Наша небольшая свадебная процессия перешла в покои Лоренцо, ту самую комнату, где три года тому назад Великолепный позволил мне дотронуться до чаши Клеопатры. Этот бриллиант коллекции древностей теперь исчез, как, впрочем, и золотые статуэтки, и витрины с монетами и драгоценными камнями. Остался один только шкаф с инталиями и камеями, да картины по-прежнему висели на стенах, и вино нам наливали в инкрустированные золотом бокалы из полудрагоценных камней.

В углу комнаты двое музыкантов играли на лютнях; на столе, убранном цветами, стояли блюда с фигами, сыром, миндалем и роскошной выпечкой. Лаура поднесла мне тарелку, но я не могла проглотить ни крошки, зато впервые в жизни выпила неразбавленного вина.

Я снова попросила Лауру выяснить, не появилась ли Дзалумма. Служанка ушла, и я осталась на весьма скромном празднике, где нас и было-то всего трое — мы с мужем да Микеланджело; священник ушел раньше.

Когда Джулиано толкнул Микеланджело в бок, тот неловко поднял бокал, из которого так и не успел отпить, и сказал:

— За жениха и невесту. Пусть Господь дарует вам сотню здоровых сыновей.

Скульптор смущенно улыбнулся, взглянув на меня, едва пригубил вино и отставил бокал. Я тоже сделала большой глоток. Терпкое вино теплом разлилось по жилам.

— Покидаю счастливую пару, — произнес Микеланджело и с поклоном удалился, явно торопясь избавиться от светских обязанностей.

Как только он ушел, я повернулась к Джулиано.

— Я его боюсь.

— Кого? Микелетто? Да ты шутишь! — Мой юный муж улыбался. Он успел совладать со своими нервами и теперь очень старался показаться спокойным. — Нас воспитывали как братьев!

— Именно это меня и беспокоит, — сказала я. — Он опасен для тебя. Ты ведь знаешь, отец заставляет меня… заставлял… посещать проповеди фра Джироламо. И почти на каждой я видела скульптора. Он один из «плакс».

Джулиано потупился, став на секунду задумчивым.

— Один из «плакс»…— повторил он. — Позволь тебя кое о чем спросить: если бы тебе угрожали «плаксы», как бы ты постаралась защититься от них?

— Вызвала бы стражу, — ответила я. Выпив больше обычного, я почувствовала, что не способна ясно мыслить.

У Джулиано дрогнули губы.

— Что ж, правильно, стражники на то и нужны. Но не лучше ли узнать, что планирует враг? И, если получится, попробовать настроить его в свою пользу?

— Значит, — начала я, намереваясь беспечно произнести: «Микеланджело твой шпион», но не успела, так как в дверь постучали.

Я надеялась, что это Лаура пришла сообщить о приезде Дзалуммы, но вошел хмурый слуга.

— Прошу прощения за вторжение, мессер Джулиано, — почтительно проговорил он хорошо поставленным голосом. — К вам пришли. Требуется ваше немедленное присутствие…

Мой муж насупился.

— Кто еще? Я ведь приказал, чтобы нас…

— Отец синьоры, мессер.

— Мой отец? — пролепетала я с трудом и тут же онемела от ужаса.

Джулиано кивнул слуге и ободряюще обнял меня за плечи.

— Все в порядке, Лиза. Я ждал этого и готов с ним говорить. Я успокою его, а затем пошлю за тобой.

Он тихо приказал слуге побыть со мной до прихода Лауры, а потом передать ей, чтобы ждала здесь. Затем он нежно поцеловал меня в щеку и ушел.

Мне ничего не оставалось, как нервно вышагивать по этой странной, но знакомой комнате. Я допила вино из своего красивого халцедонового бокала и отставила его. Никакой алкоголь не мог развеять мой страх. А еще я была раздражена из-за того, что не вольна распоряжаться своей собственной судьбой и все за меня решают мужчины.

Я металась по комнате, шурша юбками по мраморному мозаичному полу. Не знаю, сколько раз я пересекла эту комнату от стены к стене к тому времени, как вновь открылась дверь.

Через порог шагнула Лаура. У нее было настороженное выражение лица, и она еще больше встревожилась, после того как слуга передал ей распоряжение Джулиано. Слуга ушел, Лаура осталась. Я с нетерпением спросила у нее:

— Дзалумма до сих пор не приехала?

— Нет, — неохотно ответила Лаура. — Наш возница вернулся без нее. Простите, что не сказала вам раньше, мадонна. Я узнала об этом еще до церемонии, но решила не расстраивать вас заранее — это было бы жестоко.

Это известие я восприняла как удар. Я любила Джулиано и ни за что бы не покинула его, но в то же время никак не могла представить, как мне жить дальше, если отец запретит Дзалумме быть со мной. Она помогала мне родиться, и была последним звеном, связывавшим меня с матерью.

Прошло чуть меньше часа. Я отказалась от еды и питья, просто сидела на стуле, а Лаура, стоявшая надо мной, бормотала слова утешения.

