Письмо я написала на рассвете. Передала его Дзалумме и в ту же секунду начала ждать с нетерпением ответа в отчаянной надежде, что письмо не конфискуют из-за того, что в нем упомянут Медичи.

Тем же утром я заставила себя подумать об одном очень неприятном событии: Франческо и мой отец назначили свадьбу на июнь. Мой будущий муж настаивал, чтобы церемония прошла, как полагается, и на мне было свадебное платье по его рисунку и чтобы мы с Дзалуммой заранее собрали новое приданое и заполнили свадебный сундук платьями и постельным бельем, вышитым нами собственноручно. Мое старое приданое погибло в огне — сундук сгорел со всем содержимым.

Кроме того, Франческо пожелал устроить пышную традиционную свадьбу, словно я была девственницей, словно Джулиано вообще никогда не существовало, и я не уезжала к нему из отцовского дома.

Обычно свадьбы справляли летом, так как теплая погода лучше всего подходила для неторопливой свадебной процессии через весь город. Но я никуда не могла деться от того факта, что в июне, когда заберусь на белую лошадь невесты, я буду на седьмом месяце беременности. Откроется, что я солгала Франческо и вовсе не сохранила девственность. Хуже того, он будет знать, что ребенок этот от Джулиано. Когда вдова повторно выходила замуж, к ее детям чаще всего плохо относились в доме нового мужа. А мысль, что меня разлучат с ребенком Джулиано, была для меня невыносима.

Я видела только один выход: убедить Франческо, что это его ребенок. А добиться этого можно было лишь одним ужасным способом.

Прошел целый день, прежде чем мне представилась возможность.

В доме моего отца по традиции состоялся семейный сбор, с тем, чтобы обсудить детали свадебного наряда. Прибыл престарелый отец Франческо, мессер Массимо — угрюмый, тихий человек, — и его вдовствующая сестрица, бесцветное призрачное существо по имени Катерина. Три брата моего жениха жили в деревне, слишком далеко, чтобы добраться до города за такой короткий срок, хотя они уверили Франческо, что в июне обязательно приедут. Мое семейство было совсем малочисленным: братья и сестры отца все жили в Кьянти и не могли приехать, а сестры матери все умерли — кто при рождении, а кто во время чумы. Оставался только дядя Лауро со своей женой Джованной Марией. Они привели с собой двух старших сыновей, няню и трех орущих малышей. Джованна Мария, снова беременная, была круглолицей и полной, а Лауро выглядел измотанным и раздраженным, и у него уже начали появляться залысины.

По моей просьбе все собрались на ужин — с утра или днем я бы не выдержала гостей, меня все время тошнило, а к вечеру я немного приходила в себя, и, хотя некоторые запахи были мне невыносимы, и я почти ничего не ела, вероятность, что меня вывернет наизнанку перед гостями, была невелика.

Зато возникала гораздо большая вероятность, что я расплачусь. Меня убивала мысль, что приходится снова готовиться к свадьбе спустя всего какой-то месяц после потери Джулиано. Я проплакала все утро и весь день. Когда в сумерки собрались мои новые родственники, я встретила их с красными, опухшими глазами и застывшей улыбкой.

Отец все понял. К этому времени он полностью выздоровел и благодаря рекомендациям Франческо и его непосредственному вмешательству восстановил свое дело, начав продавать шерстяные ткани не кому-нибудь, а членам вернувшегося семейства Пацци. Вот она, ирония судьбы.

Решительный и серьезный, отец, стоя со мной под руку, встречал гостей. За ужином он сел за стол рядом со мной, как сделала бы мама, и когда меня что-то спрашивали, а я не могла сразу найтись, отвечал на вопросы. Во время ужина я один раз вскочила и выбежала на кухню — после того как отец Франческо спросил, какие цветы вплести в гирлянду, которую вывесят на улице, — и мой отец последовал за мной. А когда он увидел, как я вытираю глаза, то обнял меня и чмокнул в макушку, отчего я еще пуще разрыдалась. Он думал, я плачу о своем умершем муже; он не знал, что я плачу и о себе, потому что собираюсь совершить нечто ужасное.

