просто плохо питалась. Возможно, она и у доктора не была с годик, а то и дольше.

— Я беспокоюсь о тебе, о том, что ты тут совсем одна, — сказал Лайон.

Дори настояла на том, чтобы вымыть посуду, она знала, как обращаться с колонкой, и сумела перемыть целую раковину кастрюль крошечным кусочком мыла.

— Может, пришла пора продать этот дом и переехать в город. Ты выглядишь усталой.

Вайолет Вест было почти восемьдесят, но она прекрасно обходилась без посторонней помощи.

— Иди спать, — сказала она Лайону. — Устал как раз ты.

Той ночью Вайолет уснула, сидя в большом кресле у печки.

В разговоре с Лайоном она не упомянула, что теряет зрение, что кости у нее стали такими хрупкими, что, казалось, могут треснуть от холода, когда она выходила по утрам покормить Бобби. И уж конечно, она утаила тот факт, что дважды за этот месяц почти что подожгла сама себя, задремав у плиты. В последнее время она спала урывками, что правда, то правда.

И поэтому вначале, когда Дори спустилась вниз с пчелиным роем, ей показалось, что она видит все происходящее во сне. Начать с того, что Дори накрыла рой белой наволочкой. На мгновение показалось, что жена Лайона несла в руках через всю кухню круг лунного света. Пчелы жужжали, как обычно они делают по ночам. Дори положила рой на кухонный стол и зажгла сигарету. На ней была старая ночная рубашка из хлопка, а волосы на голове торчали сонными вихрами. Она дунула немного дыма в наволочку, и пчелы затихли.

Вайолет Вест выпрямилась в кресле и заморгала глазами, подернутыми пеленой. Она внимательно проследила за тем, как Дори сунула руку прямо в рой и вытащила целую горсть меда. Это был мед с красного клевера и душистого горошка, самый лучший мед на Кейп–Коде. Меда было достаточно, чтобы заполнить небольшую глиняную баночку.

— Я обещала, что поделюсь им с вами, — сказала Дори.

Дори вышла во двор босиком. Там она пристроила пчелиный рой на нижней ветке груши. Потом одним резким движением мгновенно стянула с него белую наволочку и помчалась обратно в дом. Она пахла медом и клевером. Но ноги у нее посинели от холода.

— Как сильно ты его любишь? — спросила Вайолет Вест.

У Вайолет все еще было ощущение, что она видит сон. Она так привыкла быть в доме одна, ей казалось просто нелепым вести подобный разговор с женщиной из Германии, которая делит постель с ее внуком.

— А как сильно любите его вы? — спросила в ответ Дори.

Утром Лайон поклялся, что никогда в жизни не спал так хорошо. Наступивший день был еще холоднее, земля была твердая как камень, и шел снег.

Вайолет приготовила для своих гостей чай из остролиста, такой отвратительный на вкус, что у любого бы перекосило рот. Дори добавила пару ложек меда, пакетик сахара, который достала из кармана, и объявила, что горячее питье по утрам — это дар небес. Именно так Вайолет думала о своем внуке, что он для нее — дар небес, которого она не совсем и заслуживала, но о котором она будет заботиться так хорошо, как только может. Лайон сказал, что отправится в город навестить старых друзей. Он пригласил Дори поехать вместе с ним, но она покачала головой.

— Ты уверена, что хочешь остаться здесь? — спросил он, когда Дори подошла поцеловать его на прощание.

Он собирался узнать у Нейта Крауна, владельца конторы по недвижимости, что нужно сделать для продажи дома. Может, если удастся получить за дом приличную цену, бабушка согласится переехать в город, а там Лайон сможет присматривать за ней.

— С некоторыми людьми она бывает немножечко вздорной. Я и забыл об этом.

— Она любит тебя так сильно, что убить за тебя готова, — прошептала в ответ Дори. — Так чего же мне бояться?

