Добежав до деревни, я сразу почувствовала: что-то случилось. Что-то висело в воздухе: едва ощутимый заряд, намек на инородный запах. Всю дорогу от Ла Гулю я бежала со своим песком в горсти, сжимая его так сильно, что частицы слюды украсили ладонь татуировкой. Я взбежала на гребень большой дюны, откуда видно было заброшенную шлюпочную мастерскую Жана Большого, и что-то холодное с той же силой сжало мне сердце.

Перед домом стояли пять человек — трое взрослых и двое детей. Все загорелые, мужчина в тяжелом зимнем пальто, из-под которого виднелись длинные одеяния в арабском стиле. Дети — два мальчика, бронзовокожие, но с волосами, выгоревшими почти добела, — на вид одному было лет пять, другому восемь. У меня на глазах мужчина открыл калитку и прошел внутрь, женщины за ним.

Одна была маленькая, коричневатая, волосы замотаны желтым бурнусом. Она шла следом за двумя детьми и кудахтала над ними на непонятном языке.

Вторая была моя сестра.

— Адриенна?!

Последний раз, когда я ее видела, ей было девятнадцать, она только что вышла замуж и была стройна, красива той же капризной, цыгановатой красотой, какую взяла на вооружение Мерседес Просаж. Сестра не изменилась, хотя мне показалось, что с годами она стала чуть жестче, угловатей, себе на уме. Длинные волосы были прямы, жидки и крашены хной. На коричневых запястьях звенели браслеты. Но когда она обернулась на звук моего голоса, я узнала ее мгновенно.

— Мадо, как ты выросла! Откуда ты узнала, что мы едем?

Объятья ее были кратки и пахли пачулями. Марэн тоже расцеловал меня в обе щеки. Я подумала, что он — молодая копия дяди, но с пушком на подбородке, тонкий и гибкий, и начисто лишен присущего Клоду огневого, опасного шарма.

— Я не знала.

— Ну ты же знаешь, отец… — Она схватила в объятья младшего сынишку и протянула его мне. Мальчик извивался, пытаясь вырваться. — Мадо, ты ведь еще не видела моих юных бойцов? Это Франк. А это… это Лоик. Лоик, поздоровайся с tata Мадо.

Мальчики уставили на меня совершенно одинаковые коричневые личики, но ничего не сказали. Маленькая женщина в бурнусе — я решила, что это няня, — панически закудахтала на них по-арабски. Ни Марэн, ни Адриенна ее не представили, а когда я с ней поздоровалась, ее это, кажется, страшно поразило.

— А ты потрудилась, — сказала Адриенна, взглянув на дом. — В наш прошлый приезд тут все было страшно запущено. Едва не на куски разваливалось.

— В прошлый приезд? — Я и не знала, что они с Марэном вообще приезжали.

Но Адриенна уже открыла дверь в кухню. Жан Большой стоял у окна и глядел на улицу. За спиной у него молчаливым упреком ждали меня остатки завтрака — хлеб, холодный кофе, открытая банка с вареньем.

Дети с любопытством смотрели на него. Франк что-то шепнул Лоику по-арабски, и оба захихикали. Адриенна подошла к отцу.

— Папа?

Жан Большой медленно повернулся. Веки его опустились.

— Адриенна, — сказал он. — Молодец, что приехала.

А потом улыбнулся и налил себе в пиалу холодного кофе из кофейника, что стоял рядом на столе. Адриенна, конечно, не удивилась, что он с ней поздоровался. С какой стати? Она и Марэн, как полагается, обнялись с отцом. Мальчики стояли поодаль и хихикали. Нянька присела и улыбнулась, почтительно опустив взгляд. Жан Большой знаком приказал сделать еще кофе, и я повиновалась, ухватившись за возможность хоть чем-нибудь заняться. Руки неловко обращались с водой, с сахаром. Чашки выскальзывали из пальцев, как рыбы.

За спиной у меня Адриенна рассказывала о своих детях. Мальчики играли на ковре у камина.

— Мы их назвали в твою честь, папа, — объясняла Адриенна. — В честь тебя и Жана Маленького. Мы их окрестили Жан-Франк и Жан-Лоик, но называем сокращенно, пока они еще не доросли до полных имен. Видишь, мы не забываем, что мы саланцы.

— Э.

Даже это междометие было сродни чуду. Сколько раз с момента моего возвращения Жан Большой говорил со мной? Я повернулась с кофейником в руках, но отец как завороженный смотрел на мальчиков, борющихся и катающихся на ковре. Франк заметил внимание деда и показал язык.

— Мартышка, — снисходительно засмеялась Адриенна.

Отец хихикнул.

