13
С тех пор как скончалась супруга старого настоятеля, в храмовой кухне хозяйничал исключительно Тэйсин. Утреннее солнце еще только собиралось стряхнуть с себя сумрачную пелену, а толстяк уже вовсю возился с горшками и сковородками, счастливо напевая себе под нос.
— С добрым утром, Конэн-сан! — неизменно жизнерадостно восклицал он при виде младшего священника, сонно бредущего через ярко освещенную кухню к звоннице.
Тот обычно ограничивался кивком и неразборчивым бурчанием. В отличие от Тэйсина его тело не спешило оживать после ночного сна, и все силы уходили на то, чтобы вставить ноги в сандалии и нашарить в рукаве утреннюю сигарету, прежде чем переступить сумрачную границу, разделяющую смерть ночи и рождение нового дня.
Однако сегодня, к его удивлению, кухня оказалась пустой и темной. Конэн застыл на пороге, напряженно вглядываясь в полумрак. На его памяти был лишь один случай, когда Тэйсин не смог продемонстрировать свое магическое действо с огнем, водой, ножами и кастрюлями. Тщательно выскобленные деревянные доски и ряды полок с аккуратно расставленной посудой казались безжизненным памятником ушедшему прошлому. Ни горшка с рисом, уютно пыхтящего на плите, ни острых запахов соевой пасты мисо и лука, ни радостного «с добрым утром»… Конэн снял с крючка у двери непромокаемый плащ и шагнул в сырую темноту ночи. Задержавшись на крыльце, привычно закурил.
— Тэйсин-сан, должно быть, совсем вымотался, — пробормотал он, сделав две глубокие затяжки.
Видно, просидеть всю ночь над прахом оказалось для толстяка слишком тяжелым испытанием. Загасив двумя пальцами сигарету, монах сунул остаток обратно в рукав и решительным шагом двинулся через двор к башне. Надо спешить: если Тэйсин еще не встал, рис придется ставить самому. Сегодня сорок девятый день, скоро в храме будет не протолкнуться, а между тем дел еще навалом, и ни одну мелочь нельзя упустить. Решительно набрав в грудь воздуха, он начал взбираться по узкой лесенке.
*
Барахтаясь на поверхности сна, Тэйсин беспомощно наблюдал сменявшие друг друга знакомые и незнакомые миры. Маленький мальчик — и это был он — сидел на полу перед листом рисовой бумаги и наносил на белоснежную поверхность влажные черные мазки большой кистью. Рука отца направляла его руку. Отца? Не может быть. «Ты не отец, мой отец простой крестьянин!» Слова отражались эхом в его голове, он метался в постели из стороны в сторону, отпихивая от себя жаркое одеяло, повторяя их снова и снова… Теперь он был младенцем, упитанным сонным младенцем, примотанным к спине маленькой девочки. Она мерно раскачивалась взад-вперед, напевая колыбельную песенку. Голос сестры, такой уютный, такой родной. Такая знакомая мелодия… «Тоёко-тян, — прошептал он, уткнувшись лицом в ее густые черные волосы, вдыхая их аромат, чувствуя руки девочки, поддерживающие его тело. Взад-вперед, взад-вперед… спи, усни… Сладкие воспоминания вдруг вытеснил резкий голос женщины, лежавшей рядом в постели. Он повернулся к ней и обмер: перед ним была жена старого Учителя. Он попытался растолкать ее, напомнить, что пора готовить завтрак, но тут все снова изменилось. Его собственная мать стояла на коленях и трясла мальчика за плечо. «Вставай, лежебока! — повторяла она. — Вставай!» Прежняя женщина куда-то исчезла, и он вновь ощутил прилив радости, слыша родной голос. Мать умерла давно, ему еще не было и шестнадцати, и вот она — сидит у постели, полная и улыбающаяся, в знакомом домашнем кимоно. И вновь ее смех, и пухлая рука на плече. «Я сготовила на завтрак такую вкуснотищу, а ты спишь как сурок. Вставай, лежебока, а то все проспишь!» Она снова встряхнула сына, и ее смех рассыпался колокольчиками…
Тэйсин рывком сел в постели.
— Мама!