Вдруг оказалось, что это Вайолет почувствовала себя неловко в собственном доме. Дори вымыла пол на кухне смесью золы из плиты и мастики со щелоком, хотя ее об этом никто не просил. После мытья старые доски пола стали на удивление чистыми, в кухне стоял странно свежий запах, напоминавший аромат мяты или молодой капусты. Потом Дори пошла во двор. Она собрала попадавшие груши и, взяв мед из банки, стоявшей на столе, и порубив черствый хлеб для коржа, испекла нечто, назвав свое творение кексом.

— Мне он больше нравится со сливами, — заметила Дори. — Но где же сейчас взять слив? Пришлось положить то, что под рукой.

Вайолет почувствовала необходимость побыть одной. Подальше от этой женщины, которая знала, как обращаться с золой, камнями, пчелами, грушами, щелоком и недоверием.

Она вышла покормить Бобби и поняла, как холодно на улице. Уже мог появиться лед, хотя бы у берега пруда. Она всей душой ненавидела саму мысль об электричестве на ферме. По правде сказать, все новое ей было не по душе. Что могло быть в будущем для нее? Все, что она любила, уже произошло и уже свершилось. Вайолет прицепила маленькую тележку, в которой возила лед, к старой лошади. С каждым разом ей становилось все труднее делать это — болели пальцы. И больше времени ушло на то, чтобы направить Бобби к пруду. Было практически невозможно заставить его стоять на месте, даже когда он был привязан к дереву, пока она пошла нарезать лед.

Когда Лайон был мальчиком, он мог нарезать целую тележку льда меньше чем за час. И он говорил, что каждый блок разного цвета, в зависимости от того, как на него посмотреть. Некоторые куски были зелеными, как изумруды, а некоторые серыми, как перья голубки, некоторые на сколе были бледно–бледно голубыми, как утро, а другие блоки — из самого центра пруда, оттуда, где прятался большой сом, — были темными, как полночь.

Сегодня льдом покрылись только отмели, но этого было достаточно. Вайолет была рада, что для нее нашлась работа. Она не хотела думать о влюбленном внуке. Она не хотела думать о том, что, когда она была помоложе, родимое пятно у нее на лице саднило только на солнце, а теперь боль была постоянной. К тому моменту, когда она вырубила два квадратных блока, плечи у Вайолет уже безумно устали. Она посмотрела на дом и увидела струйку дыма, поднимающуюся из трубы. Дори разобралась с капризной плитой без инструкций. Она сделала это без малейшего затруднения.

Когда прямо перед ней стремительно взмыла ввысь большая птица, Вайолет думала как раз о том, что некоторые люди знают, как справляться с тем, что с ними происходит в этом мире, а вот другие нет. Это был белый дрозд, которого время от времени видели на их усадьбе, странное создание, быстро исчезающее в облаках.

Вайолет так и не поняла, видела ли она его на самом деле, но крик птицы вспугнул старика Бобби, привязанного к молоденькому деревцу. Один сильный рывок, и глупая лошадь запаниковала еще больше, когда позади нее запрыгала тележка. Бобби помчался вскачь. Он мчался, не разбирая пути. В следующий миг он оказался на льду и провалился в воду.

Глядя в окно, Дори думала об озере, где они с сестрой любили кататься на коньках. Обычно они держались за руки, потому что сестра была младше и легко пугалась, а Дори нет. У них был дом за городом, не сильно отличавшийся от этого, и Дори любила носиться по полям. Тогда она верила, что лед получается из замерзших слез, а снег — из разбитых сердец. Она верила, что они с сестрой всегда будут вместе благополучно жить в доме у озера. Теперь же Дори, не раздумывая, помчалась к пруду. Она не побеспокоилась обуться, потому что подошвы ее ног были привычны ко льду. Если бы понадобилось, она могла бы заставить себя вообще ничего не чувствовать. Безусловно, ей уже приходилось так делать раньше.

Бабушка стояла по пояс в ледяной воде, уцепившись за тележку и пронзительно крича на Бобби.

