Билл Джастис отправился на Лисий холм сразу после ланча (если только можно счесть таковым пару крекеров да стакан чая). Его старенький «сааб» ворчит и чертыхается на каждой заполненной грязью канаве, но Билл как ни в чем не бывало продолжает рулить, и автомобилю ничего не остается, как ехать дальше.

Вот и усадьба. Не успевает Билл выйти из машины, как внезапный порыв дыма наполняет слезами его глаза. Он долго трет их своими большими, крепкими руками, однако на время полностью дезориентирован. Какой сегодня день? Хоть убей, не вспомнить. Что это за дом? Кто в нем живет?

Билл Джастис — человек всецело рациональный. Из тех, кому по душе логика и факты. Ему по силам разобраться даже с очень эмоционально окрашенной информацией — ярость, ненависть, любовь, разводы и семейные тяжбы — и вынести законный, обоснованный вердикт: кому детей, кому имущество, кому в тюрьму и можно ли считать то или иное преступление совершенным из страсти. Но сейчас, на Лисьем холме, все кажется ему какой-то головоломкой. Кто это машет ему из окна? Девочка Марч? А, да ведь это ее дочь! Вот оно что. А сама Марч — та из них двоих, которая, судя по валящему из трубы дыму, силится разжечь камин в гостиной.

— Адвокат приехал, — извещает Гвен мать. Она стоит у окна, туманя своим дыханием поверхность чашки и чувствуя себя как угодившая в запеканку муха. С тоски здесь можно сдохнуть. Этим утром они с матерью сортировали вещи Джудит, то есть битый час носили из подвала ящики старья. Трижды она звонила своей лучшей подруге Минни, но каждый раз — короткие гудки. «Это какое-то чистилище, ей-богу, — скажет она Минни (если та когда-нибудь заткнется и оставит хоть на минуту в покое телефон, чтобы к ней можно было дозвониться). — Нет, даже хуже, чем ад. Раз в десять».

— У него с собой портфель, — продолжает информировать она мать, которая варит на кухне кофе.

Судья, с ладонью козырьком над глазами, пристально осматривает дом. Идет было к воротам, но вдруг отступает назад.

— Он что, заблудился?

— Не выдумывай, — отсекает Марч, ставя на обеденный стол кофейник и две фарфоровые чашки.

Она подходит к Гвен у окна и машет Судье. Тот успокоено машет ей в ответ и проходит в ворота.

— Готова спорить, в молодости он был весьма недурен собой, — присмотревшись, заключает Гвен.

Марч в ответ недовольно фыркает.

— Ты чего?

— Когда ты наконец поймешь: нельзя судить о людях по тому, как они выглядят.

Странно, но в детстве она действительно никогда не обращала внимания, как статен и красив Билл Джастис. Теперь Марч в самом деле припоминает, как ее отец нередко дразнил своего компаньона по поводу клиенток, которых тот упорно предпочитал клиентам мужском пола.

— Ему вообще-то за семьдесят.

— Ну и что с того? Когда-то он был клевый парень, — гнет свое Гвен. — Он и сейчас, как для старика, очень даже ничего.

— Прекрасный денек для середины октября, — произносит, ступив на порог, вместо приветствия Судья. — Однако нам придется, увы, употребить его на печальное мероприятие.

Он целует Марч в щечку, снимает пальто и, войдя в гостиную несколько встревоженно осматривается — повсюду стоят картонные ящики, полные вещей Джудит.

— Я полагала нужно все осмотреть, — спешно объясняет Марч.

— Да-да, конечно.

Судья садится, Марч ставит перед ним кофе.

— Вы не поверите, какие вещи отыскались. — В ее руках голубая лента. — Это Алана. Со школьного дискуссионного клуба.

— Ах, Алан, Алан, — качает головой Вилл Джастис. — Человек, разрушивший собственную жизнь.

Гвен смотрит невидящим взглядом в окно, механически тягая из упаковки и отправляя в рот мятные миланские бисквиты. Последние слова Судьи заставляют ее встрепенуться.

— Разрушил, да? — живо интересуется она. — Как, полностью?

— Гвен! Она даже никогда его не видела, — опять обернулась к Судье Марч. — Считаете, нам нужно его навестить?

— Он не захочет тебя видеть. Даже дверь не отворит.

В одном из ящиков сверху виден шелковый шарф. Его оранжевые пятна, если приглядеться, — узоры лилий. «Надо же, совсем как те, что растут у меня во дворе», — удивлен Судья.

