ГЛАВА 12
Поездка на поезде из Лондона в Кентербери заняла меньше часа. К счастью, по случаю первого понедельника после Пасхи рейс не отменили. Николас предупредил ее относительно английской железнодорожной системы — точнее, полного ее отсутствия.
Путешествие получилось совсем коротким, но Мадлен успела вспомнить события проведенных в Кентербери выходных.
Рунический документ, который они перевели вместе с Николасом, и та его часть, которую Николас перевел сам, преследовали Мадлен. Она представляла себе, как разрушали огромное средневековое аббатство; монахи бежали или меняли коричневые сутаны на обычную одежду. А некоторые, как Иоганнес Корбет, перешли в англиканскую веру.
Мадлен тряхнула головой, отгоняя эти видения, а потом задумалась о Николасе. Когда она, засыпая на ходу, садилась в такси, ни один из них не упомянул о следующей встрече.
В воскресенье она спала, курила, пила кофе и читала газеты. Солнце успело сесть, но Мадлен даже в голову не пришло снять халат. А потом в дверь позвонили — на пороге с пакетом в руке стоял Николас.
В первое мгновение Мадлен ужасно смутилась, вспомнив, что она совершенно голая под пурпурной тонкой фланелевой тканью.
— Вам идет этот цвет, — сказал он, и его взгляд скользнул по халату.
— Вы застали меня не в самом лучшем виде. Заходите, а я переоденусь.
Николас молча прошел в гостиную, но Мадлен показалось, что она заметила, как по его губам промелькнула озорная улыбка.
Мадлен оставила его на первом этаже, а сама принялась искать в своем маленьком чемоданчике что-нибудь приличное. Она остановилась на черных брюках и коричневом свитере с высоким воротом.
Когда она спустилась, Николас листал один из тяжелых томов истории Тюдоров из библиотеки Лидии.
— Я искал что-нибудь о ликвидации монастырей, — сказал он.
— Я уже это делала.
— Ничего нет?
— Кое-что нашла, но совсем немного.
Он кивнул, а потом поднял пакет, который принес с собой. Там были булочки с изображением креста и плитка бельгийского шоколада.
— Сегодня Пасха, — сказал он. — Выходит, я пасхальный заяц.
Они разговаривали, пили кофе и ели шоколад. Николас расспрашивал про Лидию, и Мадлен, неожиданно для себя самой, заговорила о матери, не чувствуя мучительных спазмов в горле. Боль стала слабее, поняла она.
Мадлен попросила Николаса рассказать о своей семье. У него есть сестра, ответил он. Именно у ее любовника он останавливается, когда приезжает в Лондон. Сестра и ее любовник живут отдельно, объяснил Николас, — у сестры крошечная квартирка на Рассел-сквер, где для него попросту нет места.
— А вам необходимо много места, как в амбаре? — с усмешкой осведомилась Мадлен.
— У нее кукольный домик, а не квартира, — ответил Николас.
Значит, в Лондоне Николас останавливается не у женщины! Ни о чем другом Мадлен думать не могла.
Его родители живут в Северном Уэльсе, на маленькой ферме. Иногда он их навещает — когда заканчивается одна работа, а другая еще не началась.
Николас ушел довольно рано.
— Завтра на работу, — объяснил он, надевая куртку.
Мягкая кожа хорошо сидела на его широких плечах.
— Вероятно, мы не увидимся до вашего отъезда в Лондон. Не будем терять связи, ладно?
А потом он ее поцеловал — на этот раз в губы — и коснулся пальцем лба в прощальном салюте.
Все произошло очень быстро.
Мадлен стояла в дверях и смотрела, как Николас отпирает дверь своего маленького автомобильчика. Перед тем как сесть в машину, он посмотрел на нее и улыбнулся.
— Черное вам тоже к лицу.
«Если бы Николас был французом, — подумала Мадлен, закрывая дверь, — он наверняка попытался бы затащить меня в постель». Интересно, как бы она отнеслась к его попытке? По крайней мере, раздражения она бы у нее не вызвала.
