Часть вторая
23 октября 1874 года
В эту неделю похолодало. Зима пришла рано, как в год смерти папы, и с городом происходят те же перемены, какие я наблюдала в злосчастные дни, когда отца свалила болезнь. На улице лоточники, обутые в рванье, притоптывают ногами и проклинают холод; на стоянке извозчиков кучки беспризорников жмутся к потным бокам битюгов, чтобы согреться. Эллис рассказала, что позапрошлой ночью на улице по ту сторону реки нашли истощенных голодом мать и троих ее сыновей, которые замерзли насмерть. Артур говорит, что, в предрассветные часы проезжая по Стрэнду, видит у подъездов нищих, скрючившихся под дерюгами, подернутыми инеем.
Еще наступают туманы — желтые, бурые и черные, будто жидкая сажа; кажется, они лезут из мостовых, точно варево дьявольских котлов, спрятанных в подземных стоках. Туманы пятнают одежду, забивают грудь и вызывают кашель; они липнут к окнам, и, если вглядеться, порой видно, как они просачиваются в дом сквозь плохо пригнанные рамы. Смеркается уже часа в три-четыре; Вайгерс зажигает лампы, но огонь задыхается и горит еле-еле.
Вот и моя лампа чуть теплится. Свет тусклый, как от ночников, что оставляли в спальне, когда мы были детьми. Живо помню, как считала яркие точки на абажуре светильника и, зная, что во всем доме не сплю только я, прислушивалась, как в своей кровати пыхтит нянька, а в своих постельках сопят и порой всхлипывают Стивен и Прис.
Комната все та же. На потолке видны следы, где некогда крепились качели, на полках остались кое-какие детские книжки. Вон одна — любимая книжка Стивена, я узнаю корешок. В ней ярко раскрашенные картинки чертей и привидений, на которые нужно пристально смотреть, а потом быстро перевести взгляд на голую стену или потолок, где возникнет плавающий призрак увиденного, только совсем иного цвета.
Что-то последнее время мысли мои все о призраках!
Дома скучно. Утром я опять ездила в Британский музей, но из-за туманов там еще сумрачнее обычного, и в два часа прошел слух, что читальня закрывается. Начались всегдашние недовольства и требования принести лампы, но я их не поддержала, поскольку выписками из истории тюрем занималась лишь от нечего делать. Так было странно выйти в серую гущу дня, где все казалось нереальным. Грейт-Рассел-стрит еще никогда не выглядела столь плоской и бесцветной. Я даже замешкалась на ступенях музея, боясь, что сама стану такой же блеклой и иллюзорной, как мостовые и крыши.
Конечно, издали туман всегда кажется плотнее. Я не растаяла и сохранила свою определенность, но будто очутилась под марлевой накидкой, которая была отчетливо видна и, двигаясь вместе со мной, походила на ту, какой служанки закрывают от ос тарелки с пирожными.
Интересно, все ли прохожие видели сопровождавшие их марлевые накидки так же отчетливо?
Потом мысль о марле стала меня угнетать; я решила найти стоянку извозчиков, взять экипаж и до самого дома ехать с опущенными шторками. Направляясь к Тоттнем-Корт-роуд, я глазела на дверные таблички и витрины, получая некое грустное утешение от того, что сей парад магазинов и заведений так мало изменился с тех пор, как я проходила здесь под руку с папой...
Но даже в своей задумчивости я обратила внимание на медный квадратик у двери, который, казалось, сиял чуть ярче своих соседей; подойдя ближе, я увидела на табличке темную надпись: «Британская национальная ассоциация медиумов — Зал собраний, читальня и библиотека».
Два года назад этой таблички здесь определенно не было, либо я просто не замечала ее, ибо тогда спиритизм меня совершенно не интересовал. Теперь же я остановилась и подошла к ней. Естественно, я не могла не вспомнить о Селине — мне все еще непривычно писать ее имя. Возможно, на воле она здесь бывала, подумала я, и мы обе проходили по этой самой улице. Я вспомнила, как в первые дни нашего знакомства с Хелен ждала ее тут на углу. И может быть, мимо прошла Селина.
