31

Первую серьезную поправку в план пришлось внести, когда Кэнсё не успел вовремя выехать в Ниигату. Утром третьего мая состоялось общее собрание, посвященное обсуждению учебной программы для иностранных студентов.

Присутствовало почти все дзэнское сообщество. Монахи сидели рядами на циновках в большом лекционном зале храма. Первым выступил настоятель, который выразил общее недовольство поведением американцев. Он настаивал на прекращении подобных программ в будущем, поскольку они нарушают мирную жизнь храма, однако собрание неожиданно затянулось. Другой монах почтительно согласился со старшим, заметив при этом, что визит, о котором идет речь, пока только лишь пробный и если внести в учебный курс соответствующие изменения, а также ограничить посещения двумя-тремя в год, можно добиться некоторых успехов. Сотрудничество с храмом в Сан-Франциско имело большие преимущества, не говоря уже о приобщении иностранцев к дзэнской практике. Один из монахов рискнул напомнить о материальной выгоде от подобных программ, хотя это противоречило дзэнской философии. Именно ему принадлежало предложение отправить Кэнсё, так хорошо проявившего себя в работе с американцами, в Сан-Франциско для изучения английского языка.

Кэнсё не мог не присутствовать на совещании, более того, был вынужден остаться до самого конца, поскольку речь зашла о нем. В результате он приехал на вокзал Уэно на целых три часа позже и пропустил свой поезд в Ниигату, а на следующие два скорых билетов уже не осталось. Пришлось ехать во втором классе на медленном ночном поезде, который отправлялся в девять вечера. Кэнсё позвонил Тэйсину и сообщил, что приедет лишь на следующее утро в семь.

— Ничего, Кэнсё-сан, — постарался успокоить его Тэйсин. — Если Мисако-сан не сможет вас встретить, я что-нибудь придумаю. Сиката га наи. Ничего не поделаешь.

Раздосадованный тем, что внес сумятицу в общие планы, монах-великан подхватил сумки и в ожидании поезда пошел прогуляться в окрестностях вокзала, возвышаясь над толпой, как пожарная каланча. Чтобы убить время и заодно подзаправиться в дорогу, он решил поесть горячей лапши. Будни большого города, а в особенности убогие привокзальные улочки вызывали у него отвращение. В крошечном, наполненном паром заведении, где кормили лапшой, у стойки сидели уже пять или шесть посетителей.

— Ба, неужели монах пожаловал? — осклабился хозяин, изображая крайнее удивление.

— Хай, хай, — добродушно ответил Кэнсё. — И бьюсь об заклад, что в вашей лавке не найдется лапши длиннее, чем этот монах.

Хозяин так расхохотался, что был вынужден поставить обратно огромную кастрюлю с лапшой, которую только что поднял с плиты. Он снял с лысой головы полотенце, защищавшее глаза от пота, и отвесил почтительный поклон.

— Обо-сан, а вы поглядите-ка на эту! Если растянуть как следует, думаю, выйдет и подлиннее. Ну и ну, как это вам удалось так вымахать?

— Лапши много ел, — серьезно ответил Кэнсё, с трудом помещаясь за стойку рядом с подвыпившим посетителем, по виду поденщиком.

— Обо-сан, как насчет пивка? — улыбнулся тот щербатой улыбкой.

— Спасибо, только немного, — монах неожиданно скорчил гримасу, — а то расти перестану!

Стены заведения затряслись от общего хохота. Прохожие на улице заглядывали в окна, пытаясь понять причину столь буйного веселья.

Съев две большие чашки лапши и запив ее пивом, Кэнсё вновь отправился на вокзал. Лицо его раскраснелось и лоснилось, но на сердце лежала тяжесть. Сказывалась неделя утомительной работы со студентами, а кроме того, монах переживал из-за своего опоздания и вдобавок волновался за безопасность урны в его сумке. Но больше всего его утомило представление, устроенное для посетителей в лавке. Несмотря на всю свою самодисциплину и навыки медитации, Кэнсё никогда не мог понять, почему начинает вести себя как клоун, почувствовав хотя бы тень насмешки со стороны окружающих.

