Полетим на «Ред-Ай»…

В каждой стране популярно то развлечение, которого она заслуживает. В Испании — бой быков. В Италии — католическая церковь. В Америке — Голливуд.

Наутро, во время завтрака, Ральф решил зачитать нам отрывок из своей любимой книги «Если бы я знал, кто я, я бы рассказал тебе», (она была отпечатана в Биг-Сюр — на рисовой бумаге, в переплете из коричневого батика, сделанного каким-то хиппи). Книгу написал его приятель, некий Дуэйн Хоггс, который, по словам Ральфа, был скульптор, философ и «прекрасный человек». Хотя его художественный вкус оставлял желать лучшего, недостатки стиля сполна компенсировались слащавостью.

— «Я спросил у ручья: «Скажи мне, кто ты?» — с благоговением читал Ральф. — «И ответил ручей: «Имя мое начертано брызгами на воде. Волны шепчут тебе имя мое. Ногу свою можешь окунуть ты в имя мое…»Ну разве не восхитительно!

— Гм-м, — сказала я.

— Гм-м, — эхом отозвался Джош.

— Я знаю, почему он не может сказать, кто он такой, — заметил Джош, когда мы вышли от Ральфа (конечно же, он имел в виду Хоггса). — Потому что он деревенский дурачок. И он был бы, пожалуй, шокирован, если бы кто-нибудь осмелился ему об этом сообщить.

— Мне показалось, что у него и с грамматикой нелады.

— Он считает, что и так сойдет, — ответил Джош. — Грамматика — это буржуазный предрассудок, разве не так? — Он бесподобно воспроизвел бруклинскую интонацию Курта. — К тому же я очень люблю тебя.

— И я тебя.

— Ты можешь мне кое-что пообещать? — вдруг неожиданно страстно спросил Джош.

— Говори, что. Я могу тебе все, что угодно, пообещать.

— Пообещай мне, что мы никогда больше не увидим Ральфа Батталью!

— Принято, — ответила я.

Вернувшись в гостиницу, мы обнаружили в моем номере — кого бы вы думали? — саму Бритт Гольдштейн, эту маленькую террористку, и с ней — двух сомнительного вида мужчин. Они завтракали, уютно устроившись в постели. Шею их украшали золотые цепочки. Больше на них не было ничего. Увидев нас, они спешно начали натягивать на себя одеяло.

— Привет, Изадора, — все так же гнусаво сказала Бритт. — Надеюсь, ты не против… — Тут она кинула выразительный взгляд в сторону своих приятелей, которые впивались в бекон с такой жадностью, словно это был последний в их жизни бекон. — Понимаешь, мы вчера поздно приехали, а я так переживала из-за этого дела, что хотела немедленно тебе сообщить. Когда мы увидели, что тебя нет, мы решили немножко подождать… а потом мы назюзюкались, ну и… сама понимаешь. — Она смотрела на меня, прикинувшись невинной овечкой. Ее телохранители продолжали работать челюстями.

— Это Сонни Спиноза, — она кивнула на головореза справа от нее. — А это — Дэнни Данте, — тут она кивнула на головореза слева.

— Привет, — хриплым унисоном отозвались они.

— А это — Джош Эйс, — представила я.

Бритт окинула его оценивающим взглядом с головы до ног, особо задержавшись на порванном шнурке.

— Не так плохо, — наконец изрекла она, словно Джош был предметом обстановки. — Я вижу, ты здесь не терялась. Может, позавтракаете с нами?

— Нет, спасибо, мы только что от стола.

По лицу Джоша было видно, что ему не терпится уйти. А ведь когда я рассказывала ему о Бритт, он мне не верил.

— Послушай, малышка, — обратился он ко мне, — может, я пока пойду и немного поработаю, а потом зайду за тобой, о'кей?

— Блестящая мысль, — отозвалась Бритт. — Конечно, у меня секретов нет, но нам надо поговорить о делах.