Мысль показалась любопытной. Я снова взглянула на медную табличку, потом на ручку двери, а затем повернула ее и вошла внутрь.
В прихожей не было ничего, кроме узкой лестницы, по которой предстояло подняться в комнаты, расположенные над магазином на втором и третьем этажах. Лестница приводит в небольшую контору. Стены в ней весьма красиво отделаны деревянными панелями, на окнах деревянные жалюзи, которые из-за тумана нынче были опущены; в простенке между окнами висит огромная и, на мой взгляд, дурно исполненная картина «Саул у Аэндорской волшебницы». Пол укрыт малиновым ковром. За конторкой я увидела даму с газетой и господина. Грудь дамы украшала серебряная брошь в виде соединенных рук — подобную эмблему встречаешь на могильных камнях. Господин был в шелковых туфлях. Увидев меня, оба улыбнулись, но затем погрустнели. Выразив сожаление по поводу весьма крутой лестницы, господин сказал:
— Как жаль, что вам пришлось понапрасну взбираться. Вы на демонстрацию? Из-за тумана она отменена.
Он держался очень просто и любезно. Я сказала, что пришла не из-за демонстрации, но — это было истинной правдой — случайно споткнулась у порога и заглянула из любопытства. Грусть на лицах пары сменилась невероятным глубокомыслием. Дама кивнула и произнесла:
— Случайность и любопытство. Какое изумительное сочетание!
Господин потянулся пожать мне руку; по-моему, я еще не встречала таких изысканных мужчин со столь изящными ладонями и ступнями.
— Боюсь, в этакую погоду, что отпугивает всех наших визитеров, мы мало чем сможем вас заинтересовать, — сказал он.
Я упомянула читальню. Она открыта? Можно ли ею воспользоваться? Читальня открыта, и воспользоваться можно, но придется уплатить шиллинг. Сумма не показалась мне чрезмерной. Тогда мое имя вписали в книгу, лежавшую на конторке.
— Мисс Приор, — наклонив голову, прочел мужчина.
Затем он представил мне даму: мисс Кислингбери, здешний секретарь. Сам он куратор, зовут его мистер Хитер.
Он проводил меня в читальню. Выглядела она весьма скромненько — наподобие библиотеки, какую увидишь в клубе или маленьком колледже. Три-четыре забитых книгами стеллажа и плетеная стойка, с которой, точно сохнущее белье, свешивались газеты и журналы. Стол, кожаные кресла, на стенах разнообразие картинок и еще застекленный шкаф — воистину любопытный и, я бы сказала, жуткий предмет, но о том я узнаю позже. Сначала я подошла к книгам. Они меня приободрили. По правде, я уже сама гадала, зачем сюда пришла и что здесь искала. А тут хотя бы всегда можно полистать страницы, какой бы странной ни была книга.
Вот так я оглядывала полки, а мистер Хитер зашептался с весьма пожилой дамой — единственной читательницей, которая сидела за столом и рукой в замызганной белой перчатке придерживала брошюру, чтоб та не закрылась. Едва увидев мистера Хитера, дама нетерпеливо поманила его к себе и сказала:
— Какой поразительный текст! Он так вдохновляет!
Освободившись от руки, брошюра тотчас захлопнулась. Я увидела заглавие — «Одическая сила».
Полки передо мной были уставлены книгами с подобными названиями; я все же вытащила парочку, но советы они давали самые незамысловатые: например, книжица «О стульях» предостерегала против индукции, скапливающейся в мягких сиденьях, которыми опрометчиво пользовались многие спириты, и рекомендовала прибегать исключительно к стульям с тростниковым или деревянным сиденьем... Мне пришлось отвернуться, дабы мистер Хитер не заметил моей улыбки. Оставив книжные полки, я прошла к стойке с газетами и тут наконец обратила взгляд на висевшие над ней фотографии. Одна представляла «Явление духов через посредничество миссис Мюррей, октябрь 1873 года»: в кресле возле фотографической пальмы безмятежно сидела дама, а за ней маячили три расплывчатые фигуры в белых одеяниях — «Санчо», «Аннабел» и «Кип», как извещал ярлык на рамке. Фото были еще потешнее книжек, и я с внезапной грустью подумала: ох, видел бы это папа!
