Когда около четырех часов дня сестра Лэнгтри вошла в сестринскую, она уже немного пришла в себя, и теперь ей очень хотелось выпить чаю. В комнате уже находились пять сестер, они разделились на две группы, и сестра Доукин сидела сама по себе, вытянув ноги на стул, стоявший напротив нее. Голова ее свешивалась на мощную грудь, кивок за кивком, пока наконец последний, самый резкий, не заставил ее встрепенуться. Она собралась было снова закрыть глаза, но, увидев, что сестра Лэнгтри стоит в дверях, помахала ей рукой и поманила к себе.

Сделав несколько шагов к Салли, сестра Лэнгтри вдруг с ужасом почувствовала сильнейший приступ головокружения; ей не удалось толком ни поесть ни поспать, и теперь, если она не позаботится о себе, то попросту свалится. Общение с обитателями отделения «Икс» научило ее многому, и в частности пониманию того, что теперешние ее симптомы вполне могли относиться к разряду помогающих уклониться от военной службы, иными словами, с их помощью она могла бы положить конец вообще всему и потребовать перевода из отделения «Икс» без унизительной необходимости обращаться к старшей сестре с просьбой. Естественно, что теперь гордость заставляла ее спать и есть. Сегодня она примет на ночь нембутал, чего не делала со дня того инцидента на кухне.

— Садись, любовь моя, у тебя совершенно изможденный вид, — приветствовала ее сестра Доукин и, не вставая, придвинула ей стул.

— Да ты на себя посмотри! Даже здесь пытаешься хоть немного вздремнуть, — сказала сестра Лэнгтри, садясь.

— Пришлось всю ночь дежурить, вот и все, — объяснила сестра Доукин, меняя положение ног. — Ну и вид у нас с тобой! Я похожа на обломок после кораблекрушения, а ты — на рекламу «Сестры — все в армию!» И эта убогая курица еще смеет предполагать какие-то там скрытые мотивы! Как будто ты способна опуститься до чего-нибудь вульгарного или низкого!

Сестра Лэнгтри поморщилась. Эта дура, Старшая, конечно, не удержалась и проболталась своей «лучшей подруге», а та своей, и пошло, и пошло… И теперь весь персонал, включая начальство, был в курсе, что сестра Лэнгтри — не кто-нибудь! — оставила у себя солдата на всю ночь. Разумеется, все теперь только и делали, что шептались по углам о самоубийстве посредством харакири. Наивно надеяться, что такое происшествие не станет предметом разговоров. Правда, ее репутация, к счастью, была слишком высока, чтобы кому-нибудь пришло в голову представить что-то большее, чем вынужденная необходимость и вполне понятное желание оградить больного от дальнейших неприятностей.

«Если бы они только знали, — думала сестра Лэнгтри, ощущая на себе взгляды с обеих сторон, — если бы они только знали, что за всем этим стоит! Извращение, убийство, боль отказа… Хотя с убийством, слава Богу, покончено. По крайней мере, об этом можно не беспокоиться».

На нее проницательно смотрели добрые выцветшие глаза, необычайная честность которых не позволяла считать их невыразительными. Сестра Лэнгтри вздохнула, но ничего не сказала.

Сестра Доукин сделала следующий ход.

— А на следующей недельке мы двинем к милой старушке Осси на гражданку! — сообщила она.

Чашка сестры Лэнгтри скользнула мимо блюдца, и весь чай вылился на стол.

— Вот несчастье! Что я наделала! — воскликнула она, шаря в корзинке в поисках носового платка.

— Тебе жаль, да, Онор? — поинтересовалась сестра Доукин.

— Просто ты застала меня врасплох, — сказала сестра Лэнгтри, вытирая чай платком и выжимая его в свою чашку. — Когда ты узнала об этом, Салли?

— Старуха сама сказала об этом несколько минут назад. Влетела ко мне в «Ди», как крейсер на полной скорости, и, сморщившись, выдала. Можно подумать, она неделю питалась одной соляной кислотой. Ей, конечно, каюк. Придется вернуться в занюханный санаторий, которым она заведовала до войны. Ни в одной крупной больнице или даже в районной на нее и смотреть-то не станут. Я только поражаюсь, как это она ухитрилась так высоко залезть.

— Меня это тоже поражает, — согласилась сестра Лэнгтри, раскладывая носовой платок на краю столика, чтобы он немного подсох, после чего, решив, что может позволить себе еще чаю, взяла чистую чашку и блюдце. — И ты права, ни к одной приличной больнице ее и близко не подпустят. Она почему-то напоминает мне бригадиршу ночной смены на крупной пищевой фабрике. И все-таки, если ее оставят в армии, это для нее лучший выход. И пенсия будет побольше. Ей ведь не так далеко, по-моему, до пенсии.