— Хорошо, — сказала я, подумав, что им следовало бы прежде одеться. Я бы, конечно, с удовольствием приняла душ, но комната теперь явно принадлежала Бритт, а не мне. Как известно, кто платит, тот и заказывает музыку. Тоже мне продюсер. В следующий раз я не стану жадничать и сама оплачу себе номер.

— Вы бы не могли на минуточку выйти, дорогуша, чтобы мы привели себя в порядок, — сказал как можно безразличнее один из бандитов, обращаясь ко мне. — Вы сможете поцеловаться на прощание.

— Хорошо, — ответила я смутившись.

Бритт вернулась в мою жизнь всего пять минут назад, но я опять чувствовала себя прислугой.

В холле мы с Джошем попрощались.

— Скорее возвращайся мне на выручку, — попросила я. — Все это напоминает мне кадры из «Крестного отца».

— Я зайду за тобой около пяти, хорошо? Если что, кричи и зови на помощь, но вообще-то они показались мне вполне приличными людьми. Какими-то недоделанными, но приличными. Помни, что иметь дело с мафией — это самое надежное. К тому же все крупные фирмы пользуются услугами одних и тех же адвокатов.

— О Боже! — с наигранным ужасом воскликнула я. — Свой следующий роман я назову «Кандида в банде».

— Ты сильно рискуешь, — сказал Джош и, поцеловав меня, быстро пошел прочь. Прежде чем завернуть за угол, он весело помахал мне рукой. — Если получишь работу, напиши…

— Очень смешно, — крикнула я в ответ.

Потом я постучалась в свой номер.

— Одну минутку, — послышался голос одного из мафиози.

Минут через пять дверь открылась и на пороге появился Дэнни Данте в штанах из оленьей кожи, без рубашки и босиком. Он был пяти футов и двух дюймов росту. Всего на четыре дюйма выше Бритт. Я начинала казаться себе просто-таки гигантом.

— Здорово, — сказал он. — Добро пожаловать в наше скромное жилище!

— Благодарю, — ответила я.

Бритт насильно всучила мне кофе. Она была в халате, по своему обыкновению дымила, как паровоз, и металась по комнате, как загнанный зверь. Сонни Спиноза сидел на кровати и засовывал ноги в мокасины из кожи змеи.

— Тут вот какое дело, — начала Бритт. — У Дэнни и Сонни есть друзья, весьма влиятельные люди, умеющие скрывать доходы, которые хотели бы вложить деньги в финансирование нашей затеи. Они готовы дать шесть миллионов прямо сейчас, только просят изменить название на «Кандида!» и исправить кое-какие незначительные детали. Ну, например, они хотят, чтобы героиня была итальянкой, а не еврейкой, но тут можно поторговаться… — с этими словами она весело подмигнула мне. — И надо бы еще подыскать кого-нибудь стоящего на главную роль. Учитывая обстановку на студиях, я считаю, что с нашей стороны было бы просто безумием отказаться от этого предложения. Для аванса это колоссальная сумма — если мы сейчас же подпишем контракт. Дело в том, что ровно через семьдесят два часа выйдет новый закон о налогах — не спрашивай меня, что это будет за закон, — и мы останемся с носом, если не уложимся в этот срок. Поэтому мы должны действовать быстро — для этого я и привела с собой ребят, чтобы ты сама убедилась, как решительно они настроены. От тебя требуется только подписать договор о передаче прав. Условия можно будет оговорить позднее. Договор нужен для того, чтобы это дело запустить, а все формальности уладим потом. Ну, что ты об этом думаешь? — Бритт с какой-то особой нарочитостью выдохнула дым мне прямо в лицо. — Если честно, отказаться было бы чистым безумием с твоей стороны.

Я ошалела от ее болтовни. Цифра шесть миллионов напомнила мне о числе уничтоженных нацистами евреев, не более того. К тому же я понятия не имела, что это за могущественная группировка, которая знает секрет, как уйти от налогов. И вот, стараясь казаться одновременно осведомленной и беззаботной, я решила осторожно все разузнать.

