Глава 1
Ночь огней

Саймон выглядывает на улицу и видит, как в окне соседнего дома движется что-то белое. Первая суббота июля; так жарко, что стрекозы садятся на карниз, не в силах летать. Саймон опирается на подоконник и приподнимается, прижав пальцы ног к плинтусу. Он различает шум океана за спутанными зарослями приморской сливы и виргинской сосны. Слышит, как белая ткань в соседском окне полощется на фоне ярко-голубого неба, как дряхлая немецкая овчарка по кличке Нельсон роет яму в грязи.

В ноябре Саймону исполнится четыре. У него есть своя комната под самой крышей, выкрашенная в синий цвет. Отсюда слышно, как его отец Андре чинит мотоцикл в сарае. Там включено радио, и музыка взвивается к небу. Внизу, на кухне, мать Саймона, Вонни, зажигает правую заднюю конфорку плиты. Плита старая, черная, половицы прогибаются под ее тяжестью. Она сохранилась еще с двадцатых годов, так же как водопровод и электричество, которое всегда мигает во время грозы. Сам дом — две маленькие спальни наверху, кухня, кабинет, гостиная, ванная и веранда внизу — коричневый, крытый плиткой, покосившийся там и сям. Потолки слишком низкие, а трубы гудят. На улице, за невысоким частоколом, растут старые сумрачные розы. Когда супруги впервые увидели дом, за год до рождения Саймона, Вонни поверить не могла, что Андре не шутит. В спальнях наверху жили летучие мыши, а под верандой — семейство скунсов. Андре только что продал свою компанию — он разрабатывал и выпускал трехколесные мотоциклы, — и они купили дом так же, как и поженились, с бухты-барахты, изумляясь собственному безрассудству. В те выходные они впервые очутились на Мартас-Винъярде. Агент по недвижимости показал дом, затем они пообедали и вернулись, чтобы осмотреть все самостоятельно. Андре немедленно спустился в погреб проверить фундамент; Вонни пошла искать мужа и пробила ногой гнилую деревянную ступеньку. Она покачнулась, но тут же восстановила равновесие — дерево как будто отпустило ее. Вонни села на другую ступеньку и заплакала. Андре с фонариком опустился на колени, чтобы осмотреть прогнившее место. На нем были белая рубашка, синие джинсы и старая черная куртка. Он нажал ногой на треснувшую доску, глядя на плачущую жену. Через два часа они купили дом.

Прошло пять лет, и Андре ни разу не пожалел о покупке. С другой стороны, в разгар зимы Вонни часто вспоминает Бикон-стрит. Она ненавидит плиту: во время готовки сквозняк вечно гасит конфорки, даже в жаркие безветренные дни. Сегодня она варит картошку для салата и воюет с плитой. Саймон снимает пижамные штаны, достает из шкафа шорты и футболку и слышит, как мать лезет в буфет за большой кастрюлей для омаров. Он пытается стянуть пижамную фуфайку, но голова застревает в вороте, так что, когда он снова может видеть, все вокруг кажется ему голубым. Наконец он стаскивает пижаму, садится и начинает одеваться. Он очень гордится некоторыми своими умениями. Ему нравится, как мать распахивает глаза, когда ему удается что-то такое, что еще неделю назад казалось невозможным. Если бы мир кончался за передней дверью, Саймону было бы все равно. Хотя не помешало бы добавить еще немножко, например сарай и ту часть каменной тропинки, по которой ему разрешено ездить на велосипеде (отец прикрутил к каждой педали по деревянному бруску). Дальше начинается утес высотой двадцать футов, а под ним — пруд с соленой водой. Вода такая мутная, что плавать нельзя, но пляж усыпан ракушками и белыми клешнями крабов; в разгар лета в кустах цветет одичавший розовый алтей.

В соседнем доме Элизабет Ренни, которой зимой исполнится семьдесят четыре, стоя у окна, держит над головой белый шарф. Широкая лужайка сквозь него кажется туманной и далекой. Тонкие занавески липнут к коже Элизабет. Ее коттедж моложе соседнего, построенного на рубеже веков. Она живет здесь, в Чилмарке, больше пятидесяти лет. Вчера вечером два скворца застряли в дымоходе, и Элизабет Ренни всю ночь слушала, как они хлопают крыльями. Она не могла уснуть, а утром наступила тишина. Проснувшись, Элизабет почувствовала, что у нее кружится голова, все сильнее и сильнее. Она гадает, могли ли скворцы подняться по трубе, не двигая крыльями. Когда она выглядывает на улицу, из-за бессонной ночи и жары с ней происходит что-то странное. Она с мая беспокоится из-за будущей зимы. Ведь она одна-одинешенька, ее дочь живет в пригороде Хартфорда, штат Коннектикут. В прошлом году правый глаз Элизабет затянула пленка, а в последнее время посередине поля зрения появилось черное пятно. По ночам ее пугают всякие глупости: поющие сверчки, ветки, скребущие по стеклу, кошка, дерущая матрас. Но теперь ей наплевать. Через шарф все выглядит белым, и ей уже не кажется, что старые кости тянут ее в могилу. Тело ее расслабляется, и она ощущает, как сладко пахнет здесь клевером и гибискусом. Вот пересмешник слетел с ветки и парит над верхушкой сосны. Элизабет Ренни кажется, что она различает щебет птиц, которым оставляет хлеб каждое утро: скворца, кардинала, пересмешника, поползня. Она подается вперед и видит: то, что казалось ей облаком, на самом деле стая белых цапель, безмятежно скользящих по небу. Из соседского сарая доносится радио, но она его не слышит. Саймон единственный, кто видит, как нечто белое взмывает в воздух. Будто облако на небе. Мгновение оно плывет к деревьям, но тут же падает. У себя в комнате Саймон слышит грохот, как будто шишки сыплются на землю или кости ломаются. Этот звук напоминает ему о кухне — так бывает, когда по металлической кастрюле стучат ложкой.

