6
По традиции после церемонии на вершине утеса все идут в бар к Анжело — выпить за святую. На этот раз пошло меньше половины участников; отец Альбан отправился прямо домой, в Ла Уссиньер, даже вино не благословил; дети — и большинство матерей — ушли спать, и собравшимся явно недоставало обычной жизнерадостности.
Конечно, главной причиной была потеря святой Марины. Теперь молитвы останутся не услышаны; прилив будет буйствовать безнаказанно. Горе моего отца не так было важно для деревенских, как их собственные суеверные страхи; мне стало неприятно, что о его бегстве так легко забыли. Оме Картошка предложил немедленно отправиться на поиски пропавшей святой, но прилив был слишком высок, неровное каменистое дно слишком опасно, и экспедицию отложили на утро.
Сама я сразу направилась в отцовский дом и принялась ожидать возвращения Жана Большого. Он не пришел. Наконец, около полуночи, я пошла обратно к Анжело и обнаружила там Капуцину, поправляющую нервы при помощи кофе с колдунками.
При виде меня она встала, глядя сочувственно.
— Его нет, — сказала я, садясь рядом с ней. — Он не приходил домой.
— И не придет. Сейчас-то, — ответила Капуцина.
Люди глядели на меня; я уловила любопытство и еще холодность, от которой я почувствовала себя неуклюжей и чужой. Капуцина закурила сигарету и, выдыхая дым через ноздри, заговорила деловито, хоть и сочувственно:
— Ты всегда была упрямая. Как попроще — тебе не годится, да? Вечно кидаешься напролом. — Она устало улыбнулась. — Мадо, не дыши отцу в затылок. Дай ему шанс.
— Шанс? — Это подошел Аристид Бастонне, с Дезире под руку. — После сегодняшнего вечера, после того, что случилось на мысу, какой у нас может быть шанс?
Я подняла глаза. Старик стоял позади нас, тяжело опираясь на палку, глаза словно кремни. Рядом, чуть в стороне, — юноша в очках, волосы упали на глаза, вид смущенный. Теперь я его узнала — Ксавье, внук Аристида; в давние времена он был одиночка, книги предпочитал играм. Мы с ним почти не разговаривали, хотя нас разделяло лишь несколько лет.
Аристид все еще сверлил меня взглядом.
— Ты зачем вернулась, а? — вопросил он. — Тут больше ничего нет.
— Не отвечай, — сказала Капуцина. — Он пьян.
Аристид словно бы не услышал.
— Вы, молодые, все одинаковые! — сказал он. — Вы только тогда возвращаетесь, когда вам чего-нибудь надо!
— Дедушка, — запротестовал Ксавье, кладя руку старику на плечо.
Но Аристид стряхнул ее. Хотя старик был на голову ниже, в гневе он словно стал великаном, глаза горели, как у пророка.
Его жена, стоявшая рядом, беспокойно посмотрела на меня.
— Не сердись, — тихо сказала она. — Святая Марина… наш сын…
— Закрой рот! — рявкнул Аристид и так стремительно повернулся, опираясь на палку, что мог бы упасть, если б не стоявшая рядом Дезире. — Думаешь, ей на это не плевать?
Он вышел, не оборачиваясь, с усилием волоча деревянную ногу по бетонному полу, домочадцы потянулись за ним. Их проводили молчанием.
Капуцина пожала плечами.
— Не обращай на него внимания. Он просто перебрал колдуновки.
— Я не понимаю.
— Нечего тут и понимать, — сказал Матиа Геноле. — Это ж Бастонне. Каменный лоб.
Его слова меня не очень подбодрили; Геноле и Бастонне ненавидели друг друга на протяжении многих поколений.
— Бедный Аристид. Обязательно против него кто-нибудь строит козни. — Я повернулась и увидела, что на барную табуретку рядом со мной взгромоздилась маленькая старушка в черных вдовьих одеждах. Туанетта Просаж, мать Оме, старейшая обитательница деревни. — Если верить Аристиду, кто-то вечно старается его куда-нибудь упрятать, прибрать к рукам его сбережения — э! — Она расхохоталась, словно ворона каркнула. — Все ведь знают, он столько потратил на свой дом — святая Марина! Даже если его сын теперь вернется, ему ничего не достанется — только старая лодка да затопленная полоска земли, на которую и Бриман не польстился!
Я ощупывала письмо, которое так и лежало в кармане.
— Бриман?
— Разумеется, — сказала Туанетта. — Кто еще может себе позволить что-то делать в этих местах?
Согласно Туанетте, у Бримана были планы на Ле Салан. Планы эти были столь же зловещи, сколь и неопределенны. Я узнала традиционную неприязнь саланцев к преуспевающему уссинцу.
— Ему ничего не стоит сделать в Ле Салане все, что надо, для него это тьфу! — сказала старуха, сопроводив слова выразительным жестом. — У него есть и деньги, и машины. Осушить болота, поставить волноломы на Ла Гулю — за полгода справился бы. И никаких больше паводков. Э! Конечно, все это не за бесплатно, даже не думай. Он не благотворительностью себе капитал сколотил.
— Может, имеет смысл узнать, чего он хочет взамен.
Матиа Геноле кисло посмотрел на меня.
