Глава двадцать пятая
Когда Николас нырнул в море тумана за Родериком, он отставал не больше чем на двадцать ярдов. Еще довольно густой туман лишал зрения, но шум бега был слышен очень отчетливо. Возможно, убийца думал, что у моего мужа все еще есть пистолет, в то время как он сам, потеряв нож, был безоружен. Возможно, он также слышал, что Нейл и Гекки неслись с глухим шумом с горы. Или, может быть, он наконец поддался панике и уже не мог остановиться. Во всяком случае, он не пытался напасть на преследователя, а мчался вперед сквозь туман до ровного торфяника долины.
Николас догонял свою жертву. Родерик в тот день уже проделал много всего напряженного и утомительного, и быстро сдавал. Панический нервный толчок иссяк, пропала лихорадочная скорость движений. Николас приближался. Пятнадцать ярдов, десять, семь… Когда промежуток совсем сократился, в приступе паники Родерик обернулся и выпрыгнул на преследователя из тумана.
Это была жестокая драка не на жизнь, а на смерть, хотя и не совсем на равных. Николас имел право только остановить убийцу, который убегал, а убийца хотел уничтожить преследователя, если удастся. Как бы это закончилось, сказать трудно, но Нейл и Гекки очень скоро прибыли на звуки борьбы, и Родерик, хоть и сражался буквально как сумасшедший, был побежден. А когда Даугал Макре, все еще разъяренный, почти извергающий огонь, вдруг тоже появился из тумана, все было кончено. Трое мужчин отвели Родерика, теперь уже не сопротивляющегося, в отель, где его предстояло держать до появления полицейской машины.
Николас, тяжело дыша, промокая рану на щеке, оглядел туман вокруг, повернулся и пошел обратно на гору к солнечному свету.
Все это я узнала, сидя возле Николаса в вереске у подножия скалистой стены, прислонившись спиной к теплому склону. Мои силы подкрепили сигарета и виски, и я с наслаждением отдыхала на солнце, прежде чем возвратиться в отель. Инспектор должен был немедленно отправиться с арестованным в Инвернес, но задержался возле нас. «Уверены, что у вас все в порядке, девочка?»
«Вполне, спасибо», – сказала я и улыбнулась ему сквозь дым сигареты.
Он мельком перевел взгляд с меня на Николаса и снова на меня. «Кажется, я ошибался», – сказал он сухо.
«Что вы имеете в виду?»
«Когда думал, что вы скрываете улику, которая имела значение».
Я покраснела. «Какую улику? Что, по-вашему, я знала и не сказала?»
«Я думал, вы узнали мужчину перед костром».
«О нет. Нет, в самом деле».
«Верю… – Но его взгляд был задумчивым, и я почувствовала, что еще больше краснею. – Даже если так, могу поклясться, что вы обманывали меня в чем-то».
«Да. Но не в этом. Я кое-что слышала, а не видела».
Его взгляд перешел еще раз на Николаса, и он улыбнулся. «А… Точно так. Ну, ухожу. Рад оставить вас в таких хороших руках. Позаботьтесь о ней, сэр. Она пережила трудное время».
«Обязательно», – сказал Николас.
«Одно слово… – Инспектор строго рассматривал его. – У вас, конечно, есть разрешение на ношение оружия?»
«Оружия? – спросил Николас безучастно. – Какого оружия?»
Инспектор кивнул. «Так и думал. Поспособствую получить». Он еще раз кивнул, повернулся, и его поглотил туман.
И мы остались одни в горах, в море тумана. В золотом пространстве дрейфовали безмятежные вершины гор. Сладкие и острые медовые запахи горной розы и вереска сгустились в жаре, жаворонок взмыл в небо по следам журчаще-серебряной песни. Я тихонечко вздохнула и благодарно оперлась плечами о теплую скалу. «Все закончилось. Едва могу поверить, но все закончилось».
«Боже мой, как я волновался! – сказал Николас. – Я знал, что Грант вышел, но инспектор приставил Нейла следить за ним. Вдруг опустился туман, Нейл пришел и сказал, что потерял его… – Он украдкой посмотрел на меня. – Я знал, где вы рыбачите, поэтому пошел вверх по реке, как можно быстрее. Полиция снарядила за Грантом погоню. Затем завопил Даугал, ты закричала, и я побежал пулей. Нашел твои удочки, но ты ушла, поэтому погнался за тобой. Пошел через болото…»
«Знаю. Слышала тебя. Я пряталась совсем близко».