Звук отозвался эхом от стен пустой спальни, но… что это? Пахнет свежесваренным рисом! Он протер глаза, ожидая увидеть стены крестьянской хижины. Потом, вздохнув, поплелся в туалет, постепенно сознавая, где находится. Сны, всего лишь сны, подумал он, наклоняясь над умывальником, и только тут вспомнил, какое преступление совершил прошедшей ночью. Прах сегодня перенесут в гробницу семьи Танака, а он, недостойный, оказался не в состоянии даже проститься с Учителем как подобает. К горлу подступил комок, в глазах потемнело. Безуспешно пытаясь удержаться за край раковины, Тэйсин застонал и тяжело осел на пол. Монах из Камакуры нашел его лежащим без чувств в луже рвоты.
*
С трудом разлепив веки, он пригляделся. Над постелью маячила знакомая сутулая фигура. Смутно припомнилось, как двое монахов, согнувшись над грузным телом, тащили его по коридору. Тут же всплыло в памяти и остальное. Он сел и глухо зарыдал, обхватив голову руками.
— Не расстраивайтесь так, — мягко произнес высокий монах. — Вы пережили сильное потрясение.
— Мне стыдно за свою слабость, — всхлипывая, выговорил Тэйсин.
— Нет, нет, не стыдитесь. Бывает, что лучшие из лучших теряют силы. Вы придете в себя, и все наладится.
— Я никогда не приду в себя. — Толстяк с отчаянием взглянул на Кэнсё. — Я подвел тех, кто на меня надеялся. Я слаб душою и во всем полагаюсь на Кэйко-сан. Мне не удалось даже заставить свое жалкое тело бодрствовать рядом с прахом Учителя.
Кэнсё принял формальную позу, положив руки на колени. На лице его застыло каменно-непроницаемое выражение, голос звучал тихо и строго:
— Тэйсин-сан! Перестаньте себя жалеть, будьте мужчиной. Учитель избрал вас, чтобы занять его место, и должным образом подготовил. Его мудрости нельзя не доверять. Вам следует лишь разглядеть в себе те качества, которые смог увидеть он. Учитель оказал вам высокое доверие, поверьте и вы в себя. Примите его волю и делайте то, что должно.
Высокий монах поклонился, встал и вышел из комнаты. Тэйсин сидел ошеломленный сказанным. Слова Кэнсё проникли в самую глубину сердца, наполнили его неведомой энергией. Впервые в жизни душевная боль не вызывала мучительного чувства голода. Он медленно поднялся на ноги и пошел в главный зал к алтарю, даже не заметив младшего монаха, который мыл пол у входа в ванную, и не расслышав, как тот звал его по имени. Из кухни тянуло съестным, но ему было все равно, перед глазами стояла лишь ободряющая улыбка Учителя на старой фотографии, обвитой черной лентой. Едва взглянув на нее, он упал ничком, распростершись перед алтарем.
В зале стояла мертвая тишина. Россыпи цветов и аромат благовоний дополняли друг друга в немой гармонии. Тэйсин молча молился, прося прощения и давая все новые и новые обеты. Облака дыма поднимались кверху, обретая причудливые формы. Большая хризантема медленно роняла лепесток за лепестком, они усыпали алтарь, словно снежные хлопья, и еле слышный шум от их падения напоминал мерные шаги призрака.
*
Доктор Итимура с женой и дочерью приехали в храм к восьми часам. Узнав, что Тэйсину стало плохо, доктор собрался осмотреть больного и был очень удивлен, увидев его в полном священническом облачении.
— Вам надо лежать в постели, Тэйсин-сан, — покачала головой Кэйко. — Службу может провести и Конэн-сан. Люди поймут вас и не осудят, от болезни никто не застрахован.
Тэйсин позволил измерить себе давление и прослушать сердце, однако ясно дал понять, что ложиться в постель не собирается.
— Давление сильно повышено, — заметил доктор. — Ваш обморок меня очень тревожит. Боюсь, я должен настоять, чтобы вы отдохнули.
— Извините, я никак не могу, — поклонился монах. — Кроме того, мне уже лучше.
Кэйко раздраженно поджала губы.
— Вы очень бледны и выглядите совершенно больным, — сказала она. — Ложитесь сейчас же!
— Нет, — отрезал Тэйсин с необычной для него твердостью. — Благодарю вас за заботу, но я должен принять участие в заупокойной службе. Уклониться от нее для меня просто немыслимо.
Кэйко закусила губу. Нет, не стоило так резко говорить с ним тогда, подумала она. С другой стороны, речь шла вовсе не о том, что он должен немедленно, еще не выздоровев, взвалить на себя всю ответственность! Доктор Итимура, очевидно, подумав о том же самом, неодобрительно взглянул на жену и покачал головой.
— Ну что ж, Тэйсин-сан, как хотите, — вздохнула она.