— Сиката га наи, — повторил он, тяжело вздохнув. Нет, такому человеку глупо надеяться на нормальную жизнь. — Это моя судьба.

В глубине души таилась надежда, что поездка в Америку, в далекую Калифорнию, что-то изменит. Хотя бы поможет забыть Мисако. На самом деле ехать не очень хотелось, но пойти против воли старших было просто немыслимо. С другой стороны, год пролетит быстро, и уже следующей весной здесь, в Камакуре, ему снова придется учить студентов — если, конечно, его сочтут достойным.

Ночь прошла тяжело. Умывальник в вагоне находился так низко, что священнику пришлось встать на колени, чтобы умыться. Потом, скорчившись на узкой третьей полке, он долго не мог устроить ноги, поворачивался то так, то эдак, но все равно почти не спал. Постоянные пробуждения от боли в затекших мышцах перемежались кошмарами. В конце концов, приняв позу младенца в утробе матери, он ухитрился задремать, но лишь до тех пор, пока поезд с резким толчком не остановился у следующей станции. Тогда монах сел в позу лотоса, согнув плечи и упершись бритой макушкой в железный потолок. Он пытался отрешиться от окружающего мира, от своих мыслей, от всего… Резкая боль в спине вернула его к действительности. Вздохнув, он снова лег на полку и наконец отключился, не просыпаясь, даже когда кондуктор, проходя по вагону, задевал свисавшие ноги.

Дождь в Сибате начался ночью, как раз в тот момент, когда дедушка Сугимото умер во сне. Новость достигла храма в шесть утра, когда Тэйсин мыл и выскребал деревянную ванну, чтобы успеть наполнить ее горячей водой к приезду священника из Камакуры. Ванну действительно пора чинить, думал он, Кэйко права. Мысли его прервал Конэн, прибежавший с печальной вестью из дома Сугимото.

Небо было темным, как дно закопченной кастрюли. Мисако вела машину по дороге, ведущей к станции Ниицу. Унылый дождь смыл и размазал чудесные краски весны, пройдя словно грубой щеткой по непросохшей акварели. В семь часов Кэнсё уже ждал на платформе, растрепанный и помятый, с опущенной головой и черными сумками в обеих руках. Мисако увидела его первая и была потрясена, насколько уязвим, оказывается, ее друг и мудрый наставник. Увидев ее, он улыбнулся, но провалившиеся глаза как-то не вязались с этой улыбкой.

Мисако попыталась подбодрить монаха.

— Вы, наверное, очень устали, — заметила она, — но ничего страшного, Тэйсин уже готовит в храме горячую ванну и завтрак. Может, и дождь скоро кончится… — Она с недоверием взглянула на небо. — Все будет хорошо, вот увидите.

Однако в храме их ждало разочарование. Тэйсин объявил, что ехать не может. Смерть одного из прихожан означала для настоятеля храма несколько дней, заполненных разнообразными хлопотами. Пренебречь своими обязанностями толстяк никак не мог.

— Тогда и мы останемся, — насупилась Мисако.

— Ничего страшного, поедем в другой раз, — поддержал ее Кэнсё.

— Нет, — покачал головой Тэйсин. — Ничто не случается просто так. Видно, я уже сделал все, что мог. Теперь вы должны исполнить свой долг, а я — свой. — Было ясно, что отступать монах не намерен. — Кэнсё-сан, ванна вас ждет, — поклонился он. — Мисако-сан, если вас не затруднит помочь мне с завтраком, все будет готово через двадцать минут.

Мисако вздернула брови. Ну и ну! Прежний Тэйсин сейчас сидел бы и причитал, ломая руки, а этот как ни в чем не бывало отдает приказы. Изумленно покачав головой, она послушно последовала за настоятелем на кухню.

Кэнсё пришлось снова скорчиться, но на этот раз хотя бы в горячей воде. Уткнувшись подбородком в колени, он с наслаждением ощущал, как боль в изломанных суставах растворяется и уходит. Кожа горела, приобретая темно-розовый оттенок, бритую голову он повязал полотенцем, чтобы защититься от жара. Вздохнув, монах закрыл глаза. В голове сами собой складывались строки и будто плыли, лениво извиваясь, во влажном душном воздухе:

Выехали они лишь в двенадцатом часу. Урна с прахом Кику-сан осталась в погребальной комнате за алтарем. Было решено, что сразу везти ее неразумно, сначала нужно отыскать семью Хомма.

