В поисках Льюса и Майкла сестра Лэнгтри зашла на веранду и осмотрела каждый уголок, но веранда была пуста, и тогда она отправилась в душевую, как солдат, отпечатывая шаг. Голова ее была поднята, плечи оттянуты назад. Она по-прежнему кипела гневом. Какая муха укусила их сегодня, что они вели себя, как невменяемые? Даже и полнолуния-то никакого нет. И от населенных корпусов отделение «Икс» отстоит достаточно далеко. Она до такой степени углубилась в размышления, что не заметила, как налетела на бельевую веревку. Выпутываясь из полотенец, рубашек, брюк и шорт, она проклинала все на свете. Раздражение ее дошло до такой степени, что она не в состоянии была увидеть забавную сторону происшествия, а просто повесила все заново и пошла дальше.

Приземистое строение душевой смутно замаячило впереди. Помещение представляло из себя нечто вроде сарая с деревянной дверью, которая открывалась вовнутрь. Вдоль одной стены были устроены души, напротив стояли несколько тазов, а дальше, в глубине — корыта для стирки белья. Никаких перегородок или стоек в душевой не было, так что спрятаться здесь не удалось бы. Пол был покатый, понижаясь к середине помещения, там, где располагался сток, и со стороны душей был всегда мокрым.

По ночам в душевой всегда горела слабая лампочка, но в последнее время сюда редко кто заходил после наступления темноты, поскольку мужчины отделения «Икс» брились и принимали душ по утрам, а уборная находилась в отдельном хлипком строении.

Вокруг была кромешная тьма, без каких-либо признаков луны на небе, так что сестре Лэнгтри не составляло труда увидеть то, что происходило внутри. Жуткая сцена в душевой предстала перед ее глазами, как спектакль, разыгрываемый на театральных подмостках перед публикой в зрительном зале. Вода тонкой струйкой стекала из забытого душа. В дальнем углу душевой стоял Майкл, обнаженный и мокрый, он, как загипнотизированный, не сводил глаз с Льюса, который находился в пяти футах от него, тоже голый и сильно возбужденный. На губах его играла улыбка.

Они не заметили ее появления; и она вдруг в ужасе почувствовала, что все это уже было, что вся сцена представляла из себя нечто иное, как изощренное повторение того эпизода на кухне. Мгновение сестра Лэнгтри стояла, оцепенев, и вдруг поняла, что не сможет справиться сама, что у нее не хватает для этого ни опыта, ни понимания происходящего. Тогда она повернулась и бросилась бежать в сторону отделения, бежать так, как никогда раньше в жизни не бегала. Взлетев по ступенькам, она метнулась через палату мимо койки Майкла и ворвалась в комнату Нейла.

Оба, и Нейл и Бенедикт, сидели точно в тех же позах, как она их оставила. Неужели прошло так мало времени? Нет, кое-что все-таки изменилось. Бутылки и стаканы исчезли. Будь они прокляты, они же напились! Кажется, все сегодня напились!

— В душевую! — сумела выговорить она. — Скорее!

Нейл, как будто бы начал трезветь, по крайней мере, он смог встать и двигался быстрее, чем, она предполагала, он способен. Бенедикт тоже вроде бы неплох. Она погнала их, как овец, через палату, вниз по ступенькам и дальше по дорожке, ведущей к душевой. Нейл тоже запутался в одежде, висевшей на веревке, и упал, но она не стала ждать, пока он поднимется, схватила за руку злополучного Бенедикта и подтолкнула его вперед.

Ситуация в душевой несколько изменилась. Теперь оба были похожи на борцов на ринге, они кружили друг вокруг друга, согнув ноги и вытянув вперед руки. Льюс продолжал улыбаться.

— Ну, что же ты, любовь моя? Вперед! Ты же сам знаешь, что хочешь! В чем же дело, может быть, ты боишься? Такой большой в тебя не влезет? Ну-ну, давай, не бойся! Зачем притворяешься, я же все про тебя знаю!