— А кого вы предлагаете на главную роль?

Дэнни, похоже, ждал этого вопроса. Он соскочил со стула (хотя по-прежнему казалось, что он сидит).

— Послушай, детка, — заявил он. — Не хочу бросаться именами и все такое, но последние пару лет я работал на Робин Бэрроу. Мы с ней большие друзья, хотя она и предпочитает женщин, так что могу вас заверить, что она клюнет на это предложение и согласится играть всего за сто тысяч наличными, это ясно, как белый день.

Я, конечно, слыхала о Робин Бэрроу, этом итальянском соловье от Флэтбуша, но все, что он о ней говорил, казалось мне каким-то абсурдом. Он работал на нее? Предпочитает женщин? Вот сто тысяч — это другой разговор. Конечно, кто же любит налоговых инспекторов. И чем богаче человек, тем меньше ему нравится платить налоги, но чтобы такая красотка, как Бэрроу, путалась с каким-то Дэнни?! К тому же тем, кто по-настоящему заправляет всем в Голливуде, гораздо интереснее реальные дела, чем половые извращения отдельных людей.

— Ну, хорошо, — продолжал Дэнни, — допустим ее больше устроят сто тысяч в швейцарском банке, но это не принципиально. Главное, она хорошая девчонка, к тому же разумная и настоящий друг! Я однажды так ей сказал: «Робин, если кто-то полезет к тебе, я ему голову оторву, но если ты попадешь в беду и не позовешь на помощь меня, я оторву голову тебе!» Сечешь?

Я усекла. Очень своеобразный подход. Сто тысяч наличными или оторванная голова — вот все, что он мог предложить. На все случаи жизни. Наверное, есть какое-то руководство на этот счет.

— Котенок, ты мне нравишься, — обратился он ко мне. — И она тоже, — он ткнул пальцем в Бритт. — Она похожа на пуделя, а ты на кокер-спаниеля. Я так скажу: я оторву голову любому, кто полезет к кому-нибудь из вас. С таким другом, как Дэнни, доложу я вам, впервые по-настоящему узнаешь, что такое настоящая дружба.

Его приятель Спиноза, огромный громила, как минимум на фут выше Дэнни, с серьезным видом кивнул.

— Все точно, — изрек он, — Дэнни никогда не врет.

— Ну, так, — вмешалась Бритт, — что ты на это скажешь?

— А она обязательно должна быть итальянкой, — спросила я, — или это кто-то так неудачно пошутил?

— Да, я пошутила, — поспешила успокоить меня Бритт. — Эти ребята не так просты, как может показаться на первый взгляд. Они тоже не прочь пошутить. Хотя Робин Бэрроу — это не такая уж плохая идея. Никто не собирается делать из героини итальянку. Я же обещала тебе — полный авторский контроль.

При этих словах Сонни и Дэнни важно кивнули.

— Ты художник, — сказал Дэнни, — у тебя талант. Мы только исполнители. Вот что я тебе скажу: на твоем месте я бы тоже сомневался. Так что не спеши, хорошенько все взвесь. У тебя еще будет время нас получше узнать. И чем лучше ты узнаешь нас, чем глубже вникнешь в этот паршивый кинобизнес, тем лучше для нас. А он кишит акулами, и далеко не такими игрушечными, как в «Челюстях». От тех кинобизнес и мокрого места не оставил бы.

Бритт кивнула.

— Если честно, я тоже ненавижу кинобизнес. Я мечтаю, что когда-нибудь уйду на покой и буду писать… Это единственное, чего мне по-настоящему хотелось бы в жизни. Но сейчас разговор не о том. У нас времени в обрез. Семьдесят два часа — и будет поздно, сделка не состоится! А за эти семьдесят два часа мы должны все уладить здесь и успеть смотаться в Нью-Йорк, чтобы утрясти это дело с адвокатами, знающими пути скрыть от налоговой инспекции доход. К тому же до отъезда я хочу устроить — специально для тебя — настоящий голливудский прием… Кстати говоря, я уже пригласила пятьдесят человек — прием состоится завтра вечером в доме моего адвоката. После приема летим в Нью-Йорк на «Ред-Ай», так что лучше всего сейчас же, не сходя с места, подписать контракт, а все остальное решим потом.

