Первый из моих, по выражению Дэнни, «ясмудских снов» приснился мне в Милане ранней весной, в первую же ночь, когда мы оставили окна нашей спальни открытыми.

Итак, начало: я сижу в салоне самолета и разглядываю в иллюминатор незнакомый аэропорт, над которым мы кружим. Потом я повернулась к ребенку в соседнем кресле. Откуда-то мне было известно, что это мой сын. Его звали Пепси. Он походил на маленького ирландца: курчавый шатен с голубыми глазами, полными чертиков и любопытства. Я тут же обняла его за плечи и привлекла к себе, чтобы он тоже взглянул в иллюминатор. Самолет начал снижение, а я заговорила:

— Помню, когда-то в море было полным-полно рыб с загадочными названиями — мудрагора, кукуроза, ясмуда — и можно было почти целый день ничего не делать. Облака плыли по небу, как корабельные форштевни. Музыка их лилась печально и серебристо. Твой отец водил юркую спортивную машину, которая гудела, как пчелка, и возил меня всюду, куда мне захочется.

Вот, собственно, и все. Больше ничего не происходило, по крайней мере, это было все, что я помнила, проснувшись на следующее утро. Дэнни уже встал и, когда я восторженно рассказала ему свой сон, только переспросил:

— Ясмуда?

Я была горда своим бессознательным достижением и заявила Дэнни, что он просто ревнует. Выбравшись из-под одеяла, я записала сон во всех подробностях, что было несложно, поскольку воспоминание оставалось очень ярким. Я понятия не имела, к чему бы это все, но и что с того? Сотворив рыбу ясмуду и сына по имени Пепси, я почувствовала себя странно и очень своеобразно.

Иногда сны кусаются как блохи и оставляют по всей коже маленькие зудящие бугорки. Но вы понимаете, что вам это только кажется: просто мозг избавляется от лишнего хлама… Прекрасно понимаете — но от этого ничуть не легче. Подобно блошиному укусу, сновидение оставляет бугорок, который почти невозможно игнорировать. Мне жутко хотелось знать, куда самолет заходил на посадку; хотелось побольше разузнать о Пепси… о Пепси Джеймсе?

Дэнни предположил, что это все физиология пошаливает, но меня такое объяснение не устраивало. Я была убеждена, что происходит нечто куда более занимательное, и твердо вознамерилась выяснить, что именно.

Несколькими ночами позже я получила ответ на часть своих вопросов. Как обычно, я выпила за обедом два бокала вина, но вместо привычной уютной теплоты ощутила свинцовую тяжесть в голове и немедленно отправилась на боковую.

— Мам, а снег будет?

— Да, Пепси, и еще звери. Ты с ними обязательно подружишься, и вдобавок будет снег. Они нас ждали.

Самолет — только сейчас я заметила, что он винтовой, — быстро снижался. От резкого падения высоты меня стало подташнивать. Я выглянула в иллюминатор, и увиденное поразило меня до глубины души, придав сил: все поле было занято исполинскими зверями, крупнее натуральной величины, крупнее, чем это может представиться даже во сне. С высоты в сотни футов я видела их морды, обращенные к небу, к нам. Глаза их — самые маленькие размером с октябрьскую тыкву — светились радостным предвкушением. Они не просто ждали самолет; они ждали нас.

Пепси растянулся у меня на коленях, завороженно прилипнув носом к иллюминатору.

— Мам, и ты их всех знаешь? Каждого-каждого? Взъерошив его кудри, я ткнула пальцем в иллюминатор:

— Видишь огромную собаку, вон там?

— Да! В шляпе!

— Это мистер Трейси. Он будет нашим проводником.

— Мистер Трейси?! Каллен, свет жизни моей, на будущее давай ограничиваться одним бокалом вина, хорошо?

Я уткнулась взглядом в плошку с завтраком и сконфуженно кивнула. Дэнни глуповато скалился во весь рот, но потянулся через стол и — наверно, из жалости — взял меня за руку.

А может, тебе повезло. Некоторым снится, что их всякие чудища преследуют. По крайней мере, ясмуда и мистер Трейси дружелюбны. Но не теряй бдительности — остерегайся собак в шляпах!

Сон приходил и уходил, как весенний ветерок. Большинство ночей не происходило ничего; мне снился Дэнни или обычные незначительные пустяки. Однажды мне приснилось, что мистер Трейси показывает нам фокусы, но сразу после того, как он проговорил: «Фокуснику ни в коем случае нельзя повторяться. Иначе все волшебство пропадет», — я проснулась.

Но время от времени на «экране» моего сновидения возникали новые эпизоды, и я поочередно то восхищалась открывавшимся передо мной миром, то ужасалась ему. Я понятия не имела, часто ли встречаются сны с продолжением, укладывающиеся кирпичик к кирпичику согласно некоему таинственному плану.