В храме уже толпились прихожане, и продолжать дискуссию при посторонних значило потерять лицо. Служба была назначена на десять.
*
— Что бы ты ни говорила, как бы его ни оправдывала, все равно это ужасно! Я знаю, ты любишь Хидео, и все-таки нельзя так баловать сына! Ты его совсем испортила, и вот результат. Эгоизм и себялюбие, больше ничего. Мне очень жаль тебя расстраивать, но даже старшей сестре я должна сказать прямо, что не намерена благословлять то, как твой сын собирается поступить с женой. Просто скандал!
Старая госпожа Имаи сидела в европейской гостиной своей сестры, и на лице ее отражались все горькие истины, которыми осыпала ее собеседница над чашечками английского фарфора. После вчерашней размолвки Хидео вернулся лишь рано утром. Мать снова попробовала вразумить его. Он не удостоил ее ответом, быстро переоделся и убежал, не стал даже завтракать. Когда дверь за сыном захлопнулась, госпожа Имаи погрузилась в глубокое уныние.
Не в силах больше переживать в одиночку, она решила нанести ранний визит сестре и направилась к ней, как только смогла привести себя в порядок. В течение получаса, подавленно съежившись на заднем сиденье такси, безутешная мать убеждала сама себя, что поступает правильно, хотя вовсе не была в этом уверена.
«Мужчина не способен понять, что приходится переносить женщине, особенно в моем возрасте. Взвалить мне на плечи такую ношу, а потом оставить одну — как это жестоко! Молодая и то бы не выдержала».
Сестры сидели на массивных мягких стульях за кофейным столиком французской работы. По возрасту они отличались всего на четыре года, но казалось, что на все десять. Младшая была стройнее и богаче одета, на пальце ее, демонстрируя состоятельность мужа, сиял бриллиант в два карата. Дверь предусмотрительно заперли, чтобы не дать служанке подслушивать. Хозяйка дома, разумеется, знала о повышенной нервозности сестры, но, услышав неожиданную новость, не смогла сдержать чувства.
— Какой ужас! Как можно так обращаться с молодой женой! — воскликнула она, невольно подумав об опасностях, подстерегавших ее дочь, только что вышедшую замуж.
Госпожа Имаи вздрогнула, только сейчас осознав, какую совершила ошибку. Не следовало выкладывать сестре все. Вначале она собиралась сказать только, что Хидео хочет развестись из-за бесплодия жены, но увлеклась подробностями и сболтнула про беременную любовницу.
— Ужасно! — не унималась сестра. — Хидео ведет себя как избалованный ребенок. Надеюсь, ты все сказала ему по этому поводу?
Несчастная госпожа Имаи размазывала по лицу слезы кружевным платком, бормоча, что ей стыдно, но она ничего не может поделать.
— Если я не дам согласия, — всхлипывала она, — он сказал, что все равно разведется, женится на той женщине и уйдет из дома. Тогда я останусь совсем одна, а ты знаешь, что я такого просто не выдержу. — Ее губы дрожали, слова трудно было разобрать. — Я не могу оставаться одна, с самого детства, ты же помнишь. Папы больше нет, как я буду жить?
Сестра вскочила со стула и возбужденно забегала из угла в угол.
— Какая подлая угроза! Как он мог! Не понимаю, что случилось с молодым поколением. У них нет никаких ценностей, никакого чувства ответственности. В прежние времена сын ни за что не сказал бы такого матери.
Госпожа Имаи смотрела на нее с жалким видом.
— Что я могу поделать? Да, я испортила Хидео, разбаловала его… Ты ведь знаешь, у меня был выкидыш, потом умерла моя новорожденная девочка, а когда родился мальчик, я была так счастлива… Он все, что у меня есть.
Услышав призыв к сочувствию, сестра помрачнела. У нее самой не было сына, только две дочери.
— А что думает Мисако-сан? — спросила она.
Госпожа Имаи вновь залилась слезами.
— Не знаю. Сын ей ничего еще не сказал. Она вчера уехала в Ниигату, а разговор у нас с ним был вечером.
— Невероятно! — возмущенно фыркнула сестра, продолжая мерить шагами комнату.
— Сегодня сорок девятый день после смерти ее деда, она вернется в Токио завтра-послезавтра. — Госпожа Имаи снова прижала к глазам скомканный платок. — Как мне теперь смотреть в глаза невестке?
Младшая сестра достала из буфета пачку бумажных салфеток и бросила на стол рядом с чашками.