Они сражались за сарай, и каждый думал, будто проиграл. Вонни он был нужен для гончарного круга, Андре — для мотоциклов; в конце концов супруги пришли к шаткому компромиссу. Андре поставил печь для обжига у стены, рядом с маленьким окошком, забранным проволочной сеткой. В дни, когда Вонни обжигает керамику, он вытаскивает мотоцикл, над которым работает, — сейчас это «нортон» 1934 года — во двор и проводит остаток дня в дурном расположении духа. Когда Вонни наконец вынимает свои миски и кружки, в сарае так жарко, что Андре приходится ждать несколько часов, прежде чем войти туда. В такие дни он работает до полуночи, хотя строгого графика у него нет. Он приехал сюда, чтобы заниматься любимым делом — реставрировать старые мотоциклы и продавать их коллекционерам.

Он вырос в Нью-Гэмпшире, привык мало говорить и еще меньше — слушать. А теперь Вонни, которая прекрасно знала, за кого выходит замуж, требует от него большего. Как если бы он просил ее перейти мост, памятуя, что она готова сделать крюк в сто миль, лишь бы избежать этого. Он привык к нью-гэмпширским девчонкам, которые ложились с ним в постель за определенную цену: она включала слова любви, возможное будущее или хоть ужин в стейк-хаусе с парой бокалов вина. Потом он внезапно переехал в Бостон, чему способствовали два фута снега и ночной кашель отца, и долго встречался с женщинами, которые явно вынашивали некие замысловатые планы, пока он целовал их. Как правило, они бросали его, потому что не выдерживали его молчания. Вонни же — по крайней мере, тогда — разговоров не требовала. Впервые они занимались любовью в его квартире, на Вонни были только черные гольфы с узором в виде синих роз. Он изрядно удивился, когда женщина, заявившая о своем страхе перед мостами, предложила отправиться в постель всего лишь через пару часов после знакомства. Как только она закрыла глаза и выгнула спину, Андре вспыхнул, в груди у него что-то сжалось. Он влюбился в то, как она закрывает глаза, задолго до того, как влюбился в нее.

Любовь к беседам развилась в ней во время беременности. Она будила мужа в три часа ночи, чтобы обсудить его детство. Пытала расспросами об отце, который работал водителем снегоочистителя в округе; твердила, что Андре должен поразмыслить, как на него повлияла смерть матери. Мать его не справилась с управлением машиной на льду, когда мальчику было одиннадцать. Желание Вонни разговаривать с ним было совсем иным, чем у других женщин, которых он знал. Из-за настойчивости жены Андре отстранялся еще дальше. Во время ее беременности ему порой снилось, что он плывет к берегу океана, который становится глубже с каждым гребком, и наутро его руки ныли от натуги.

Он ни за что не признается Вонни, что больше, чем когда-либо, полюбил одиночество. В одиночестве он работает над «нортоном» и вдруг слышит грохот. Две неглазурованные тарелки Вонни падают с печи для обжига. Через маленькое окошко он видит нечто белое с руками и ногами. Он видит, как оно подскакивает от удара о землю и оседает. Андре бежит и давит ногами тарелки, которые не разбились при падении. Пробегает сквозь изгородь из кустов сирени между дворами. Он чувствует, что тело его словно распухает; в голове бьется пульс. Точно так же он бился в год смерти матери, о чем Андре вспомнил лишь сейчас. Тогда он каждый день бежал из школы домой, и паника отступала только у передней двери.

Он опускается на колени; ему кажется, что она похожа на птицу, пойманную в сеть. Его руки дрожат, когда он пытается отвести шарф с ее лица. Он не может отделаться от ощущения, что вторгается во что-то слишком личное, и потому лишь ищет пульс через шифон. Косточки запястья поразительно острые; он не знает, насколько слаб ее пульс, но, по крайней мере, он ровный. Андре встает, сомневаясь, можно ли оставить старую женщину одну. Затем мчится к ее дому, вбегает через заднюю дверь, бросается к телефону на кухонной стойке. Две кошки на столе лакают молоко из миски для хлопьев. Между холодильником и стойкой засунуты бумажные пакеты, старательно расправленные и сложенные. Андре набирает 911 и не своим голосом сообщает, что с миссис Ренни произошел нечастный случай.