Она извлекла из сумки какой-то скомканный листок и протянула его мне. Он был отпечатан таким мелким шрифтом, что мне удалось разобрать только заглавие: «Универсальный бланк договора». Потом мне бросилась в глаза леденящая душу фраза, примостившаяся где-то внизу: «Бессрочное право владения».

— А что требуется от меня? Скрепить договор кровью? — не без издевки спросила я. Очень характерно для меня: я стараюсь не придавать значения своей первой и чаще всего правильной реакции.

— О, прошу тебя, не обращай внимания на эти юридические замороки, — поспешила успокоить меня Бритт. — Детали мы позднее обговорим. Главное сейчас — сдвинуть это дело с мертвой точки, а уж потом мы заключим настоящий договор, с адвокатами, агентами, в общем, все, как положено. А сейчас им просто нужен листок с твоей подписью, чтобы показать воротилам, которые хотят убедиться, что могут рассчитывать на право собственности. Ты же понимаешь, никто не согласится расстаться с шестью миллионами, не имея никаких гарантий. От тебя-то и требуется всего, что клочок бумаги с подписью.

— Но мне нужно посоветоваться с моим агентом! Или с адвокатом!

— Слушай, — настаивала Бритт, — ты же знаешь, я стараюсь максимально защитить твои права. А если сейчас позвонить адвокату, он начнет требовать бумаги, выяснять обстоятельства, на все это уйма времени уйдет. Начнется вечная адвокатская тянучка, а у нас всего семьдесят два часа! Ну, а если тебе так уж хочется, позвони адвокату. Только взгляни на это дело и с другой стороны: ведь я твой верный друг, ты можешь мне доверять! Вот увидишь, все твои интересы будут полностью соблюдены. Я давно в бизнесе и уверяю тебя, что ни одно дело не делается без полного доверия сторон. Вот почему сейчас мне просто хочется сдвинуть дело с мертвой точки! Ты уже здесь, все знают, что я собираюсь снимать фильм, и никто даже не станет вести с тобой переговоры, потому что все знают, что этим занимаюсь я, так какой же тебе смысл все тормозить? Ты только сама себе навредишь. Подписывая эту бумагу, ты ничем не рискуешь, абсолютно ничем. Потом мы заключим настоящий договор.

— Но если это такая бесполезная бумага, зачем она вообще нужна? Почему нельзя просто сказать им, что я согласна, если условия нам подходят? — никак не могла уразуметь я.

— Потому что ты знаешь эти денежные мешки, — ответила Бритт. — Все они законченные идиоты. Им нужны обязательства. Или, проще говоря, бумажка.

Сонни передернул плечами, словно сочувствуя судьбе несчастных чокнутых творческих личностей, попавших в лапы крупных финансовых воротил.

— Иногда приходится иметь дело и с идиотами, — назидательно заметил он.

— Да, — поддержал его Дэнни. — В эту группу, занимающуюся частными инвестициями, входит пятнадцать, ну, от силы, двадцать пять человек. Мы не сможем заставить их пальцем пошевелить без какого-нибудь документа. Но все мы понимаем, что это полная чепуха. Ведь они ни черта не смыслят в кинобизнесе, они просто частные инвесторы, поняла?!

— Вот здесь, — сказала Бритт, отвинчивая колпачок фломастера и протягивая его мне вместе с договором.

Сонни и Дэнни подошли поближе. Бритт говорила чистую правду. Все знали, что моя книга принадлежит ей независимо от того, подпишу я договор или нет. Так что мне теперь с ней делать — на улице торговать? Даже мой собственный агент сказал, что на нее больше нет претендентов. С замирающим сердцем я подписала договор.