Тут я почувствовала какое-то движение рядом с собой и вздрогнула. Это был мистер Хитер.
— Мы весьма ими гордимся, — кивнул он на фотографии. — У миссис Мюррей столь мощный связник! Вы заметили одну деталь? Взгляните на одеяние Аннабел. Кусочек ее воротника мы вставили в рамку и повесили рядом с фотографиями, но — увы! — через неделю-другую он совершенно растаял, что всегда бывает с призрачными материями. О да, да! — ответил он на мой немигающий взгляд и, жестом пригласив следовать за ним, перешел к застекленному шкафу. — Вот подлинная гордость нашей коллекции, эти свидетельства хотя бы чуть долговечнее...
Его тон и вся манера меня заинтриговали. Издали казалось, что шкаф забит то ли обломками скульптур, то ли белыми камнями. Однако, подойдя ближе, я увидела, что за стеклом выставлены не мраморные изваяния, но гипсовые и восковые слепки лиц и пальцев, ступней и рук. Многие были весьма странно перекошены. Кое-какие потрескались или пожелтели от времени и света. Каждый экспонат тоже имел свой ярлык.
Я вопросительно взглянула на мистера Хитера.
— Процедура вам, конечно, известна, — сказал куратор. — Все просто до гениальности! Подготовив два ведра — с водой и расплавленным парафином — спирит материализует духа. Тот любезно подает какую-нибудь конечность, которую окунают в воск, а затем тотчас в воду. Дух уходит, а слепок остается. Идеальных, конечно, мало, — добавил он извиняющимся тоном. — Не все столь прочны, что мы рискуем сделать гипсовую отливку.
На мой взгляд, большинство этих предметов были чудовищно не идеальны и опознавались лишь по крохотной нелепой детали: ноготь, складка кожи, колючка ресниц на выпученном глазу; они имели незаконченный вид, были перекошены или странно размыты, словно участники процедуры отбыли восвояси, не дав воску застыть.
— Взгляните на этот слепок, — предложил мистер Хитер. — Его оставил дух младенца, видите: крохотные пальчики, ручонка в ямочках.
Меня затошнило. Абсурдный незаконченный слепок походил всего лишь на недоношенного ребенка. Когда я была маленькой, у моей тетки случились досрочные роды, и я помню шепотки взрослых, которые потом преследовали меня в страшных снах. Я перевела взгляд в нижний, самый темный уголок шкафа. Однако там-то и оказалась самая жуткая штуковина. Восковой слепок мужской руки, но это была даже не рука в обычном понимании, а какая-то чудовищная опухоль: пять вздувшихся пальцев на разбухшей, изборожденной венами кисти, которая под светом газовых ламп блестела, точно мокрая. От младенческого слепка меня затошнило. Теперь же, сама не знаю отчего, почти зазнобило.
Но потом я увидела ярлык, и вот тогда меня затрясло по-настоящему.
Табличка гласила:
«Рука духа-связника Питера Квика. Материализация мисс Селины Дауэс».
Я взглянула на мистера Хитера, который все еще покачивал головой над пухлой ручонкой младенца, и, не удержавшись, пригнулась к стеклу. Глядя на взбухший слепок, я вспомнила тонкие пальцы и изящные запястья Селины, движения ее рук, хлопотавших над блеклой пряжей для тюремных чулок. Сравнение показалось чудовищным. Тут я вдруг осознала, что стою перед шкафом в неприличной позе, а стекло запотело от моего частого дыхания. Я выпрямилась, но, видимо, слишком резко, ибо следующее, что помню, — рука мистера Хитера поддерживает меня под локоть.
— Вам нехорошо, моя дорогая? — спросил он.
Дама за столом подняла взгляд и рукой в засаленной белой перчатке прикрыла рот. Ее брошюра опять захлопнулась и свалилась на пол.