После того как Николас уехал, Мадлен позвонила Дороти Эндрюс — школьной подруге Лидии, жившей в Лондоне. Дороти обрадовалась, что Мадлен приедет в Лондон, и спросила, где та намерена остановиться. Мадлен собиралась снять на ночь номер с завтраком в каком-нибудь маленьком отеле в центре — в Кан ей предстояло возвращаться во вторник вечером. Дороти даже слышать об этом не хотела и уговорила Мадлен переночевать у нее. Они договорились встретиться на вокзале Паддингтон.
Когда поезд подходил к платформе, Мадлен посмотрела в окно и сразу же узнала изящную фигуру Дороти, чьи ухоженные черные волосы украшала белая меховая шапочка, хотя было не так уж холодно.
Когда Мадлен вышла из вагона, Дороти поспешила к ней, и они обнялись, как старые друзья. От Дороти пахло дорогими духами, а шерстяное пальто, похоже, было из кашемира.
— Мадлен! Как я рада тебя видеть! Чего ты хочешь — выпить чаю или сначала отвезем твои вещи? Потом мы можем поужинать. Да, пожалуй, так и сделаем. Ты выглядишь немного усталой.
Голос Дороти звучал успокаивающе — низкий, немного хрипловатый и уверенный, и Мадлен вдруг почувствовала облегчение. Она позволила отвести себя к стоянке такси.
Такси привезло их в Челси, к дому в георгианском стиле неподалеку от популярного торгового района на Кингз-роуд. Мадлен попыталась заплатить за такси, но Дороти решительно отодвинула ее в сторону и щедро дала водителю на чай.
Вероятно, она может себе это позволить, подумала Мадлен, стоя на крыльце, пока Дороти открывала белую дверь, украшенную блестящей медью.
Дом поражал прекрасным интерьером. Впрочем, стиль показался Мадлен слишком выдержанным и строгим. Все цвета были кремовыми, бежевыми и золотыми, начиная от ковров и обивки и кончая шелковыми абажурами светильников. Интересно, откуда они у Дороти, промелькнуло в сознании Мадлен.
Комната для гостей больше напоминала номер в дорогом отеле — здесь даже имелась роскошная ванна, украшенная золотыми дельфинами.
Дороти перехватила мечтательный взгляд Мадлен, направленный в сторону ванны.
— Может, хочешь немного расслабиться, Мадлен? Почему бы тебе не принять ванну? У меня есть чудесная розовая пена для ванны. Спустишься вниз, когда закончишь.
Она ушла, и Мадлен оглядела комнату. Кровать была огромной — полированное красное дерево, безупречно белое покрывало. Окно выходило в длинный узкий садик — нечто вроде миниатюрного Версаля с живой изгородью и ухоженными лужайками, вокруг небольшого пруда копии статуй эпохи Возрождения. Летом сад наверняка выглядел восхитительно.
Когда Мадлен вышла из ванной, завернувшись в одно из мягких полотенец Дороти, то чувствовала себя превосходно. От ее тела исходил сильный запах роз. Мадлен надела черные брюки, сапоги и темно-зеленую шелковую рубашку, которую взяла с собой на всякий случай — вдруг ей нужно будет выглядеть прилично. Теперь она могла вздохнуть с облегчением — ей трудно было представить себя небрежно одетой рядом с Дороти.
Хозяйка дожидалась Мадлен, сидя на кожаном диване песочного цвета. В руке она держала бокал. Мадлен решила, что Дороти пьет джин с тоником. Она сняла роскошное пальто — оказалось, что на ней надет чудесный темно-бордовый костюм. На нейтральном фоне дивана Дороти напоминала экзотическое существо посреди пустыни.
Мадлен вошла, и Дороти подняла голову.
— Тебе очень идет этот цвет. Знаешь, ты так похожа на Лидию, какой она была перед тем, как отправилась в Париж и познакомилась с Жаном. Конечно, тогда она была моложе, чем ты сейчас. — Дороти вздохнула. — Я до сих пор не могу поверить… должно быть, тебе сейчас очень трудно.
Она улыбнулась и с преувеличенным оживлением сказала:
— Ну что, теперь поужинаем?
Дороти не сомневалась в том, что Мадлен согласится, поэтому предложила поесть в маленьком ресторанчике на Кингз-роуд.