Во сне все было необычно, так или иначе удивительно. Остров назывался Рондуа. Из его обитателей мы пока видели только гигантских животных: мистера Трейси, волчицу Фелину, верблюда Марцио и других. Я научилась не доверять своим ожиданиям и не возводить барьеров перед волнами новых открытий, накатывавшими чаще и чаще. Схожий урок — только наяву — я усвоила с Дэнни. Но остров Рондуа пользовался абсолютнейшей свободой самовыражения, так как находился по другую сторону сна, где может случиться все, что угодно, а верблюды-великаны говорят по-итальянски.

Сперва Дэнни это забавляло, потом он встревожился. Попросил меня сходить к доктору, что я и сделала.

Весьма темпераментная «дотторе» Анна Дзенья заявила, что все со мной в порядке и, вообще, как это супруг посмел указывать мне, что можно видеть во сне, а что нельзя. Она разошлась настолько, что я была вынуждена едва ли не наорать на нее и выкатилась из кабинета, хлопнув дверью. Никому не позволю говорить о моем муже в таких выражениях!

В конечном итоге я завела дневник, куда заносила все о Рондуа и происходящем там. Я по-прежнему думала, что на основе увиденного можно сочинить замечательную детскую сказку, но что-то удерживало меня от каких-либо записей, кроме конспективных, чисто для себя, набросков об удивительных — и чем дальше, тем более удивительных — вещах, которые там встречались. Иногда мне даже становилось боязно от того, насколько плавно, без сучка без задоринки разворачивается история, но я прибегла к простейшей рационализации: это все из-за моей беременности. Я грызла шоколадки, и дважды в неделю мне снился остров Рондуа. Что тут плохого? Я считала, что мне повезло.

Летное поле на Рондуа окружали черные гряды холмов, и весь пейзаж был черным. Когда-то здесь жили вулканы — и оставили свой след.

Самолет завел моторы и начал выруливать на взлетную полосу; мы провожали его глазами. Когда он поравнялся с нами, из пилотской кабины высунулась женщина-пилот и широко нам помахала:

— Удачи, Пепси! Каллен, не забудь книжный формуляр!

Это была миссис Айль, ужасная учительница, мучившая меня в шестом классе. Я не видела ее старой, толстой морды лет пятнадцать, но вспомнила тут же, как вспоминается лик былой немезиды. Она-то здесь что делает, спрашивается? На ней даже был старый кожаный летный шлем с «ушами», как у Красного Барона.

Самолет набрал скорость и помчался по взлетной полосе, усыпанной черным гравием. Оторвавшись от земли, он круто пошел вверх, в синее, как море, небо.

Я обернулась к верблюду Марцио, к его смешной печальной коричневой морде:

— Куда она полетела?

— К Тюленьему Счастью. Это на юге Второго Маха. Я кивнула и сделала вид, как будто понимаю, о чем это он. Тюлени? Мах? Добро пожаловать на Рондуа!

Мистер Трейси и Пепси уже направились к большому железному сооружению, похожему на ангар для легкомоторной авиации. Я прибавила шагу, но нагнала их, только когда они остановились у дверей.

— Каллен, не хочешь сказать Пепси, что там внутри, или лучше я скажу?

— Э… лучше вы. Я еще не вполне сориентировалась.

— Хорошо.

Пес был таким высоким, что Пепси и мне приходилось задирать голову, обращаясь к нему.

— Пепси, за этими дверьми все игрушки, какие только были у твоей мамы в детстве. На той стороне. Если захочешь, можешь взять с собой в путь две из них. Волшебной силы Костей в них нет, но они принадлежали твоей маме, когда ей было столько же лет, сколько тебе, и поэтому иногда смогут утешить, если будет страшно. Ну, взглянешь?

— Да, да! Какие игрушки?

Пепси взялся за ручку, но створка ворот оказалась слишком тяжелой, тогда волчица Фелина осторожно взяла ручку в зубы и потянула на себя.

В ангаре — ни окон, ни электрического освещения, но почему-то там было светло как днем. Я не сразу осознала, что передо мной, но, когда через несколько секунд до меня дошло, я только и смогла, что вымолвить:

— Господи боже ты мой!

На деревянном столе посреди ангара лежали сотни игрушек всевозможных размеров. Я сразу узнала плюшевую собаку, рыжевато-коричневую и черноносую, с которой спала не один год, когда была маленькой. Каждый вечер перед сном я крепко обнимала ее, целовала в нос, который отзывался писком, и говорила: «Спокойной ночи, Фарфель».