Я объяснила, что в комнате очень жарко и от наклона у меня закружилась голова. Мистер Хитер усадил меня на стул, отчего лицо мое приблизилось к шкафу, и я опять вздрогнула; но когда дама-читательница, привстав, спросила, не принести ли воды и не позвать ли мисс Кислингбери, я поблагодарила за любезность и сказала, что мне уже лучше, тревожиться не стоит. Кажется, мистер Хитер меня разглядывал, но вполне спокойно, отметив мое пальто и платье. Сейчас я понимаю: вероятно, туда часто приходят скорбящие дамы, которые уверяют, что зашли случайно, лишь из любопытства; наверное, у шкафа со слепками кое-кто из них даже падает в обморок. Когда я опять посмотрела на застекленные полки, голос и взгляд мистера Хитера потеплели.
— Они и впрямь немного странные, правда? — сказал он. — Однако весьма удивительные.
Я не ответила, пусть думает, что хочет. Куратор вновь рассказал про воду, воск и окунание конечностей, и я наконец успокоилась.
Вероятно, медиумы, которые вызывают духов и делают слепки, весьма сообразительны? — спросила я.
Лицо мистера Хитера стало задумчивым.
— Я бы сказал, они скорее могущественны, нежели сообразительны. Медиумы не умнее нас с вами, и дело тут не в уме. Вопрос духов — это совсем иной коленкор.
Маловеры, сказал он, считают спиритизм «аферой всякой шушеры». Духам же некогда разбираться в возрастах, сословиях и «прочих суетных отличиях», они ищут дар медиума, который разбросан среди людей, точно семя в поле. Сенситивом может оказаться какой-нибудь благородный господин, а может — его служанка, которая в кухне ваксит сапоги хозяина.
— Вот, взгляните. — Мистер Хитер повел рукой к шкафу. — Мисс Гиффорд, сделавшая этот слепок, была горничной и ведать не ведала о своих способностях, пока ее хозяйку не сразила опухоль; духи ей подсказали, что следует возложить руки на больное место, и опухоль рассосалась. А вот вам мистер Северн. Этот шестнадцатилетний юноша вызывает духов с десяти лет. Я встречал трех- и четырехгодовалых медиумов. Знавал младенцев, которые, подав знак из люльки, брали перо и писали, что духи их любят...
Я снова взглянула на полки. Вообще-то, я прекрасно знала, зачем сюда пришла и что искала. Держась за грудь, я кивнула на восковую лапу Питера Квика и спросила, известно ли что-нибудь мистеру Хитеру об этом медиуме, Селине Дауэс.
О, конечно! — тотчас воскликнул он, и дама за столом опять воззрилась на нас. Неужели я не слышала о злоключениях бедной мисс Дауэс?
— Боже мой, ее засадили в тюрьму!
Куратор качал головой и выглядел весьма опечаленным. Кажется, я что-то слышала об этом деле, сказала я, но не предполагала, что Селина Дауэс так известна...
Известна? — переспросил мистер Хитер. Возможно, ее не так знают во внешнем мире, но среди спиритов... Боже, каждый медиум в стране затрепетал, узнав об аресте несчастной мисс Дауэс! Всякий английский спирит неотрывно следил за деталями процесса и зарыдал, услышав приговор; зарыдал или должен был возопить о ней и о себе.
— Закон полагает нас жуликами и мерзавцами, — сказал куратор. — Считается, мы практикуем «хиромантию и другие подлые ремесла». И в чем же обвинили мисс Дауэс? В насилии — каково? — и мошенничестве! Невиданная клевета!
Мистер Хитер раскраснелся. Его страстность меня изумила. Он спросил, известны ли мне все детали ареста и водворения в тюрьму мисс Дауэс; когда я ответила, что знаю совсем немного, но определенно хотела бы узнать больше, куратор подошел к стеллажам и, пробежав взглядом, а затем и пальцами по кожаным переплетам, вытащил один том.
— Вот, смотрите, — пригласил он, открывая обложку. — Это «Спирит», одна из наших газет. Здесь номера за прошлый год, с июля по декабрь. Полиция арестовала мисс Дауэс... когда же это было?
— Полагаю, в августе, — сказала дама в грязных перчатках. Она слышала весь наш разговор и по-прежнему не спускала с нас глаз.
Мистер Хитер кивнул и перелистал страницы.