В ресторан они отправились пешком. Они вошли в изысканное заведение, отделанное светлым деревом и хромом, и посетители ресторана, даже несмотря на праздничный день, показались Мадлен довольно состоятельными людьми. За ужином они говорили о Лидии — о ее жизни, а не о смерти, естественно. Мадлен задавала вопросы, и Дороти охотно делилась воспоминаниями. По обоюдному молчаливому согласию они посвятили этот вечер ей. Мадлен интересовалась жизнью юной Лидии, какой ее знала Дороти после того, как они закончили школу и обосновались в Лондоне.
— Для нас шестидесятые годы были полны приключений. Конечно, в большей степени для меня, чем для Лидии, — с улыбкой сказала Дороти и сделала пару глотков шардонне из высокого бокала. — У меня было много поклонников, но твоя мать не интересовалась вечеринками и танцами так, как я. И дело вовсе не в том, что у нее был недостаток в кавалерах: Лидия была очень красивой, волосы как на картинах прерафаэлитов — они перешли к тебе по наследству — и некоторая… отстраненность.
Лицо Дороти смягчилось, когда она вспомнила молодую Лидию, и сквозь маску дорогого макияжа Мадлен увидела глубокую печаль.
— Это нравилось мужчинам, но Лидия не пыталась быть таинственной, просто она вела себя естественно. Я пыталась пристрастить ее к курению марихуаны, уговорить остаться у меня на ночь, но она предпочитала спать в своей маленькой комнатке. Слушать Боба Дилана и читать книги. Почему ты улыбаешься?
— Потому что у меня есть подруга в Кане, которая почти наверняка описала бы меня так же, как вы — мою мать, хотя я нечасто слушаю Дилана.
— О да. Она знала, что ты на нее похожа. И тревожилась из-за тебя. Ты помнишь, что она навещала меня несколько месяцев назад? Мы прекрасно провели пару дней, болтали о старых добрых временах. Но Лидия говорила и о тебе. Она очень хотела, чтобы ты была счастлива.
— А она… как вы думаете, она знала, что я…
Мадлен не могла произнести свой вопрос вслух. Он был глупым и неуместным. От вина у нее слегка кружилась голова.
Дороти посмотрела на нее, и в ее накрашенных глазах Мадлен увидела сочувствие.
— Моя дорогая, мать всегда знает, что ребенок ее любит. — Она наклонилась над столом, словно старалась подчеркнуть важность своих слов. — Как и ты знаешь — несмотря на все свое горе, — что она тебя любила. Очень сильно любила, Мадлен. У меня нет детей. И я не особенно об этом жалею — моя жизнь была полна событиями, а богатый бывший муж оплачивает мои счета. Я сама выбрала свою судьбу, но я восхищалась Лидией, сделавшей другой выбор. Я знала, что она покинет Англию — она думала об этом еще тогда, когда мы учились в школе. Как говорится, она слышала бой другого барабана.
— А она упоминала об отце во время вашей последней встречи?
— Да, сказала пару слов. Она видела свой брак таким, каким он и был, — попыткой спасения. Как многие женщины нашего поколения, мы с Лидией полагали, что только мужчина может сделать жизнь полной. Для нее имела значение эмоциональная сторона, для меня материальная. Она была романтиком. А ты?
Вопрос Дороти застиг Мадлен врасплох. Могла ли она считать себя романтиком? Да, так было прежде, когда она надеялась, что кто-то сможет предложить ей близость, дружбу и понимание. Но сейчас она думала иначе. Точнее, больше не стремилась к этому. У нее промелькнула мысль о Николасе, и Мадлен слегка вздрогнула. У их отношений не могло быть будущего. Они жили на разных континентах, более того, в разных мирах. Но так ли это? В культурном отношении — да, но она ощущала понимание со стороны Николаса, кроме того, он был ей близок. Может, это и есть духовное родство? Она тряхнула головой, стараясь избавиться от этих мыслей.
Дороти посмотрела на Мадлен, положила суповую ложку, взяла бокал и поднесла к губам, не сводя глаз с ее лица.
— У тебя есть любовник? Надеюсь, тебя не смущает столь личный вопрос?