На «голливудском приеме» вечером следующего дня были все, кто хоть что-нибудь из себя представлял: хозяева жизни, паразиты и несколько особей, которых трудно было отнести к какому-то определенному виду: гости лениво передвигались по небольшому патио особняка в мавританском стиле постройки 1920-х годов, расположенного в Бель-Эр. Особняк был некогда построен покойной ныне кинозвездой и принадлежал теперь адвокату, услугами которого пользовалась и Бритт. Робин Бэрроу тоже была здесь — со своими неотразимыми карими глазами и маленьким носиком — в сопровождении какого-то хиппи из Биг-Сюр. Про нее говорили, что ей под силу любой проект — до такой степени «надежной» она была. То же самое утверждала и ее агент. Дина Мальцберг была столь же толстой, сколь Робин высокой; она носила очки в форме сердечек в розовой оправе и длинные ногти, покрытые лаком платинового оттенка. Она обладала убийственным чувством юмора и, ведя переговоры, была не очень разборчива в средствах, но слово умела держать. К своим клиентам из мира звезд она относилась как к детям, называла их «малышками» и проявляла поистине материнскую заботу о них. Я слышала, как она уговаривала Робин поесть.

— Малышка моя, сладкая моя, ну скушай хоть чего-нибудь, а то ты ведь с голоду умрешь! — умоляла Дина.

— Не хочу, — отвечала Робин капризным голоском.

— Ну, малышка, ну, пожалуйста, а то мамочка будет сердиться, — продолжала уговаривать Дина, окончательно переходя на сюсюканье.

— Познакомься, это Кандида, — сказала она, поворачиваясь ко мне. — Кандида знакомится с Кандидой, — повторила она, подмигивая сначала мне, потом Робин.

Я застыла, не в силах оторвать глаз от этой живой легенды, забыв, что в таких случаях говорят. Когда человек настолько известен и его фотографии так часто мелькают на страницах газет, становится трудно разглядеть его истинное лицо в мельтешении образов и лиц.

— Мне так понравилась ваша книга, — застенчиво сказала Робин, теребя прядь волос, которые вполне могли оказаться париком. — Это, наверное, так прекрасно — уметь писать!

— Гораздо прекраснее, должно быть, петь, как вы, — ответила я.

Или зарабатывать пять миллионов в год. Или иметь такие связи. Хотя на самом деле это не так. Деньги не приносят чувства безопасности, и, конечно же, она полностью зависела от своего агента, адвоката, банкира, любовника, от всех почитателей и поклонников. Я сама вкусила славы и знала, что она никогда не решает всех проблем, а, напротив, только их плодит, тем более та особая слава, которую снискала себе Робин. Она нигде не может укрыться от посторонних глаз, именно за это и платят ей: она должна быть доступной, всегда быть на виду. Там, где популярность означает власть, человек не должен уходить в тень. Но это палка о двух концах. Гораздо лучше та невидимая власть, какой обладал, например, Сонни Спиноза. Полное ощущение свободы дает только сокрытость от глаз, но, к сожалению, многие понимают это слишком поздно.

Робин стояла, скромно потупив взор; во всем ее облике ощущалось скрытое беспокойство. Мне знакомо это чувство внутреннего дискомфорта, свойственное всем знаменитостям: они всегда стараются смотреть в сторону, отводят взгляд и пытаются укрыться за длинными волосами, темными очками или широкополой шляпой, может быть оттого, что чувствуют себя такими уязвимыми, всегда открытыми миллионам глаз. На Робин было потрясающее платье из шелка, расшитое серебряными блестками и отороченное мехом чернобурой лисы.

— Какое чудесное платье! — сказала я.

— О, — она так безразлично пожала плечами, словно на ней были обыкновенные джинсы. — Терпеть не могу таких нарядов, но Дина считает, что это нужно для имиджа. Ух… — и она скорчила смешную гримаску.