В конце месяца машина «скорой помощи» возвращает Элизабет Ренни домой. Все уже решено: ее внучка Джоди приедет и останется до конца лета. У дочери миссис Ренни, Лоры, школьного психолога из Хартфорда, кроме дочери есть два маленьких сына и муж. Ей некогда ухаживать за матерью, пусть даже та сломала ключицу и ногу и так стара, что может и не выздороветь. Когда Джоди сообщили о принятом решении, она провела ночь вне дома и отказалась говорить родителям, где была. Намекнула на сомнительный ночной клуб в Потакете, штат Род-Айленд, но на самом деле всю ночь курила, плакала и смотрела ночные передачи у своей лучшей подруги Бекки. Ее родителям и так хватало хлопот, а тут вдруг выпал шанс одновременно сделать доброе дело и избавиться от дочери. Они помогают миссис Ренни устроиться, переносят ее кровать с верхнего этажа в кабинет на первом, закупают продукты на две недели и отчаливают на пароме. Наконец-то дочь переехала и можно спокойно рассуждать о том, как она выросла и как быстро летит время.

После их отъезда Джоди заглядывает в свою спальню, бывшую спальню Элизабет Ренни, и осознает всю глубину предательства родителей. Ей шестнадцать лет. Ее длинные волосы коротко подстрижены спереди, глаза подведены размазанными стрелками. Она давно собиралась сбежать из Хартфорда, но не в дом, пахнущий кошками. Ей купили велосипед с корзиной, чтобы ездить в местный магазин, открыли текущий счет и особо подчеркнули, что на нем никогда не будет больше сотни долларов. Спасения нет, и Джоди вынимает из сумки все, что утаила от матери: три бутылочки лака для ногтей, крошечный синий купальник, упаковку рыжей краски для волос, противозачаточные таблетки.

Весь первый вечер Джоди волнуется, что теперь, когда они остались одни, придется разговаривать с бабушкой. Но Элизабет Ренни в основном молчит. Джоди догадывается, что она страдает; бабушка смотрит на пол, будто набедокурила. Чтобы не умереть от скуки, Джоди убирается на кухне, кормит двух безобразных кошек и готовит на ужин яичницу-болтунью и оладьи. Она мечтает о замороженной пицце. Когда она приносит поднос в кабинет, бабушка говорит: «Ой, да зря ты. Можешь не готовить». Однако съедает все до кусочка, хотя Джоди знает, что повар из нее никудышный. Затем Джоди моет посуду, а возвратившись с лекарствами в кабинет, видит, что старушка заснула. Джоди будит ее и протягивает таблетки; их руки случайно соприкасаются. Джоди так быстро отдергивает свою, что несколько таблеток падает и ей приходится искать их среди кошачьей шерсти и пыли.

Она знает, матери понравилось бы, что она ползает по полу, как служанка. Дома она даже собственную тарелку в посудомоечную машину не поставила бы. Все это так унизительно; остается лишь надеяться, что с туалетом бабушка справится сама. В семь часов Джоди выпускает кошек. В семь тридцать звонит за счет абонента своей подруге Бекки. Та берет трубку, и Джоди начинает рыдать.

— Родители меня прикончат, когда увидят счет за телефон, — говорит Бекки, но Джоди чувствует, что она рада; ее доброта не знает границ теперь, когда Джоди в прямом смысле слова среди пучины морской.

— Я, наверное, рехнусь до завтра, — говорит Джоди.

Благодаря разговору с Бекки она немного оживает и, услышав, как кошки начинают скрестись в дверь, распахивает ее босой ногой. По небу плывут прозрачные голубые облака; пронзительно кричит пересмешник. Бекки подробно описывает реакцию друзей на весть об отъезде Джоди. Уже поползли занятные сплетни: беременность, неприятности с наркотиками, развод родителей.

Джоди кладет трубку, когда нет еще и восьми часов. Поначалу дом кажется совершенно безмолвным, но постепенно появляются странные звуки: гудит холодильник, гравий стучит о колпаки колес проезжающей мимо машины, скрипят ступеньки, когда Джоди поднимается в свою спальню. Но сперва она запирает заднюю дверь (дома ей и в голову бы не пришло это сделать) и проверяет, не проснулась ли бабушка и — в чем она себе не признается — не умерла ли.

Она выкладывает расческу, щетку и лак для ногтей на белый крашеный комод, но это не помогает. Переодевается в ночную рубашку, ложится спать, но слышит, как в стенах бегают белки. Кажется, что они вот-вот проломят штукатурку и окажутся у нее в постели. Она вылезает из кровати, натягивает шорты и белую майку, затем подходит к окну и закуривает, чтобы успокоить нервы. Она принесла из кухни белую прозрачную пепельницу и сейчас поставила ее на подоконник. Косметика стерлась о наволочку, и теперь серые глаза Джоди кажутся намного больше. Как ни странно, небо только начало темнеть. Листья сирени о чем-то шепчутся; по-прежнему жарко. Джоди курит, но только ей становится чуть легче, как на улице раздаются шаги. Деревенской девчонкой ее не назовешь; она воображает, что в кустах прячутся кровожадные волки. Однако это всего лишь немецкая овчарка — ложится посередине между соседским участком и бабушкиным. Из сарая выходит Андре, и Джоди опирается локтями на подоконник. На соседе синие джинсы, а рубашку он снял из-за жары. Джоди не видит его лица, только длинные черные волосы, которые он отбрасывает с глаз, когда наклоняется, чтобы запереть сарай на висячий замок. Затем он резко свистит псу. Андре вспоминает, как увидел нечто белое, и поднимает глаза на ее окно. Джоди быстро отступает, и лишь когда сосед отворачивается и уходит в дом, а пес бежит за ним, она подается вперед, тщетно надеясь, что увидит этого мужчину еще раз, если просидит достаточно долго.

