ГЛАВА 53

Аманда завтракала, разложив перед тарелкой «Морнинг пост», когда в комнату без доклада вошел ее брат. Она даже глаз не подняла.

На газету упало ожерелье графини Гендон — серебряное, с голубым камнем, и от неожиданности Аманда вздрогнула, но все-таки удержалась, не поморщилась.

Оставаясь спокойной, она подняла взгляд на Девлина. В его глазах бушевали такие страсти, что она невольно потупилась.

— Так она все еще жива? — спросил он.

Аманда сделала глубокий вдох, восстанавливая самообладание, и с вызовом уставилась в желтые глаза брата.

— Да.

— Как давно тебе об этом известно?

— С того самого лета.

Он кивнул, словно она только что подтвердила его подозрения.

— А Гендон?

— Разумеется, он тоже знает. Знал с самого начала. Он сам помог все это организовать.

Она увидела в глубине этих странных звериных глаз проблеск… чего? Изумления? Боли?

— А почему мне не сказали?

Аманда зловеще улыбнулась.

— Предлагаю тебе спросить об этом у Гендона.

Не часто Себастьян позволял своим мыслям вернуться в прошлое, в то далекое лето, когда ему не было и двенадцати лет. В те дни стояла немилосердная жара, на голубом небе сияло палящее солнце, превращая урожай на полях в пыль. Колодцы, дававшие воду сотню лет или больше, высохли до дна.

Весну и лето графиня Гендон провела в родовом имении в Корнуолле. Мать любила Лондон, любила оживление, царящее в политических салонах, как и бесконечную череду балов, званых обедов и поездок по магазинам — обычные занятия для большинства женщин. Но Гендон считал Лондон нездоровым местом для жены и детей, особенно в душную пыльную пору. Пусть его самого государственные дела не отпускали из Уайтхолла и дворца Сент-Джеймс, но в тот год он настоял, чтобы супруга отправилась в Корнуолл, куда с ней поехали Себастьян и его брат Сесил, вернувшиеся из Итона.

Себастьян попытался вспомнить, чем занималась Софи в то лето, но помнил лишь, как бегал вместе с Сесилом по полям и лесам, как, нарушая запрет, плавал в бухточке под скалами. В его воспоминаниях она почему-то всегда держалась поодаль — эдакая далекая всадница на гнедой полукровке. Ему ясно запомнилось только одно чаепитие на залитой солнцем террасе и улыбка Софи — яркая и в то же время какая-то… отстраненная. А потом, в июле, семейство уехало на месяц в Брайтон.

Софи обожала этот городок, наслаждалась концертами и балами. Но в тот год даже в Брайтоне было пыльно и жарко, по улицам бродили толпы людей, жаждавших вырваться из душных, нездоровых помещений. Гендон ворчал, что Брайтон стал таким же шумным и отвратительным, как Лондон, и грозился отослать графиню с сыновьями обратно в Корнуолл. Графиня то бунтовала, то плакала, умоляя позволить ей остаться.

И они остались, пока не наступило утро в середине июля, когда брат Себастьяна Сесил проснулся в лихорадке. К вечеру он уже впал в беспамятство. Из Лондона вызвали лучших докторов. Они качали головами, прописывали каломель и кровопускание, но состояние Сесила продолжало ухудшаться. Через два дня он умер, а Себастьян стал новым виконтом Девлином, единственным сыном и наследником своего отца.

Последующие несколько недель были наполнены громкими голосами и злыми обвинениями. В обществе сына Гендон хранил странное напряженное молчание. Могло показаться, что он никак не может понять, почему судьба забрала его первых двух сыновей и оставила только младшего, совершенно не похожего на отца.

Для Себастьяна те дни остались смутным болезненным воспоминанием. Но он вполне четко помнил то солнечное утро, когда Софи Гендон отправилась с друзьями на обычную прогулку, не предвещавшую ничего неожиданного.

С этой прогулки она так и не вернулась.

Боль того утра подогревала гнев Себастьяна, когда он поднимался по ступеням отцовского дома на Гроувенор-сквер.

Он нашел Гендона в вестибюле. Отец направлялся к лестнице. На графе были бриджи, сапоги, в руке он держал кнут — он явно только что вернулся после утренней прогулки верхом.

— В чем дело? — спросил он, бросив на Себастьяна взгляд.

Себастьян пересек вестибюль и рывком открыл дверь в библиотеку.

— Нам нужно поговорить с глазу на глаз.

Гендон замялся, но все же отошел от лестницы.

— Ладно. — Он прошел в комнату и швырнул кнут на письменный стол, Себастьян тем временем закрыл дверь. — Итак, что случилось?

— Ты когда собирался рассказать мне правду о матери?