«Глупый дьяволенок».
«Ну, боялась. Думала, ты убийца… К тому же ты шептал мое имя таким душераздирающим голосом…»
Он печально засмеялся. «Прости. Но я знал, что Грант может быть ближе к тебе, чем я, и если ты закричишь издалека, сможет добраться первым. Нет, я хотел спрятать тебя под крыло, а тогда…»
«Так ты знал, что убийца Родерик?»
Он посмотрел в сторону. «Тогда да. Я интересовался им какое-то время, и инспектор тоже, но не было доказательств».
«А какую информацию он ждал из Лондона? Или… Нет, начни лучше сначала. Расскажи…»
«Это и есть начало. Информация, которая пришла сегодня – это начало истории. Она касается семьи Родерика Гранта. Ты знала, что его отец был священником?»
«Он немного рассказывал об этом. Я очень его жалела. Одинокий маленький мальчик, предоставленный самому себе, в деревушке за северными ветрами – именно это он называл своим домом».
«Неплохое описание. Я бывал в Аухлехти. Это маленькая деревня с дюжиной домиков в долине возле Блейн а Бгурд. Гранты жили дальше, чем в четырех милях от деревни, наверху, без единого соседа, у руин старой церкви и кладбища. Это огороженная квадратная болотистая поляна, заполненная разрушающимися надгробиями и могильными холмиками. Все обвито плющом и ежевикой и поросло старым корявым тисом. Все время дует ветер. Новую церковь построили прямо в деревне».
«Он говорил, что жил вдвоем с отцом».
"Да. Мать умерла при родах, до девяти лет его воспитывала бабушка, мать отца. Затем и она умерла… в доме для умалишенных ".
«Ой, Николас, как ужасно. Итак, его отец… Семья отца…»
«Именно. Его отец был суровым, непреклонным, аскетичным, благочестивым пресвитерианином, каких описывают в книгах, но очень редко встречают в жизни. В нем… болезнь началась со стремления к уединению и аскетизму, страстной поглощенности прошлым. Постепенно прошлое полностью овладело им и стало более реальным, чем настоящая жизнь вокруг… Если только можно применить слова „настоящая жизнь“ к этому маленькому хутору в пустынной долине. История давно умерших останков на давно забытом кладбище постепенно стала единственным, что имело значение. Маленький мальчик был нужен только для того, чтобы выливать на него полуграмотные-полубольные теории о древних обычаях и легендах древней Шотландии».
«Родерик сказал, что научился боготворить горы, но я никак не думала, что он понимал это в буквальном смысле».
«Но поклонялся в самом буквальном смысле. Большую часть детства он слушал рассказы и теории отца, впитывал безумные, искаженные версии старых народных обычаев Севера, что-то вроде полусвязного неточного вздора, который он тебе проповедовал. Должно быть, в своем безумии он выработал шаг за шагом новую мифологию, часть которой – „ритуальное убийство“ Гезы Макре. Путаница фактов из книг и исследований отца перемешалась с искаженными обрывками фольклора, как стеклышки в калейдоскопе. Получилась картина насилия, вполне логичного для больного рассудка».
«Знаю. Нашла часть этих кусочков в»3олотой ветви ".
«А, моя „3олотая ветвь“… Инспектор говорил, что она у тебя. Вчера вечером я ее искал везде. Думал, что оставил в машине».
«Я взяла ее почитать совершенно случайно».
Он взглянул на меня с загадочным выражением. «Итак, ты отдала ее инспектору. Если бы догадалась, что она моя…»
«Но я знала. В ней был конверт с твоим адресом, написанным почерком отца. Он у меня в кармане».
«Правда? – Я чувствовала, что он все еще смотрит на меня, но упорно отворачивалась. – Почему ты не дала его инспектору?»
«Понятия не имею. – Жаворонок снижался, красиво переливалась его песня. – А откуда папа знает, что ты здесь?»
«Что? – Голос его был странно смущенным. – Я написал ему и попросил экземпляр книги. Не мог послать за своей. Видишь ли, некоторые замечания Гранта заставили меня призадуматься. Его утверждения звучали, как наполовину запомнившиеся цитаты из Фрезера и старинных манускриптов, которые он использовал, когда писал „Золотую ветвь“. И когда я увидел, что некоторые подробности Фрезера совпадают с жертвоприношением Гезы Макре на май…»
«Май?»