За семьдесят три года Элизабет Ренни приняла лишь два важных решения: когда вышла замуж за Джека Ренни и переехала из Нью-Йорка в Чилмарк и когда вообразила, будто умеет летать. Сейчас она считает, что умерла бы от стыда, если бы от него и вправду умирали. Она не потеряла сознание, только притворилась, когда Андре ринулся к ней. Закрыла глаза, испугавшись, что он уберет шарф с ее лица.

Ее одурманил июль. Много лет она не видела ничего, кроме стен дома, кошек, странных узоров лунного света в бессонные жаркие летние ночи, и вдруг увидела все. Впервые за месяцы черное пятно в глазу показалось не важным; страх слепоты испарился. В результате она испортила лето внучке и, честно говоря, себе. Она всегда думала, что терпеть не может жить одна, но сейчас слушает Тину Тернер в стереорежиме — из радиоприемников в соседском сарае и в комнате Джоди наверху — и понимает, что предпочитает кошек. Белую кошку зовут Марго, а здоровенного кота — Синдбад. Элизабет повесила им на шеи колокольчики, чтобы предупреждать птиц. Ее внучка бросает на крыльце целые ломти засохшего хлеба, хотя нужно крошить их. Джоди большую часть времени сидит во дворе и пишет письма, а днем ездит на велосипеде в город за продуктами. Миссис Ренни каждое утро составляет небольшой список — обычно он включает латук, кошачий корм, какой-нибудь джем, хлеб, сливы. Она боялась, что Джоди загуляет, но внучка каждый раз возвращается из магазина прямо домой. Самая хулиганская ее выходка — это выкрашенная в рыжий цвет прядь волос, причем рыжина уже смывается. В шестнадцать лет Элизабет Ренни была еще ребенком. Она впервые ночевала вне дома, когда ее собственной дочери исполнилось восемь, и то лишь потому, что надвигался ураган, а муж уехал. Они с дочерью отправились в здание мэрии, где их ждали матрасы на полу и кофе с печеньем на столике для бриджа Хорошо бы на часок оказаться в теле внучки, просто чтобы узнать, каково это. Как в ее уши поет Тина Тернер? Как солнце касается ее кожи? Как быстро двигаются ее ноги, когда она едет на велосипеде по дороге?

Она знает, что внучка ее боится, ловит ее пристальный взгляд за ужином. Элизабет уже может ходить по дому, приволакивая ногу и опираясь на две трости. Врач явно удивился, не застав ее в постели, чахнущей. Она всегда была сильной. В молодости собирала сливы и целую неделю варила варенье. Целую неделю ее кожа была разгоряченной и розовой. Самое странное, что, если ее кости срастутся, ей вполне может прийти в голову подняться наверх, открыть окно и попробовать еще раз.

Саймон будит Вонни. Она надевает халат и ведет сына вниз, чтобы Андре еще немного поспал. Саймон лепит червяков из пластилина, пока Вонни жарит гренки в молоке с последним яйцом. Позже она съездит к лотку, где продаются самые свежие яйца. Без пары минут семь, косые лучи солнца пробиваются сквозь деревья. Обычно подростки спят допоздна, но когда Вонни выглядывает в окно, внучка миссис Ренни уже сидит на заднем крыльце и пьет лимонад. Если прищуриться, можно подумать, что это сама Вонни, только на пятнадцать лет моложе, ставит банку лимонада на колено и закуривает, не обращая внимания на щебет скворцов на березе.

Андре спускается в кухню, подходит к плите и наливает себе кофе. Он стоит у окна и смотрит, как внучка миссис Ренни лениво гладит по спине белую кошку. Ногти девушки выкрашены в алый цвет.

— Что она там делает целыми днями? — спрашивает он.

— Строит планы на будущее, — отвечает Вонни. — Разве ты не помнишь?

— Нет, — говорит Андре.

Он моет чашку и начинает собирать обед для себя и Саймона — они идут на пляж.

— Два разных печенья, — просит Саймон, и Андре кладет в термосумку бумажный пакет с шоколадным и лимонным печеньем.

Вонни отодвигает стул к батарее — так удобнее наблюдать за мужем; в тусклом кухонном свете его кожа выглядит неестественно бледной. Саймон забирается на колени к маме. Она обнимает сына и замечает, что его болтающиеся ноги не достают до перекладин стула. В былые времена она никогда не пристегивала автомобильные ремни, не раздумывая запивала валиум джином. А теперь постоянно беспокоится. Вероятно, этого следовало ожидать — ведь она всегда боялась мостов. Она слишком пристально следит за Саймоном. В последнее время ее волнует не только ветряная оспа и ушные инфекции, но и рост сына Люди часто думают, что Саймон младше, чем есть на самом деле. Удивляются, когда он говорит развернутыми предложениями, бесстрашно прыгает в прибой. Вонни дважды в месяц украдкой отмечает его рост на кухонной стойке и постоянно убирает печенье повыше, чтобы сыну приходилось тянуться.