— Сколько ты еще думаешь здесь пробыть?

Гвен перестает жевать и замирает, боясь упустить хоть слово из ответа матери.

— Еще с неделю, — бросает Марч взгляд на овеществленную квинтэссенцию всей жизни Джудит. — Так много дел, и столько всего осталось в доме из моих вещей и Алана. Вон там, например, в двух ящиках с мансарды, упакованы все мои свитера. Представляете: все, начиная с тех, которые я надевала в детский садик!

— Ричарду, кстати, тоже надо было прилететь с тобой, — вдруг прерывает ее Судья.

— Нет-нет. Зачем?

Марч торопливо подливает ему кофе. Упоминание о Ричарде заставляет ее вздрогнуть. Ощущение такое, будто она, непонятно как, уже обманывает мужа. Мансарда. То, что она туда постоянно поднимается, — вот в чем проблема. Перед ней по-прежнему, как наяву, серебрящаяся пыль, слышен скрип осторожно закрываемой двери, и чувствует она там себя так, как будто Холлис рядом.

— У него сейчас занятия, экзамены посреди семестра. Не мог же он все бросить и поехать.

— Мне мало интересно, какие там у него занятия. Он не должен был позволять приезжать тебе сюда, одной.

Гвен ставит на стол свой пакет бисквитов. Этот старикан явно интереснее, чем она думала.

— Не желаете бисквит? — предлагает Марч в надежде сменить тему разговора.

Билл Джастис угощается. А затем, когда в его руках остается маленький кусочек, вдруг коротко свистит.

— Систер, Систер, — зовет он.

Марч и Гвен переглядываются.

Судья опять свистит, поводя в воздухе куском бисквита, затем его лицо принимает крайне опечаленное выражение.

— А где собака? — спрашивает он и, видя недоумение Марч, в сердцах бросает бисквит на стол. — Вот дьявол! Куда она запропастилась?

Он встает и идет к выходу, в передней надевает пальто. Марч и Твен спешат следом.

— Зимой у Джудит была собака. — Судья с усилием дышит и никак не может отыскать в карманах ключи от машины. — Вестхайлендский терьер.

— Терьер?

— Да, маленькая белая собачка, — раздраженно поясняет Джастис. — Видели ее?

Теперь Марч действительно припоминает, как Джудит говорила что-то о собачке, которую ей подарили на Рождество (планируя ехать к ним в Калифорнию на День благодарения, она все беспокоилась, каково придется ее любимице в конуре).

— Этой ночью на веранде что-то скреблось, — заинтригованно сообщает Гвен, но под сердимыми взглядами матери и Джастиса торопливо мотает головой. — Но это оказался кролик.

— Я понятия не имела ни о какой собаке, — оправдывается Марч. — Здесь нет ни следа ее присутствия.

— Вот дерьмо, — роняет вполголоса Судья.

У Марч — озноб по коже. Так не похоже на Билла Джастиса выражаться подобным образом. Может, позабыть о собачке миссис Дейл и впрямь ужасный (и даже уголовно наказуемый) проступок?

Судья протягивает руку, берет с вешалки собачий поводок (обе они, оказывается, его попросту не замечали) и, не попрощавшись, выходит.

— Может, она уже померла по нашей нерадивости, — произносит Гвен печально и в тоже время с каким-то упреком, будто виной всему не кто иной, как мать.

— Осмотри весь двор, — натягивает свитер на ходу Марч, — а я пойду с Судьей.

Билл Джастис уже дает задний ход по подъездной дорожке, но Марч успевает подбежать и постучать в стекло. «Сааб» останавливается, и она садится. Они медленно едут по дороге с открытыми окнами, зовя Систер, маленькую белую собачку.

— Я как-то не думала… — оправдывается Марч.

Хотя проблема как раз в другом: она слишком много думала, да не о том о чем нужно бы. Просто, как и раньше, Холлис занял в ее душе чересчур много места.

— Я была так расстроена кончиной Джудит, — пробует объяснить она.

Не слушая, Судья вглядывается в тянущийся вдоль дороги кустарник. Поворот с трассы — они сворачивают в город и едут так медленно, что обгоняющие их автомобили раздраженно сигналят. Окна в машине открыты. Судья и Марч попеременно свистят и кличут. Шоссе, проселки, улицы Дженкинтауна, школьный двор, парк, госпиталь Святой Бригитты… У маркета «Красное яблоко» — кабинка телефона-автомата. Судья выходит позвонить Баду Горасу из отдела по контролю за животными. Тот уверяет, что никаких сообщений о белой собаке не поступало. Наконец Судья решает ехать Глухую топь. Исподволь пунцовеет небо, обозначились первые несколько звезд, будто кто-то швырнул за край мира пригоршню серебра.