«Тринадцатого мая – праздник первого мая по древнему календарю. Снова древнее учение. Все совпадало, хотя и странным, безумным способом. Конечно, я показал книгу инспектору Маккензи».
«Что? Когда?»
«На прошлой неделе».
«Тогда, оказывается, он знал, что это твоя книга!»
«Конечно».
«Тогда почему… – В памяти возник добрый сострадательный пристальный взгляд инспектора. – Он тебя никогда и не подозревал, Николас?»
«В начале наверняка, и даже после того, как я показал ему „Золотую ветвь“. Он, очевидно, держал меня под подозрением наравне с Губертом Геем, так как мы оба изучали местный фольклор. Но Гею ты обеспечила алиби на время убийства Марион. А я, если исключить безумное предположение, что я блефую, причем вдвойне, все-таки дал улику полиции. Поэтому остался Грант».
'Тогда почему инспектор был так добр и так жалел меня в то утро? Он говорил о верности, и…"
«И ты думала, что он предупреждает тебя, что я виновен. Почему ты решила, что верность должна направляться на меня, Джианетта?»
Внезапно между взмахами крыльев затихла песня жаворонка, и он упал, как тень, в вереск. Я с оцепенением спросила: «Он, значит, думал, что я увидела Родерика у костра?»
«Боюсь, что да. Конечно. Он думал, что ты влюблена в Родерика. Это моя вина. Я так ему сказал… на основании очень мелких доказательств, кроме того, что Грант, по-своему, явно заинтересовался тобой».
Я была поражена. «Ты сказал инспектору, что я влюблена в Родерика Гранта?»
«Да, что-то вроде этого. Прости, Джианетта. Сущая собака на сене. Ты знаешь, что ревность преувеличивает. – Я оставила это заявление без внимания, через мгновение он продолжил: – Инспектор мог только поверить на слово, а когда ты, казалось, начала защищать Гранта, он подумал, что ты сама его подозреваешь, но колеблешься, выдать ли его».
«Но это абсурд! Конечно, я никогда в него не влюблялась. Он мне нравился, да, казался очаровательным… но любить! – Я говорила с жаром и возмущением. – Это фантастическая чепуха!»
«Почему?» Очень вежливый вопрос.
«Почему?! Потому что… – Я замолчала и прикусила губу, почувствовала, что краснею, и быстро взглянула на Николаса. Его глаза сузились от дыма сигареты, задумчиво и невнимательно смотрели на сверкающую границу тумана у далекого края моря. Губы слегка улыбались. Я поспешно сказала: – Но когда инспектор окончательно решил, что это Родерик? Несомненно, и других в отеле подозревали?»
«Конечно. Любой мужчина – Брейн, Корриган, Персимон, Бигл – могли интересоваться фольклором и не признаваться в этом. Но убийство Марион резко сузило круг – оно требовало, чтобы убийца был квалифицированным альпинистом. А вскоре единственный альпинист из группы подозреваемых, бедный Бигл, тоже был убит».
«Что снова оставляет нас с Родериком?»
«Вот именно. Вчера утром инспектор обнаружил, что Родерик, так сказать, претендует на первое место, и едва ли еще кого-то можно подозревать, но все еще не за что было ухватиться. Затем ты нашла Роберту, и он мог бы получить свое доказательство, но не рисковал ждать, пока она заговорит. Он послал еще один срочный запрос в Лондон, чтобы получить всю возможную информацию о Гранте. Собирался арестовать его по подозрению, если бы не получил прямых доказательств. Но до сегодняшнего утра ничего не было».
«Того, что его бабушка умерла в сумасшедшем доме, оказалось достаточно?»
«Это не все, – сказал Николас рассудительно. – Его отец умер в таком же заведении два года назад».
«О Боже…»
«Совершенно достаточно, чтобы дать право задержать его и изъять из обращения, пока не заговорит Роберта. Но было слишком поздно. Проклятый туман опустился как занавес, и Грант убежал искать тебя. – Его рука каким-то образом очутилась на моем плече. – Проклятый дурачина», – сказал он сердито, прикасаясь губами к моим волосам.
«Мне ничего не угрожало бы с Даугалом, не опустись туман, – произнесла я, оправдываясь. – Николас, скажи одну вещь».
«Да?»
«Даугал… У него был нож. Я видела его. Он… Там, когда вы поймали Родерика, он не ранил его?»