Все утро Вонни проводит за гончарным кругом на веранде. Ее вазы и кружки продаются в магазинах Эдгартауна и Винъярд-Хейвена, а некоторые более крупные и дорогие предметы отправляются в ящиках в Кембридж. Если нет особого заказа, Вонни добавляет в глазурь окись меди в разных пропорциях, отчего посуда приобретает цвет от светло-болотного до темно-зеленого, почти черного. Часто она процарапывает глазурь, обнажая свою любимую красноватую местную глину. Некоторые ее покупатели говорят, что именно эти рисунки и узоры в технике сграффито — отличительная черта керамики Вонни, но ей все равно. Больше всего она любит мгновение перед тем, как глина обретает форму. Если в этот миг закричит ее ребенок или хлынет внезапный ливень, Вонни с удивлением отрывается от глины и видит мир вокруг.

Днем, когда Андре и Саймон возвращаются с пляжа, Вонни чистит гончарный круг, купает Саймона и укладывает его спать. В такие жаркие дни он не плачет, не твердит, что не устал, и иногда спит больше двух часов. Вонни принимает душ, надевает белые шорты и футболку с логотипом уже не существующей компании Андре — маленьким красным мотоциклом в ярко-розовом сердце. Она спускается на кухню, где Андре пытается дозвониться до клиента из Нью-Джерси, купившего «нортон» без предварительного осмотра. Вонни наполняет плетеную корзинку черникой, виноградом, абрикосами и апельсинами. Пишет на желтой бумаге для заметок: «Отнесу соседям». Показывает листок Андре, дожидается его кивка и выходит из двери. Следовало бы положить в корзинку домашнее печенье или джем, а не фрукты, но она уверена, что Элизабет Ренни готовит в два раза лучше ее. С тех пор как они переехали, Вонни лишь раз была в доме миссис Ренни, когда у соседки замерзли трубы на кухне и Андре отправился на помощь. Тогда Вонни с Саймоном в рюкзаке-кенгуру принесла гаечный ключ. Иногда соседки, гуляя во дворе, переговариваются через кусты сирени. Рано или поздно им придется обсудить судьбу полумертвой сосны на границе участков. Однажды они поссорились, потому что Нельсон загнал белую кошку на дерево. Нельсон любит кошек, но на улице считает их своей законной добычей. Ему нравится зажимать их в лапах и нежно покусывать за спинки.

Вонни поднимается на крыльцо миссис Ренни, но не успевает постучать в дверь, как слышит голос Джоди:

— Бабушка спит.

Девушка прячется за серебристой сеткой двери. У Вонни возникает смутное подозрение, что Джоди внимательно следила, как она идет через лужайку.

— Ничего страшного, — говорит Вонни и протягивает корзинку с фруктами. — Передай ей, пожалуйста. Пусть поправляется.

Джоди открывает дверь. Девушка чуть сутулится. У нее загорелая кожа, красивые глаза и широкий, недовольно искривленный рот.

— Можете зайти, — предлагает она.

Вонни заходит и ставит корзинку с фруктами на стойку.

— Ты Джоди? — спрашивает она.

Джоди кивает. Она достает из корзинки апельсин и чистит его.

— Ты надолго приехала? — спрашивает Вонни.

Узнав, что по соседству будет жить подросток, она, разумеется, решила, что ее поиски постоянной няньки закончены. Но сейчас, глядя, как девушка равнодушно изучает апельсиновую дольку, уже не так в этом уверена.

— Думаю, время покажет, — произносит Джоди.

Именно так говорит ее мать, когда хочет уйти от ответа.

— Мне начинает здесь нравиться, — добавляет Джоди. — Мои хартфордские знакомые до ужаса инфантильны.

Они слышат, как Элизабет Ренни возится в кабинете. Что-то падает на пол — может, трость? Вонни заглядывает в коридор и видит, как миссис Ренни сражается со своими тростями. Она снова поворачивается к Джоди и встречает ее изучающий взгляд. Но тут миссис Ренни подходит к двери, и Джоди бросается к ней на помощь, чтобы отвести на кухню.

— Мне показалось, я услышала голоса, — говорит миссис Ренни и кивает на фрукты: — Зря вы это. Я теперь в неоплатном долгу перед вами и вашим мужем.

Вонни не в силах улыбнуться. Джоди стоит в двери. Она пристально смотрит на Вонни, но кажется, что она за сотни миль отсюда. Вонни помнит, что в шестнадцать лет казалась такой же невозмутимой, хотя в душе была готова взорваться. Если надавить, она признается, что мечтала о дочке. Но после знакомства с Джоди чертовски рада, что родила сына. Она бы не вынесла такой замкнутой и отчужденной дочери. Когда Вонни с облегчением возвращается на жаркое солнце, Элизабет Ренни относит фрукты в раковину и тщательно моет, прислонив трости к стойке.

— Она милая девочка, — говорит миссис Ренни, и Джоди улыбается.

Судя по всему, Вонни ей не соперница.

Первая неделя августа, и Саймон так волнуется, что не может спать днем. Вместо этого он с фонариком забирается под тонкое покрывало. Мать сказала, что Ночь огней похожа на стаю светлячков. Ежегодная церемония зажигания огней проводится уже сто лет, с тех пор как Оук-Блаффс был методистским лагерем с палатками под старыми огромными деревьями. Викторианские коттеджи вокруг Тринити-парка увешаны японскими фонариками со свечами внутри, и все они зажигаются по сигналу из табернакля в центре парка.

