7
К полудню туман чуть поднялся. Небо сменило цвет на застиранно-серый, подул ветер, и опять начался прилив. Я медленно шла к Ла Гулю, беспокоясь гораздо сильнее, чем позволила себе показать во время бодрого прощания с Аленом. Со дня медуз мне казалось, что все на грани развала, даже погода и приливы сговорились против нас. Словно Флинн, как гаммельнский крысолов, ушел и увел с собой нашу удачу.
Когда я дошла до Ла Гулю, оказалось, что пляж почти безлюден. Сначала я удивилась, потом вспомнила про оповещение насчет медуз и увидела белую кайму у края воды — слишком густую для пены. Приливом принесло десятки медуз — они, умирая, постепенно теряли прозрачность. Потом придется вооружиться сачками и граблями и устроить уборку. И — поскольку эти твари так опасны — чем раньше, тем лучше.
У самой полосы прибоя кто-то стоял и глядел на воду — почти на том же месте, где прошлой ночью Дамьен. Это мог быть кто угодно — выцветшая vareuse, лицо закрыто широкими полями соломенной шляпы, — но я знала, кто это.
— Здравствуй, Жан-Клод. Или тебя теперь звать Бриман-два?
Он, должно быть, слышал, как я подошла, поскольку не удивился.
— Мадо. Марэн мне сказал, что ты в курсе.
Он подобрал с песка кусок пла́вника и стал тыкать им в подыхающую медузу. Я заметила, что рука в рукаве vareuse забинтована.
— Все не так плохо, как ты думаешь, — сказал он. — Никого не бросят на произвол судьбы. Поверь мне, абсолютно все саланцы в результате только выиграют. Неужели ты думаешь, я способен допустить, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое?
— Я не знаю, на что ты способен, — холодно сказала я. — Я даже не знаю, как тебя теперь называть.
Это его явно задело.
— Можешь называть Флинном, — ответил он. — Это фамилия моей матери. Мадо, ничего не изменилось.
Голос его звучал настолько мягко, что я чуть не расплакалась. Я закрыла глаза, снова впуская в себя холод, радуясь, что он не попытался меня коснуться.
— Все изменилось! — Я услышала, что мой голос повышается, но не могла ничего поделать. — Ты нас обманул! Ты меня обманул!
Его лицо застыло. Мне показалось, что у него больной вид — бледное, осунувшееся лицо. Левая скула еще хранит след от солнечного ожога. Углы рта слегка опущены.
— Я говорил тебе то, что ты хотела слышать, — сказал он. — Я делал то, что ты хотела. Ты была вполне довольна результатами.
— Но ты ведь не для нас это делал, так? — Я не могла поверить, что он пытается оправдать свое предательство. — Ты о себе заботился. И это окупилось, верно? Партнерство с Бриманом и оборотный капитал?
Флинн внезапно злобно пнул блеклую тварь, валявшуюся у его ног.
— Ты понятия не имеешь, каково мне пришлось, — сказал он. — Тебе никогда ничего другого не было нужно. Тебя совершенно не волновало, что ты живешь в чужом доме, где некому о тебе позаботиться, что у тебя нет ни собственных денег, ни нормальной работы, ни будущего. А я хотел большего. Если бы я хотел так жить, я бы остался в Керри.
Он посмотрел под ноги, на подыхающую медузу, и снова пнул ее.
— Мерзкие твари. — Внезапно он поднял голову и посмотрел на меня с вызовом. — Мадо, скажи мне честно. Ты никогда не задаешься вопросом: а что бы ты делала, если бы все было по-другому? Неужели тебе этого никогда не хотелось, совсем-совсем?
Я игнорировала вопрос.
— Но почему Ле Салан? Почему бы тебе не сидеть спокойно в Ла Уссиньере, занимаясь своим делом?
Он скривил губы.
— С Бриманом непросто. Он хочет, чтобы все было под его контролем. Он меня не с распростертыми объятиями принял, знаешь ли. На все это понадобилось время. Планы. Труд. Он мог держать меня в подвешенном состоянии годами. Его бы это вполне устроило.
— Значит, ты нам позволял о себе заботиться, а сам тем временем использовал нас, чтобы взять верх над Бриманом.
— Я за все расплатился! — Кажется, он был по-настоящему зол. — Отработал. Я никому из вас ничего не должен.
Он рубанул воздух здоровой рукой, и стая вспугнутых чаек взлетела, пронзительно крича.
— Ты не знаешь, каково мне пришлось, — повторил он, уже потише. — Я полжизни прожил в бедности. Моя мать…
— Но ведь Бриман посылал вам деньги, — запротестовала я.
— Деньги на… — Он прервался и закончил фразу безжизненным голосом: — Мало. Слишком мало.
Я презрительно посмотрела на него, и он встретил мой взгляд с вызовом.
Облаком опустилась тишина.
— Ну так что? — Я постаралась, чтобы мой голос звучал безо всякого выражения. — Когда это случится? Как скоро ваши люди демонтируют Ле Бушу?
Он растерялся.
— Кто тебе сказал, что это должно случиться?
Я пожала плечами.
