7
.Из дверей с живым любопытством смотрел могучий большеголовый герр Вагнер с гривой коричневых начинающих седеть волос и коричневыми глазами под пламенными бровями. За ним мы увидели стройного высокого мужчину в черном – Шандора Балога. Темные волосы открывали широкий лоб, тонкие брови крыльями раскинулись над темными, почти черными глазами. Когда он улыбался, глаза прищуривались, широкие скулы, курносый нос с четко вырезанными ноздрями и полные губы придавали лицу монголоидный вид. Волнующее лицо, возможно, жестокое. Сейчас он улыбался и смотрел не на неизвестных ему людей, как можно бы ожидать, а на Аннализу.
«Кто твои друзья, Аннализа?» – спросил Вагнер.
«Отец! Lieber Gott, как ты меня напугал! Это миссис Марч, англичанка, остановилась в деревне, а это – Тим, он путешествует вместе с ней…»
Она не смотрела на венгра, а он не отводил от нее глаз, только на мгновение безразлично взглянул на меня. Герр Вагнер вежливо нас приветствовал, а потом повернулся к коню.
«Но я что-то слышал про ветеринара? И что незаконно?»
Аннализа замялась, взглянула на меня, а потом разразилась потоком немецкого. Судя по жестам, она рассказывала о нашем знакомстве и болезни пегого коня. Венгр почти не слушал. Когда прозвучало имя Ли Элиота, он вроде напрягся, так что, как и я, он, очевидно, подозревал мистера Ли в определенных намерениях. Но потом ему надоело слушать и он пошел в конец ряда лошадей, где была навалена сбруя, и стоял там, лениво перебирая изумруды и бриллианты на седле Маэстозо Леды и глядя на девушку. Она закончила свою речь с очень убедительными интонациями, там присутствовали слово Брюк и значительный взгляд на часы.
К моему удивлению, Вагнер не присоединился к ее просьбам. На хорошем английском он поблагодарил меня за «огромную доброту», но сказал, что «не хочет меня беспокоить».
«Моя дочь молода. Вы – посетитель, леди, и неприлично предлагать леди занимать такими делами».
Я засмеялась.
«Все не так. Я – ветеринарный хирург, мне приходилось делать и кое-что похуже, это просто не мое дело. У вас есть собственный врач, и он наверняка бы пришел, если бы ему позвонили. Если хотите, я позвоню из гостиницы или Тим, он говорит по-немецки».
Герр Вагнер помолчал, глядя на коня.
«Понятно, да… Безобразие, что этого не заметили. Но, понимаете ли, gnadige Frau, Францль всегда смотрел за ним сам. Мальчики делают свою работу, verstehen Sie? Бедный старик… – Он погладил коня по шее. – Ну что же, уже поздно. Вы попьете кофе перед тем, как уйти? Моя Лизль всегда в это время варит кофе, поэтому я и пришел, забыла старого отца».
«Спасибо большое, лучше я пойду быстрее, позвоню этому вашему человеку, а то уже поздно».
«Да не стоит беспокоиться, gnadige Frau».
Тим раньше меня понял, что значит эта прощальная ласка и слова Аннализы, что цирк не может позволить себе неработающего коня. Старый пегий давно бездельничал и не заслужил пенсии… Тимоти напрягся, уставился на Вагнера. Его свободная рука потянулась к носу животного жестом защищающим и одновременно патетически беспомощным, конь лизнул его пальцы. Мальчик посмотрел на меня.
Я сказала: «Герр Вагнер, разрешите мне, пожалуйста, сделать операцию. Она займет полчаса, а как только нога будет обработана, можно будет посадить его в поезд. Через три-четыре недели он будет совершенно здоров и готов к работе. Разрешите, это все, что нужно, чтобы сделать это законным».
Тим и Аннализа почти хором сказали: «Пожалуйста». Венгр молчал. Он будто отгородился от нас стеклянной стеной, перекинул через руку седло и одежду Аннализы и ждал ее и Вагнера, чтобы уйти из конюшни.
Вдруг Аннализа воскликнула: «Нет! Это я имею право просить! Я забыла – эта лошадь принадлежала дяде Фран-цлю, а теперь мне. Правда, папа? Ведь он все мне оставил – и свои сбережения, картины, флейту, и попугая… и старого пегого тоже? Раз он мой, я прошу Ванессу его вылечить… А если он сможет сесть в поезд?.».
Она закончила на умоляющей ноте, но ее отец уже смеялся, сморщив свое квадратное смуглое лицо. От его хохота зашевелились спящие лошади, зазвенели и запели цепи.