Я заранее настояла, чтобы в блюда не добавляли шалфея, и поэтому за ужином сумела поесть и даже выпить немного вина, когда начались тосты. К концу ужина я охрипла от крика, отвечая на вопросы глухого папаши Франческо.

Когда убрали посуду, все приступили к обсуждению платья. Франческо предоставил набросок: платье с завышенной талией и квадратным лифом, рукава не традиционно пышные, а зауженные, плотно прилегающие, с несколькими прорезями, через которые распушат рукава нижней сорочки. Вырез низкий, так чтобы и тут виднелась сорочка.

Фасон меня удивил. Я предполагала, что мой будущий муж разделяет стойкие убеждения «плакс», а он тем временем представил мне фасон последней испанской моды, которой придерживался папский двор Борджиа, погрязший в разврате.

Сидевший рядом со мной Франческо выложил на стол связку образчиков ткани. Сверху лежал лоскуток блестящего серебристого дамаста и шанжана, переливавшего красным и желтым.

— И если захочешь, украсим головной убор гранатами и жемчугом.

Ни предложенные расцветки, ни камни меня не устраивали.

— Ага, — сказал будущий муж, — она молчит! Значит, все не годится. — С этими словами он сгреб в сторону все лоскутки.

Это возмутило его отца.

— Выбирать — не ее дело.

— Отец, — резко произнесла Катерина, — Франческо здесь для того, чтобы выслушать мнение каждого.

Тут заговорила Джованна.

— А если что-нибудь посвежее, вроде весенних бутонов или первых весенних цветов? — поинтересовалась она. — Розово-белые тона. Бархат и атлас, мелкий жемчуг.

— У нее смуглая кожа, — возразила Катерина. — Бледно-розовый придаст ей желтизну.

Отец нашел под столом мою руку и сжал ее. К Франческо он относился теперь точно так, как к Пико после смерти мамы, — со странной сдержанностью.

— Фасон прелестный, — спокойно произнес он. — Я знаю, что и Лизе он нравится. Я давно заметил, что ей больше всего идут живые, яркие цвета — все оттенки синего, зеленого, лилового. И сапфиры… — Он на секунду запнулся, но потом снова заговорил: — Сапфиры — любимые камни ее матери, и Лиза их очень любит. Они ей идут. Как и бриллианты.

— Благодарю, — сказал Франческо. — Благодарю вас, мессер Антонио. Значит, у Лизы будут сапфиры и бриллианты. И ткани сочных синих расцветок. Возможно, добавим чуть-чуть лилового.

— Совсем не обязательно ей угождать, — запыхтел Массимо и хотел сказать что-то еще, но его сын предостерегающе поднял палец, и старик умолк.

— Не обязательно, но я так хочу, — твердо заявил Франческо. — Я лишь мечтал о скромной невесте с приятным лицом. Никогда даже не смел, подумать, что завоюю и скромницу, и красавицу. Любая женщина, столь прелестная, должна чувствовать себя восхитительной в свадебном платье. Я обязан сделать это для нее.

Я уставилась в стол; возможно, для остальных такая реакция показалась проявлением скромности.

— Красиво сказано, — заметила его сестра Катерина. Только позже я поняла, что в ее тоне прозвучал сарказм.

— Какая ты счастливица, Лиза! — воскликнула Джованна Мария, глядя многозначительно на своего мужа, Лауро. — Тебе очень повезло с мужчиной, он так тебя ценит, и его волнует твое мнение.

Вечер был мучительный, но, в конце концов, и он закончился. За убранным столом, где остались только канделябры и бокалы с вином, сидели мой отец и Франческо. Пора было воплощать свой план. Я поднесла бокал к губам, но тут же поставила его на место, заметив дрожь в руке.

Отец и Франческо тихо переговаривались, склонившись к столу с двух сторон от меня. Франческо разложил перед собой эскиз и, указывая на юбку, сказал:

— Я подумал и решил, не выбрать ли нам ткань полегче. — Родственники во время обсуждения пришли к единому мнению, что юбку следует шить из бархата, но, поразмышляв, Франческо понял, что этот выбор был сделан под влиянием исключительно холодного вечера. — В июне обычно тепло. Лиза, что скажешь?