Саймон знает, что мать весь день готовилась. Их ждет особый ужин, а перед тем как ехать в Оук-Блаффс, они отправятся на пикник с сэндвичами с тунцом и оливками, морковными палочками, кукурузными чипсами и шоколадными кексами, которые Саймон помог испечь. Отец разрешит ему пару раз глотнуть холодного темного пива. На улицах будет много людей, а дети будут размахивать светящимися в темноте палочками.

Сегодня родители Саймона злятся друг на друга. Когда такое случается, отец идет работать в сарай, а мать что-нибудь готовит, двигаясь резко, но аккуратно. Сегодня это черничные кексы, которые достанутся Саймону на полдник после мнимого сна. Когда мать злится, она думает, что говорит спокойно, но голос у нее срывается. Пока Саймон лежит в кровати с фонариком, родители ссорятся внизу из-за денег. Покупатель из Нью-Джерси, положивший глаз на «нортон», в последний момент испарился, и дорогой антикварный мотоцикл, который не так просто продать, остался у отца. А он утром съездил на материк и привез из Хайанниса старый «винсент блэк шедоу» за две тысячи долларов. У них еще есть деньги от продажи бизнеса Андре, но пришлось выложить круглую сумму за дом, и запаса нет, как и медицинской страховки. Вонни вне себя. Она боится, что придется просить денег у отца. А у него новая семья, и он делает вид, что его старой, неудачной семьи вообще не существовало. Как-то раз Саймон спросил у Вонни, кем был ее папа, и она внезапно заплакала, как будто ее укололи булавкой.

В три часа Вонни заходит к Саймону и видит, что он спит под покрывалом. Фонарик еще горит. Вонни садится на край постели и отворачивает покрывало. Видя свернувшегося клубочком сына, она чувствует, как сжимается горло. Андре угрожал, что не поедет на пикник, и в Оук-Блаффс тоже. Вонни ложится рядом с Саймоном. Спящего она любит его сильнее всего. Когда он не спит, Вонни трудно понять, что его порадует, а что расстроит. Время от времени у них происходят столкновения, в которых Вонни неизменно проигрывает. А когда Саймон спит, эти столкновения кажутся одновременно бессмысленными и непредотвратимыми.

Саймон просыпается в объятиях матери. Он выворачивается и в полусне говорит:

— Поиграй на барабане.

Они часто изображают марширующий оркестр из двух человек, ходят по всему дому. Прежде чем вылезти из кровати, Саймон обнимает Вонни за шею и целует. К ее щеке прижимается влажная щека сына.

Андре подогнал пикап к самому сараю. «Винсент блэк шедоу» стоит в кузове, и Андре выдвигает скат, чтобы спустить мотоцикл. Он знает, что соседская девушка наблюдает за ним. Она изучает его спину, когда он напрягается, выдвигая металлический лист. Ему неуютно оттого, что за ним наблюдают, но и приятно тоже. Он запрыгивает в кузов. А если бы никто на него не смотрел, он бы спокойно поднялся по скату.

Когда он приподнимает мотоцикл, который скребет по синему металлу, оставляя что-то вроде серебристого шрама, Джоди глубоко вздыхает и идет по лужайке. Она знает, что можно влюбиться в человека, с которым ты ни разу не говорил, потому что с ней произошло именно это. Она так долго сидела на солнце, мечтая об Андре, что щеки обгорели. Она думает: вот как люди попадают в неприятности. Даже губят свою жизнь. Но продолжает идти. Она знает: время выбрано верно, ведь луна всю неделю была красной; луна влюбленных, которая не давала ей уснуть. Она тщательно все обдумала; она скажет ему напрямик, что хочет съездить в настоящий супермаркет, например «Эй энд Пи» в Эдгартауне. На всякий пожарный она проколола колесо велосипеда ржавым гвоздем. Так что даже врать не придется.

Ее бабушка в последнее время стала более разговорчива, может быть, благодаря болеутоляющим. Сегодня за завтраком она выдала моряцкую поговорку: «Темные дела делаются в ясную погоду». В общем-то, как раз к случаю, хотя Джоди терпеть не может подобные народные мудрости. Она подходит к пикапу, касается ладонью прохладного металла, и все умные слова вылетают из головы. Она прикрывает глаза ладонью, чтобы не пришлось щуриться, глядя на Андре.

— Привет, — говорит она.

Андре оглядывается через плечо и осторожно опускает мотоцикл на место.

— Привет, — говорит он. — Джоди, да?

Она кивает. Ответила бы вслух, если бы не боялась, что завизжит, открыв рот.

— Хочешь помочь?

Он берет ее за руку и тянет вверх. Теперь, когда он по-настоящему ее касается, она ничего не чувствует. Андре хватается за мотоцикл, Джоди встает с другой стороны, и они вместе спускают его по металлическому скату. Старый мотоцикл намного тяжелее, чем думала Джоди. Он кренится на нее, и она ахает, но Андре выпрямляет мотоцикл, и они заводят его в открытую дверь сарая. Джоди чувствует себя глупо, стоя рядом с Андре, пока он откидывает подножки. В сарае очень жарко, и почему-то из-за жары им хочется говорить шепотом.

— Как поживаешь? — спрашивает Андре.

— Отлично, — отвечает ему Джоди.

Она вне себя от возбуждения.

— Тебя подбросить? — предлагает Андре. — Я еду за запчастями. Купишь что-нибудь из еды.

Она поверить не может в свою удачу. Ржавый гвоздь оказался не нужен.