Рука Николаса напряглась, словно защищаясь, но ответил он спокойно: «Нет. Даугал прибежал в ярости, с чувством мщения, бедняга, но сразу же сник, как только увидел Гранта».
«Почему?»
«Грант пал духом. Сначала он дрался, как дикая кошка, но когда туда добрался и Даугал, Родерик сломался. Вдруг стал совершенно беспомощным, тихим и… Не могу описать… Это было ужасно. Казалось, у него моментально изменился характер».
«Так было и при мне».
«Да? Тогда ты знаешь, как трудно это описать. Я ударил его в челюсть, а он засмеялся в ответ, как милый ребенок, и вытирал кровь».
«Не думай об этом, Николас. Он не запомнил…»
«Скорее всего… Вообще, он только улыбался всем. Даугал отложил нож, взял его за руку и сказал: „Пойдем, паренек. Тебе лучше выйти из тумана“. И он пошел с тремя мужчинами, совершенно счастливый. – Николас вытащил сигарету. – Когда они немного отошли в туман, я услышал, что он поет».
«Поет?» – я уставилась на него.
"Ну, напевает про себя. «Я подниму глаза к горам, они помогут мне… Бедный дьявол. Бедный безумный дьявол».
Я быстро сказала: «Его не повесят, Николас».
«Нет. – Он потушил сигарету о камень и отбросил ее в сторону, словно вместе с ней мог отбросить память об этом отвратительном событии. Затем он снова повернул голову, и его голос внезапно изменился. – Ты видела меня с Марсией Мэйлинг, правда?»
«Да».
«Я слышал, как ты проходила мимо, когда мы… Когда мы целовались в коридоре».
«Ты слышал? Но я шла тихо, как мышь».
Он криво усмехнулся. «Моя дорогая девочка. Во всем, что касается тебя, мои инстинкты работают сверхурочно. Даже в темноте, и когда я целую другую женщину».
«Возможно, даже в большей степени, когда ты целуешь другую женщину», – сказала я сухо.
Его лицо нервно исказилось. «Полагаю, я заслуживаю этого. Но на этот раз, поверь, целовали меня, а не я».
«Всю ночь?»
Он нахмурился. «Что ты, к дьяволу, имеешь в виду?»
Я сказала, как после этого слышала мужской голос в ее комнате. «Поэтому, конечно, я решила, что это ты. И на следующее утро спросила тебя…»
«П-понимаю. Я думал, ты спрашиваешь о поцелуе. Нет, Джианетта, я не проводил с ней ночи. Просто у меня была, как тебе сказать? Моментальная остановка помимо желания».
«Уверена, ты дико сопротивлялся. – Он ухмыльнулся, но ничего не ответил. – Значит, в ее комнате был Гартли Корриган. Понимаю! Вот почему он пришел рано с рыбалки, а Альма сказала, что он не ложился до трех часов!»
«Надо полагать. Она поняла, что случилось, взяла губную помаду и убила куклу Марсии».
«Бедная Альма».
«Да. Для нее тоже все кончилось. Думаю, пережив вместе такой испуг, они поняли, что все же важны друг для друга… – Он помолчал с минуту, насупившись. – А теперь, – сказал он абсолютно другим тоном, – поговорим о нас?»
Я не ответила, сердце билось легко и быстро, и я не могла полагаться на свой голос.
Николас смотрел на меня. Он заговорил медленно, словно с трудом: «Не собираюсь начинать с извинений и самоуничижений, хотя, видит Бог, меня много за что нужно простить. И еще Бог знает, почему ты, по-видимому, простила меня. Это потом… Нет, молчи. Разреши закончить… То, что я хочу сейчас сказать – очень просто, но только это имеет в мире для меня значение. Я хочу, чтобы ты вернулась, Джианетта. Я ужасно хочу, чтобы ты вернулась. Я понял, что я дурак, преступный, грубый дурак, примерно через два дня после твоего ухода, а затем включилась гордость и не дала идти за тобой».
Я вспомнила, как говорила Альме, что в браке нет места для гордости. Его следующие слова были почти эхом. Почти. «Но гордость и любовь не ходят вместе. Я это обнаружил. А я очень люблю тебя, дорогая, и не думаю, что переставал любить. – Он нежно взял меня за плечи и повернул так, чтобы я посмотрела ему в глаза. – Хочешь, чтобы я вернулся, Джианетта? Ну скажи, пожалуйста».
