ГЛАВА 8

– Вы мисс Эшли?

Голос, явно принадлежащий американке, как будто вытолкнул меня из задумчивости на солнечный двор, где теперь я заметила американскую машину, припаркованную в тени на другой стороне. Какой-то мужчина с портфелем только что исчез в боковой двери; по костюму я поняла, что это мистер Андерхилл. Я обернулась к женщине.

– Да, это я. А вы, должно быть, миссис Андерхилл?

Женщине было лет сорок пять, и в ней чувствовался тот лоск, какого добиваются американские женщины, сочетая ноу-хау, ежедневную усердную работу над собой и умелое использование косметических материалов. Она была несколько приземиста и без специальных ухищрений была бы толстовата, но сейчас казалась элегантной в своем немнущемся кремового цвета костюме, на котором мог бы еще сохраниться ярлык с Пятой авеню. Шелковый свитерок с высоким воротом скрывал шею, а лицо было бледно-матовым, что так огорчает калифорнийцев, когда они долго живут в умеренном климате. Ее кожа не лоснилась, глаза и рот были четко очерчены, что говорило о тщательном уходе. Темно-русые ресницы выдавали блондинку.

– Я так рада! – Она протянула руку. – Но мы с Джеффом искренне опечалены, что вы здесь по такой грустной причине. Ваш отец... Это ужасно, извините. Мы оба очень переживали за вас. Все говорят, он был прекрасным человеком.

Она еще немного поговорила о папе, спросила, где я остановилась, и как будто обрадовалась, когда я сказала, что собираюсь пожить в коттедже у озера. Миссис Андерхилл обладала нежным голосом, и ее манеры очень подходили к внешности куколки из саксонского фарфора, а ее сожаление о моем отце и забота обо мне казались искренними.

– Как вы меня узнали? – спросила я. – Вам сказал мистер Эмерсон, что я приеду?

– Нет, он не говорил. Я узнала вас по портрету в нашей спальне. Конечно, в комнате моих родителей.

– Он так похож? Это не очень хороший портрет и написан много лет назад.

Она рассмеялась:

– Да, я вижу, вам уже не семнадцать, но и не намного больше, правда?

– Больше. Мне двадцать два.

– Послушайте, а что это мы тут стоим? Давайте зайдем к нам. Я знаю, Джеффу не терпится вас увидеть. Он только что прилетел из Хьюстона и несколько дней пробудет дома. Разве не чудесно? Это довольно странно – приглашать вас в ваш собственный дом, но давайте войдем.

Как и мы, Андерхиллы пользовались боковой дверью. Мы вместе прошли через двор.

– В действительности я еще не переехала, – сказала я. – Я собиралась сделать это после обеда, а пока сходила посмотреть на коттедж, потом поднялась сюда, – я смущенно засмеялась, – и совершила экскурсию. Довольно глупо, но это любопытно – посмотреть на дом чужими глазами.

– Действительно? Да, представляю! – Ее глаза забегали. – Значит, это ничего – пригласить вас в ваш собственный дом, раз вы заплатили двадцать пять центов за его осмотр... Должна сказать, мы с Кэти тоже пару раз ходили на экскурсию. Это хороший способ узнать историю, да еще какую! Порой не по себе, но как интересно – жить прямо здесь, на этом самом месте! Здесь все словно несет на себе печать школьных учебников... – Она задержалась на углу. – Мы идем в так называемую столовую, мне ведь не нужно показывать вам путь. Вы, конечно, останетесь с нами пообедать? Нет-нет, – отвергла она мой ритуальный протест, – никаких отговорок я не приму. Обед у нас легкий – салат и прочее, не может быть легче. Да и все равно у нас гость, а теперь вот – гости. – Она улыбнулась, словно сообщала секрет, который меня обрадует.

– Догадываетесь, кто? Ваш родственник.

Мой восторг, несомненно, омрачали вопросы и неприятные воспоминания прошлой ночи в церковном дворе, а также дошедшие до меня сплетни миссис Гендерсон.

– Вы имеете в виду Эмори? Как мило!

Мои слова должны были выражать неподдельную радость, но, когда миссис Андерхилл открыла дверь и жестом пригласила войти, я увидела, что она изучает меня, что-то обдумывая, и смотрит настороженно, что в данных обстоятельствах было естественно. Слух, дошедший до миссис Гендерсон и деревенских сплетников, подумала я. Как еще смотреть на почти лишенную имущества мисс Эшли, чей привилегированный билет назад в поместье оказался перехвачен мисс Андерхилл.

– Да, – сказала она, – Эмори.