Я их не слышала, строго разговаривая сама с собой, но, не произнося ни одного слова вслух. Теперь мне нужно было думать о чувствах моего мужа. Ради Джулиано я буду уравновешенной, спокойной и любезной, что бы там дальше ни происходило.

Мои решительные мысли прервал громкий стук — что-то ударилось в деревянные ставни на окнах, створки были прикрыты, остались лишь щелки жалюзи. Лаура бросилась к окнам, распахнула ставни и тут же отпрянула в комнату, так как последовал еще один громкий удар, пришедшийся, видимо, в стену прямо под нашим окном.

Я поднялась и подобралась бочком к окну, чтобы выглянуть вниз.

А там, посреди виа Ларга, мой отец, без плаща и головного убора, с еще не просохшими после бани волосами, готовился подобрать другой камень. Он бросил повозку посреди дороги, и лошадь в замешательстве сделала несколько шагов вперед, затем подала назад, и теперь возница другой кареты, оказавшейся сзади, громко ругался.

— Эй, ты! Проезжай! Проезжай! Чего застрял посреди улицы!

Отец, видимо, не слышал и не видел его. Когда он потянулся к камню, один из стражников дворца закричал:

— Ступай своей дорогой! Уходи, или мне придется тебя арестовать!

Несколько прохожих — приор верхом на лошади, слуга с корзиной хлеба, грязная нищенка, окруженная такими же грязными босыми детьми, — все остановились и глазели на происходящее. В субботний день улица была полна карет, всадников и пешеходов.

— Тогда арестуй меня, — кричал отец, — и пусть весь мир знает, что Медичи думают, будто могут украсть все, что только им хочется, — даже дочь бедного человека!

Несмотря на большое расстояние, я разглядела, что лицо его искажено в истерике. Схватив камень, он готовился швырнуть его, но тут к нему подошел стражник и угрожающе поднял меч.

А я высунулась со второго этажа и крикнула:

— Остановитесь, оба!

Стражник и отец замерли и уставились на меня. Зеваки тоже. Отец опустил руку, стражник — меч. Я не представляла, что сказать.

— Со мной все в порядке, — прокричала я, ужасаясь тому, что приходилось обсуждать личные дела на виду у всех. Уличный шум вынуждал меня перейти на громкий крик. — Если любишь меня, отец, то не противься этому.

Отец выронил камень и в гневе обхватил себя руками, словно пытаясь удержать клокотавшую внутри ярость, но потом снова поднял руки и замахал ими.

— Они все забрали, разве ты не понимаешь? — взвыл он как безумец. — Они все забрали, теперь и ты им понадобилась. Мне никогда не позволят вернуть тебя.

— Умоляю… — Я так сильно наклонилась из окна, что Лаура бросилась придерживать меня за талию. — Умоляю, позволь мне быть счастливой.

— Останешься с ним, — кричал отец, — вот тогда и хлебнешь настоящего горя! — Это не было угрозой, его слова означали только скорбь. Он протянул ко мне руку и с нежностью погладил воздух, словно дотронулся до моей щеки. — Лиза, — позвал он, — моя Лиза! Что мне делать, чтобы ты услышала меня?

В то утро, когда покинула родной дом, я собрала всю свою ненависть к отцу, чтобы у меня появились силы уйти. Я напомнила себе, как давным-давно он ударил маму, чем вызвал ее болезнь; как заставил маму поехать к Савонароле, что и привело ее к смерти; как, что было хуже всего, предал ее память, став сторонником ее убийц.

А теперь я видела перед собой лишь несчастного человека, который безумно обо мне беспокоился и потому кричал принародно до хрипоты без всякого стеснения. Я невольно вспомнила безоговорочную любовь в его глазах, когда он упрашивал маму поехать к фра Джироламо, надеясь, что, быть может, она излечится. Я невольно подумала о тех ужасных страданиях, которые он, должно быть, вынес, осознав, что его увещевания привели маму к смерти.

— Прошу тебя, — закричал он, все еще протягивая руку, словно мог до меня дотронуться, — здесь мне тебя не защитить! Тебе грозит опасность, большая опасность. — Он тихонько застонал. — Пожалуйста, пойдем домой.

— Не могу, — ответила я. — Слезы капали из моих глаз прямо на мостовую. — Ты ведь знаешь, что не могу. Дай мне свое благословение, и тогда мы сможем тебя принять, и ты порадуешься вместе с нами. Все очень просто. — Мне действительно казалось, что это просто: отцу лишь нужно было подняться, войти во дворец, принять наш брак и обнять нас, и тогда мое счастье было бы безусловным. Прошу тебя, отец. Зайди в дом, поговори с моим мужем. Он опустил руку, поняв, что проиграл.

— Дитя… вернись домой.

— Не могу, — повторила я таким тихим голосом, что на этот раз он не мог меня услышать.

Но он понял по моему тону, что я сказала, постоял еще немного, молчаливый и грустный, а после взобрался к себе в повозку. Стиснув зубы от невыносимой боли, он прикрикнул на лошадей и в гневе уехал.