На случай успеха в поисках Мисако захватила с собой бутылку хорошего сакэ в подарочной коробке и красивую жестяную банку рисового печенья. Тэйсин уложил в машину все приготовленные заранее коробки с едой, включая свою. Долгая дорога и свежий морской воздух прибавят путешественникам аппетита, рассудил он. В заключение монах передал Мисако пакет, завернутый в хлопчатобумажный платок цвета индиго. Проводив поклоном автомобиль, выезжавший из ворот храма, он сразу пошел к алтарю семьи Танака и зажег палочку сэнко перед портретом Учителя. Молитву прервал телефонный звонок, донесшийся из кухни.

«Прошу простить меня, — поклонился монах фотографии, — я должен заняться делами храма».

Смахнув слезу рукавом кимоно, он, тяжело переваливаясь, побежал на кухню.

Шоссе номер семь тянулось блестящей черной полосой под сплошными струями дождя. Машин на дороге почти не попадалось, как и крестьян на мелькавших прямоугольниках рисовых полей. То здесь, то там мелькали вывешенные полосы ткани в виде больших ярко раскрашенных карпов, напоминая о предстоящем Дне мальчиков. Глубоко вдыхая холодный влажный воздух, Кэнсё то и дело протирал запотевшее ветровое стекло, чтобы видеть дорожные указатели. Никто не произнес ни слова до самого Mураками, где Кэнсё, развернув карту, дал указание Мисако свернуть в конце квартала налево. Торговая улица была заполнена зонтиками, подпрыгивавшими в такт шагам. Внезапно дома и асфальт закончились, впереди лежала длинная полоса пляжа.

— Боюсь, что трассу через горы еще не достроили, — с сожалением заметил монах, — так что придется нам свернуть и ехать по старой дороге вдоль берега. Когда объедем гору, повернем по указателю направо и снова окажемся на седьмом шоссе.

Ухабистая грунтовая дорога соединяла редкие рыбацкие деревни. Мисако вела машину медленно, вглядываясь сквозь пелену дождя. Слева мелькали скалы, нависавшие над серой полоской моря, и низкие, искривленные постоянным ветром сосны, с которых взлетали и парили в воздухе, несмотря на дождь, бурые ястребы.

— Совсем как картина на свитке, правда? — прошептал Кэнсё.

— Да, — тихо ответила Мисако, вдруг осознав, что будет вспоминать эту дорогу еще очень долго.

Время от времени машина ныряла в туннели с черными блестящими стенами, раз чуть не столкнувшись с грузовиком. Водитель высунулся из окна и, улыбнувшись Мисако, знаками показал, чтобы она подала назад. Пришлось остановиться на самом краю дороги, так близко от полосы прибоя, что до машины долетали хлопья пены.

Мисако вдруг ощутила на плече руку Кэнсё.

— Нам обязательно нужно побывать здесь еще раз, в хорошую погоду, — улыбнувшись, сказал он, тут же вспомнив, что скоро окажется очень далеко.

Улыбка его угасла, глаза потемнели, и он молча откинулся на спинку сиденья.

— Мне кажется, у вас есть плохие новости для меня, Кэнсё-сан, — заметила Мисако. — Почему вы молчите?

— Не такие уж плохие… — ответил он с деланной улыбкой.

— Тогда скажите, я могу слушать и вести машину.

— Пожалуйста, — взмолился он, — позвольте мне рассказать на обратном пути.

— Вы больны?

— Нет, что вы, ничего подобного… Потом, хорошо?

— Хай, я понимаю.