— Вот оно, — чуть погодя сказал он — Взгляните, моя дорогая.
Я посмотрела на указанный заголовок:
СПИРИТИЧЕСКИЕ ХОДАТАЙСТВА ЗА МИСС ДАУЭС.
Полиция задержала медиума, материализующего духов. Спиритические доводы отклонены.
Ниже шла короткая заметка. В ней описывались арест и заключение под стражу медиума мисс Дауэс, которые последовали за смертью ее покровительницы миссис Бринк, случившейся на частном спиритическом сеансе в резиденции последней в Сайденхеме. Пострадал также главный объект сеанса — мисс Маделина Сильвестр. Как предполагалось, источником неприятностей стал дух-связник Питер Квик либо сильный злой дух, притворившийся им...
Все это я уже слышала от надзирательницы мисс Крейвен, Стивена, миссис Уоллес и самой Селины, но впервые встретила мнение, которое было созвучно словам Дауэс и возводило вину на духа.
— Даже не знаю, что сказать, — взглянула я на мистера Хитера. — По правде, я совсем не разбираюсь в спиритизме. Вы полагаете, Селину Дауэс оклеветали...
Страшно оклеветали, перебил куратор. Он в этом абсолютно уверен.
— Вы-то уверены, — сказала я, вспомнив кое-что из рассказа Селины. — Но все ли спириты так же непоколебимы, как вы? Разве нет тех, кто менее в том убежден?
Куратор чуть опустил голову. «В определенных кругах», признался он, есть некоторые сомнения.
Сомнения? То есть в честности медиума?
Мистер Хитер сморгнул и понизил голос, в котором слышались удивление и легкий упрек:
— Сомнения в благоразумии мисс Дауэс. Она сильный медиум, но очень молода. Мисс Сильвестр еще моложе — кажется, ей всего пятнадцать. Неистовые духи часто привязываются именно к таким спиритам, а связник мисс Дауэс — Питер Квик — порой бывал весьма неуемен...
Вероятно, мисс Дауэс поступила не вполне осмотрительно, подвергнув свою клиентку безнадзорному воздействию подобного духа, хоть раньше делала это с другими дамами, сказал куратор. Тут еще вопрос собственных неразвитых способностей мисс Сильвестр. Кто знает, как они повлияли на Питера Квика? А может быть, на сеанс внедрилась злая сила? Злые духи, поведал мистер Хитер, особо охотились за неискушенными личностями, дабы использовать их в своих кознях.
— А здесь имели место именно козни, за которые ухватились газеты, но никак не чудеса спиритизма! К сожалению, многие спириты, и среди них именно те, кто громче других превозносил успехи мисс Дауэс, отвернулись от нее в тот момент, когда она больше всего нуждалась в их расположении. Насколько я знаю, сей факт ее весьма ожесточил. Теперь она отвернулась от нас — даже тех, кто остается ее другом.
Я смотрела на него и молчала. Было неописуемо странно слышать его восхваления и почтительные «мисс Дауэс», «мисс Селина Дауэс» вместо «Дауэс», «заключенная», «узница». Одно дело услышать эту историю из уст самой Селины, пребывающей в сумеречном тюремном мирке, столь отличном, теперь я это понимаю, от привычной для меня жизни, в царстве, где все — заключенные, надзирательницы и даже я сама — выглядят не вполне вещественными и реальными. И совсем иное — услышать ее здесь в изложении этого господина.
— До суда она и вправду была столь успешна? — спросила я, и тогда куратор, стиснув руки как в восторженном экстазе, воскликнул:
— Боже мой, разумеется! Ее сеансы были истинным чудом! Конечно, она не пользовалась такой известностью, как лучшие лондонские медиумы — миссис Гуппи, мистер Хоум и мисс Кук из Хэкни...
О них я слышала. Про мистера Хоума говорили, что он способен выплывать в окно и голыми руками доставать из огня горячие угли. Миссис Гуппи однажды транспортировалась из Хайбери в Холборн, еще не дописав слово «луковицы» в списке покупок.