На первый взгляд лицо Майкла было очень спокойным и отстраненным, но это была маска, под которой пылало нечто огромное и страшное, хотя Льюс как будто ничего не замечал или не обращал внимания. Майкл молчал и ничем не показывал, что вообще слышал излияния Льюса; казалось, он его даже не видел, так он был поглощен происходившей в нем борьбой мыслей и чувств.

— Прекратите! — резко крикнул Нейл. Наваждение немедленно разрушилось. Льюс резко повернулся и увидел три фигуры, появившиеся в дверях. Майкл еще какое-то время сохранял позу самообороны, а затем отшатнулся, прислонился к стене и замер, тяжело дыша, как будто вместо легких у него были кузнечные мехи. Внезапно его начала бить дрожь, которую ему не удавалось унять, зубы застучали, грудная клетка вздымалась под кожей при каждом вдохе и выдохе.

Сестра Лэнгтри выступила из-за спины Льюса, и Майкл наконец увидел ее. По лицу его заструился пот, рот открылся в мучительном желании сделать глубокий вдох. С трудом осознавая сам факт ее присутствия, он бросил на нее взгляд, в котором нельзя было не увидеть страстного призыва, постепенно уступившего место выражению безнадежности. Он отвернулся и закрыл глаза, словно ничего уже не имело значения. Все тело его обмякло, он не падал лишь только потому, что стена сзади поддерживала его, и казалось, силы покидают его настолько быстро, что он буквально уменьшался на глазах. Сестра Лэнгтри отвернулась.

— Все мы не в том состоянии, чтобы обсуждать происшедшее прямо сейчас, — обратилась она к Нейлу.

Затем она повернулась к Льюсу, едва сдерживаясь от переполнившего ее отвращения.

— А с вами, сержант Даггетт, мы увидимся завтра утром. Будьте любезны немедленно вернуться в отделение и не покидать его ни при каких обстоятельствах.

Льюс, казалось, нисколько не раскаивался, наоборот, он чувствовал себя победителем и ликовал. Подобрав одежду, валявшуюся за дверью, он повернулся и вышел, всей спиной показывая, что не намерен сдаваться и что все еще впереди.

— Капитан Паркинсон, я возлагаю на вас ответственность за должное поведение сержанта Даггетта. Завтра, когда я выйду на дежурство, я надеюсь увидеть все в полном порядке, и помоги Бог тому, у кого случится синдром похмелья. Я очень сержусь на вас, очень! Вы злоупотребили моим доверием. Что касается сержанта Уилсона, то он сегодня не останется в отделении и вообще не вернется туда до тех пор, пока я не разберусь с сержантом Даггеттом. Вы меня поняли? Считаете вы себя в состоянии справиться?

Последние слова прозвучали уже не так строго, а выражение в глазах немного смягчилось.

— Я не настолько пьян, как вы, судя по всему, думаете, — произнес Нейл, пристально глядя на нее глазами, которые были теперь почти такие же темные, как у Бенедикта. — Вы приказываете, поэтому все будет так, как вы хотите.

Бенедикт не произнес ни слова и не пошевелился с того самого момента, как они вошли в душевую, но когда Нейл неловко повернулся, чтобы уйти, он вдруг судорожно метнулся вперед, и глаза его, до сих пор прикованные к лицу сестры Лэнгтри, теперь не мигая смотрели на Майкла, по-прежнему стоявшего без сил у стены.

— С ним все в порядке? — беспокойно спросил он.

Она кивнула, заставив себя улыбнуться слабой вымученной улыбкой.

— Не беспокойтесь, Бен, я присмотрю за ним. Пожалуйста, возвращайтесь вместе с Нейлом в палату и постарайтесь немного поспать.

Оставшись вдвоем с Майклом, сестра Лэнгтри обвела взглядом душевую в поисках его одежды, но единственное, что она нашла, было полотенце — вероятно, он отправился принимать душ уже раздетый, обернув только полотенце вокруг пояса. Естественно, в нарушение правил, предписывавших всем, в ночное время находящимся вне помещений, быть закутанными с ног до головы. Но он, конечно, рассчитывал, что его никто не заметит.