«Видите, как управляет мною собственное дитя? Она всегда находит причину, чтобы поступать, как ей хочется – очень похожа на мать. Да, это правда, что Францль все оставил тебе… И конь твой. Ну ладно, как хотите, но вы все – дети. Что Вам нужно дать, gnadige Frau?»
«Инструменты, о которых говорила Аннализа. Горячую воду. Нейлоновые нитки сшить рану. Мне придется сделать укол от столбняка, у вас есть? Хорошо. И побольше света. Я не хочу его передвигать, лучше сделать все в знакомой обстановке, чтобы огорчать его как можно меньше. Но обязательно нужно хорошее освещение».
«У меня есть хороший фонарь в фургоне. И у Шандора, Шандор, дашь, пожалуйста?»
«Naturlich».
Будто кукла заговорила, так он был от нас далек, черен и грациозен. Но интонация вполне доброжелательная. Он повернулся, чтобы уйти, но я его остановила.
«Нет, спасибо большое, фонаря все равно не хватит. Нельзя протянуть сюда провод и сделать нормальное освещение?»
«Это просто, – сказал Вагнер, – Шандор, сделай это для них, ты знаешь, где все, что нужно. Оставь в покое седло, Аннализа не будет возражать, если оно одну ночь полежит здесь».
«Я его хотел отнести к себе починить, на нем швы немного разошлись. Сейчас отнесу и вернусь».
Неужели он пришел только для того, чтобы отнести седло? Ему не очень-то понравилось предложение заняться электропроводкой.
Как только герр Вагнер решил разрешить мне оперировать, он стал еще более любезным. Мне помогали он, Аннализа и, как ни странно, карлик. Он заставлял вспомнить о множестве сказок, будто вылез из детской книжки про Белоснежку или какой-нибудь вроде того. Только глаза неожиданные: темные, так что зрачков не видно, с короткими густыми ресницами. Одним своим видом он вызывал во мне чувство вины. Его звали Элмер, наверное, именно он помогал мистеру Элиоту работать в конюшне. Во всяком случае о знал, где что лежит, в отличие от Балога, который принес инструменты, но делать ничего не стал. Он ограничился комментариями на венгерском языке, которые заставляли маленького человечка краснеть и сжимать губы. А когда освещение было налажено, Звездный Аттракцион грациозно удалился в тень и наблюдал представление оттуда.
За это время в большом эмалированном тазу вскипела вода на неизвестно откуда появившемся примусе. В футляре покойного Францля оказались все инструменты, которые могли понадобиться: скальпель, нож, щипцы и многое другое. Все это отправилось кипятиться. Через четверть часа все было готово, я помыла руки и принялась за работу.
Герр Вагнер внимательно наблюдал. Хоть он и не ценил коня, он слишком знающий и добросовестный человек, чтобы просто передать животное неизвестно кому и оставить без наблюдения. Он тоже помыл руки и молча встал рядом со мной и, очевидно рассматривал себя как ассистента. Я отчистила рану, протянула руку за шприцем, герр Вагнер, не спрашивая, вложил его.
Тим взволновался при виде иглы больше любого пациента, и я успокоила его: «Я дам ему местный наркоз, не переживай, через двадцать минут он запляшет. Я собираюсь вколоть ему прокаин вокруг всей раны… Вот, смотри, ему не больно. Черев двадцать минут я буду резать гематому и он ничего не почувствует».
Герр Вагнер подал мне скальпель. Из четырехдюймового разреза на ногу лошади потек гной, потом кровь, сгусток которой плотно закроет рану. Облегчение коня, когда в его ноге ослабевало напряжение и давление, чувствовалось на расстоянии. Он зашевелил ушами, Тим что-то шепнул в одно из них. Герр Вагнер подавал мне все, что надо без вопросов и размышлений. Очень скоро рана была чистой, я щедро засыпала ее пенициллином, зашила, перевязала, сделала укол от столбняка и еще пенициллина в шею…
Герр Вагнер сзади меня сказал: «Спасибо gnadlige Frau, благодаря Вам он будет жить».
Тим широко ухмыльнулся, старый пегий промолчал.
И мы пошли пить кофе. Я неожиданно очень устала, но чашка кофе – непреодолимый соблазн. Элмер и герр Вагнер остались в конюшне, Шандор пошел с нами. Его внимание к Аннализе не входило в границы мелких домашних услуг – он уселся рядом со мной на скамейке и предоставил ей заниматься хозяйством в одиночестве. Тим предложил помощь, но разрешения не получил, тоже сел и стал осматриваться с видимым удовольствием. Он именно так себе все и представлял и всю жизнь мечтал жить в таком экзотическом месте – не в доме, а в постоянном движении.