Они надолго замолчали. Снова выехать на скоростное шоссе удалось лишь около часа дня. Дождь почти перестал, в небе стали появляться голубые просветы, а дороги теперь тянулась вдоль горных склонов, сплошь покрытых зеленью с яркими белыми вкраплениями цветущих диких вишен. Съехав с шоссе, согласно плану Тэйсина, перед городом Ивафуне, путешественники снова свернули и вернулись немного назад вдоль побережья по другой проселочной дороге, такой же ухабистой, как и первая. Впереди показалась огромная скала, похожая на окаменевшего гиганта, который защищал прилепившуюся у подножия рыбацкую деревушку.

Проехав скалу, Мисако остановила машину. Здесь все было серо-желтым, одноцветным, если не считать голубого кимоно молодой девушки, которая развешивала на бамбуковых шестах гирлянды водорослей.

Деревня Нэйя представляла собой два ряда побитых морем и ветром домишек, разделенных узкой дорогой, глубоко врезавшейся в песчаную почву. Шаткие деревянные каркасы едва держались, и для устойчивости на крышах были навалены тяжелые камни.

— Словно другой мир, — прошептала Мисако.

— Скорее, другая эпоха, — поправил Кэнсё.

— Что-то мне здесь не нравится… — поежилась она. — Что будем делать?

Священник сложил карту.

— Давайте попробуем найти магазин и спросим там кого-нибудь. Хорошо бы здесь оказался храм, тогда моя лысая голова наверняка нам пригодится.

Мисако кивнула.

— Хорошо, тогда я поеду медленно и буду смотреть направо, а вы налево…

Судя по виду домов, все они были построены из деревянных обломков, прибитых к берегу. В конце улицы Кэнсё углядел нечто вроде крошечной бакалейной лавки. Людей вокруг видно не было. Дорога кончилась, вновь сменившись рыхлой, белесой от соли землей с вкраплениями песка.

— Как холодно, — пожаловалась Мисако, поднимая воротник плаща. — И это называется май?

Кэнсё, опустив плечи, засунул руки глубоко под мышки. Подойдя к магазинчику, путешественники заглянули сквозь стеклянную дверь. Здесь, похоже, торговали всем, чем угодно. Повсюду на полках, на прилавке, на полу лежали и даже свисали с потолка разнообразные товары: продукты, напитки, сладости, игрушки, письменные принадлежности, отрезы ткани, посуда, все виды одежды и обуви.

— Вы заходите и попробуйте узнать о семье Хомма, — распорядилась Мисако, — а я пройду назад по дороге и спрошу ту девушку на берегу.

Кэнсё удивленно выпрямился.

— Какую девушку?

— Там, в начале улицы… Вы разве никого не заметили?

— Нет, ни единой души, с тех пор как мы приехали. Вы уверены, что там была девушка?

Мисако рассмеялась, глубоко засунув руки в карманы.

— Ну конечно уверена! Ну, я пошла.

— Я пойду с вами, — забеспокоился он.

— Нет, не надо, вид незнакомого мужчины может испугать ее. Ну пожалуйста, отпустите меня! Встретимся позже. Здесь не то место, где можно потеряться.

— А что, если это деревня призраков? — пошутил Кэнсё, отодвигая стеклянную дверь. — Простите, здесь есть кто-нибудь? — громко спросил он.

— Хай! — отозвался голос из-за потрескавшейся сёдзи.

Оттуда выглянула молодая женщина с пухлым младенцем на руках, жевавшая печенье. При виде посетителя она изумленно вытаращила глаза, едва не подавившись.

— Вы монах?

— Хай, бродячий монах, — улыбнулся Кэнсё, складывая ладони в молитвенном жесте, — а еще монах, который ищет семью по фамилии Хомма. Живут здесь такие?

— О да! — ответила женщина, поворачиваясь и отдавая младенца старухе, сидевшей за котацу.

Та приветливо кивнула незнакомцу, отложила недоеденный мандарин и приняла дитя на руки. Молодая женщина вышла из комнаты, ступив через порог прямо в пластиковые сандалии. На ней были темные брюки и стеганый жакет от кимоно поверх свитера. Подойдя к стеклянной двери, она ткнула пальцем направо.

— Здесь две семьи Хомма, вам какая нужна?

— Я точно не знаю… — смутился священник.

— Одна живет в третьем доме по правой стороне, а другая — в последнем по левой.