— Вот вы улыбаетесь, — вздохнул мистер Хитер. — Вы как все. Чем необычнее наши способности, чем больше они вас привлекают, тем охотнее вы объявляете их вздором.
Взгляд его оставался мягким. Что ж, вероятно, он прав, сказала я. Что касается Селины Дауэс, то ее способности не были столь потрясающими, как те, которыми обладали мистер Хоум и миссис Гуппи, не правда ли?
Куратор пожал плечами и сказал, что его и мое определение потрясающего могут весьма разниться. Он вновь шагнул к полкам и вытащил еще одну подшивку «Спирита», но более ранних номеров. Отыскав нужную публикацию, он протянул мне газету и спросил, сочту ли я это «потрясающим».
Заметка рассказывала о сеансе, который Селина провела в Холборне: в темноте духи звонили в приготовленные для них бубенчики, чей-то голос шептал в бумажный рупор. Куратор передал мне подшивку другой газеты, названия не помню; там описывался частный сеанс в Клеркенуэлле, на котором невидимые длани роняли цветы и мелом писали имена на грифельной доске. Более ранний номер той же газеты сообщал о скорбящем господине, которого изумило послание из потустороннего мира, темно-красными словами проступившее на обнаженной руке Селины...
Видимо, о той поре она и рассказывала, гордо называя ее «счастливым временем»; эта гордость опечалила меня еще тогда, а сейчас воспоминание о ней добавило грусти. Цветы и бумажные рупоры, слова, проступающие на теле, казались безвкусным представлением, даже если его поставили духи. В Миллбанке Селина вела себя как актриса, вспоминающая свою блестящую карьеру. За строчками газетных репортажей я, кажется, увидела, чем в действительности была эта карьера: жизнью бабочки или мотылька, проходившей в чужих домах, в бесконечных переездах из одного унылого квартала в другой, чтобы за ничтожную плату исполнять ошеломительные трюки, подобные номерам в варьете.
Я думала о тетке, которая подтолкнула ее к такой жизни. Об умершей даме — миссис Бринк. Пока мистер Хитер не сказал, я не подозревала, что Селина жила вместе с ней в ее доме. Именно так, подтвердил он. Потому-то обвинения, выдвинутые против Селины, — жульничество и насилие — были столь серьезны; ведь миссис Бринк очень ее любила, дала ей кров и «была ей вместо матери». Именно под ее опекой были взлелеяны и расцвели способности Селины. Именно в Сайденхеме Селина обрела своего духа-связника Питера Квика.
Однако именно Питер Квик, уточнила я, напугал даму так, что она умерла?
Мистер Хитер покачал головой:
— Нам эта история кажется странной, но объяснить ее не может никто, кроме духов. Увы, их не вызвали для выступления в защиту мисс Дауэс.
Его слова меня заинтриговали. Я взглянула на первую газету — она вышла в ту неделю, когда Селину арестовали. Нет ли более поздних номеров? — спросила я. Есть ли репортажи о суде, приговоре и отправке подсудимой в Миллбанк? Разумеется, ответил куратор и мгновенно их отыскал, а прежние подшивки тщательно установил на место. Я села к столу — подальше от дамы в грязно-белых перчатках и так, чтобы не видеть шкафа со слепками. Улыбнувшись, мистер Хитер откланялся, и я стала читать. Со мной был блокнот с выписками из тюремных историй, которые я сделала в Британском музее. Отогнув исписанные страницы, я принялась за пометки о суде над Селиной.
Первой допрашивали приятельницу миссис Уоллес — американку миссис Сильвестр, мать слабонервной девушки.
Вопрос:Когда вы познакомились с Селиной Дауэс?
Ответ:Это произошло в июле, на сеансе в доме миссис Бринк. В Лондоне о мисс Дауэс говорили как о весьма искусном медиуме, и мне захотелось убедиться в том самой.
«И какое у вас сложилось мнение?» — «Я тотчас поняла, что она действительно весьма искусна. А также скромна. На сеансе присутствовали два весьма разболтанных юных господина, с кем она могла бы затеять флирт. К моей радости, она этого не сделала. Казалось, девушка обладает теми свойствами, какие все ей приписывают. Разумеется, при других обстоятельствах я бы не допустила развития близких отношений между ней и моей дочерью».