Мадлен рассмеялась.
— Вовсе нет. Я с удовольствием с вами разговариваю, правда. У меня нет любовника. — И, к собственному удивлению, добавила: — Я познакомилась с одним человеком… в Кентербери, но нас не связывают… романтические отношения. По-моему.
Она покраснела и посмотрела на нетронутую тарелку с супом.
Дороти протянула руку и слегка коснулась волос Мадлен.
— Если этому суждено случиться, значит, так тому и быть. Живи свою жизнь — так я часто говорю себе. Наслаждайся жизнью, Мадлен. Вот чему может научить нас обеих смерть Лидии — она жила полной жизнью, именно такой жизни хотела и для тебя.
Дороти подняла бокал, и они с Мадлен чокнулись.
— За Лидию, — сказала Дороти. Мадлен ничего не смогла ответить.
Во вторник утром Мадлен ушла еще до завтрака в Сохо, на который собиралась Дороти, чтобы с кем-то встретиться там. На прощание Мадлен обещала, что обязательно навестит Дороти, когда в следующий раз будет в Англии.
Перед тем как сесть в такси, Мадлен оглянулась, чтобы в последний раз взглянуть на изящный дом в георгианском стиле. Дороти стояла в дверях, ее макияж, как обычно, был безупречен. Шерстяной костюм цвета слоновой кости выгодно подчеркивал превосходную фигуру. Она послала воздушный поцелуй, и Мадлен помахала рукой в ответ.
Дороти не советовала ей пользоваться метро или поездом, который останавливался в Кью-Гардене, где находился Государственный архив.
Мадлен смотрела в окно, когда они проезжали по пригородам, а потом по улицам центральной части Лондона. Она понимала, почему Николас не хочет жить в этом городе — завораживающем и живом, но слишком шумном и грязном.
В Кью было красиво — небольшие дома и необычные сады, в отличие от слишком консервативных и ухоженных садов в Челси, но над головой постоянно летали самолеты, приземляющиеся в Хитроу. Мадлен успела увидеть три низко летящих пассажирских лайнера, прежде чем водитель остановил такси перед большим роскошным викторианским зданием. Его с двух сторон окружали уродливые цементные строения нового торгового центра. Плата за такси оказалась огромной, но приятное путешествие того стоило.
— Это ИКВН,— сказал водитель, кивая в сторону здания. — Контроль за налогами.
Его передернуло от отвращения.
— Вам туда не надо. Архив находится за этим зданием. Не могу подъехать, извините. Удачи, милая.
И он уехал.
Мадлен подошла к зданию ИКВН в поисках знака, который направил бы ее в сторону архива. Может быть, это небольшое здание, которое скрывается за монстром, похожим на плетеную корзину, который построил человек с большим количеством денег и полным отсутствием вкуса.
Мадлен нашла лишь две надписи — «Погрузка» (интересно, что они грузят — налоговые декларации?) и «Администрация». Она посмотрела налево и только теперь заметила проход и маленький белый плакат со стрелкой, направленной в сторону задней части ИКВН, — ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АРХИВ.
Она едва не рассмеялась, когда увидела здание, в котором находился национальный архив. Монолит постройки семидесятых годов двадцатого века — коричневый бетон и затемненные стекла. Мадлен показалось абсурдным, что в архиве могут быть такие стекла.
Перед комплексом находилось искусственное озеро, по которому скользили три огромных белых лебедя. Дорогие стеклянные двери главного входа венчал ряд панелей из витражного стекла; абстрактный яркий рисунок плохо сочетался с тусклыми окружающими красками.
Приемная напоминала собор — небольшой ряд письменных столов с компьютерами казался крошечным из-за высоченных потолков. Каблуки Мадлен звонко застучали по полированному полу, когда она подходила к столам, и этот звук прокатился по всей комнате.
За компьютерами сидели пожилой мужчина и молодая хорошенькая девушка. Мадлен подошла к ней, и девушка подняла на нее взгляд.
— Я не бывала здесь прежде и не совсем уверена, как…
— Вы ищете что-то определенное? — прервала ее девушка, всем своим видом показывая, что происходящее ей смертельно наскучило.