— Хочешь, скажу тебе одну вещь? Наверное, об этом не стоит говорить вслух, но я такая пьяная, что мне наплевать. Дина — моя лучшая подруга, я хочу сказать, самая лучшая подруга на свете, какие бывают только в двенадцать лет, ну, в общем, сама знаешь, когда колют палец иглой и смешивают кровь. Но я не уверена, что она была бы мне так близка, не будь она еще и моим агентом. Как это трогательно! Я хочу сказать, не находишь ли ты, что это очень трогательно?

Но ответа она не стала ждать.

— Извини, — сказала она, — я очень писать хочу.

В некоторой растерянности я огляделась по сторонам и увидела целое скопление светил кино: шведскую актрису Сив Бергстрем, ее элегантную спутницу Нинку Бернадотте (которая оказалась высокой шатенкой в черном бархатном блейзере и брюках-клеш из серебристой парчи), Сэлли Слоун, английскую птичку, прилетевшую сюда из Лондона в 1968 году и так и не собравшуюся вернуться назад, и бесчисленное количество молодых американских звезд, звездочек и полузвезд в кольце свиты. (Пока я сама не стала знаменитой, я никак не могла взять в толк, почему это кинозвезда не может без свиты обойтись. Теперь-то мне ясно, что, когда человек все время на виду, он теряет частично свою мимикрию, которую вынужден компенсировать за счет других людей. Такой человек чувствует себя, как улитка без домика, как олень без рогов. Ему нужны обыкновенные, незаметные люди, чтобы всегда можно было одолжить у них незаметность).

В тенистом углу патио стояла Бритт. Она о чем-то шепталась со своим адвокатом и время от времени прикладывалась к неизменному пузырьку с белым порошком. Ее адвокат был, наверное, единственным лысым мужчиной во всем Беверли-Хиллз, что, несомненно, выделяло его среди других в городке, где искусственные волосы растут гуще, чем сорняки. На нем была тенниска с надписью «GOOCHY». Шут гороховый. Но он мог себе это позволить. Сосуществуя с представителями столь небезопасной профессии, когда даже суперзвезды, бывает, не могут уплатить подоходный налог, адвокаты — это единственные люди, которые не рискуют потерять работу и получают стабильный доход независимо от того, разорился клиент или разбогател. Адвокат в Беверли-Хиллз — все равно что землевладелец в Англии позапрошлого века.

Новоявленный сквайр по имени Мелвин Уэстон (или все-таки Вайнштейн?), мягко ступая, подошел ко мне и пригласил осмотреть сад.

— Может, вам это пригодится для будущей книги, — сказал он, самодовольно ухмыляясь. «Господи, — подумала я, — кого же я больше ненавижу: адвокатов или аналитиков? Впрочем, один черт. Опасайтесь людей с повременной оплатой: у них часы быстрее идут».

Я ласково улыбнулась Мелвину:

— С удовольствием.

Тем временем Брит устремилась к Дине Малцберг; Спиноза и Данте кадрились к Робин Бэрроу, а Джоша, которого подобные мероприятия шокировали, взяла на себя Максина Медофф, самая грудастая и самая пьяная из всех женщина-агент по прозвищу «Максина-Длинный Нож».

— Тогда пойдемте, — сказал Мелвин.

В этот момент к нам подошел мужчина с несколько потускневшим от времени, но очень знакомым лицом. Он подошел какой-то расхлябанной походкой и пробормотал, еле раскрывая рот:

— Можно, и я с вами?

Я вгляделась в его поношенное шутовское лицо, в его огромные, цвета морской волны глаза с синяками вокруг и узнала Бойда Мак-Клауда, которого почему-то считала мертвым, хотя ему, по всей видимости, не было и сорока. (Когда о человеке перестают писать, нам начинает казаться, что его больше нет в живых. Но ведь профессиональный крах не означает физическую смерть!) Лет десять назад Бойд Мак-Клоуд чуть было не стал очередным Джеймсом Бондом или новым Тарзаном — уже не помню кем. Опытный лыжник, когда-то он участвовал в Олимпиаде — тогда он был героем дня: о нем писали газеты, он позировал для рекламы сигарет, его фотографии мелькали на журнальных обложках, его приглашали сниматься в кино… С его участием даже вышел фильм, какая-то лажа про олимпийского пловца, и после этого он совершенно исчез, жертва рекламы и собственной ограниченности. Когда он был в зените славы, его обслуживали трое адвокатов, двое агентов и двое пресс-секретарей, а теперь он мог бы пополнить галерею известных в прошлом лиц, которые ныне вынуждены добиваться государственных пособий.