— Аригатоо годзаимас, — поклонился он с вежливой улыбкой. — Теперь я обязательно их найду, если, конечно, кто-нибудь дома. А то пока я не видел никого, кроме девушки на берегу.

— Сегодня очень холодно, так что все дома и пьют чай, не беспокойтесь, — заверила женщина и смущенно захихикала, прикрыв рот ладонью. — О, простите, я сразу не догадалась предложить… Заходите к нам, выпейте чашечку, согреетесь.

— Спасибо, вы очень добры, — снова поклонился Кэнсё. — Если не найду никого, обязательно зайду к вам.

— Постойте, я лучше сейчас вам налью, — настаивала женщина. — Заходите, мы не так часто видим у себя монахов. Моя бабушка будет рада познакомиться…

Священник, разувшись, прошел в жилую комнату и присел на высокий порог. Старушка снова с улыбкой кивнула. Кэнсё улыбнулся в ответ.

— Добрый день, бабушка.

— Хай, — кивнула она, все так же улыбаясь и качая младенца.

— Сколько вам лет, бабушка? — спросил он.

— Вы такой высокий… — захихикала она.

— Бабушка! — громко окликнула ее молодая женщина. — Святой отец спрашивает, сколько вам лет!

— Восемьдесят три. — Старушка снова захихикала.

Младенец сморщил личико и заревел. Женщина подхватила его на руки, передав монаху чашку чаю.

Кэнсё задумчиво отхлебнул чай. Восемьдесят три… всего на три года моложе Кику-сан.

— Вы всю жизнь здесь живете? — спросил он у старухи, стараясь говорить погромче.

Ответила молодая:

— Бабушка приехала в пятидесятом, когда мой отец открыл здесь магазин. Родилась она неподалеку, в горах.

— А соо… — Кэнсё вежливо улыбнулся, подумав, что пора уходить.

Мисако сразу свернула с дороги, предпочитая идти по берегу. Закинув сумочку за спину и отворачивая лицо от ветра, она пошла между домами. Песок был серый и плотный от дождя, туфли оставляли на нем цепочку следов с четким рельефным рисунком. Небо расчистилось уже во многих местах, и снопы солнечного света, словно божественные прожектора, озаряли слепящим блеском отдельные участки моря. Волны сердито били в борта рыбачьих лодок, лежащих на песке кверху дном. Мисако прошла последний дом, но на берегу уже никого не было, и, как ни странно, бамбуковых шестов тоже. Она внимательно осмотрела песок — никаких следов. Ничего.

Последний дом с закрытыми ставнями напоминал серую невзрачную коробку. Мисако не сразу заметила на пороге старика, настолько он сливался со всем окружающим. Куртка и брюки буровато-серого оттенка, серая, как пепел, кожа, седые короткие волосы. Старомодные очки в тонкой металлической оправе едва держались на крошечном носу. Когда старик двинулся навстречу, у Мисако по непонятной причине вдруг сильно забилось сердце. Он шел враскачку на кривых ногах, придерживая очки пальцем, и шевелил губами, но ветер уносил все слова прочь. Наконец она расслышала:

— Девушка! Вы кого-то ищете? Заблудились? — Голос был грубый, с хрипотцой.

— Извините, — поклонилась Мисако. Она откинула растрепанные волосы от лица. — Я тут недавно видела девушку, она развешивала водоросли… Вы не знаете, куда она пошла?

Старик подозрительно прищурился.

— Водоросли? Не может быть, кто станет их развешивать в такую погоду. Какая девушка? Вы, должно быть, ошиблись.

— Да, наверное, — выдавила Мисако, начиная понимать.

Видение, снова видение. Кто была та девушка — Кику-сан в прошлом? Конечно, кто же еще… Потрясенная, она ощутила приступ дурноты.

— Простите, это ваш дом? Тогда, наверное, ваша фамилия Хомма…

Слова ее оборвались. Мисако пошатнулась и осела на песок.