— Фарфель?! Где вы его нашли?

— Каллен, здесь все твои игрушки.

Меня то бросало в жар, то начинало знобить; казалось, передо мной раскрыли полный драгоценных воспоминаний и давно потерянный фотоальбом или капсулу памяти. Я приблизилась к столу и медленно ощупала любимые вещи, утраченные и позабытые; вещи, которые когда-то значили для меня так много и теперь напоминали об этом с шокирующей силой. Балерина, оставленная в номере вашингтонской гостиницы; зеленое морское чудовище с желтым языком, который вываливался наружу, если сжать чудище покрепче. Набор «Винки-динк» для рисования на экране телевизора и светло-вишневая статуэтка, изображающая отца со мною на руках, которую я вылепила из глины: оба мы были лысыми пухляками, а дырочки на месте глаз, носа и рта я проделала зубочисткой.

Пепси выбрал две игрушки, которых я совершенно не помнила: белую ковбойскую шляпу «екай кинг» и резиновую куклу Попай. Я полюбопытствовала, почему именно их, но он пожал плечами и в свою очередь поинтересовался, кто такой Попай; ему понравилось, какие у матросика потешные руки.

— Это из мультфильма. Он питается исключительно шпинатом.

— А что такое мультфильм?

Разве бывают мальчишки, которые не знают, что такое мультфильмы?

С другой стороны, разве бывают мальчишки, которых звать Пепси?

Я спросила у мистера Трейси, можно ли и мне взять одну игрушку. Почему-то из всего, что там было, я больше всего захотела бейсбольную перчатку; тем летом мне исполнилось шесть, и я что ни день отчаянно сражалась в бейсбол, изо всех сил изображая мальчишку-сорванца. К моему удивлению, пес-великан ответил твердым отказом.

На улице только что закатилось солнце и небо было цвета персиков и слив. Сложив огромные лапы, волчица и верблюд ждали нас возле кожаных рюкзаков. Воздух пах пылью и последним теплом. Кроме наших шагов, не раздавалось ни звука.

Пепси нахлобучил свою ковбойскую-шляпу и тщательно выровнял. Закинув за спины рюкзаки, мы двинулись на север. По-моему, на север.

Однажды на вечернем матче вскоре после этого сна недоносок по имени Дефацио ростом шесть футов девять дюймов обрушился всем своим весом на Дэнни и вдребезги разнес ему коленную чашечку. Меня там не было, но мне передали, что Дэнни, как это принято, тут же его простил.

Далее действие перенеслось в травмпункт «скорой помощи» — в итальянском варианте «пронто соккорсо», — где единственное, что действительно было «пронто», так это всеобщее замешательство по поводу того, что же делать с ногой бедного моего мужа.

Мне никто не позвонил, поэтому о случившемся я узнала, только когда Дэнни приковылял домой на алюминиевых костылях, с коленом, закованным в гипс и… загубленным.

Я не знала, возмущаться мне или плакать, но держала рот на замке, опасаясь, что Дэнни будет только хуже.

Следующие несколько дней мы старались вести себя как можно осторожнее, быть добрее друг к другу и не подавать виду, как мы перепуганы. Разумеется, все последние месяцы я прекрасно понимала, что не может такое везение быть вечным, но разве кто-нибудь когда-нибудь бывает готов к катастрофе? Конечно, в жизни полно мерзавцев и мерзких ситуаций, но кому хочется думать об этом? Да и вообще, что это за жизнь, если трясешься от каждого стука в дверь, от каждого письма в почтовом ящике?

Дэнни делал вид, что сохраняет спокойствие, но его страх перед будущим был очевиден: жена ждет ребенка, а на его спортивной карьере окончательно поставлен крест. Жизнь уготовила ему крепкий удар, и даже стойкий, невозмутимый Дэнни не имел ни малейшего понятия, что делать дальше.

Руководство клуба оплатило две необходимые операции, но потом все свелось к тому, что вот, мол, приятель, последний чек и заходи как-нибудь на огонек. Столь скорое, хоть и вполне понятное безразличие до крайней степени меня взбесило и никак не способствовало тому, чтобы разрядить атмосферу.

Хорошо хоть сезон уже подходил к концу, да и в любом случае мы планировали выбраться в Америку. Как-то вечером за кухонным столом мы взвесили все «за» и «против» и решили, что лучше будет вернуться.

За неделю мы все упаковали и распрощались с жизненным укладом, к которому успели очень привыкнуть. Будь я одна, было бы очень тяжело, но у меня были Дэнни и ребенок, и я, конечно, жалела, что все вышло не так, как хотелось, но — подумаешь!

