ГЛАВА 40
Обычно воскресенье было единственным днем, когда Чарльз, лорд Джарвис, проводил хоть сколько-то времени дома. Утром он, как правило, сопровождал в церковь своих мать, жену и дочь, затем садился с ними за традиционный английский обед, а после трапезы удалялся в один из клубов или в комнаты, отведенные ему в Карлтон-хаус или Сент-Джеймсском дворце.
Но состояние, которое его врачи именовали разлитием желчи – а сам Джарвис называл всего лишь изжогой, – заставило его утром в понедельник остаться в постели под присмотром язвительной, злоязычной матери. Мать вела его дом, в то время как жена все глубже погружалась в свои туманные мечты, а дочь сражалась с ветряными мельницами и вмешивалась в чужие дела, которые считала своими.
Ирония бытия Джарвиса состояла в том, что его жизнь заполняли женщины. Кроме матери, жены и дочери, проживающих с ним, Джарвис был куда глубже, чем хотел бы, вовлечен в жизнь своих двух сестер: плаксивой, глупой Агнесс, которой постоянно требовалась помощь, чтобы вытаскивать из долгов ее никчемных мужа и сына, и Филис, которая, хотя и была не умнее сестры, по крайней мере сумела хорошо выйти замуж.
Женщины, по мнению Джарвиса, в целом были еще тупее мужчин. Да, встречались исключения – рациональные, сообразительные, одновременно озлобленные и мрачные или саркастичные и насмешливые. Эти раздражали его даже сильнее, чем их безмозглые сестры. При всей своей глубокой и непреходящей ненависти ко всему французскому он все же соглашался с императором Наполеоном в одном: женщины годятся только для двух вещей – развлечения и продолжения рода.
Эта мысль вернула Чарльза к Аннабель, его жене.
Она была сказочным, очаровательным существом, когда он на ней женился. Тоненькой девочкой со сверкающими голубыми глазами, веселым смехом – и симпатичным приданым. Но она жестоко разочаровала его. Сумела родить только одну жизнеспособную дочь и болезненного, слабого сына, до того как началась череда выкидышей и мертворожденных детей, что, по словам лекарей, разрушило ее здоровье и равновесие се хрупкого ума. Джарвис лучше знал, в чем дело. Разум Аннабель никогда не был уравновешенным. Но какие бы надежды он ни питал по поводу того, что ее здоровье хрупко и она долго не протянет, они не оправдались. Она все жила и жила, и доктора запрещали ей родить ему столь желанного сына вместо Дэвида, покоившегося в сырой могиле.
Но из всех женщин его жизни больше всего горя причиняла ему дочь Геро. Упрямая, непослушная девчонка, посвятившая свою жизнь – подумать отвратительно – добрым делам, по любому поводу изрекая дурацкие сантименты, почерпнутые из книжек Мэри Уолстонкрафт и маркиза Кондорсе. Что еще хуже, ей было почти двадцать пять, а она упрямо противилась его усилиям устроить ей хорошую партию, намереваясь до самой смерти остаться «синим чулком». Она ничего не унаследовала из красоты своей матери, и вся ее юная прелесть быстро улетучивалась.
Сейчас дочери как раз не было дома. Она инспектировала работный дом. Одна мысль об этом вызывала у него обострение изжоги, так что, когда ближе к полудню этот магистрат Лавджой наконец явился, настроение у Джарвиса было далеко не радужное.
– Вы желали видеть меня, милорд? – поклонился коротышка.
– Как раз вовремя, – проворчал Джарвис с диванчика у камина, своего временного рабочего места. – Я слышал, Девлин снова совершил убийство?
– Мы не знаем точно…
– Но ведь его видели там?
Коротышка поджал губы и вздохнул:
– Да, милорд.
– Принц очень недоволен всем этим делом. На улицах шепчутся. И слухи тревожные. Говорят, что аристократам в этой стране дозволено убивать безнаказанно, что женщины из простого народа в собственном доме в безопасности находиться не могут. Через два дня наступит регентство, и принцу такие пересуды нужны меньше всего.
– Да, милорд.
– Принц желает, чтобы Девлин был взят живым или мертвым до истечения сорока восьми часов. Или на Куин-сквер появится новый магистрат. Я ясно говорю?
– Да, милорд, – сказал Лавджой и откланялся.