— Это же совершенно очевидно. Все должны Бриману деньги. Все рассчитывают на хорошую прибыль от летнего сезона. Будет куча денег, и они расплатятся с долгами. Но если не будет рифа, людям придется продать землю задешево, чтобы расплатиться; еще год, и тут все будет принадлежать Бриману. Тогда ему останется только подождать, чтобы приливы опять разнесли эту часть острова, и приступить к постройке паромного порта. Я верно угадала?
— Достаточно верно, — признал он.
— Сволочь, — сказала я. — Это ты придумал или он?
— Я. Точнее, ты. — Он пожал плечами. — Если можно украсть пляж, то почему не деревню? Почему бы не целый остров? Бриман и так уже владеет чуть не половиной острова. И, можно сказать, управляет второй половиной. Он уже произвел меня в компаньоны. А теперь…
Он увидел мое лицо и осекся.
— Мадо, не надо на меня так смотреть, — сказал он. — Все не так плохо, как ты думаешь. Для любого, кто хочет сделать выбор, есть выбор.
— Какой?
Флинн повернулся ко мне, сверкая глазами.
— Ах, Мадо, ну неужели ты в самом деле думаешь, что мы такие изверги? — сказал он. — Ему нужны рабочие. Подумай, что значит для острова паромный порт. Работа. Деньги. Жизнь. У всех саланцев будет работа. Лучше, чем все, что у них было до сих пор.
— Не за так, я полагаю.
Мы оба знали, каковы будут условия Бримана.
— Ну и что? — Кажется, голос его наконец зазвучал так, словно он оправдывается. — Что в этом плохого? Все будут при деле — хорошие деньги, оживление в торговле. Сейчас тут сплошной раздрай, каждый тянет в свою сторону. Земля пропадает без дела, потому что некому финансировать, некому возглавить предприятие. Бриман мог бы все изменить. И вам это прекрасно известно; только гордость и упрямство не дают вам это признать.
Я уставилась на него. Просто не могла ничего поделать: он будто и вправду верил в то, что говорил. На миг он меня почти убедил. Так заманчиво — порядок из хаоса. Дешевый прием, мимолетное обаяние — словно краткий блик солнца на воде, что цепляет глаз, лишь на долю секунды, но достаточно, чтобы проглядеть скалы прямо по носу, и это иногда оказывается смертельно.
— А как же старики? — Я заметила брешь в его рассуждениях. — Те, кто не сможет внести свой вклад или не захочет?
Он пожал плечами:
— Есть же еще «Иммортели».
— Они саланцы. Они на это никогда не пойдут. Я знаю, что не пойдут.
— Думаешь, у них будет выбор? — Флинн увидел мое лицо и улыбнулся. — Скоро мы это так или иначе узнаем. Сегодня собрание, в баре у Анжело.
— Да, чем быстрее, тем лучше, пока береговая инспекция все еще здесь.
Он посмотрел на меня с восхищением:
— А, ты, значит, видела судно.
— Без него ты бы вряд ли осмелился демонтировать Бушу, — презрительно сказала я. — Но, как ты мне сам когда-то объяснял, это незаконное сооружение. Оно построено без плана. Оно принесло вред. Только словечко шепнуть кому надо, а потом сидеть и смотреть, как бюрократы сами за вас все сделают.
Я не могла не признать, что это элегантное решение. Саланцы боятся чиновников, власть внушает им священный трепет. Скрепка для бумаг победит там, где динамит был бы бессилен.
— Мы не собирались ничего делать так рано, но потом нам все равно понадобился бы предлог, чтоб их вызвать, — сказал Флинн. — Нашествие медуз было достаточно подходящим предлогом. Жаль только, что жертвой оказался я.
Он поморщился и показал перевязанную руку.
— Ты будешь на сегодняшнем собрании? — спросила я, игнорируя его слова.
Флинн улыбнулся.
— Вряд ли. Я, может быть, вернусь на материк: буду оттуда управлять своей частью бизнеса. Боюсь, саланцы мне будут не особенно рады, когда Бриман расскажет им, кто я.
Мгновение я была совершенно уверена, что он позовет меня уехать вместе с ним. Сердце трепыхалось, как умирающая рыба, но Флинн уже отвернулся. Я ощутила смутное облегчение, что он меня не позвал; по крайней мере, четко дал понять, что все кончено, и перестал притворяться.
Молчание легло между нами океаном. Далеко за отмелями шипели волны. Удивительное дело, я почти ничего не чувствовала; я была пуста, как высохший полый кусок пла́вника, легка, словно пена. Облачная дымка опоясала солнце блестящей лентой. Щурясь в обманчивом свете, я, кажется, увидела лодку, далеко на Ла Жете; я подумала про «Элеонору-2» и пригляделась внимательнее, но на том месте уже ничего не было.
— Все будет хорошо, честное слово, — сказал Флинн. Его голос словно встряхнул меня и рывком вернул в самое себя. — Для тебя всегда найдется работа. Бриман поговаривает о том, чтобы открыть для тебя художественный салон в Ла Уссиньере, а может, и на материке. Я прослежу, чтобы он нашел тебе хороший дом. Тебе там будет лучше, чем когда-либо было в Ле Салане.
— Тебе-то что за печаль? — бросила я ему в лицо. — Ты, кажется, и без того хорошо устроился!
Он поглядел на меня, и лицо его замкнулось.
— Да, — сказал он наконец жестким, бодрым голосом. — Я в порядке.