Андре надевает синюю рубашку и достает ключи от пикапа. Они выходят из сарая, и солнце на мгновение ослепляет обоих.

Вонни видит острые лопатки Джоди под хлопковой блузкой, когда девушка забирается на пассажирское сиденье. Из выхлопной трубы вырывается облачко дыма. Но самое ужасное, что миссис Ренни тоже наблюдает, как пикап поворачивает налево и исчезает вдали. Ее лицо в кухонном окне через лужайку — точно отражение в зеркале, и Вонни вздрагивает. Она задергивает занавески и собирает с Саймоном на кухонном столе конструктор «Лего». В шесть Андре еще не вернулся. В половине седьмого Саймон просит есть. Сегодняшнего вечера он ждал все лето. Они хотели устроить пикник на берегу, а затем отправиться в Оук-Блаффс, пока народу не слишком много. Но теперь уже поздно и для того и для другого. Вонни звонит соседям, дачникам Хэлу и Элеоноре Фрид, у которых есть маленькая дочка, всего на год старше Саймона. Они тоже собирались на праздник. В их машине Вонни приходится держать Саймона на коленях, а сумку с едой — на полу между ног. К счастью, ей необязательно общаться: дочка Фридов, Саманта, трещит без умолку. Саймон завороженно наблюдает за ней. Интересно, его удивляет, что другому ребенку хочется поведать миру так много? Дороги уже забиты машинами, но синего пикапа нигде не видно.

На окраине Оук-Блаффса Фриды, которые всегда держатся на расстоянии и считают местных жителей не вполне нормальными, просят Вонни вернуться в машину к одиннадцати, если она хочет уехать обратно с ними. Вонни на мгновение пугается. Она не подозревала, что они собираются остаться допоздна, и не уверена, что Саймон не заснет раньше. Они прощаются с Фридами и устраивают пикник у эстрады в Оушен-парке. Саймон съедает половинку сэндвича и выпивает два бумажных стаканчика лимонада. К его удивлению, Вонни разрешает съесть два шоколадных кекса вместо одного.

Когда они отправляются к табернаклю, на дороге полно людей, а небо отливает темно-синим. Вонни держит Саймона за руку и чуть тащит, чтобы сын шел быстрее. Проходя через ворота, ведущие в Тринити-парк, она замечает, что сумерки сгущаются. Можно подумать, будто уже позднее, чем на самом деле. В такой толпе Вонни кажется, что силы тяжести не существует. Интересно, Элизабет Ренни действительно вывалилась из окна? Разве можно вывалиться из окна, если сперва не забраться на подоконник?

Они идут по узкой тропинке, и Вонни слышит, что Саймон, как обычно, глубоко дышит от возбуждения. Фонари еще не горят, но их поразительно много. Саймон весь день представлял себе гирлянды, протянутые от дома к дому. Но теперь, при виде японских фонариков, ему кажется, что мир раньше был черно-белым. Он хочет, чтобы их немедленно зажгли, чтобы розовый и белый засияли, а бирюзовый и желтый ослепительно вспыхнули.

Вонни покупает Саймону светящуюся палочку и сидит на траве, пока сын описывает палочкой круги. Хор распевается перед началом концерта, и Вонни рада что не знает слов первой песни — «Позволь называть тебя милой». Она говорит себе, что это всего лишь песня и ничего для нее не значит. Голоса из табернакля кажутся далекими и глубокими; они словно доносятся с небес.

После гимна Вонни сажает Саймона на колени. Он наизусть знает «Кто-то там на кухне с Диной» и «Янки Дудл денди». Он лежит на спине и смотрит на звезды. Так темно, что Вонни не знала бы, где Саймон, если бы не светящаяся палочка на его груди.

Наконец на сцену в табернакле выносят фонарь. Пожилая женщина зажигает свечу внутри, и все аплодируют. Вонни поднимает Саймона повыше, чтобы он увидел, как засветятся фонари вокруг табернакля. Затем загораются все остальные фонари. Каждое крыльцо, каждая балка коттеджей вокруг Тринити-парка пышут светом и жаром. Люди расходятся, любуясь освещенными домами, и Вонни держит Саймона за руку, чтобы не потерять сына среди легионов незнакомцев. Саймону кажется, что он видит сон, и его глаза слипаются. Он не различает дороги, по которой идет, но вдали все сияет огнями.

Они заглядывают в распахнутые двери домов, и Вонни как будто смотрит пьесу. Дорога под ногами кажется менее реальной, чем чужая гостиная. Оркестр в табернакле начинает играть марш, и Вонни крепче сжимает руку Саймона. Внезапно она испытывает то же чувство, что перед мостами. Ноги становятся резиновыми; во рту пересыхает. Она тащит Саймона на тротуар и замирает. Вонни понимает, что дышит слишком быстро и неглубоко, поэтому наклоняется и пристально смотрит на трещину в тротуаре. Как только ей снова удается пошевелиться, они садятся на землю, прислонившись к низенькому заборчику вокруг клумбы с ракушками, «разбитыми сердцами» и папоротником. Вонни сажает Саймона на колени, и они молча смотрят на огни. Меньше чем в двух футах расположен коттедж, выкрашенный в небесно-голубой и белый цвета. Фонари свисают с завитушек, арок, декоративных кронштейнов. На дорожке, ведущей к двери, стоят свечи в мешочках с песком. Саймон кладет голову на плечо матери. Она чувствует жар его тела сквозь блузку и тонкий свитер, и когда сын становится тяжелее, она понимает, что он уснул. Если придется нести его в машину Фридов в одиннадцать, он во сне обхватит ее руками за шею и она будет шататься в темноте под его тяжестью. Но сейчас за ее спиной — холодный заборчик, и, закрывая глаза, она продолжает видеть круги желтого света.