В жилом фургоне царил ужасный беспорядок, но это ничуть не уменьшало его привлекательности. Хотя он еще не успел состариться, вековые традиции цирковой жизни вопреки обтекаемым линиям превратили его в кочевую кибитку. У двери в эмалированной плите горел газ, но освещал ее старинный фонарь, а маленький столик покрывала красная ткань с бахромой, точь-в-точь цыганская шаль. Занавес делил комнату на две части, в щель виднелись одежду на кровати, голубой бархатный костюм для верховой езды, блеск украшений. На крючке у окна висела гусарская шапка, покрытая аметистами и бриллиантами, ее страусовый плюмаж слегка шевелился в теплом ветре от плиты. С другого крюка свисала клетка, прикрытая клетчатым платком. На полке, засыпанной пудрой и румянами, свечи стояли с двух сторон квадратного зеркала с отбитым уголком. Аннализа говорила что-то о попугае дяди Францля.
Кофе был великолепен, но его запах перебивал аромат горячих свежеиспеченных булочек и хлеба. Аннализа поставила на стол блюдо, заполненное ими, Тимми издал совершенно невообразимый немецкий звук и воскликнул:
«Ты сама их испекла?!»
«Ну нет. Их принес Ли. Он зашел на минуточку, когда Ванесса работала в конюшне, посмотрел и пошел в пекарню. Замечательная идея. Он живет в том доме, снимает комнату у фрау Шиндлер. От кофе отказался, а уезжает завтра. На представлении я его не видела».
Почему-то последняя фраза вызвала неудовольствие Шандора Балога. Похоже, Ли ему больше нравился, безопасно зафиксированный в кресле у арены, чем болтающийся неизвестно где… например в фургоне Аннализы. Он сказал с неподобающей шокирующей эмоциональностью:
«Не знаю, что он здесь до сих пор делает. Он сделал то, зачем приехал в понедельник, почему не уезжает?»
«Потому что я попросила его остаться, – сказала Аннализа. – Почему нет? Какие возражения имеешь ты, Шандор Балог?»
Очевидно, что какими бы его возражения не были, они оказались довольно сильными. На секунду он выглядел так, будто вот-вот взорвется словами, глаза сверкали, ноздри раздувались, как у лошади, но потом пухлые губы удержали гнев, и он мрачно уставился в чашку. Я надеялась, что холодные манеры Аннализы не скрывали теплых чувств к нему: сколько бы он не изображал домашнюю собачку, очевидно, он больше походил на волка.
Тимми схватил очередную булочку, а попугай неожиданно прямо над моей головой изрек:
«А мне кусман, жадюга».
Я подпрыгнула и пролила кофе, а Аннализа и птица сердечно рассмеялись. Зеленый платок свалился мне на голову, будто кто-то гасил там пожар.
«Leves, leves, – сказал попугай. – Потряси ножкой, Питер, changez, on! Ну-ка гриву подбери, чертов англичанин, ты! Gib mir was! Gib mir was!»
«Ради бога, бери! – закричал Тим и протянул ему кусок булки. – Бери, старичок. Да не так!»
«Растопырь гребешок», – сказал попугай, принимая хлеб.
«Заткнись, дерзкий какаду!» «Ради бога, не учи его больше ничему, – засмеялась Аннализа, – и держи от него подальше нос, он – ужасная птица. Я не знаю, у кого он жил до дяди Францля, но он настоящий Weltburger из самых ужасных мест!»
«Космополит», – сказал Тим, а попугай ответил глухой тирадой на немецком.
Аннализа вскочила: «Давайте поскорее его закроем, пока он не разговорился по-настоящему».
Веселился и Шандор Бал or, и смех преобразил его. Я поняла, что он обладает значительной животной привлекательностью, и расстроилась – мне начинала нравиться Аннализа. Шандор и Тим опять завернули клетку в платок, Аннализа предложила мне еще кофе, но я отказалась, уже было пора идти.
«Если Вы окажетесь неподалеку, – сказала она, – пожалуйста, заходите. Мы покинем Австрию дня через два-три, но сегодня мы едем в Хохенвальд, а потом в Зехштейн. Если будете проезжать мимо, может, зайдете? Опять посмотрите представление, мы вас посадим на лучшие места и будем очень рады видеть вас».
Шандор Балог поднялся: «Я провожу вас до ворот. – Он достал фонарь из кармана. – Там ужасная грязь, трактора измесили всю землю, кроме того, темно».
«В этом случае спасибо. Спокойной ночи, Аннализа, и auf Wiedersehen».
«Auf Wiedersehen».
«Merde, alors», – сказал закутанный попугай.