Что происходит с английскими женщинами, которые работают в архивах? Неужели никто не затаскивает их в постель?
— Да, я ищу завещание. Дело в том, что я…
— У вас есть какие-нибудь документы? Сначала вам нужно получить пропуск в архив. Затем можно принять участие в ознакомительном туре. Он начнется через пятнадцать минут. Вам придется сесть за компьютер и заполнить необходимые анкеты, а потом возвращайтесь, пожалуйста, сюда.
Она вновь обратилась к прежней работе, а обиженная Мадлен направилась к свободному компьютеру.
Ознакомительный тур, как она очень скоро поняла, был просто необходим. Вместе с небольшой группой других посетителей ее провели мимо интернет-кафе, ресторана, магазина и центра посетителей, а затем мимо охранника наверх, на второй уровень.
Мадлен показалось, что гид заговорил на иностранном языке, когда принялся рассказывать, как следует проводить исследования, начиная с «Группы алфавитных каталогов», затем шли «Отдел научных запросов», «Комната для просмотра микрофильмов», «Комната для чтения документов», «Комната карт» и «Место сбора документов». Все было проиндексировано, пронумеровано, отмечено буквами в каталоге. И правильно, ведь здесь хранились документы, охватывающие тысячелетний исторический период, — рождения, смерти, браки, военные архивы, деловые и личные документы, завещания, сведения об образовании… объем информации был поистине огромен.
Мадлен решила не пользоваться полученными инструкциями, а сразу же направилась в отдел научных запросов. Она всегда могла сделать вид, что ее английский оставляет желать лучшего. Ей не хотелось провести здесь целый день — архив напоминал мавзолей. В некотором роде так оно и есть, подумала она.
Здесь к ней проявили гораздо больше интереса, чем на входе, хотя поведение дергающегося молодого человека в пурпурном галстуке и совершенно не подходящем к нему пестром жилете, застегнутом на все пуговицы, походило на поведение дикого животного, попавшего в свет автомобильных фар. Довольно смелое одеяние для человека, который с трудом подавил желание спрятаться за письменным столом, завидев вошедшую женщину. Казалось, Мадлен, не успев раскрыть рта, уже заставила его ужасно нервничать.
— Мне нужно найти семейное завещание, — сказала Мадлен.
— Так, — сказал он с фальшивой бравадой. — До тысяча восемьсот пятьдесят девятого года или после?
— До. Полагаю, оно датировано серединой шестнадцатого века, хотя я видела только одну страницу, а потому не знаю точной даты.
— Вы уже его видели?
— Я видела копию.
— Так. Вот что вам нужно сделать — пройти туда, через индекс…
Мадлен перебила его, специально спотыкаясь на некоторых словах.
— Проблема в том, что у меня жуткий английский и читаю я совсем плохо. Нельзя ли сделать это как-нибудь побыстрее?
Она широко распахнула глаза, делая вид, что ужасно расстроена.
— Так. Середина шестнадцатого века — до официального утверждения завещания еще далеко, тогда завещаниями занимались церковные суды.
Он забормотал что-то о занесенных в каталог завещаниях, правилах утверждения и все это время отчаянно крутил в руках ручку.
Сначала Мадлен решила, что он пытается произвести на нее впечатление, а потом поняла, что он просто рассуждает вслух.
— В каком суде было признано завещание? — наконец спросил он, глядя на нее широко раскрытыми глазами.
— Что? — Мадлен не пришлось особенно прикидываться, чтобы продемонстрировать полное непонимание.
— Где было составлено завещание — давайте начнем с этого.
— В Кенте.
— То есть в Прерогативном суде Кентербери. Естественно, оно было на латыни — тогда большинство завещаний писали так.
— Нет, я видела фотокопии оригинала — завещание написано на английском языке времен королевы Елизаветы.
— О, значит, ваш предок был грамотным?
— Она.
— Она? Это необычно, поскольку они — я хотел сказать, женщины — в шестнадцатом веке редко умели читать и писать.
Мадлен улыбнулась. Ей хотелось сказать этому стеснительному юноше, что среди ее предков была женщина, которая жила еще на пятьсот лет раньше и знала грамоту, но промолчала.