Я сама поразилась, как холодно прозвучал мой голос.

— Я скажу, что отец устал и ему пора идти к себе отдыхать.

— Лиза, — с легким упреком ответил отец, — мессер Франческо еще не до конца обсудил с нами платье, и у него есть право насладиться бокалом вина.

— Я не спорю. Пусть наслаждается вином, а тебе пора отдыхать.

Франческо резко повернулся ко мне, подняв черную бровь.

Отец заморгал и тихо вздохнул. Несколько секунд он внимательно в меня вглядывался, а потом, наконец, произнес:

— Я… действительно устал.

В это легко было поверить. Он сидел, облокотившись на стол, словно поддерживал не только себя, но и какой-то невидимый груз. Его волосы отсвечивали теперь не только золотом, но и серебром. Взгляд хранил тайны, одну из которых я теперь знала.

Поднявшись, он положил руку на плечо Франческо.

— Храни вас Бог, — произнес он, словно предостерегая гостя, потом наклонился и печально поцеловал меня в щеку.

Я вцепилась в ножку бокала, прислушиваясь к его шагам: вот он выходит из комнаты, пересекает огромный вестибюль, поднимается по лестнице.

Не успели затихнуть его шаги, как заговорил Франческо:

— Я принес тебе подарок. — Он пошарил среди вороха образчиков и вынул небольшой квадратик красного атласа, перевязанный ленточкой. — Не хочешь взглянуть?

Я кивнула, ожидая, что он передаст мне подарок, позволит открыть его, но вместо этого он сам потянул за ленточку и достал из блестящего атласа что-то яркое.

Глаза Франческо засияли каким-то странным огнем. Он поднес подарок к свечам: изумрудный кулон. Камень висел на блестящей золотой цепочке и медленно вращался. Франческо сверлил меня глазами, слегка приоткрыв рот.

— Ты стремилась, чтобы отец ушел. Быть может, ты хотела остаться со мной наедине?

— Быть может, — тихо отозвалась я.

Он мог подумать, что я специально завлекаю его, но я боялась заговорить громче, а то голос наверняка бы дрогнул. Мне даже удалось слегка улыбнуться.

— Ты была с ним? — спросил Франческо, сверля меня взглядом. — Твой отец говорил, что ты провела там меньше суток.

Я, не отрывая глаз от бокала, покачала головой. Это была первая дерзкая ложь.

Мой ответ доставил ему удовольствие и в то же время взволновал его.

— Посмотри на меня, — сказал он, раскачивая украшением перед моим лицом. — Хочешь его получить?

— Что?

— Кулон. — Он наклонился вперед и жарко задышал мне в лицо. — Скажи, что хочешь.

Я начала запинаться.

— Х-хочу…

— И на что ты готова пойти ради него? — Слова хлестали как кнут.

Я спрятала гнев и уставилась на Франческо, думая про себя: «Сейчас я поднимусь и велю тебе убираться вон. Позову всех слуг и скажу, чтобы ноги твоей в этом доме больше не было». Но потом меня посетили другие мысли: «Если я разочарую его, то он сейчас уйдет и тогда все узнают, что я ношу ребенка Джулиана. Если я оттолкну его, он сдаст отца обратно в синьорию для допросов».

— На все, что угодно, только скажи, — прошептала я.

— Громче. Ты ведь уверена в своих словах. Смотри мне в глаза.

Я посмотрела ему в глаза. И повторила каждое слово.

Он быстро поднялся, подошел к двери и плотно ее закрыл. Стремительно вернулся к столу и, встав рядом со мной, резко выдвинул мой стул. Затем наклонился надо мной и принялся раскачивать кулоном у меня перед лицом. Он весь горел, грудь его вздымалась, глаза сияли диким огнем.

— На колени, — велел он. — Проси хорошенько. — Во мне всколыхнулась ненависть. Я уставилась в пол, раздумывая, на что готова пойти, лишь бы защитить ребенка Джулиано. Нашего ребенка. На что готова пойти, лишь бы спасти моего отца. Я покорно соскользнула со стула на колени.