— Возьми, а то нос натрешь, покраснеет, — сказала она уже мягче, садясь напротив. — Послушай, в этом деле ты должна принять сторону Мисако-сан. Теперь она твоя дочь. Разве ее вина, что она не может забеременеть? Наверное, она сама страдает больше тебя. Стой за нее горой и не обращай внимания на пустые угрозы Хидео. Все это чепуха. Ты думаешь, просто в наши дни снять нормальную квартиру? Он столько наверняка не зарабатывает. Не позволяй ему обвести себя вокруг пальца, будь сильной!
Госпожа Имаи шумно высморкалась.
— А как же ребенок? — тихо произнесла она. — Та женщина беременна от Хидео, он сам сказал. Это мой внук…
— Ну можно ли быть такой наивной! — всплеснула руками сестра. Она взяла чайник и принялась подливать чай в чашки. — Даже не думай! Откуда ты знаешь, что она в самом деле беременна? Нельзя всему верить. Обычный трюк, чтобы заставить мужчину жениться, только и всего. Где доказательства, в конце концов? Нет никакого ребенка, и к гадалке не ходи.
— Нет ребенка?.. — повторила госпожа Имаи. Потом повесила голову и разразилась рыданиями.
*
На службу по случаю сорок девятого дня ни дочь, ни внучка покойного кимоно надевать не стали. Кэйко была в темном деловом костюме, Мисако — в черном платье с длинными рукавами, расширявшемся книзу. Стоя на коленях во время молитвы, она выглядела в нем особенно элегантно. Узкий белый воротничок придавал ей скромный и невинный вид, делая похожей на школьницу. Кэнсё был настолько восхищен, что не мог удержаться и то и дело украдкой посматривал в ее сторону. Ему показалось, что в прекрасных глазах Мисако появилось что-то новое, какое-то особенное сияние. Однако всякий раз, когда он смотрел, взгляд молодой женщины был обращен на Тэйсина.
В самом деле, сколько Мисако ни старалась, ей не удалось в тот день сосредоточиться на ритуале так, как того заслуживала память деда. Мысли о старике и о годах, проведенных вместе, посещали ее лишь на мгновение, тут же улетая, словно мелкие пташки, которые редко задерживаются на одной ветке. В то же время кошмар прошлой ночи, когда призрачная фигура покойного слилась с телом спящего монаха, никак не выходил из головы. Все было так реально, так убедительно! Слушая, как преемник настоятеля, обратившись к алтарю, читает нараспев сутру, Мисако не могла оторвать взгляд от его спины, будто ожидая, что к ней обернется родное улыбающееся лицо. Страх, испытанный прошедшей ночью, все еще сжимал сердце. Стоит ли рассказывать Кэнсё?
*
А с самого утра не переставая моросил холодный дождь. Храмовое кладбище представляло собой пропитанное влагой пространство, набитое до отказа людьми, цветами и молитвенными принадлежностями. Песнопения уже стихли, но голубоватые облака ароматного дыма продолжали подниматься к беспросветно серому небу. Переговариваясь вполголоса, люди начинали расходиться, сбиваясь в небольшие группки. Насилу прервав бесконечную беседу с двумя пожилыми прихожанками, Кэйко извинилась и поспешила в храм, чтобы проследить за приготовлениями к обеду.
Кэнсё отыскал взглядом Мисако. Они с Тэйсином стояли, склонив друг к другу головы, под одним зонтиком и серьезно разговаривали. Потом она достала белый носовой платок и вытерла толстяку лоб. В этом движении было что-то удивительно нежное, почти интимное.
«Конечно, — вздохнул высокий монах, — они же знают друг друга столько лет. Тэйсин ей все равно что дядя. Глупо ревновать!»
Он уже в который раз обозвал себя идиотом.
*
Судебный поверенный Юкио Фукусава сидел за столом в своей конторе и глубокомысленно кивал, слушая клиента, который собирался развестись и жениться на беременной любовнице. Оба мужчины были в белоснежных накрахмаленных рубашках и одинаковых серых костюмах, лишь галстук у юриста отличался более темным синим оттенком.
— Вот, собственно, и все, — закончил Хидео. — Я не хотел бы слишком травмировать жену, однако в силу сложившихся обстоятельств развод мне нужен как можно скорее.
Поверенный откинулся в кресле, поигрывая карандашом.
— По нынешним временам дельце не из простых… А у вашей жены за годы совместной жизни, случайно, не было… м-м… любовника… короче говоря, нет ли каких-нибудь обстоятельств, которые могли бы оправдать вашу неверность?