– Ну разве не мило? – весело воскликнула я. – Я сто лет его не видела. И конечно, мне хочется увидеть вашу дочь. Спасибо, я с радостью останусь.

«Маленькую гостиную» отделяли от более длинной гостиной только высокие двойные двери. Теперь их закрыли, превратив почти тридцатифутовую комнату в восемнадцатифутовую с тремя длинными окнами, выходящими на узенький газон и розовую клумбу надо рвом. На потолке колыхались отраженные от воды блики света. Андерхиллы не сделали почти никакой перестановки, в комнате стояли вазы с тюльпанами и колокольчиками, альков украшала ветка цветущей вишни, наверное пристроенная самой миссис Андерхилл.

– Должно быть, вы хорошо знакомы с моим троюродным братом? – сказала я.

– Да. Он и Кэти (Кэти – это моя дочь) познакомились еще раньше, а потом оказалось, что она живет в поместье Эшли. Вот совпадение! Ну она, конечно, пригласила его зайти, и он заходил несколько раз. Ваш брат совершенно очарователен, вам не кажется?

– Я всегда так считала, – согласилась я, – и его близнец такой же. Вы видели Джеймса? А Френсиса – младшего брата? Хотя нет, он последнее время пропадает за границей. В детстве они жили здесь, с нами, большую часть времени. Думаю, Эмори вам все расскажет об этом. – Немного поколебавшись, я бросила мяч на поле: – Полагаю, вы знаете, что поместье теперь переходит к Эмори?

Миссис Андерхилл, кажется, смешалась. Она вытащила пачку сигарет, предложила мне, потом взяла одну сама и закурила.

– Да, он говорил что-то о наследстве, но тогда это казалось отдаленным будущим. Ваш отец был еще не стар, и все шло хорошо, кто мог подумать о такой трагедии? – Она хотела что-то добавить, но передумала. – Кажется, кто-то из ваших предков сделал имущество нераздельным, и наследовать его должен мужчина. У меня есть знакомые дамы, которые не знаю что бы сделали... – Она улыбнулась и наклонилась стряхнуть пепел, потом прямо посмотрела на меня. – Признаюсь, мисс Эшли, мне тоже кажется это довольно жестоким. Неужели ничего нельзя сделать?

Похоже, она говорила искренне. Напряжение отпустило меня.

– Вряд ли. С «наследником мужского пола» точно ничего не поделаешь, так было с самого основания поместья. А вот что действительно ужасно – так это «неразделимая собственность», о которой старик написал в своем положении, и теперь даже наследник не может ничего продать без согласия родственников. К счастью, пока мы не очень ссорились из-за этого. – Я улыбнулась. – И не вижу причины начинать теперь. Полагаю, Эмори все прекрасно уладит, как всегда.

– Кажется, вас все вполне устраивает.

– Да вроде бы да. В конце концов, Эшли всегда умели устроиться.

Миссис Андерхилл встала, чтобы пошевелить дрова в камине, а я сменила тему, похвалив цветы, и разговор принял более приятный характер: мы поговорили о растениях, о контрасте между Калифорнией и прохладным умеренным климатом Британии, на который мы привыкли ворчать, но благодаря которому здесь вырастают прекраснейшие в мире сады. Слушая вполуха, я осматривала комнату, стараясь делать это не слишком заметно. Я искала, нет ли тут китайской лошадки, или печатки, или какой-либо еще пропажи. Ничего не заметив, я решила, что надо рассказать миссис Андерхилл об исчезнувших вещах, и чем скорее, тем лучше и для меня, и для нее же самой. Однако проблема казалась прямо-таки неразрешимой – как же, боже ты мой, коснуться этого вопроса? Будучи приглашенной на обед, хотя и сама в какой-то степени являюсь хозяйкой, вдруг ни с того ни с сего стану спрашивать, где ценности и у кого ключи от комнат, из которых их утащили, – тут поломала бы голову и находчивая тетя Эдна из рубрики «Ситуация». Что ж, подумала я, молчание тоже ведь не улучшает положения. Если уж нужно спросить, значит, нужно!

– Миссис Андерхилл, я никак не могу уяснить одну вещь. Может быть, вы мне поможете. Девушка, которая проводила экскурсию, сказала, что открытые для посещения комнаты – те, которыми вы не пользуетесь, – всегда заперты, и она отдает ключи на хранение вам и вашему мужу. А что бывает, если вас нет – например, ушли куда-нибудь?

– Ключи остаются у Роба Гренджера, этого милого молодого человека. У него есть другая связка, и он всегда присматривает за всем, когда нас нет. Он почти никогда не отлучается, но если все же отлучится, то оставляет ключи у викария. Но почему вы спросили? Разве у вас нет своих ключей?