— Ха! Если ее оставят в армии, это будет больше, чем она заслуживает. — Сестра Доукин взяла чайник и подлила заварки себе в чашку. — Ну, а что до меня, то я жалею, что приходится ехать домой, — внезапно сказала она. — Я ненавижу это место, как и любое другое, куда нас посылали, но я любила свою работу, и только один Бог знает, как я люблю свободу!

— Да, свобода — самое подходящее слово, правда? Я тоже любила ее… Помнишь, как в Новой Гвинее оказалось, что кроме тебя и меня оперировать больше некому? До конца дней моих не забуду.

— А ведь мы отлично справились, правда? — сестра Доукин улыбалась, на глазах раздуваясь от гордости. — Тех мальчишек мы залатали — высший класс, как заправские хирурги. Нас наградили… Ух! Ни одну ленточку не носила с большей гордостью, чем эту — члена Британской империи. Это тебе не просто так!

— Жаль, что все кончилось, — согласилась сестра Лэнгтри. — На гражданке мне тошно будет. Опять визг санитарок, опять женщины-пациентки. Бабское нытье, вой… Вот уж повезет, если попаду в гинекологию или в родовое. Насколько с мужчинами легче!

— Что правда, то правда. Попробуй попроси кого-нибудь из баб-пациенток помочь тебе, если рук не хватает. Да они лучше сдохнут! Если они попадают в больницу, то считают, что перед ними все должны стоять навытяжку. А мужики тут же распускают хвосты и лезут из кожи вон, чтобы убедить тебя, что их жены никогда не ухаживали за ними так замечательно, как сестры.

— А что ты думаешь делать, когда вернешься, Салли?

— Ну-у, сначала, конечно, немного отдохну и попраздную, — протянула сестра Доукин без всякого восторга. — Повидаюсь кое с кем из друзей, ну и все такое. А потом вернусь на Северное побережье. Я работала в Ньюкасле, в Королевской больнице и на Краун-стрит, но своей карьерой я в основном обязана Северному побережью, так что это вроде как мой дом родной. Старшая-то уж точно будет рада видеть меня. Кстати, меня выдвинули на должность заместителя старшей, а мне больше ничего и не надо.

— Моя Старшая тоже будет рада меня видеть, — задумчиво сказала сестра Лэнгтри.

— В «Пи-Эй», да? — уточнила сестра Доукин, употребив общепринятое жаргонное словечко, обозначавшее название «Королевской больницы принца Альберта».

— Да, в «Пи-Эй»

— Не могу представить себя в такой большой больнице.

— Вообще-то, я не уверена, что хочу туда вернуться, — заметила сестра Лэнгтри. — У меня тут возникла идея податься в «Каллан-парк».

Поскольку «Каллан-парком» именовалась лечебница для душевнобольных, сестра Доукин выпрямилась и с любопытством взглянула на сестру Лэнгтри.

— Ты это серьезно, Онор?

— Абсолютно.

— Но ведь для сестры душевнобольных не существует даже статуса! К тому же я не уверена, сможешь ли ты получить хоть какой-нибудь диплом. То есть я хочу сказать, ты должна знать, что таких сестер воспринимают как самые последние отбросы.

— У меня есть два диплома, так что я всегда смогу вернуться в обычную больницу. Но после отделения «Икс» мне хотелось бы поработать в лечебнице.

— Но это совершенно не то же самое, Онор! Тропический психоз — это временное состояние, и очень многие через него проходят. Но когда больной переступает порог психиатрической лечебницы, для него это пожизненное заключение.

— Я знаю. Но может быть, все еще изменится. По крайней мере, мне хотелось бы надеяться. Война в этом смысле может помочь так же, как это получилось с пластической хирургией. Вот и в психиатрии тоже, возможно, многое изменится. И мне хочется присутствовать при самом начале этих перемен. Сестра Доукин похлопала сестру Лэнгтри по руке.

— Ну что ж, солнышко, ты сама себя лучше знаешь, а у меня никогда не было особых склонностей читать проповеди. Только помни, что всегда говорят о работающих в психушках — в конце концов они становятся почище своих пациентов.

В комнату вошла сестра Педдер, оглядываясь по сторонам и пытаясь определить, где ей будут рады больше. Увидев сестру Доукин и сестру Лэнгтри, она широко улыбнулась первой, после чего последовал ледяной кивок головой.

— Ты слышала новость, Сью? — крикнула ей сестра Доукин, рассерженная явной грубостью вошедшей.

Теперь уже элементарная вежливость требовала от сестры Педдер подойти именно к их столу. Но вид у нее при этом был такой, словно где-то поблизости неприятно пахло.

— Нет, а какая новость? — спросила она.

— Мы уже почти что воспоминание, дорогуша. Лицо девушки засияло.

— Вы хотите сказать, мы едем домой? — взвизгнула она.

