ГЛАВА 48

Себастьян бросился в заднюю часть лавки, скользя по полированному полу.

– Стой! – раздался приказ. – Стой, именем короля!

Перед ним возвышался стол на козлах, заваленный рулонами шелка и атласа, Себастьян налетел на него, сорвал столешницу и швырнул в констеблей, сбив обоих с ног.

– Держите его! – вопил Мэйтланд, стоя на четвереньках среди моря сверкающего шелка.

Кто-то схватил Себастьяна за пальто. Обернувшись, виконт двинул ящиком с галантерейной мелочью в могучее брюхо краснолицего мужчины средних лет, который, разинув рот, резко выдохнул и тут же выпустил беглеца.

Виконт бросился к задней двери, молясь, чтобы она была не заперта, и, когда засов подался, улыбнулся. Одним прыжком он перемахнул через маленькое заднее крыльцо и оказался в узком переулке. Расплескивая грязь, миновал груды сломанных ящиков и бочонков, окованных ржавыми ободьями, и завернул за угол как раз в тот момент, когда Эдуард Мэйтланд выскочил из лавки. Крики преследователей заглушил внезапно хлынувший ливень.

Себастьян промчался через Лестер-сквер, нырнув между высоким фаэтоном и красным ландо. Над ухом свистнул кнут, треснуло древо, лошади, мотая головами, остановились. Вскрикнула женщина.

Себастьян бежал, пальто от ветра распахнулось, дождь бил в лицо. Тряся головой, чтобы смахнуть воду с глаз, он коротко обернулся через плечо и увидел, что Эдуард Мэйтланд стойко держится в ста ярдах позади него, активно работая руками и ногами. Второй констебль безнадежно отстал.

Они оказались в той части города, где фешенебельные улицы Пэлл-Мэлл переходили в старые аллеи Ковент-Гардена, узкие переулки и тупички. Брусчатка стала грубой, улицы наполнились людьми. Горстка оборванных уличных мальчишек заржали, когда Мэйтланд поскользнулся в кучке навоза и чуть не упал, а старуха в драной шали, когда Себастьян пробежал мимо, крикнула ему вслед:

– Помоги тебе Бог, парень!

Послышался крик Мэйтланда:

– Задержите его! Это убийца!

Впереди дорогу перекрыли патрульные с Боу-стрит, которые возвращались с обхода пригородов – трое в красно-синем, верхом на гнедых жеребцах. Они пришпорили коней, копыта загрохотали в узком пространстве между двумя рядами старых, наполовину деревянных домов. Вскоре открылся поворот на боковую улицу, Себастьян бросился туда и очутился в круговороте оборванных нищих, тощих, сутулых мужчин, грязных женщин в рваных платьях. Последние сжимали в костлявых руках отчаянно вопящих младенцев, завернутых в шали. Были там и дети постарше – нечесаные малыши, некрепко стоящие на ногах, подростки в лохмотьях, с покрытыми цыпками голыми руками и босыми ногами. Сюда, к работному дому Сент-Мартин, стекались за помощью отчаявшиеся люди со всего города, но их гнали прочь.

Себастьян попытался пробиться через толпу, кружившую вокруг работного дома. Вдруг мужчина в конце улицы схватил корзинку торговца яблоками и бросил ее в окно ближайшей пекарни. Стекло разлетелось, по морю исхудалых лиц и запавших глаз прошел рев.

– Хлеб! Бесплатный хлеб!

Голодная толпа рванулась вперед, потащив Себастьяна на Флеминг-роу, в конце которой стояли Эдуард Мэйтланд и три всадника в знакомых красно-синих мундирах патрульных с Боу-стрит. Лошади мотали головами, раздувая ноздри, пока сквозь них струилась толпа, увлекая Себастьяна за собой.