— Дай мне кулон, пожалуйста.

— Вот так. — Он вспыхнул и нервно задрожал. — Выходит, такова твоя цена. — Он небрежно отшвырнул кулон в сторону, и тот упал на ковер перед камином.

Потом он рывком поднял меня с пола. Я ожидала, что он сейчас поцелует меня, но ласки ему были не нужны. Он прислонил меня к столу, резко сдвинув все бокалы. Один упал на каменный пол и разбился.

Франческо толкнул меня на твердую дубовую столешницу, ноги у меня свисали, касаясь пола. Я инстинктивно прижала ладони к бедрам, оправляя юбки, но он рванул их вверх с такой силой, что моя сорочка из тончайшего французского батиста с треском лопнула.

Обезумев, он стянул одной рукой черные рейтузы и приподнял нижнюю рубашку, безрукавки под туникой на нем не было. Мое сопротивление только разожгло его пыл; поняв это, я заставила себя покориться и обмякла, когда он задрал мне руки за голову, сжав с невероятной силой запястья.

Он вел себя как животное. Так грубо овладел мной, что я вскрикнула от боли.

И тут душа оставила меня. Она покинула мое тело и слилась со светом и тенью, игравшими на потолке, с запахом свечей, зловеще горевших у меня над головой, с теплом, лившимся из камина.

Я превратилась в крепость, а он — в таран, пытавшийся меня разрушить. Но я устояла. Джулиано и наш ребенок не пострадали.

Я пришла в себя, почувствовав, как в меня и из меня льется горячая влага. Я охнула, когда Франческо отпрянул так же резко, как и овладел мной, и зажала руку между ногами, поняв, что меня ранили.

Медленно я начала приводить себя в порядок и сползла со стола, встав на нетвердые ноги. Он все еще тяжело дышал, проворно заправляя нижнюю рубаху в рейтузы, одергивая тунику и застегивая пояс. Заметив, что я смотрю на него не мигая, он улыбнулся. Он был весел и игрив.

— Лиза, Лиза. Какая чудная Иезавель из тебя получилась. Ступай и подбери свою плату.

Я отвернулась от него с каменным лицом.

— Ступай, — грозно повторил он. — Или мне позвать теперь слуг, чтобы прибрали бокалы? А еще лучше, не позвать ли мне твоего отца и не рассказать ли ему о том, что ты сделала?

Я молча подошла к камину и подобрала с пола кулон. Камень успел нагреться от огня. Он был густого зеленого цвета и противно блестел. В жизни не видала ничего более уродливого.

Франческо подошел и нацепил украшение мне на шею. Как только сделка была завершена, он преобразился — стал нежным и заботливым.

— Ну вот, — ласково произнес он. — Прежде чем позовешь слуг, — он кивнул на осколки стекла на полу, — позволь мне помочь. Это ведь я виноват, что твоя прическа и платье в таком беспорядке.

Я позволила ему дотронуться до себя; он заправил выбившиеся локоны в серебряную сеточку для волос, разгладил на мне юбки.

— Мне очень жаль, что порвалась твоя прелестная сорочка. Я немедленно пришлю тебе другую, еще лучше.

Дрожащим голосом я позвала служанку. Пока та выметала осколки, Франческо шутил насчет своей неуклюжести. Я не проронила ни слова.

Мы снова остались одни, но я не проводила его до двери. И ничего не ответила, когда он поклонился и тихо пожелал мне спокойной ночи.

Я поднялась к себе и с помощью Дзалуммы поспешно разделась. Сорочку я отбросила в угол. Я была рада, что она порвалась; я все равно выбросила бы ее. Она провоняла Франческо.

Дзалумма принесла мне горячей воды помыться. Увидев это, я начала плакать. Она обняла меня и погладила по спине, совсем как мама, когда я была маленькой.

Выбросить сорочку Дзалумма мне не позволила. Уколов себе палец, она выдавила несколько капель крови прямо на ткань, спереди и сзади, капли ярко алели на ослепительно белом фоне. Потом она аккуратно сложила сорочку, обернула куском ткани, обвязала и велела доставить в городскую лавку Франческо.