— Что? Продаться уссинцу?
— Не кидайся на девочку, — сказала Капуцина. — Она хочет как лучше.
— Да, но если он может прекратить паводки…
Матиа решительно покачал головой.
— Морю не прикажешь, — сказал он. — Оно делает что хочет. Если святой угодно нас утопить, то так оно и будет.
Я узнала, что деревню постигла череда плохих лет. Несмотря на покровительство святой Марины, приливы с каждой зимой поднимались все выше. В этом году затопило даже Океанскую улицу, впервые после войны. Лето тоже выдалось неспокойным. Ручеек вздулся и залил всю деревню соленой водой на три фута — эти повреждения еще не везде успели починить.
— Если и дальше так будет, мы кончим как старая деревня, — сказал Матиа. — Там все утонуло, даже церковь.
Он набил трубку и утрамбовал табак грязным большим пальцем.
— Только подумать. Церковь. Если святая не поможет, то кто?
— Ну, то был Черный год, — заявила Туанетта Просаж. — Тысяча девятьсот восьмой. В тот год умерла от инфлюэнцы моя сестра Мари-Лора, а я родилась.
Она пронзила воздух кривым пальцем.
— Вот она я, дитя Черного года; никто не думал, что я выживу. А я выжила! Так что если мы хотим пережить и этот год, нечего цапаться между собой, как бакланы.
Она строго посмотрела на Матиа.
— Легко сказать, Туанетта, но раз святая больше за нас не стоит…
— Я не про то говорю, Матиа Геноле, и ты это прекрасно знаешь.
Матиа пожал плечами:
— Не я первый начал. Если Аристид Бастонне хоть один раз признает, что был не прав…
Туанетта сердито повернулась ко мне.
— Видишь, что делается? Взрослые мужчины — старики — ведут себя как дети. Неудивительно, что святая гневается.
Матиа ощетинился.
— Не мои же внуки уронили святую…
Капуцина злобно уставилась на него. Он осекся.
— Извини, — сказал он, обращаясь ко мне. — Жан Большой не виноват. Если кто и виноват, то Аристид. Он не дал своему внуку нести святую, ведь тогда там были бы двое Геноле и только один Бастонне. Он сам, конечно, не мог помочь, с деревянной ногой-то.
Он вздохнул.
— Я же уже говорил. Будет Черный год. Вы же все слышали, как Маринетта звонила.
— Это не Маринетта была, — сказала Капуцина.
Она машинально сложила левой рукой «рожки», чтобы отвести несчастье. Матиас сделал то же.
— Я тебе говорю, этого следовало ожидать, прошло тридцать лет…
Матиас опять сложил «рожки».
— Семьдесят второй. Плохой был год.
Я знала, что плохой: в тот год погибло трое деревенских, в том числе брат отца.
Матиа отхлебнул колдуновки.
— Аристиду однажды показалось, что он нашел Маринетту. Ранней весной, в тот год, когда он потерял ногу. Оказалось, это старая мина, осталась с первой войны. Ирония судьбы, скажешь нет?
Я согласилась. Я слушала вежливо, как могла, хотя девочкой слышала эту старую байку много раз. Ничего не изменилось, говорила я себе с каким-то отчаянием. Даже байки тут такие же старые и потрепанные, как сами островитяне, заезженные, как бусины в четках. Жалость и нетерпение скопились у меня в груди, и я глубоко вздохнула. Матиа, ничего не замечая, продолжал рассказывать так, будто история произошла вчера.
— Эта штука лежала, наполовину зарытая в песчаном наносе. Если ударить по ней камнем, она звенела. Тогда все дети сошлись с палками и камнями, колотили по ней, чтоб звенела. Несколько часов спустя прилив забрал ее обратно, и она взорвалась сама по себе примерно в ста метрах от того места, где сейчас Ла Жете. Оглушила всю рыбу оттуда до Ле Салана. Э! — Матиа смачно затянулся из трубки. — Дезире сварила ведро буйабеса, не могла вынести, что столько рыбы пропадает зря. Отравила полдеревни.
Он посмотрел на меня из-под покрасневших век.
— Я так и не решил, что это было — чудо или нет.
Туанетта согласно кивнула.
— Что бы это ни было, с тех пор наша удача сошла на нет. Оливье, сын Аристида, умер в тот год и… ну, ты знаешь… — Она взглянула на меня.
— Жан Маленький.
Туанетта опять кивнула.
— Э! Эти братцы! Слыхала бы ты их в старые времена, — сказала она. — Как сороки, оба два. Болтали без умолку.
Матиа глотнул колдуновки.
— Черный год забрал у Жана Большого сердце, точно так же как забрал дома у Ла Гулю. В тот год приливы, может, были и больше нынешних, но ненамного.
Он мрачно вздохнул — с таким видом, словно ему было приятно пророчить беду, — и ткнул в мою сторону черенком трубки.
— Девочка, я тебя предупредил. Не обживайся здесь. Потому что еще один такой год…
Туанетта встала и поглядела в окно, на небо. За мысом нависал тускло-оранжевый горизонт, уже отрастивший ножки дальних молний.
— Плохие времена наступают, — заметила она без особого беспокойства в голосе. — Совсем как в семьдесят втором.