Дэнни буквально расцвел, когда, сделав всего два звонка за океан, тут же умудрился найти работу. Это была замечательная должность в Нью-Йоркском департаменте парков и организации досуга — в обязанности ему вменялось заведовать летними баскетбольными программами для ребятишек из гетто.

— Два звонка! Да я бы, наверное, оба раза не туда попала. Как тебе это удалось?

Он достал из кармана монетку, сделал пасс руками, и она исчезла у меня на глазах.

— Киска, твой муж волшебник, один из лучших. С помощью моих родителей мы нашли квартиру в Доме на Девяностой стрит, рядом с Третьей авеню. После яркого дебюта нашего соседа с нижнего этажа я при-Думала прозвище нашим апартаментам — отель «У Маленького Мясника». Квартира была хорошая, солнечная и достаточно просторная как для нас двоих, так и для будущего ребенка.

К тому времени, как мы вернулись в Штаты и окончательно вселились в новую квартиру, Дэнни уже мог нормально ходить. Но что-то в нем изменилось, что-то серьезное. Может, он осознал, что и ему не чуждо ничто человеческое, в том числе хрупкие кости, коленные вывихи и прочая, и прочая? Первые несколько дней после возвращения он был необычно молчалив и порой предавался мрачным раздумьям, что было для него совсем нехарактерно. Нет, Дэнни вовсе не начал придираться к мелочам, философствовать или вести себя как-то странно. Просто он стал немного тише и… чуть более замкнутым. Когда мне удавалось рассмешить его или вызвать улыбку, это была настоящая победа.

Что хорошо, работа пришлась ему по душе, и каждое утро он вставал на службу с радостным предвкушением.

На уик-энд мы стали ездить к моим родителям, у которых был дом на берегу Лонг-Айленда. Как я и думала, Дэнни полюбился им с первого же взгляда, и мы замечательно проводили время вчетвером, греясь на солнышке, поедая летние фрукты и радуясь, что мы вместе.

Одним из множества открытий этого лета явилось то, что я никогда больше не поплаваю на пару с отцом. Ему уже исполнилось семьдесят, и он опасался за свое сердце; после очередной операции он сильно сдал и предпочитал осторожничать.

Раньше мы обычно проводили в родительском доме на Лонг-Айленде весь июнь. Такое ощущение, будто мы только тем и занимались, что плавали в океане. У нас были автомобильные камеры, надувные матрасы и нарукавники — целая флотилия, предназначенная для того, чтобы помогать держаться на воде, когда собственные конечности устанут.

От тех лимонно-ярких дней в памяти засели корзинки, полные пляжной снеди — холодная курица, теплый лимонад, замороженный десерт с сиропом, — и ярко блестящие, прилипшие к черепу волосы отца, который плывет в прибое бок о бок со мной. Казалось, ему принадлежит весь океан.

Мы с отцом часто гуляли — и в детстве, и когда я вернулась из Европы. Слушая мои воспоминания о старых добрых деньках, он улыбался и медленно мотал головой: так улыбаешься, вспоминая какую-нибудь несусветную глупость, совершенную в незапамятные времена. Совсем несусветную — но о которой ни капельки не жалеешь.

В один прекрасный день он удивил меня, бесцеремонно — однако предельно осторожно — коснувшись моего округлившегося живота:

Скоро сам уже будешь плавать, точно?

Я улыбнулась и крепко-крепко его обняла. Он был немного похож на Дэнни — оба предпочитали не афишировать своих эмоций. Мы подставляли щечку при встрече и расставании, но этим все и ограничивалось. Иногда мне казалось, что он стал стесняться меня, когда я выросла. Пока я была маленькой, он мог обнимать меня, целовать, качать на коленке, но когда оформилась грудь и начались звонки от ухажеров, то отношения с отцом… нет, менее теплыми они не стали, но определенная дистанция возникла.

Однако его операция, травма Дэнни и моя беременность способствовали нашему сближению. Операция — так как он в полной мере осознал, что смертен и что в мгновение ока можно лишиться всего; искалеченное колено Дэнни и то, что я жду ребенка, — так как… да по той же самой причине. В мгновение ока можно лишиться абсолютно всего, особенно счастья и определенности, но чем лучше ты умеешь противостоять ударам судьбы или даже… чем больше останется после тебя на земле, тем лучше. К тому же у моего отца это должен был быть первый внук (или внучка), и в глубине души я молила всех святых, чтобы папа успел погулять с ним или с ней у моря. Пусть даже не поплавать (что папе удавалось лучше всего), но хоть потыкать вместе мечехвостов.

Настоящее чудо, но нам с Дэнни опять удалось приземлиться на ноги. К таким оборотам я не была приучена, и потребовалось почти целое лето, чтобы я свыклась с фактом, что все у нас будет хорошо.