– Дело не в этом; если понадобится, я могу взять у Роба. Просто... Миссис Андерхилл, сегодня утром меня обеспокоило – наверное, лучше сказать, привело в замешательство, поскольку я совершенно уверена, что этому есть простое объяснение... – Поколебавшись, я набрала в грудь воздуха и нырнула: – Одна-две вещицы, которые были в библиотеке, – их там больше нет. Может быть, вы знаете, куда они делись?

Она так изумилась, что ее сигарета замерла на полпути к губам.

– Мисс Эшли, никто ничего не брал без моего ведома. Что это за вещицы?

– Маленькие безделушки. Я подумала, может быть, на всякий случай их отнесли куда-нибудь в безопасное место.

Миссис Андерхилл покачала головой. Я обратила внимание на резко очерченный губной помадой рот на бесцветной коже.

– Вы говорите о действительно ценных вещах?

– Как сказать... Маленькая китайская лошадка из неглазурованного фарфора, со сколом на ноге. Она не выглядит дорогой, но...

– Китайская лошадка? Неглазурованная керамика? Ради бога, не эпохи династии Тан?

Она была в таком ужасе, что я поняла: приехав с западного побережья Америки, миссис Андерхилл гораздо больше меня была осведомлена о ценности восточной керамики. Я поспешно ответила:

– Да, но не из лучших; маленькая и к тому же побитая. Пожалуйста, не пугайтесь так! Я всего лишь заметила, что ее нет на камине в библиотеке, и еще пропала миниатюра с одного стенда, просто маленькая викторианская безделушка, кусочек нефрита, печатка со львом. Вы не видели их где-нибудь в другом месте?

– Нет, не видела. И в этой части дома их, несомненно, нет. Мисс Эшли, это просто ужасно!

Я с угрызениями совести увидела, как с ее лица сошли последние остатки цвета. Накрашенные губы вытянулись в тонкую прямую линию. Я начинала чувствовать себя палачом во время экзекуции.

– Послушайте, не надо так переживать, я всего лишь спросила. Возможно, мистер Эмерсон положил их в кладовую. Он мог решить, что их слишком легко унести, поскольку через комнаты каждый день проходит столько народу. Я позвоню ему и спрошу. Надо было сделать это раньше и не беспокоить вас. Пожалуйста, извините меня.

– Конечно, однако – о, вот и Джефф! Может быть, он что-нибудь знает об этом. Джефф, это мисс Эшли. Она вернулась и собирается пожить в коттедже у озера. Разве не чудесно? И сегодня она у нас обедает. Мисс Эшли, это Джефф, мой муж.

Мы поздоровались и пожали друг другу руки. Как и его жена, мистер Андерхилл с завидной американской теплотой и непринужденностью сказал все, что полагается, о моем отце. Мистер Андерхилл был крупный, широкоплечий, плотный и так же, как его жена, производил впечатление физического здоровья, поддерживаемого всеми средствами. У него были черные с проседью волосы и широкое лицо с немного заплывшими чертами, странно кого-то напоминавшими, но я не поняла сразу кого. Его широкие скулы слегка ассоциировались со славянскими, темные глаза смотрели проницательно, а широкий рот ничего не выражал. Мистер Андерхилл выглядел именно таким, каким и был в самом деле: богатым умным человеком, безжалостным убийцей в деловые часы и самим добродушием на отдыхе.

Я не успела остановить миссис Андерхилл, и она выложила мужу все о пропавших вещах. Как я и ожидала, передо мной произошло превращение доктора Джекилла в мистера Хайда. Приятная улыбка погасла, черные брови сдвинулись в одну черту, а жесткие глаза уставились прямо мне в мозг, скребя изнутри мой затылок. Или так мне показалось. «Воротила» – не просто шутливое прозвище. В деловых джунглях Америки Джеффри Андерхилл слыл крупным хищником.

Он не стал тратить время на извинения и выражение озабоченности, а задал два-три вопроса – так непринужденно, что не сразу угадывался их скрытый смысл, – а потом сказал:

– Прежде всего надо позвонить адвокату. Я сейчас же это сделаю. Вполне вероятно, он положил вещи в надежное место. – Андерхилл взглянул на каминные часы. – Кэти уехала за Эмори? Они еще не вернулись?

– Нет, – ответила его жена. – Она звонила и сказала, что приедет попозже.

Он кивнул и двинулся к двери, но внезапно остановился, словно задумавшись. Потом повернулся ко мне. На нем по-прежнему сиял глянец спокойствия, какой обычно напускают на себя политики и бизнесмены высокого ранга, но последовавший вопрос прозвучал резковато:

– Вы заметили, что вещей недостает только в библиотеке, я вас правильно понял?