«У меня никогда не было гордости в том, что касалось тебя, Николас», – сказала я и поцеловала его.
Позже, намного позже, он сказал, довольно робко: «Ты уверена? Ты уверена, моя дорогая?»
«Вполне, – решительный ответ я умудрилась произнести безо всякой убежденности, и глупо добавила: – Дорогой Николас…»
«Моя Джианетта. – Позже, ну уж совсем намного позже, он отодвинул меня от себя, посмотрел, рассмеялся и продолжил: – По крайней мере, на этот раз нет сомнений в силе моей любви».
«Почему нет?»
Он посмотрел странно насмешливо. «Если бы ты видела себя, дама с зелеными рукавами, ты бы не спрашивала. И если бы Гюго оказался здесь…»
«Избави бог…»
«Аминь. Нет, не пытайся приводить себя в порядок. Не получится, и в любом случае, я люблю тебя, грязную, мокрую и ободранную. Хочу сосредоточиться на твоей красивой душе».
«Я это заметила».
Он ухмыльнулся и сжал мои плечи. «Знаешь, наша встреча здесь не случайна».
«Да? Но как?..»
«Твой отец», – кратко ответил он.
«Хочешь сказать…»
Он кивнул, все еще улыбаясь. «Недавно я снова наладил связь с твоими родителями. Развод их очень огорчил, и они очень хотели все уладить. – Он улыбнулся. – Бедная Джианетта, у тебя не было шансов. Твой отец прямо сказал, что ты никогда не будешь счастлива без меня, а мать… Ну, не думаю, что она когда-либо признавала, что мы разведены, не так ли?»
«Нет. Для нее развода не существует».
«Именно так я и понял. Ну, я был здесь в начале мая, написал твоему отцу и дал этот адрес. Я просил у него „Золотую ветвь“. Немного позже я ему позвонил, и он сказал, что ты в отпуске, и он устроил…»
«Устроил! – сказала я изумленно. Я начала смеяться. – Старый… старый Макиавелли! И мама сказала, что это суждено!»
«Суждено, суждено, – мрачно подтвердил Николас. – Я думал, что все, что нужно – поговорить с тобой… – Он печально улыбнулся. – А затем ты убежала от меня, и я подумал, что твой отец неправ, и действительно все кончено. Я был так уверен… Я заслужил отпора, Бог свидетель, заслужил. И получил его. Ты приехала, а я не мог подойти… – Он горько засмеялся. – Поэтому я вел себя так плохо, как мог. Сказал несколько премерзких вещей, так? Мне нет оправданий, просто я думал, что сойду с ума. Быть так близко к тебе и не иметь… права. Почему-то самым большим ударом моему эгоизму было то, что ты даже отказалась от моей фамилии и кольца».
«Я сняла его, только когда увидела твое имя в регистрационной книге. Посмотри». Я протянула левую руку. На фоне загара на среднем пальце отчетливо и ясно вырисовывалось белое кольцо. Николас смотрел на него миг, его губы дрожали. Затем он притянул меня к себе. Его голос звучал неровно. Он уткнулся лицом в мои волосы. «Итак, ты собираешься снова пустить меня в свою жизнь? После всего, что я сделал… После…»
«Ты сказал, мы не будем об этом говорить».
«Нет, я люблю ясность, а? Так мне будет и надо, если ты прогонишь меня и велишь отправляться туда, куда я заслуживаю, и не разбивать твою жизнь».
«Нет», – сказала я.
Жаворонок снова покинул гнездо и бил крыльями в ясном небе. Я мягко коснулась руки Николаса. «Только… никогда не оставляй меня снова, Николас. Думаю, что не переживу этого».
Его руки крепко сжались. Он сказал почти жестоко: «Нет, Джианетта, никогда».
Жаворонок раскачивался, опирался легкими крыльями, перышками-снежинками на хрустальные пузырьки своей песни. Огромные горы дремали, дрейфовали их вершины над морем светлого тумана.
Я зашевелилась в руках Николаса и сладко вздохнула. «На что спорим, что, когда вернемся в аббатство Тенч, мама встретит нас, словно ничего никогда и не случалось, и спокойно поместит нас обоих в свободную комнату?»
«Тогда нам лучше пожениться, прежде чем мы приедем туда, – сказал Николас, – или я не ручаюсь за последствия».
Так и произошло.
notes