— Оригинал завещания должен находиться на хранении в Хайесе. Только на оригинале есть подпись, и у нас уйдет три дня на то, чтобы получить для вас завещание. Но мы можем сделать копию.
— Женщина, написавшая завещание, управляла компанией.
— Документы компании не являются достоянием граждан. Как звали вашего предка?
— Элизабет Бродье.
— Я позабочусь, чтобы ваш запрос был зафиксирован.
Он встал из-за стола, нечаянно сбросив на пол кипу бумаг, и принялся их собирать, а Мадлен сделала вид, что ужасно заинтересовалась стоящими на полках документами и не заметила его неловкости.
Мадлен пришлось довольно долго ждать возвращения архивариуса, но ее ожидание было вознаграждено — в руках он нес плоскую коробку из жесткого картона.
Он вытащил из коробки такой же хрупкий пергамент, как и тот, что она совсем недавно изучала в квартире Николаса.
— Видимо, было сделано несколько копий. Такое впечатление, что у нас не одна, — сказал архивариус, ловко, но осторожно вынимая один из листов пергамента и выкладывая его перед Мадлен на крышку коробки.
Документ был написан по-латыни аккуратным каллиграфическим почерком, но не рукой Элизабет Бродье. Перед Мадлен лежала опись — какие-то предметы домашнего обихода: гобелены, столовое серебро, мебель.
Каждая страница была в трех экземплярах.
Мадлен просмотрела один лист за другим — списки самоцветов и платьев, лошадей, карет и домов. Несомненно, речь шла об имуществе очень богатой женщины. Но если все завещание было скопировано на латинском языке, то должна быть и заключительная часть, которую постарались не показывать любопытным судебным писцам. По мере того как содержимое коробки подходило к концу, надежды Мадлен таяли.
Архивариус принял близко к сердцу огорчение Мадлен и пытался придумать, что сказать, чтобы хоть как-то ее утешить.
— Вы сказали, что видели фотокопию?..
Мадлен кивнула.
— Сюда приходила моя мать. Может быть, она просила показать ей оригинал завещания…
Архивариус нахмурился и принялся крутить свою ручку.
— Как давно она приходила?
— Точно не знаю. Дело в том, что она недавно умерла.
Архивариус снова встал. Казалось, он был на все готов, чтобы помочь Мадлен. Его угловатая фигура не слишком подходила для роли спасителя, но он был полон решимости.
— Подождите минутку, — пробормотал он и быстро ушел.
Словно рыцарь в блистающей броне, он вернулся с другой коробкой, очень похожей на первую, и поставил ее перед Мадлен.
— Оригинал. Его еще не отослали обратно. Такое иногда случается, — радостно заявил он.
Мадлен подняла крышку плоской картонной коробки и сразу же поняла, что видит почерк Элизабет Бродье. Первые страницы содержали ту же опись, а на дне коробки лежал еще один лист пергамента. Он начинался с описания посещения Семптинга монахиней Тересой из Винчестера.
Лидия читала это, подумала Мадлен, глядя невидящими глазами на бесконечные ряды папок с документами, выстроившихся за спиной архивариуса. Лидия запросила оригинал завещания из Хайеса и сделала с него копию.
Архивариус вежливо кашлянул.
— Вы именно это искали?
Мадлен заморгала.
— Да.
Она с улыбкой поблагодарила архивариуса и встала, а он радостно и смущенно заулыбался в ответ.
Когда Мадлен возвращалась обратно через лабиринт бесконечных полок с документами туда, где еще оставались признаки жизни, ей стало интересно: обращался ли за пятьсот лет кто-нибудь, кроме нее самой и Лидии, с просьбой посмотреть завещание? Быть может, таких людей вовсе не существовало и завещание лежало в хранилище прихода среди других документов до тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года, когда викторианская администрация решила навести порядок и создать центральный архив британских документов? Рунический шифр избежал такой участи, как и множество других запыленных манускриптов, таящихся в местных архивах. Сколько забытых и потерянных документов прячут секреты прошлого? Должно быть, это здание таит множество таких тайн.