Дори много раз слышала, как кричат люди, теряющие кого–то, кого любят. Не лошадей, а детей, не тележки, а матерей и отцов. Не тех, кого можно спасти, а тех, кого уже потеряли. Она схватила Вайолет Вест, которая, хоть и худенькая, отяжелела из–за ледяной воды, пропитавшей одежду и обувь. Лошадь погибла, это было ясно. Дори знала: чтобы утонуть, хватает пары минут, а то и меньше. На поверхности не было пузырьков, и это означало, что все кончено. Не было смысла нырять и пытаться спасти бедное животное. Он наверняка запутался в вожжах или застрял между колесами тележки. Как–то раз Дори даже подумывала утопиться. Многие ухитрялись делать это в ведре. Но она слышала, что это не лучший способ умереть — в самый последний момент человеческая природа борется против утопления и заставляет тело подниматься к поверхности, даже когда выжить невозможно.

Дори вытащила Вайолет Вест из пруда, где лед, по словам Лайона, был таким многоцветным, что можно было целую жизнь потратить на то, чтобы описать все оттенки цвета. Обе женщины так замерзли, что хватали воздух открытыми ртами, как рыбы. Они промокли до нитки, до костей, ноги у Дори посинели еще больше и стали цвета льда посередине пруда, того цвета полуночи, который Лайону нравился больше всех прочих.

— Порядок? — спросила Дори старшую женщину.

Вайолет Вест кивнула. На самом деле ей хотелось заплакать. Она думала о том, каким глупым был Бобби, и как она любила его, и как в мгновение ока вдруг стала такой старой, слишком старой, и даже просто стоять не могла без помощи этой женщины, которая спала с ее внуком Лайоном, единственным человеком на земле, за которого она отдала бы свою жизнь, если бы потребовалось.

— Отец у меня был фермером, и у него была упрямая лошадь. Я обычно влезала на забор и оттуда прыгала ей прямо на спину.

Дори не много рассказывала Лайону о своей семье. Она предпочитала, чтобы он думал, что она на самом деле верит — то, что потеряно, пропало навсегда.

— Есть хоть что–нибудь, чего ты не можешь? — спросила Вайолет.

Им пришлось буквально карабкаться вверх по пригорку, который вроде и не был таким уж крутым, если, конечно, не взбираться на него совершенно без сил, замерзшими и босиком.

— Я не могу иметь детей, — сказала Дори.

Сосульки свисали с грушевого дерева, и с сосновых иголок, и с крыши дома, которую давно пора было перекрывать.

— Они сделали это со мной. Я пыталась сказать Лайону, но он не хотел слушать. Это я не могу изменить, или переменить, или поправить. Ни пожелать, ни приказать. Очень может быть, что в конце концов он возненавидит меня за это. Да и за все остальное.

Они добрались до дома и разделись догола перед печкой. Даже своими полуслепыми глазами Вайолет Вест видела шрамы. От ледяного холода они стали багряными, почти красными, цвета груш с дерева, что росло во дворе, цвета крови, которую нельзя смыть, и всего того, что невозможно изменить.

— Он хочет, чтобы вы поехали и стали жить с нами.

Казалось, Дори не испытывает ни малейшего смущения от того, что на ней нет одежды. Все, что ей нужно было прятать, было глубоко внутри.

— Он сказал мне прошлой ночью. Он беспокоится, что вы здесь одна. То, что случилось, просто лишний раз убедит его в том, что он прав. Вы же знаете Лайона.

Никогда Вайолет Вест не ожидала, что будет стоять обнаженная в собственной кухне вместе с совершенно незнакомым человеком. Никогда не ожидала она, что лед окажется таким тонким.

— А ты чего хочешь? — спросила она.

— Я же сказала. Я хочу им поделиться.

Дори надела старую одежду Лайона — голубые джинсы, белую рубаху. Потом она подогрела пирог в сковородке на плите. Она добавила еще пару ложек меда и ваниль, которую нашла на полке. Она воспользовалась рецептом своей матери, тем самым, что когда–то запомнила, а потом повторяла себе на ночь, так, как другие напевают колыбельную или читают заклинание.

Пирог был горячий, и его можно было есть еще до того, как Вайолет упаковала те немногие свои пожитки, которые еще имели для нее какое–то значение. В конце концов, блюдо было незамысловатое, и, когда Лайон вошел в дом, обе женщины уже почти все доели.