Хидео достал сигарету и нервно рассмеялся.
— Нет, ничего подобного, я точно знаю. И вообще, при чем тут неверность? Разве нельзя получить развод просто потому, что брак не удался? На мой взгляд, отсутствие детей — вполне достаточное основание.
— В наши дни уже нет. — Юрист снял очки и принялся протирать толстые линзы носовым платком. — Вам, наверное, приходилось слышать остроту, что после войны нейлоновые чулки и японки стали крепче. У женщин теперь больше прав. Есть дети или нет, развод получить гораздо сложнее. Случается даже, что мужчины вообще не хотят регистрировать брак, пока не родится сын. Может, и вам стоило в свое время…
— Вы хотите сказать, — раздраженно перебил Хидео, — что у меня нет шансов?
— О нет, Имаи-сан. Просто предупреждаю вас, что все не так просто, как вы думаете. Наличие любовницы не является законным основанием для развода, разве что ваша жена признает его таковым. Разумеется, в случае обоюдного согласия никаких проблем не возникнет, но если другая сторона будет возражать, придется подавать в суд по семейным делам, а это займет очень много времени.
— Насколько много?
— Как правило, заседания по делу проводятся раз в месяц, а сколько их будет, зависит от упорства вашей жены.
— Черт побери! — Хидео нервно затянулся сигаретой. — Ждать я не могу.
Он подавленно сгорбился на стуле, по-ребячьи надув губы. Коротышка в толстых очках говорил совсем не то, что он ожидал услышать. Может быть, пойти к другому?
— Ну что ж, — вздохнул он, — вы юрист, вам виднее. Что же мне делать?
Собеседник обнажил в улыбке лошадиные зубы.
— Ну, прежде всего избегайте любых домашних ссор. Нужно добиться, чтобы ваша жена подписала бумагу о согласии на развод и отказе от каких-либо материальных претензий к семье Имаи. Поэтому не раздражайте ее лишний раз. Ну и конечно, без расходов тут не обойдется. Лучше единовременная выплата, чем ежемесячное содержание. В конечном счете выйдет дешевле, к тому же новым женам не слишком нравится, когда мужья регулярно подкармливают своих бывших. — Фукусава подмигнул и достал сигарету. — Какую сумму вы могли бы себе позволить?
Хидео со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы, как делают японские мужчины, когда они чем-то озадачены.
— Мне нужно обсудить это с дядей, он возглавляет семейный бизнес. Я не знаю точно, что мне причитается после смерти отца.
— Приятного тут, конечно, мало, — понимающе кивнул адвокат. — К счастью, у вас нет детей; тем не менее вашей жене трудно будет устроиться на работу.
Некоторое время мужчины молча пускали клубы дыма.
— Да, раньше все было проще: в монастырь ее, и дело с концом, — продолжал человек с лошадиной улыбкой и сам засмеялся своей шутке. Хидео лишь нахмурился. Лицо поверенного посерьезнело, он доверительно подался вперед. — Самое лучшее, Имаи-сан, уговорить вашу жену согласиться на развод. Вы сразу решите все проблемы. Иначе предстоят большие и длительные хлопоты.
— Хотелось бы знать, насколько большие и насколько длительные, — буркнул Хидео.
Фукусава задумчиво покачал головой. Теперь настал его черед втянуть воздух сквозь зубы.
— С тех пор как женщинам разрешили заседать в суде, выигрывать процессы стало очень сложно. Им не очень-то по вкусу, когда мужчины разводятся с женами ради любовниц, а даже одного члена коллегии судей вполне достаточно, чтобы прижать вас к стене. — Он снова со свистом втянул воздух. — Сами понимаете, дело деликатное.
— Да, конечно, — кивнул Хидео, поднимаясь со стула.
Мужчины потушили сигареты каждый в своей пепельнице. Поверенный тоже встал, чтобы проводить посетителя. Он был почти на голову ниже Хидео. Раскланявшись, они расстались. Когда дверь закрылась, молодой человек вполголоса выругался. Адвокат должен сам решать все вопросы, а не перекладывать их на клиента. Убедить жену подписать согласие на развод! Да как к ней теперь подступиться? Она знает о Фумико, хотя еще неизвестно, насколько много. С другой стороны, он сам скорее сумеет ее задобрить, чем тупой адвокатишка.
— Черт! — в сердцах сплюнул Хидео, снова и снова нажимая на кнопку лифта, который застрял где-то наверху. — Здесь вообще что-нибудь работает? Черт!