Она сняла полотенце с крючка и подошла к нему, по дороге закрыв душ.

— Давайте, — сказала она, и голос ее прозвучал очень устало, — завернитесь, пожалуйста.

Он открыл глаза, но не посмотрел на нее, просто взял полотенце и с трудом, неловко обернул его вокруг бедер. Руки его все еще дрожали, затем он сделал шаг вперед и оторвался от стены, как будто сомневался, Что сможет устоять на ногах без поддержки. Это ему удалось.

— Ну а сколько же вам пришлось выпить? — горько спросила она, жестко взяв его за локоть и направляя к выходу.

— Примерно четыре столовых ложки, — ответил он сдержанным усталым тоном. — А куда вы меня ведете?

Неожиданно он дернул рукой и освободился от ее пальцев, как будто ее повелительный властный жест уязвлял его гордость.

— Мы идем в мой корпус, — коротко объяснила она. — Вы пробудете там, в одной из свободных комнат, до утра. Я могу позволить вам вернуться в отделение только при условии, что вызову кого-то из начальства, а мне не хотелось бы это делать.

Побежденный, он последовал за ней без дальнейших возражений. Что мог он сказать женщине, перед глазами, которой были все доказательства? Разве она поверит ему? Все, по сути, повторилось так, как тогда, па кухне, только еще хуже. К тому же он был до крайности измучен, у него не осталось в запасе никакой силы — после того как выдержал эту короткую, но сверхчеловеческую по напряжению схватку с самим собой. Ибо он знал, чем все кончится, уже в тот момент, как появился Льюс: пусть даже его потом повесят, но он доставит себе глубочайшее удовольствие и убьет этого глупого ничтожного ублюдка.

Только два обстоятельства удержали его от того, чтобы сразу же схватить Льюса за горло: воспоминание о том случае с сержантом и связанная с этим боль, которая достигла предела выносимости теперь, воплотившись в отделении «Икс» и сестре Лэнгтри; вторым обстоятельством было возникшее ощущение утонченного смакования предстоящего момента. Так что, когда Льюс приступил к своим пассам вокруг него, Майкл из последних сил вцепился в остатки самообладания и ждал.

Хотя Льюс и выглядел сильным, мускулистым и способным на многое, но Майкл давно понял, что в нем начисто отсутствует та необходимая жестокость, и привычка или же страстная жажда убивать. Кроме того, он знал, что за наглой самоуверенностью, за ненасытным желанием мучить и издеваться скрывается обычная трусость. Льюс, видимо, считал, что его кривлянье будет всегда вывозить его, что, стоит кому-нибудь взглянуть на его внушительные размеры, почувствовать его злобу, и никакое мужество не устоит перед ним. Но для Майкла было очевидно, что как только блеф будет раскрыт, великан превратится в пигмея. И, приготовившись к нападению, он знал, что ставит на карту всю свою жизнь, но это больше не имело значения. Да, он раскроет карты Льюса, но потом, когда этот громадный ублюдочный попугай разложится наконец, как последняя падаль, он все равно убьет его. Убьет просто ради удовольствия убить.

Он уничтожен второй раз. Второй раз он должен признаться перед самим собой, что ничем не лучше всех тех остальных, кого подвергли искушению убивать, что он сам готов отбросить все на свете ради удовлетворения страсти. А это именно страсть и ничто иное. Он уже узнал о себе многое, с чем ему пришлось научиться жить, но это? И потому ли, что он знал о себе и это тоже, он замолчал, когда речь должна была зайти о любви, тогда, в кабинете сестры Лэнгтри? Все поднялось в нем тогда и должно было хлынуть наружу. Но потом вдруг промелькнула тень чего-то безымянного и страшного. Это. Да, только это. Тогда он подумал только о собственной никчемности. Но теперь, впервые за все это время никчемность обрела название.

Слава Богу, что она пришла! Только сможет ли он когда-нибудь ей объяснить?