Пробиться назад не представлялось никакой возможности, толпа напирала слишком сильно. Он видел торжество на красивом лице Мэйтланда, жестокое возбуждение в его глазах, когда констебль и парни с Боу-стрит просто стояли и ждали, пока толпа принесет к ним Себастьяна.

Он вспомнил быстрину в бухточке, где часто купался еще мальчишкой. Плавание могло быть смертельно опасным, потому что холодное течение неумолимо затягивало в море. Они с братьями рано узнали, что победить прилив можно только одним способом. И Себастьян перестал бороться, просто позволив толпе тащить себя, медленно передвигаясь к нужной ему стороне. Сначала к поребрику, затем на узкий тротуар перед рядом зданий напротив церкви Сент Мартин.

Некогда здешние дома считались величественными – четыре этажа, а то и выше. Но они давно уже превратились в дешевые меблирашки. Вода с крыши стекала по провисшим желобам, разбитые окна были заткнуты тряпками, уличные двери стояли без засовов или вообще отсутствовали. Себастьян не сводил взгляда с людей в конце улицы, ни одним намеком не показывая, куда он собирается удрать, и ему удалось уловить момент, когда Эдуард Мэйтланд понял, что сейчас произойдет.

Отдав короткий приказ людям с Боу-стрит, Мэйтланд бросился вперед, но Себастьян успел нырнуть в темный дверной проем.

Он оказался в тускло освещенном коридоре, воняющем мочой, сыростью и гнилью. Некогда стены были обиты узорчатым алым шелком, превратившимся в коричневые лохмотья, свисавшие с покрытой плесенью штукатурки, которая отваливалась огромными кусками, обнажая дранку. У открытой двери стояла темноволосая девочка лет пяти, держа на руках новорожденного младенца. Комната у нее за спиной была пуста.

Малышка широко раскрытыми глазами смотрела на мужчину, бегущего по коридору мимо поломанных перил, по просевшим ступеням некогда величественной лестницы. Он промчался сквозь приоткрытую заднюю дверь, перепрыгнул через прогнившее крыльцо, миновал маленький дворик, обрамленный с двух сторон высокими кирпичными стенами и заваленный обломками черепицы, разбитыми бочками и горами гниющих отбросов. В конце двора стояло нечто, прежде бывшее каретным сараем, но когда Себастьян толкнул дубовую, окованную железом дверь, она оказалась запертой.

– Черт побери. – Он заколотил кулаком по неожиданно крепким доскам. С улицы доносились крики, внезапно послышался набат.

– Черт побери! – повторил беглец, оборачиваясь и прижимаясь спиной к двери.

Рядом с ним уходили вверх ступени. Оттолкнувшись, он побежал вверх. Чердачная дверь тоже была заперта, но от удара ногой дерево треснуло, и дверь, скрипнув, открылась внутрь.

Помещение разделяли грубые перегородки. Огибая их, виконт поскальзывался на грудах гниющего сена, в воздух поднимались тучи пыли, танцующей в бледном луче света, пробивавшемся сквозь одинокое окно, затянутое паутиной. Распахнув створки, Себастьян перекинул через подоконник сначала одну ногу, затем другую, протиснулся наружу. Дождь припустил сильнее, ледяные струйки хлестали по лицу, словно вонзались в кожу иголками. Повиснув на руках, Себастьян коротко вздохнул и прыгнул вниз.

Он упал на грязную мостовую, перекатился, вскочил и бросился бежать, оступаясь в вонючей жиже из гнилых капустных листьев, прелой соломы и навоза. Впереди под сломанной аркой старых конюшен открывался выход на боковой переулок, где народу было довольно мало. Наконец появилась возможность убраться подальше от работного дома, Мэйтланда и патрульных. Откуда-то у него за спиной послышался крик, затем другой, и снова забил набат. Себастьян пригнулся, чтобы спрятать лицо от дождя, и пошел восвояси, как просто еще один мокрый, оборванный, грязный мужчина, ничем не примечательный, кроме роста и крепкого сложения.