— Эй! Что с вами? — воскликнул старик. Очки свалились с носа, он нагнулся за ними, потом повернулся к дому, размахивая руками. — Ои! Дзиро! Дзиро-кун! — выкрикивал он, обращаясь к молодому человеку, который выбежал из дома. — Йо! Сюда! Я вышел узнать, что ей надо, а она вдруг упала…

— Похоже, у нее обморок, — сказал молодой человек, трогая лоб лежащей Мисако. — Надо отнести ее в дом.

Подняв женщину, Дзиро двинулся, тяжело ступая по песку. Дед ковылял сзади, что-то бормоча и качая головой.

Мисако лежала на татами, под головой у нее была подушка, набитая гречневой соломой. Какая-то женщина заботливо укрывала ее одеялом. Мисако попыталась сесть, но женщина не дала.

— Тихо, тихо, лежите, все в порядке. Сейчас я принесу чай.

Лицо женщины было нечетким, словно размытым, комната медленно вращалась перед глазами. Мисако зажмурилась. В ушах стоял шум прибоя.

Здесь жила Кику, подумала она и снова попыталась сесть, открыв глаза. Лицо женщины стало четче. Ее смуглая кожа туго обтягивала высокие скулы, совсем как у мумии, которую Мисако видела в музее возле вокзала Уэно, но веселые морщинки вокруг глаз говорили о жизни и улыбках. Юноша крепкого сложения стоял на коленях позади матери, растерянно приоткрыв рот. Старик сидел у закрытого окна, скрестив ноги, с сигаретой и недовольно хмурился. С потолка свисала голая электрическая лампочка.

— Госпожа, — обратилась к Мисако женщина, — вам стало плохо на берегу, когда вы разговаривали с моим отцом. Сын принес вас в дом. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, уже лучше, — тихо произнесла Мисако. — Простите, что причинила вам столько хлопот.

Мать велела сыну принести чай, но он не двинулся с места. Его глаза были прикованы к Мисако.

— Вы хотите есть? — спросила женщина. — Когда вы ели в последний раз? Может быть, у вас голодный обморок?

— Да, должно быть, — смущенно пробормотала Мисако.

Старик у окна вдруг сердито фыркнул.

— Кто вы? — резко спросил он. — Мы вас не знаем. Откуда вам известно мое имя?

— Одзи-сан! — укоризненно воскликнула женщина. — Дайте госпоже прийти в себя. Дзиро! Ты что, не слышал? Быстро неси чай!

Мисако с трудом откинула одеяло и села на колени.

— Нет-нет, ваш отец прав! Я должна все объяснить.

— Хорошо, только сначала поешьте и выпейте чаю!

— Спасибо, не беспокойтесь, — спохватилась Мисако. — У меня есть еда в машине, там, на дороге… Я приехала с другом, он монах. Мы разделились: он зашел в магазин, а я пошла вдоль берега. Сейчас он, наверное, меня ищет…

— А соо, — кивнула женщина и повернулась к сыну. — Дзиро, сбегай на улицу и найди сэнсэя! Скажи, что госпожа здесь.

— О да, пожалуйста, — улыбнулась Мисако. — И попросите его принести коробки с едой из машины. Вы не возражаете, если я поем здесь? Мне сразу станет лучше.

— Дозо, конечно, как хотите. Дзиро, ты слышал? Беги скорее, а я пока подам чай.

Дзиро наконец закрыл рот и пулей выскочил в дверь. Мисако низко поклонилась хозяевам.

— Мне так стыдно, что я побеспокоила вас…

Старик небрежно махнул рукой с зажатой сигаретой.

— Ничего страшного, хотя я, конечно, здорово перепугался, когда вы свалились. Вы не обращайте на меня внимания, я всегда ворчу, дочка так меня и прозвала — старым ворчуном. — Он оглушительно захохотал. — Но все таки… откуда вы узнали мою фамилию?

Мисако снова поклонилась.

— Еще раз извините… Мне сказала одна ваша родственница.

— Вот как? — Женщина вошла в комнату с чайником на пластиковом подносе.

— Это длинная история, — вздохнула Мисако, покраснев, — мне даже немного неудобно ее рассказывать… — Она повернулась к мужчине, сидевшему у окна. — Речь идет о давно умершей женщине… возможно, она была сестрой вашего отца. Сейчас ей было бы, наверное, лет восемьдесят пять или восемьдесят шесть.