Он хотел вернуться домой окольным путем и показать Джоди бухту Ламберта. Но девушка провела в продуктовом магазине больше времени, чем он ожидал, и когда они вернулись, он понес пакеты на кухню ее бабушки. В автомобиле Джоди не сводила с него глаз. А в их отношениях с Вонни никогда не было беспечности юных влюбленных, которым все равно, что будет дальше, которых волнуют лишь поспешные объятия на заднем сиденье чужой машины.

На кухне миссис Ренни он словно получает пощечину. Что он здесь делает? Ему хочется поскорее вернуться домой, хотя он не знает, какую цену придется заплатить за поездку в магазин. Но разве это преступление — подвезти молоденькую девушку и на мгновение представить, что целуешь ее?

— Я хочу тебя отблагодарить, — говорит ему Джоди.

Он неловко молчит; оба знают, что она имеет в виду. Андре не отвечает, и Джоди быстро добавляет:

— Могу как-нибудь посидеть с твоим сыном.

Миссис Ренни заходит на кухню и тоже благодарит его.

— Надеюсь, там не только полуфабрикаты, — говорит она Джоди.

Девушка морщит нос и продолжает выгружать в холодильник диетический лимонад, апельсины и яйца.

Андре выглядывает из окна и замечает, что в его доме темно. Обычно в это время горит свет на кухне, а фонарь на крыльце становится бледно-золотым из-за вьющихся мотыльков. Он вспоминает про пикник и с замирающим сердцем понимает, что Вонни и Саймон не дождались его.

— Я кое-что забыл, — внезапно говорит он.

Джоди поворачивается и смотрит на него. Поумнее ничего не придумал? Однажды ей позвонил парень, с которым она не хотела говорить, так она крикнула, что на лужайку перед домом въехал грузовик, и быстро повесила трубку.

— Я серьезно, — уверяет Андре. — Сегодня Ночь огней.

Джоди закрывает дверцу холодильника и вытирает ладони о шорты. Она не знает, что еще за Ночь огней, и знать не желает. Ее волнует только то, что он собирается уходить.

Элизабет Ренни много лет не была на празднике, но вспоминает, что в свою первую Ночь огней надела светло-розовую юбку, блузку с широким воротником и маленькие золотые сережки. Она уже была замужем, но, возможно, влюбилась в своего мужа именно в Ночь огней. Звезды спустились с неба в фонари. Она сломала каблук и шла по Тринити-авеню босиком.

— Жаль, я не могу тебя отвезти, — сокрушается она.

Андре вынужден пригласить Джоди и ее бабушку, но горячо надеется, что они откажутся.

— Не стоит утруждаться, — говорит Элизабет Ренни.

Джоди хватает сумочку со спинки кухонного стула и перебрасывает ремень через плечо.

— Ну ладно, — одобряет ее намерения Элизабет Ренни. — Езжайте вдвоем. Я слишком стара.

Джоди ждет в машине, пока Андре заходит в дом и проверяет, действительно ли он пуст. Затем они молча едут. Джоди знает, что Андре не рад ее обществу, но никогда не поздно передумать. Жуки бьются о ветровое стекло, и Андре включает дворники; вскоре все стекло измазано следами насекомых. Припарковаться негде, и Андре ставит пикап в неположенном месте, поперек чьей-то подъездной дорожки. Вылезая из автомобиля, Джоди спотыкается. Все так хорошо начиналось, но пошло наперекосяк. Они идут по темной дороге, и она понимает, что зря надела шорты. Ноги у нее мерзнут. Она едва поспевает за Андре.

— Эй, погоди, — говорит она насколько может небрежно.

Если она останется одна на этой дороге, то никогда не вернется обратно. Она подбегает, хватает Андре за руку и воображает, что прохожие сочтут их парой. Джоди страстно мечтает о нем, сама не зная почему. Когда они доходят до Тринити-парка, Джоди моргает, внезапно выйдя на свет.

Она жалеет, что выросла не здесь. Вот бы каждую ночь видеть алые звезды и розовые бумажные фонарики! Они прочесывают улицы в поисках Саймона и Вонни; Джоди надеется, что найти их не удастся. На многолюдном углу Андре внезапно останавливается. Он смотрит за табернакль, затем поворачивается к Джоди. Кладет руки ей на плечи, и одно головокружительное мгновение Джоди кажется, что он наконец ее поцелует. Вместо этого он наклоняется, чтобы перекричать шум толпы.

— Вот они!

Вонни смотрит на оркестр. Саймон дремлет поперек коленей матери и кажется совсем маленьким; его ноги прижаты к тротуару. Утром у него будут тонкие красные отметины над лодыжками. Андре идет прочь от Джоди, она спешит за ним и, переходя через улицу, думает о том, что по дороге домой будет сидеть в кузове пикапа, а звезды к тому времени станут белыми и острыми, как зубы дракона.