— Боже мой, чем кончил Алан, — качает головой Билл Джастис.

Они едут по усыпанному солью асфальтобетону, затем сворачивают вниз на грунтовку.

— Порой я даже забываю, что у меня есть брат.

— А он таки у тебя есть. И вот где обитает…

Слева, на краю Глухой топи, — кособокий, полуразвалившийся дом с деревянной кровлей цвета голубиного крыла. Многие убеждены, что это и есть дом Основателя. Будто Аарон Дженкинс сам выстроил его, собственными руками. Хотя другие, вспоминают о жившем здесь в начале века рыбаке. Мерзкий был тип, говорят. Ловил с утра до вечера морских угрей и никогда не отвечал, если с ним здоровались.

— Вообще-то это парковая зона, — поясняет Судья, — но городской совет разрешил Алану тут жить. Пару раз в год к нему наведываются из соцобеспечения, но он и им не открывает дверь. Все его расходы оплачивают дамы из библиотечного совета. Началось это с Джудит, она вечно носила ему всякую бакалею; хоть раз в неделю да проведает.

— Я ничегошеньки об этом не знала. И она ни слова мне не говорила.

Марч смотрит на пышную высокую траву, на густые камышовые заросли. Она всегда винила, Алана за то, что он творил с Холлисом, за его жестокость, его зависть. А сейчас ее поразила мысль, а не виновна ли она не в меньшей степени, чем брат? Может, и в ней на долгие годы засела злоба?

— Что ж, — рассуждает вслух Марч, — теперь, когда Джудит уже нет, Алан может продать и дом, и всю усадьбу на холме. Выйдет приличная сумма, вполне достаточно, чтобы позаботиться о себе. Да, это он хорошо, по-доброму решил позволить Джудит жить там.

— Это не он, — Судья внимательно наблюдает за реакцией Марч, — а Холлис.

Вот те раз! Выходит, она знать не знает, кто владелец «Лисьего холма». Она недоуменно смотрит на Судью.

— Алан продал усадьбу сразу после смерти жены. Он пропивал все деньги и отчаянно в них нуждался, а тут вдруг заманчивое предложение от какой-то корпорации из Флориды. Лишь потом выяснилось, что фирма эта — Холлиса. Я, собственно, за тем и приезжал, чтобы ввести тебя в куре дела. Все вещи Джудит — твои, но сам дом…

Судья закашлялся. Холлис всегда был ему не по душе. Не в связи с бесчестными, на взгляд всех горожан, аферами, подобными этой, а по иной причине (в конце концов, Билл Джастис повидал в суде людей и с наихудших, и с наилучших их сторон). Холлис вечно винит других за все плохое в собственной судьбе — вот в чем дело — и никогда не принимает на себя ответственность. А такому человеку никто не в состоянии помочь: просто потому, что он отвергает любую помощь.

— Похоже, Холлис получил все, чего хотел.

— По-видимому, да, — задумчиво подтверждает Марч.

— Что ж, будем надеяться, он наконец доволен.

Судья останавливает машину и выходит, следом Марч. Она чувствует оголенную близость былого и потрясена. По ту сторону камышей — брат, за холмом — Холлис: владелец дома, где она росла и теперь временно живет, а еще — хозяин всего-всего, куда ни бросишь взгляд. Он был так беден и презираем, когда пришел к ним, что подумывал, и не нужно ли ему стоять в прихожей, словно псу, чтобы дали поесть.

«Садись за стол», — помнится, сказала Джудит Дейл, и он молча сел, так жадно глядя на отбивные из барашка, салат-латук и яблочный пирог, будто и мечтать не смел о чем-либо подобном, не говоря уж о том, чтобы получить все это на обед.

Вода в Глухой топи поднимается с приливом, становясь багрово-звездной — такое себе опрокинутое небо.

— Ни души, — тихо произнес Судья.

По пути назад они уже не открывают окон, не кличут в темноту, не разговаривают. Судья берет прямиком на Лисий холм, в объезд города и 22-го шоссе, а это означает не что иное, как зигзаг вдоль кладбища. Он не успел подумать, чем отзовется в душе выбранный маршрут.