Господин Хомма втянул воздух, издав резкий свистящий звук.

— Сестра отца? У моего отца было четыре сестры. Трое умерли, а последняя живет здесь, дальше по улице, ей уже за девяносто.

— Ту, о которой я говорю, звали Кику. Она уехала в Сибату еще девочкой, лет в двенадцать, и жила у родственников по фамилии Номура.

— Хорр! — воскликнул старик в сером. — Надо же! Да, я слышал что-то такое в детстве. Одна сестра уехала, это правда. Хай! Уехала и не вернулась. Отец говорил, убежала.

— Нет, — покачала головой Мисако. — Кику-сан не убежала, она утонула в пруду семьдесят лет назад. Ее останки нашли в прошлом году после большого тайфуна.

— Как же узнали, чьи останки, через столько-то лет? — недоверчиво спросила женщина.

— По дефекту черепа, — объяснила Мисако. — У девушки не было одного уха.

— Соо ка? И это припоминаю… Значит, говорите, утонула? А вы-то откуда все знаете?

— Мой дед был священником в буддийском храме Сибаты. Он недавно умер, но хотел, чтобы прах девушки вернули ее семье. Вот почему мы приехали.

Женщина понимающе кивнула, закусив губу.

— А соо ка! Значит, тетка отца, из нашего дома… Трудно поверить!

В комнату ворвался Дзиро, ведя за собой монаха гигантского роста, нагруженного свертками. Лицо Кэнсё осунулось от волнения.

— Входите, обо-сан, добро пожаловать! — поклонился старик. При виде духовного лица он сразу подобрел. — Тут молодая госпожа рассказывает нам очень странную историю об одной потерянной родственнице.

Женщина торопливо оглядела комнату, одновременно поправляя волосы.

— Маа! Одзи-сан, подайте же святому отцу подушку! Дзиро, скорее накрывай на стол, чтобы гости могли поесть.

— Пожалуйста, не беспокойтесь… — начал Кэнсё, но подушки уже появились.

Усевшись, Мисако робко протянула хозяевам подарки.

— Маа, какая роскошь! — воскликнула женщина. — Аригатоо годзаимас! Наш скромный дом недостоин такой щедрости.

— Нам очень стыдно дарить такую малость, — опустила глаза Мисако, — и еще больше стыдно, что побеспокоили вас.

— Хорр! — вдруг снова воскликнул старик. — Сестра отца, надо же!

— Одзи-сан! — одернула его дочь. — Вы даже не поблагодарили гостей за чудесные подарки!

Хозяин смущенно почесал голову и отвесил неловкий поклон.

— Хай, спасибо! — После чего продолжал недоверчиво качать головой.

Женщина поставила банку с печеньем на полку, где хранились посмертные таблички, старые фотографии и прочие памятные вещи — полка заменяла в этом бедном доме семейный алтарь. Затем она зажгла курительную палочку, позвонила в крохотный колокольчик и, сжав вместе ладони, произнесла краткую молитву.

— Мой муж тоже утонул, шесть лет назад, — объяснила она, поворачиваясь к гостям. — Его тело так и не нашли. Такая, видно, карма у рыбаков.

Мисако и Кэнсё поклонились, выражая соболезнования.

— Спасибо, — поклонилась в ответ хозяйка.

В комнате наступила тишина, нарушаемая лишь грохотом прибоя, доносящимся снаружи. Погибшая девочка хорошо знала эти звуки, подумала Мисако.

— Хорр! Так просто не бывает! — Старик все никак не мог успокоиться.

Впрочем, наверное, глухой на одно ухо и шум прибоя слышит по-другому… Мисако потихоньку прикрыла правое ухо ладонью и прислушалась, тут же поймав взгляд монаха. Было ясно, что он думает о том же самом.

— Маа! — вдруг радостно воскликнула женщина. — Дух Папы будет счастлив, что у нас в доме есть такое замечательное сакэ!

— Хай! А дедушка будет счастлив его выпить, — расплылся в улыбке Дзиро.