— Прыг-скок! — воскликнула сестра Доукин. На глазах сестры Педдер появились слезы, рот, ее кривился: то ли она собиралась расплакаться, то ли улыбнуться.

— Ой, слава Богу!

— Вот-вот! Наконец-то вижу нормальную реакцию! Просто чудо до чего легко определить, кто тут из нас — заслуженные боевые клячи, правда? — сказала сестра Доукин, ни к кому особенно не обращаясь.

Слезы покатились по щекам сестры Педдер, и она сообразила, как их нужно сейчас размазать.

— Как же я смогу встретиться с его несчастной матерью? — сумела выговорить она посреди рыданий, причем настолько отчетливо, что все в комнате повернулись в их сторону.

— А ну, заглохни! — с отвращением произнесла сестра Доукин. — Пора бы уж вырасти из детского возраста. Вот уж чего не выношу, так это крокодиловых слез! Какое право ты имеешь судить старших?

Сестра Лэнгтри в ужасе вскочила.

— Салли, прошу тебя! — крикнула она. — Все нормально, правда, все нормально!

Никто из двух других групп больше не притворялся безразличными; те, кто сидел спиной к столику Лэнгтри, откровенно повернули стулья, чтобы было удобно наблюдать за происходящим. Впрочем, в их взглядах не было никакого злорадства. Им просто хотелось увидеть, как сестра Доукин осадит эту самоуверенную маленькую дрянь Педдер.

— Всю ночь с сержантом Уилсоном ле-ле-лечила его от потрясения! — надрывалась сестра Педдер, собираясь заплакать уже всерьез и вытаскивая для этой цели платок. — Как вам повезло, что кроме вас там никого не было! Но я-то знаю, что у вас было с сержантом Уилсоном — Льюс говорил мне!

— Заткнись, ты, паршивая сучка! — рявкнула сестра Доукин, забыв о всякой сдержанности.

— Салли, все нормально! — умоляла сестра Лэнгтри, отчаянно пытаясь остановить их.

— Нет, черт возьми, ни в каком не в порядке! — зарычала сестра Доукин голосом, который заставлял стажерок трястись от страха. — Я не позволю ей так разговаривать! Как ты смеешь делать такие гнусные предположения да еще высказывать их вслух, ты, молодка! Это тебе должно быть стыдно! И вовсе не сестра Лэнгтри связалась с солдатом, это ты связалась!

— Да как вы смеете! — задохнулась сестра Педдер.

— Еще как посмею! — закричала сестра Доукин, которая, несмотря на свое полулежачее положение и изуродованные, в одних чулках ноги, умудрилась произвести впечатление высшего авторитета. — И помни, милая девочка, что через несколько недель все чертовски переменится и ты станешь просто еще одним камешком среди других таких же на этом широком берегу, именуемом мирной жизнью. Так что предупреждаю тебя: не вздумай и близко подходить туда, где буду работать я! Я тебя даже в гардеробщицы не возьму! С вами, девицами, всегда так: стоит вам напялить военную форму, как сразу начинает казаться, что вы — леди…

Тирада осталась незаконченной — сестра Лэнгтри издала крик невообразимого отчаяния, так что сестра Доукин и сестра Педдер немедленно прекратили препирательства. А она упала на диван и заплакала, и это не были тихие легкие рыдания сестры Педдер. Откуда-то изнутри ее исторгались мучительные скрежещущие звуки жуткого бесслезного плача, которые скорее напоминали обеспокоенной сестре Доукин судорожный припадок.

И вот наконец наступило облегчение! Оно родилось из накаленной окружающей атмосферы, его вызвала не понявшая сути, но поступавшая из лучших побуждений сестра Доукин, благодаря неприязни сестры Педдер. И тогда Онор Лэнгтри отринула от себя этот ком страшного страдания, который столько дней рос в ней и подступил теперь к самому горлу.

— Посмотри, что ты наделала! — яростно набросилась на девушку сестра Доукин, с кряхтением приподнимаясь со своего стула и садясь рядом с сестрой Лэнгтри. — Убирайся отсюда, слышишь? — продолжала она. — Проваливай!

Сестра Педдер в ужасе бросилась вон, а все остальные начали подходить поближе — сестру Лэнгтри все любили.

Сестра Доукин обвела глазами присутствующих, покачала головой и принялась с беспредельной нежностью поглаживать вздрагивающие от рыданий плечи.

— Ну-ну, все хорошо, — тихонько бормотала она. — Поплачь, поплачь как следует, давно пора. Бедная моя старушка! Девочка моя, столько страданий, столько боли… Я знаю, знаю…

До сознания сестры Лэнгтри смутно доходили эти звуки, она словно сквозь туман воспринимала присутствие сестры Доукин, что-то ласково говорившей ей, и всех остальных сестер, собравшихся вокруг и сочувствовавших ей. Она все плакала и плакала.