Я налила всем кофе. Мальчики ели пирог и смотрели на меня круглыми карими глазами. Они были похожи как две капли воды, если не считать разницу в возрасте, — длинные соломенно-русые челки, тонкие ножки, круглые загорелые животы под яркими флисовыми кофточками.

— Я так давно хотела приехать домой, — вздыхала Адриенна, потягивая кофе. — Но торговля, понимаешь, папа, и дети… совсем не было времени.

Жан Большой слушал. Он пил кофе — пиала почти утонула в большой ладони. Он знаком попросил еще пирога. Я отрезала кусок и передала ему. Он не поблагодарил. Но, слушая речи Адриенны, он кивал время от времени и иногда издавал утвердительный островной возглас — «э». Для моего отца это было почти невероятной болтливостью. Потом Марэн стал рассказывать про свою танжерскую торговлю, про старинную керамическую плитку, на которую сейчас колоссальный спрос в Париже, про возможности экспорта, про налоги, про удивительную дешевизну рабочей силы, про кружок французов-экспатов, в котором они вращаются, про безжалостную конкуренцию, про клуб, в котором они состоят. Повесть их жизни разматывалась перед нами, как отрез яркого шелка. Восточные базары, бассейны, нищие, косметические салоны, вечерняя игра в бридж, бродячие торговцы, потогонные лавки. Для каждого дела — слуга. На мою мать это произвело бы впечатление.

— И ты знаешь, папа, они так рады этой работе. Все дело в тамошнем уровне жизни. Там такая нищета, просто смешно. Мы им платим гораздо больше, чем они заработали бы у своих.

Я взглянула на няньку, которая торопливо вытирала Франку лицо мокрым полотенцем. Интересно, есть ли у нее родные там, в Марокко, скучает ли она по дому. Франк извивался и ныл по-арабски.

Адриенна подхватила нить повествования.

— Конечно, у нас бывают и проблемы.

Злобный конкурент поджег склад. Убытки на миллионы франков. Нечестные работники — растратчики и воры. На стенах виллы кто-то выцарапал надписи — против европейцев. Фундаменталисты набирают силу, рассказывала она, и стараются всячески ущемить иностранцев. И кроме того, надо думать о детях. Пора уже планировать переезд.

— Папа, я хочу, чтобы мои мальчики получили самое лучшее образование, — заявила она. — Я хочу, чтобы они знали, кто они такие. Я ради этого пойду на любые жертвы. Жаль, что мама не увидит…

Она прервалась и поглядела на меня.

— Ты же знаешь, какая она была. Никого не слушала. Даже денег не брала. Все от упрямства.

Я глядела на сестру без улыбки. Я вспомнила, как мама гордилась, что работает уборщицей; как рассказывала мне про рубашки от Эрмеса, которые гладила, про костюмы от Шанель, которые забирала из химчистки; как, находя за подушками диванов случайно завалившуюся мелочь, она всегда складывала ее в пепельницу — ведь взять ее себе было бы воровством.

— Мы ей помогали как могли, — продолжала Адриенна, бросив взгляд на Жана Большого. — Ты ведь это знаешь, правда? Мы о тебе так беспокоились, папа, ты ведь тут совсем один.

Он сделал повелительный жест: еще кофе. Я налила.

— В общем, мы погостим на острове еще пару недель, потом немного побудем в Нанте. Чтобы все устроить. У Марэна там дядя, двоюродный брат Клода, Аман. Он тоже занимается антиквариатом, импортирует. Он возьмет нас к себе, пока мы не найдем чего-нибудь более постоянного.

Марэн кивнул.

— Главное, что мальчики будут в хорошей школе. Маленький Жан-Франк едва-едва говорит по-французски. И им обоим надо научиться читать и писать.

— А что же малыш?

Я помнила, что Адриенна была беременна, когда умерла мама. Но Адриенна совершенно не была похожа на только что родившую. Она всегда была тоненькая, а теперь стала еще тоньше обычного. Я заметила, какие у нее хрупкие, костлявые запястья, а под глазами залегли ямки теней.

Марэн укоризненно посмотрел на меня.

— У Адриенны был выкидыш в три месяца, — гнусаво, как обычно, сказал он. — Мы не говорим на эту тему.

Он говорил так, словно это было в том числе и моих рук дело.

— Извини, — пробормотала я.

Адриенна натянуто улыбнулась.

— Ничего, — сказала она. Она протянула худую коричневую руку и погладила одного из мальчиков по голове. — Не знаю, что бы я делала без моих ангелочков.

Мальчики захихикали и затрещали между собой по-арабски. Жан Большой смотрел на них так, словно не мог насмотреться досыта.

— Мы их опять привезем на каникулы, — предложила Адриенна чуть более жизнерадостно. — Мы тогда приедем надолго, погостим хорошенько.