Погрузившись в размышления, Мадлен спустилась в центр для посетителей на первом этаже и попала в небольшой музей манускриптов, хранящихся под застекленными витринами. Здесь находился оригинальный судовой журнал мятежа на «Баунти», а также целая витрина, за которой была выставлена копия завещания Шекспира. «Самое знаменитое завещание» — гласила надпись над ним.
К центральному залу примыкало небольшое, тускло освещенное помещение, где стоял огромный шкаф. На одной из стен висела знакомая картина — одна из частей гобелена Байе. Но это была лишь копия, указывающая на то, что здесь хранится очень древний документ. На полках шкафа лежали четыре массивных открытых тома — оригинал «Книги Страшного суда». В ней Вильгельм Завоеватель перечислил свои новые владения в Англии. Мадлен вспомнила совет Джоан — проверить, нет ли в «Книге Страшного суда» сведений о семейных связях, которые могли уходить корнями в далекое прошлое. Быть может, семья Леофгит попала в список? Книга была написана в восьмидесятых годах одиннадцатого века. Однако новый король был заинтересован в обретении земель, а Леофгит и Джон не являлись землевладельцами. Она пообещала себе проверить это, но надежды на успех было мало.
Выйдя на улицу, Мадлен вдохнула свежий воздух раннего апреля и уселась на деревянную скамейку возле озера, наблюдая за лебедями, скользящими по гладкой поверхности воды. В небольших бетонных коробках, расставленных вдоль искусственных берегов, росли белые нарциссы. Странное окружение для здания, где хранятся древние манускрипты.
В центре для посетителей Мадлен прочитала некоторые пояснения, написанные под витринами. Теперь она перебирала новые факты — к примеру, короли в Средние века относились к летописям как к сокровищам и тщательно прятали их в специальных ларцах. Эта традиция не умерла, хотя некоторые приходы хранили разные документы и завещания в специальных коробках. В памяти Мадлен остались и другие обрывки информации — фамилии, которые стали передаваться из поколения в поколение начиная с тринадцатого века и то, что богатые люди оставляли о себе больше упоминаний, поскольку часто владели грамотой и писали завещания.
Мадлен посмотрела на часы. Самолет улетал ранним вечером, поэтому ей следовало добраться до Гатвика к трем часам. Может, пройтись по магазинам? Она точно знала, куда хотела пойти.
Она рискнула доехать на метро до Оксфорд-серкус и оказалась в месте, которому весьма подходило его название «цирк». На пересечении Риджент-стрит и Оксфорд-стрит находился перекресток, где всегда было полно пешеходов, — очень похоже на муравейник. Красные двухэтажные автобусы выстраивались в очередь рядом с черными лондонскими такси и усталыми мотоциклистами. Повсюду были люди. Небольшой участок возле метро напомнил ей офис брокеров на бирже — каждый второй разговаривал по сотовому телефону. Мадлен тут же оказалась в окружении покупателей и спешащих по делам клерков, пробивающихся сквозь толпу.
Мадлен сделала глубокий вдох и решительно вошла в толпу. Она смутно помнила, как добраться до «Либерти». Несколько лет назад ее водила туда Лидия.
Здание, в котором располагался старый универсальный магазин, оказалось таким же красивым, каким она его помнила, — стиль Тюдоров, полированные двери красного дерева, украшенные бронзой.
Оказавшись внутри, Мадлен направилась к ювелирному отделу, где продавцы были одеты столь же безупречно, как и покупатели.
В соседнем зале, где продавались эксклюзивные вещи, были выставлены удивительные предметы — расшитые блестками шарфы из тончайшей шерсти, ярких, сочных цветов; сумки, украшенные бусинами и лентами; перчатки из удивительно мягкой кожи всех цветов, напоминающей шелк.
Здесь было на что посмотреть и чем восхититься, посетители разговаривали шепотом, словно испытывая благоговение перед сверкающими предметами.
Мадлен с некоторым трепетом вошла в отдел женской одежды. Ей пришлось напомнить себе, что она зашла только посмотреть. На мгновение сердце сжалось от воспоминаний о матери. Они покупали здесь вещи на январских распродажах. Кажется, это было четыре года назад. Через год Лидия уехала из Лондона, значит, это было… Мадлен с трудом оторвалась от воспоминаний.