Я была удивлена, что Мелвин вообще привечает его. По всей Америке, и особенно в Голливуде неудача, провал считаются вещами заразными, а тем более провал, подготовленный самим Голливудом. Оказалось, что Мелвин был адвокатом Бойда, когда тот залез в долги, а Мелвин не хотел упускать из виду своих должников.

— Он ездит на моем «роллсе», — беззаботно сказал Бойд.

— На моем «роллсе», — поправил его Мелвин.

— В счет погашения долга, — пояснил Бойд, признав во мне неофита.

— Это лишь малая толика того, что ты на самом деле мне задолжал, ведь ты мне собственную душу задолжал.

— Какую душу? — не понял Бойд.

Мы отправились на экскурсию втроем. Осмотрели зал в мавританском стиле с подушками вместо стульев, брошенными прямо на пол; потом прошли в кухню, расположенную в цокольном этаже, с целой коллекцией кубков тончайшего стекла, позолоченными серебряными блюдами и наборами глиняной посуды с затонувших кораблей. Мы посетили выстроенную в стиле «арт-нуво» оранжерею с настоящим итальянским фонтаном в центре, с высокой крышей, напоминающей купол собора, и миниатюрной речкой, лениво извивающейся среди горшков с экзотическими цветами; бассейн, обсаженный банановыми пальмами с уродливыми кубистскими скульптурами, возвышающимися над водой; роскошно убранную ванную комнату, с белым ковром на полу и светильником, достойным спальни французских королей — в нише была установлена белого мрамора статуя Джакуззи.

Мелвин рассказывал о каждой вещи с любовным и в то же время ревнивым чувством владельца, но ни одно его слово не обходилось без комментария Бойда, который утверждал, что все эти уникальные экспонаты вместе с особняком были получены Мелвином в счет уплаты долгов. Мелвин эти обвинения отрицал.

— Да ладно тебе, — сказал тогда Бойд, — ты и мать родную лишишь права пользования имуществом, чтобы она погасила долг.

— Я, по крайней мере, не стану возбуждать против нее уголовное дело, — огрызнулся Мелвин, и они оба покатились со смеху.

Я не решилась спросить, у кого же из этой киношной шатии поднялась рука подать в суд на собственную мать. Честно говоря, я не очень-то хотела это знать.

— Давайте, ребята, давайте, — приговаривала Бритт, собирая нас в кучку незадолго до отъезда: в девять часов рейсом «Ред-Ай» мы должны были вылететь в Нью-Йорк, а нам предстояло еще договориться о встрече в аэропорту, попрощаться с гостями и успеть покидать вещи в чемодан.

— Я могу тебя отвезти, — с тоской в голосе сказал Джош.

Мы стояли и смотрели друг на друга, не зная, когда и при каких обстоятельствах свидимся вновь. И свидимся ли вообще…

— Так, — подытожила Бритт, — Сонни, Дэнни и я поедем в лимузине. По дороге захватим чемоданы и еще одну писательницу, которая летит с нами, Шелли Грановиц. К тому же я серьезно подумываю, не прихватить ли нам еще и Клиффа…

Клифф был новым приобретением Бритт — она успела его подцепить за то короткое время, пока мы с Бойдом и Мелвином осматривали местные достопримечательности. Клиффорд Бинг был двадцатичетырехлетним красавчиком с пустыми глазами. Он носил бусы из бирюзы — под цвет глаз, — и я никогда не видала таких светлых волос, как у него. За все это время он не проронил ни слова. Если моему приятелю двадцать шесть, у Бритт должен быть как минимум на два года моложе. Вот такая завистливая она была!