– Правильно. Хотя до того, как я обнаружила пропажу лошадки, по-настоящему ничего и не осматривала. Но, мистер Андерхилл, пожалуйста, я не хотела начинать это дело. Я чувствую себя ужасно. Вероятно, всему этому есть какое-то простое объяснение...

– Несомненно. И чем скорее мы его найдем, тем лучше. Я позвоню адвокату прямо сейчас, пусть даже это испортит ему ланч. Но вот что хотелось бы сделать: вы не осмотрели бы все еще раз? Вы можете обнаружить пропавшие вещи в другом месте или заметить еще какие-то пропажи. В любом случае, чем скорее мы это выясним, тем лучше. Сейчас около четверти двенадцатого. Вряд ли моя дочь и ваш троюродный брат будут здесь раньше часа. Что вы скажете?

– Хорошо, я посмотрю. Спасибо.

– Прекрасно. Да, Стефани говорит, вы совершили экскурсию; значит, у вас нет своих ключей?

Он взял из жилетного кармана ключик, подошел к бюро, отпер его, выдвинул ящик и достал оттуда большую связку ключей. Нет, я не могла обвинить мистера Андерхилла в беспечности. Он протянул мне ключи.

– Ради бога, приготовь мне мартини, – обратился он к жене и вышел.

Мне показалось, пыль начала оседать сразу, как только за ним закрылась дверь.

Мои изыскания, так и не дав никакого результата, закончились в большой классной комнате в детском крыле.

Сама точно не знаю, зачем я пошла туда – определенно там я не ожидала найти пропавшие вещи, – и не помню, как я забралась по скрипучим ступеням на третий этаж. Может быть, я все еще не могла прийти в себя от молниеносной реакции Андерхиллов на мой вопрос. Возможно, Джеффри Андерхилл всегда поступал подобным образом, но я чувствовала себя так, будто начала целое уголовное дело, еще толком не убедившись в пропаже. Прежде чем снова встретиться с ними, мне хотелось подумать. Я взглянула на часы. Было только около половины первого. Я закрыла за собой дверь, подошла к скамеечке у окна и села, глядя на верхушки буков у пруда.

В заброшенную комнату лилось солнце. В воздухе, как кисея, висела пыль, создавая ощущение сказочности. Солнце светило ярко, как в детстве. И запах пыли в заброшенной классной был тем же, что десять, двенадцать, четырнадцать лет назад. Рядом со мной на выцветших подушках, вытертых и грязных, сидело семейство бегемотиков – Гиппо, Пот и Ам. Френсис придумал им такие имена, и в детстве это казалось нам до невозможности забавным. Неподалеку, собирая на себя пыль, стояла пегая качающаяся лошадка; я окрестила ее Зорькой, но мои братья сочли это имя тошнотворно девчачьим и звали ее не иначе как Вихрь. Тут стояли парты с высохшими заскорузлыми чернильницами, где Джеймс и Эмори, а потом Френсис и я учились читать, писать и считать, пока не пошли в школу. На белой полке по-прежнему стояли мои любимые книги – Эндрю Ланг, Артур Рансом и Клайв С. Льюис, за потрепанными обложками скрывался свой яркий автономный мир, те волшебные царства, что легко возникают в детстве, а потом остаются на всю жизнь.

Под полкой с книгами стоял низенький шкаф, в который по совету Лесли Оукера, моего знакомого книготорговца из Эшбери, я перед отъездом за границу перенесла с открытой полки кое-что из сокровищ классной комнаты. Я слышала, что книги с иллюстрациями Артура Ракхэма, Эдмунда Дулака и Кея Нилсона непрестанно растут в цене, и сама, пролистывая каталоги Кристи, видела, что особо редкие тома порой оценивают в сотню фунтов. Поэтому я заперла книги подальше от глаз и спрятала ключи. Конечно, по сравнению с китайской лошадкой и нефритовой печаткой это пустяки, но надо учитывать и мою любовь к ним.

Китайская лошадка и печатка. Ценные книги? Вернувшись из грез к своим проблемам, я проверила дверцы шкафа. Они были не заперты. Я с волнением открыла его.

Все книги оказались на месте и стояли точно так, как я их оставила.

С облегчением я поняла, как легкомысленны были мои опасения: чтобы соответствовать ценам, указанным в каталогах Кристи, тома должны были быть в роскошных переплетах, с автографами художников и тиражом в несколько сотен копий, а не такие, как у нас, – читаные-перечитаные, с замусоленными страницами, с потрепанными и испачканными обложками. Их ценность измерялась любовью, а не деньгами.