Еще и суток не прошло, как они хоронили здесь Джудит. Как же так, думается Марч, взрослые, почти пожилые уже люди — им бы удовлетвориться всем тем, что имеют, а они хотят больше, хотят еще и еще? Почему смерть всегда видится чем-то невозможным, каким-то фокусом природы, который нам дано остановить, схватив незримого фокусника за руки? У Джастиса возникает ноющая боль сразу в нескольких местах левой руки, он тяжело вздыхает.

— Нам сюда, — уверенно говорит Марч при виде близящегося кладбища.

Она и впрямь временами его сильно удивляет. Подростком она была, на его взгляд, испорченной, эгоистичной девчонкой, которой чересчур уступчивый отец никогда не говорил «нет». Но откуда что в ней берется! Ее идея пойти на могилу Джудит — стопроцентно в точку.

Судья кивает и направляет свой «сааб» в железные ворота. Узкая дорожка ведет к участку недавних захоронений. С кленов тихо падает алая листва, добавляя заплаты к поблекшему, устилающему землю ковру. Небо уже — сплошной багрянец. И ни души (еще бы, в такой-то час!). Джастис и Марч — ее бьет озноб — идут к могиле.

Холодно. Здесь слишком холодно остаться в полном одиночестве. Через пару дней Марч принесет сюда в горшочке и высадит разноцветные астры. Укоренившись, они будут цвести из года в год. А на старую часть кладбища Марч не пойдет: слишком уж многих из лежащих там она знает, и их куда больше, чем ее знакомых, ныне здравствующих горожан.

Поднялся ветер, увлекая палую листву в крохотные мимолетные вихри. Что за странная штука эта жизнь. Вот ты ребенок, выклянчивающий леденец, дергая за руку родителя, а вот — через время, что кажется парой секунд, не более, — взрослая женщина, идущая по кладбищу темным холодным вечером.

Марч останавливается. У оградки Джудит Дейл шевелятся тени. Обман зрения? Она закрывает глаза. Да, голова действительно кружится. Может, в этом все дело? Смотрит опять. Там что-то есть. Дико стучит сердце, теснит грудь, ни вдохнуть, ни выдохнуть. В общем, в самый раз уверовать наконец в привидения…

Марч еще раз всматривается в белесое колыхание у могилы Джудит. Так вот оно что! Это не дух, не обитатель того света, а маленькое животное. Косматое создание с листвой, застрявшей в шерсти. Марч дергает Джастиса за рукав.

— Собака, — констатирует она. — Эй! — зовет Марч терьера и пару раз хлопает в ладоши.

Та приподымается. Маленькая, пушистая и такая грязная, что немудрено было принять ее в темноте за дымчатую тень. Она ждала здесь все это время, сутками не ела и все равно не собирается подпускать к хозяйке подозрительных незнакомцев. При виде близящейся Марч терьер сипло рычит.

— Все хорошо, — Джастис подошел и встал рядом. — Систер, Систер. Иди сюда, моя девочка.

Узнав голос, собака ошалело вскакивает и стремглав бежит к нему. Она чудовищно грязна, но Судья все равно берет ее на руки и нежно прижимает к груди.

— Ты моя глупышка.

Ее хвост как бешеный колотит по пальто. Она в блаженстве на его руках и тявкает из последних сил остатками голоса (ибо все ночи выла на могиле).

Скорее всего, терьер сопровождал тело своей хозяйки с того самого момента, как ее вынесли из дома. Сначала ждал у похоронного бюро, а затем побежал за катафалком вниз по 22-му шоссе. Это маленькое создание прекрасно знает, чего хочет. В отличие от людей, мужчин и женщин с их сомнительной способностью скрывать самые сильные желания. Они могут утаить даже любовь (правда, мужчины и не кидаются с лаем вслед транспорту, а женщины не сворачиваются калачиком у дверей в ожидании, когда им откроют, позволив войти).

Да, те, кто любит, не всегда громогласны с непременными уверениями и клятвами. Но они плачут, когда любимого уже нет. Им недостает его каждую ночь, особенно когда небо так бездонно и прекрасно, а земля так холодна.

И этой ночью Судья плачет. Почти неслышно. Спрятал лицо в мех терьера, и Марч даже не узнала бы про плач, не прорвись одинокий всхлип. Вот и открывается: Билл Джастис любил Джудит Дейл. Все тридцать пять лет, для некоторых это — почти вся жизнь. Любил так, как мало кто способен, и все же позволяет себе горевать лишь скрыто в темноте. Марч безмолвно стоит рядом, под некоторое теперь черным-черно. Билл Джастис плачется, и они отправятся домой.