— Ну уж нет, — попыталась слабо протестовать я. — Если ты возьмешь Клиффа, то тогда Джош поедет со мной…

— Детка, — тут же одернула меня Бритт и пристально посмотрела на меня своими холодными глазами, — наш бюджет не выдержит Джоша. К тому же у тебя в Нью-Йорке муж, ты случайно об этом не забыла?

И, как милосердный палач, она предложила мне свою сигарету с марихуаной.

— Это именно то, что мне сейчас нужнее всего, — пробормотала я.

— Можешь докурить, — сказала она с несвойственной ей щедростью и ринулась к гостям.

Мы с Джошем прощались в машине по дороге в аэропорт, в здании аэровокзала и даже возле туннеля, ведущего в самолет, но все равно прощание было каким-то скомканным, не было в нем искренности, теплоты.

— Пиши мне, — сказала я.

— А куда? — спросил он, и мы оба неожиданно вспомнили, что я замужняя дама и мне не пристало получать любовные письма на адрес мужа.

— Пиши моим друзьям. Это надежные люди, им вполне можно доверять, — я дала ему адреса Хоуп и Розанны. — Я люблю тебя, и мне так не хочется уезжать.

— Я тоже тебя люблю, — отозвался Джош, — но достаточно ли этого?

Он остался стоять, улыбаясь кривой улыбкой, а я пошла в самолет, пятясь, как рак, не в силах оторвать глаз от его дорогого лица; я пятилась так до тех пор, пока едва заметный поворот окончательно не скрыл его от меня.

Самолет оторвался от земли. Огни Лос-Анджелеса едва мерцали в тумане. Я сопротивлялась полету всем своим существом. У меня болели кончики пальцев, словно скучая по Джошу, когда самолет набирал высоту. Мне казалось, что стены самолета сдвигаются, чтобы раздавить меня, я не находила себя места, я сжимала волю в кулак, чтобы только спокойно сидеть.

Я проклинала все на свете за то, что позволила Бритт вовлечь себя в эту авантюру, что подписала контракт, дала заманить себя в самолет. Но она была такой энергичной, что невозможно было ей противостоять, даже если она предлагала совершенную ерунду.

Ее право командовать не оспаривалось никем, оно вообще не подвергалось сомнению. Да и кто еще мог бы заставить меня подняться на борт самолета в такой шутовской компании. Мы являли собой довольно комичное зрелище, эдакое сборище плутов и мошенников, легкомысленных растяп под предводительством Бритт. Мы оккупировали весь первый класс. Мы — это Сонни с Дэнни, Бритт с Клиффом, Шелли Грановиц со своим йоркширским терьером по кличке Богарт (которого она пронесла в самолет, спрятав под пальто, и который тут же написал на меня, едва мы успели занять свои места). С нами увязались еще двое киношников, сильно смахивающих на гомиков, некто Сэм Финк и Дэн Фокс (со студии «Фокс-Финк продакшн»); они жили и работали вместе и попали в нашу команду совершенно случайно, по крайней мере, они уверяли меня, что не имеют к «Кандиде» ни малейшего отношения. Один из них, Сэм, подсел ко мне и всю дорогу рассказывал, как проходят у него сеансы психоанализа по телефону (в Нью-Йорке у него есть личный психиатр). Каждый день ровно в час (в Нью-Йорке в это время четыре пополудни) он набирает номер, ложится на кушетку в своей конторе в Беверли-Хиллз и высказывает наболевшее. В час пятьдесят (в Нью-Йорке 4.50) сеанс подходит к концу. Это стоит пятьсот долларов в неделю, но компания оплачивает все расходы. А налоговому ведомству этот аналитик известен как «консультант», представляющий киностудию в Нью-Йорке.

— Мне так близка ваша книга, — громким шопотом под конец сказал он, — потому что я сам прошел через все муки психоанализа.

— Так приятно встретить родственную душу, — ответила я.