Я вытащила первую попавшуюся книгу – «Волшебные сказки» братьев Гримм, с такими знакомыми картинками, что мои воспоминания о сказках казались всего лишь продолжением этих картинок. Здесь были пастушка и бедный Фалада, над которыми я плакала в детстве, Гензель и Гретель со старой страшной ведьмой; принцесса, грустящая на скале среди бурных волн, с длинной головой дракона на коленях...

«Принцесса и дракон». Отшатнувшись, словно эта голова с разинутой пастью бросилась на меня, я взглянула на стену, где на выцветших обоях остались два темных прямоугольных пятна. Когда-то здесь висели две картины, подлинные иллюстрации Ракхэма, одна к «Сказкам ягненка», а другая к сказке братьев Гримм «Принцесса и дракон». Их купила моя двоюродная бабка всего за несколько фунтов, когда картины впервые выставили, и подарила их мне, когда я была еще маленькой. Уезжая, я сняла их со стены и заперла вместе с книгами подальше от пыли и света. Теперь же их не было ни на стене, ни в шкафу. И на этот раз я не ошибалась, как с книгами, это были действительно уникальные вещи, стоящие изрядных денег, и мало кто мог позволить себе вот так их лишиться. И уж определенно не я.

Как сейчас помню охватившую меня тогда злобу. Я хлопнула дверью шкафа, встала на ноги и снова подошла к окну. Распахнув его, я выглянула наружу, и мне послышалось, что с шоссе свернула машина. Наверное, Эмори с Кэти, подумала я, но не двинулась к лестнице. Хотелось побыть одной, прежде чем встретиться со всей компанией и услышать, что скажет мистер Андерхилл. Я заранее знала – как будто он уже сообщил мне, – что мистер Эмерсон ничего не ведает о пропаже.

Вовсю палило солнце. Я закрыла глаза. В комнату плыл запах сада, сладкий и успокаивающий, как солнечный свет на воде. Я снова открыла глаза и посмотрела на воду внизу. Камыши не шевелились, неотделимые от своего отражения; ивы опустили в воду свои косы; на ирисах набухли бутоны. Самка лебедя рядом с птенцами спала в своем гнезде, засунув голову под крыло. Самец, сложив крылья, во всей красе плавал рядом.

Я сама не заметила, как позвала его, и вдруг почувствовала ответ, быстрый и теплый, как поглаживание слепо протянутой для утешения руки. Зов и ответ, ясный и легкий, словно выраженный словами, – нет, яснее, потому что слова так же часто запутывают, как и объясняют. Влюбленным не нужны слова; наши души так давно приспособились друг к другу, что обмен мыслями был столь же красноречив и скор, как интимный взгляд через заполненную людьми комнату. Но чтобы описать это, нужны слова.

– Что? – На этот раз я ощутила его замешательство. – Кажется, ты сказала, что в библиотеке была лошадь?

Я послала ему ясный образ, какой только могла, и ощутила, что он принял его.

Он понял это прежде, чем я сформулировала.

– Да, – покорно, почти безвольно ответила я. – Я должна была знать. Но мне хотелось, чтобы ты был ближе.

Образ пришел мягко и нежно, словно ласковая рука коснулась моей щеки.

– Боже! – вырвалось у меня со всем ожиданием, со всем моим одиночеством. – Я так хочу быть с тобой!

Прикосновение изменилось, оно не стало менее нежным, однако наэлектризовалось и дрожало, как провод под напряжением.

Что-то взорвалось, ярко и оглушительно, как молния, со всевозрастающей силой, как усиливающаяся боль, как звук, доходящий до терпимого предела.

Потом все резко прекратилось. Отворилась дверь. На пороге стоял мой троюродный брат.

– Я боялся, что ты сбилась с пути.

– О нет, теперь у меня есть нить.

– Я думал, ты скажешь: «Я всегда найду путь к тебе, мой любимый».

– Я так и хотела, так и хотела сказать. Этой ночью я не пользовалась нитью. Я запомнила каждый поворот, словно ты нарисовал мне карту.

– Ты снова уйдешь. Что ж, я скажу это за тебя. Если бы ты спряталась в чаще самого темного леса, я бы все равно нашел тебя.

– Как принц из волшебной страны?

– Или как в пьесе: «Здесь мой север, сюда указывает моя стрелка».

– Хм, ты смеешься надо мной. Ты, конечно, имел в виду что-то неприличное?

– Да. А ты не хочешь?

– Почему же? Между тобой и мной нет ни грязного, ни чистого, только искренность, и что в этом может быть плохого?

– Ничего. Никогда не было, и теперь, почему же теперь...