Гендон резко обернулся, на лице его читалась сдержанная настороженность.

— О какой правде ты говоришь?

— Черт возьми! — невесело хохотнул Себастьян. — А разве их несколько? Я имею в виду правду о том, что произошло семнадцать лет тому назад в Брайтоне. Или лучше сказать, чего не произошло. Она все еще жива? Или ты не знаешь?

Гендон стоял неподвижно, словно тщательно взвешивал ответ.

— Кто тебе рассказал?

— Какая разница? Ты сам должен был мне все рассказать… задолго до того, как я спросил об ожерелье.

Гендон с шумом выдохнул.

— Я боялся.

— Чего?

Граф вынул из ящика стола трубку и неспешно набил табаком, умяв его большим пальцем.

— Она жива, — произнес он через минуту. — Во всяком случае, была жива в прошлом августе. Каждый год она пишет моему банкиру письмо, в котором кратко перечисляет основные политические и военные события предыдущих двенадцати месяцев. Как только мы получаем доказательство, что она все еще жива, я высылаю ей ежегодное содержание.

Себастьян вдруг почувствовал, как внутри у него все дрожит. Он сам не понимал, что происходит: семнадцать лет он считал Софи мертвой, но, узнав, что она жива, он испытал то ли облегчение, то ли эта новость лишь разожгла его ярость.

— Ты платишь ей? За что? Чтобы она держалась подальше?

— Вполне нормальное соглашение. Пары, которые больше не могут жить вместе, часто договариваются о разъезде. Взять, к примеру, герцога и герцогиню Йоркских.

— Герцогиня Йоркская не разыгрывала собственной смерти.

Гендон раскурил трубку.

— Твоя мать… связалась с другим мужчиной. Если бы она жила с ним открыто здесь, в Англии, то я бы потерял свое место в правительстве. Она согласилась поехать за границу в обмен на ежегодную выплату содержания.

Себастьян помолчал. Был ли в то лето какой-то мужчина — особенный мужчина? Невозможно вспомнить. Софи Гендон всегда окружали мужчины.

— Почему ты просто не развелся? — вслух произнес он, всматриваясь в суровое лицо отца. — Что такого ей известно о тебе?

Гендон не дрогнул под его взглядом, не потупился.

— Ничего такого, о чем я намерен тебе сообщить.

— Боже мой. Ну а что ты скажешь об ожерелье?

— Честно, я не знаю, откуда у Гиневры Англесси оказалось это ожерелье. Полагаю, вполне возможно, что твоя мать подарила его кому-то много лет тому назад.

Себастьян в этом сомневался. Софи Гендон никогда не была суеверной, но она верила в силу ожерелья.

— А где она сейчас?

Гендон затянулся, поджигая табак в трубке.

— В Венеции. По крайней мере, я высылаю ей деньги туда. Знакомые, с которыми она отправилась в тот день, — они-то и помогли разыграть несчастный случай — родом из Венеции.

Воздух наполнился сладким запахом табачного дыма. Себастьян остановился у высокого окна, выходящего на площадь.

— Все эти годы, — сказал он, отчасти обращаясь к самому себе, — все эти годы я тосковал по ней, оплакивал ее… а оказывается, это была ложь.

Он почувствовал, как отец подошел и остановился рядом, но не повернул головы.

— Если бы она могла взять тебя с собой, — хрипло произнес Гендон, — думаю, она так бы и сделала. Мне всегда казалось, что из всех детей сильнее всего она любила тебя.

Себастьян покачал головой, не отводя неподвижного взгляда от картины за окном. Мальчик и девочка десяти-двенадцати лет бегали с обручем, и легкий утренний ветерок разносил их смех. Он и сам так считал: Софи Гендон любила всех своих детей, но до сегодняшнего дня в Себастьяне жило убеждение, что он занимал особое место в ее сердце. И все-таки она оставила его.

Он почувствовал боль, которая выворачивала его изнутри, отдавала горечью на языке. Воцарилась тяжелая тишина, но Себастьян в конце концов ее прервал — он стукнул кулаком по подоконнику и снова повернулся лицом к отцу.

— Какого черта ты не рассказал мне всю правду? Позволил мне считать ее погибшей. Каждый день я ходил к скалам, искал ее. Надеялся, что произошла ошибка и я увижу, как она возвращается под парусом домой. Но в конце концов я сдался. Поверил твоим словам. А ведь это была ложь!

Себастьян уставился на отца. Граф задвигал челюстью взад-вперед, но ничего не сказал.

— Зачем?

— Я думал, так будет лучше.

— Для кого? Для тебя, для меня или для нее?

— Для всех нас.

Себастьян направился к двери.

— Ну так вот, ты ошибся.