Однако сейчас никаких распродаж не намечалось. На вешалках висели льняные и шелковые летние платья. Взгляд Мадлен остановился на широкополых шляпах из блестящей соломки, украшенных разноцветными лентами.
К ней подошла экзотического вида продавщица.
— Могу я вам чем-нибудь помочь, мадам?
— О, я всего лишь осматриваюсь, благодарю вас, — с вежливой улыбкой ответила Мадлен.
Она сняла платье с плечиков, чтобы проиллюстрировать свои слова. Платье было темно-красного цвета, из тяжелой скользкой ткани.
— Что это за ткань? — спросила Мадлен у продавщицы, не отходившей от нее.
— Смесь шелка и льна. Красивая, правда? На вас это платье будет превосходно смотреться — с вашей кожей и волосами. Хотите примерить?
Мадлен рассмеялась.
— Почему бы и нет? — спросила продавщица. — Я не стану вас заставлять покупать платье, но хотела бы посмотреть, как оно на вас сидит!
Мадлен пожала плечами. Почему бы и нет?
Платье сидело так, словно было сшито специально для нее. Корсаж плотно облегал грудь и талию, тонкие шелковые лямки сияли на плечах. Пышная юбка доходила до колен, а подол был отделан более темным шелком.
Когда Мадлен вышла в новом платье, сняв черные сапоги, продавщица воскликнула:
— Оно вам невероятно идет!
— Вы правы, — согласилась Мадлен, глядя на свое отражение в высоком зеркале.
Она действительно выглядела элегантно в этом платье. Что сказала бы Лидия? Если бы она поняла, что Мадлен платье понравилось, она бы обязательно уговорила дочь его купить.
— Я его покупаю, — заявила Мадлен, и продавщица засияла.
Когда Мадлен шла обратно по Риджент-стрит в поисках кафе, которое не походило бы на банку сардин, она остановилась, чтобы взглянуть на витрину магазина, где продавали очень дорогую обувь. С витрины на Мадлен призывно смотрело множество туфель самого разного цвета и фасона. У нее не было обуви, подходящей к новому платью, и Мадлен посчитала это достаточным основанием, чтобы переступить порог магазина.
Еще на витрине она присмотрела открытые туфли, а примерив их, сразу поняла, что они идеально ей подходят. Пурпурные, с низким, но изящным каблучком. И вовсе не на девочку, а на зрелую женщину, с удовлетворением подумала она, выходя из магазина. Теперь нужно лишь найти человека, на которого можно было бы произвести впечатление.
У нее оставался еще час до того, как сесть в поезд метро, идущий в Гатвик, и Мадлен нашла маленькое кафе, в котором оказалось мало посетителей.
Она заказала кофе и итальянский сэндвич, наблюдая в окно за лихорадочным движением на лондонских улицах. Доев сэндвич, она вытащила из сумки блокнот и листок, куда с разрешения Николаса скопировала диковинный рунический шифр.
Она смотрела на листок, но не видела в значках ни малейшего смысла. После перевода, сделанного совместно с Николасом, она запомнила, что означают многие символы. Однако они никак не складывались в нечто осмысленное.
Пока Мадлен копировала шифр, ей в голову пришла мысль, хотя она понимала, что надежд на успех слишком мало. Насколько хорошо Ева разбирается в рунах? Является ли она обычной колдуньей-хиппи или обладает способностями расшифровки текста? Под зелеными веками Евы Мадлен разглядела умные глаза — тут сомнений не было. Что ж, пожалуй, стоит попытаться. К тому же она все равно собиралась съездить в Байе, чтобы еще раз посмотреть на гобелен и внимательно изучить эпизод, где Вильгельм и Гарольд дают клятву. Она была уверена, что в этой части гобелена вышиты две шкатулки с мощами, но хотела знать наверняка. Конечно, всегда можно взять репродукцию, но Мадлен хотела увидеть подлинный гобелен.
Ищет ли она улику? Да нет, просто глупая прихоть. Гобелен Байе самым пристальным образом изучали при помощи микроскопов в течение двух столетий; едва ли она сумеет найти что-нибудь новое.