«Что же подтолкнуло вас к поощрению подобных отношений?» — «Причина профессиональная, медицинская. Я надеялась, что мисс Дауэс поспособствует восстановлению здоровья моей дочери до надлежащего состояния. Уже несколько лет дочь нездорова. Мисс Дауэс убедила меня, что ее недомогание скорее духовного происхождения, нежели физического».
«Мисс Дауэс пользовала вашу дочь в Сайденхеме?» — «Да».
«Как долго?» — «На протяжение двух недель. Дважды в неделю моя дочь и мисс Дауэс по часу сидели в затемненной комнате».
«Ваша дочь оставалась с ней наедине?» — «Нет. Она боязлива, и я сидела с ней».
«Каково было состояние здоровья вашей дочери после двухнедельных забот мисс Дауэс?» — «Оно поразительно улучшилось. Сейчас я склонна приписать это нездоровому возбуждению, которое вызвало в ней лечение мисс Дауэс».
«Почему вы так считаете?» — «Я сужу по состоянию, в каком нашла свою дочь в тот вечер, когда мисс Дауэс совершила над ней насилие».
«Вы говорите о вечере, когда с миссис Бринк случился тот фатальный припадок? То есть о вечере третьего августа 1873 года?» — «Да».
«В тот вечер вопреки вашей обычной практике вы позволили дочери пойти к мисс Дауэс одной. Почему?» — «Мисс Дауэс убедила меня, что мое присутствие на сеансах затрудняет процесс выздоровления. Она заявила, что между ней и Маделиной должны открыться некие каналы, а мое присутствие этому мешает. Я поддалась ее искусному красноречию».
«Что ж, его оценят господа присяжные. Факт в том, что вы позволили мисс Сильвестр поехать в Сайденхем одной». — «Совершенно одной. Ее сопровождала лишь служанка и, разумеется, наш кучер».
«Как выглядела мисс Сильвестр, когда собиралась на встречу с мисс Дауэс?» — «Она нервничала. Как я уже сказала, заботы мисс Дауэс приводили ее в нездоровое возбуждение».
«Какого рода «возбуждение»?» — «Радостное. Моя дочь — несмышленыш. Мисс Дауэс внушила ей, что она обладает способностями медиума-спирита. Дескать, если их развить, доброе здравие будет восстановлено».
«Вы сами верили, что ваша дочь обладает подобным даром?» — «Я была готова поверить чему угодно, сэр, что даст объяснение недугу моей дочери».
«Что ж, ваша позиция в данном вопросе делает вам честь». — «Очень надеюсь».
«Несомненно. Итак, вы рассказали о состоянии вашей дочери перед отъездом к мисс Дауэс. Когда потом вы ее увидели?» — «Лишь через несколько часов. Я ждала ее к девяти, но в половине одиннадцатого от нее еще не было никаких вестей».
«Как вы объясняли себе подобную задержку?» — «Я была вне себя от беспокойства. Отправила экипаж с лакеем — выяснить, все ли благополучно. По возвращении слуга передал слова горничной дочери: Маделина пострадала, мне нужно немедленно приехать. Что я и сделала».
«Что вы увидели в доме?» — «Переполох: повсюду свет, слуги носятся с этажа на этаж».
«В каком состоянии вы застали вашу дочь?» — «Она была... о!.. в полуобмороке... одежда в беспорядке, на горле и лице следы насилия».
«Как дочь отнеслась к вашему появлению?» — «Она не сознавала, что делает. Оттолкнула меня и осыпала бранью. Эта шарлатанка мисс Дауэс ее одурманила».
«Вы видели мисс Дауэс?» — «Видела».
«В каком она была состоянии?» — «Казалась растерянной. Не знаю, может, притворялась. Мисс Дауэс заявила, что с моей дочерью грубо обошелся мужской дух, — ничего более нелепого мне слышать не доводилось. Когда я об этом сказала, она повела себя оскорбительно. Велела мне замолчать, а потом расплакалась. Моя дочь глупая девчонка, сказала она, из-за нее все пропало. Тогда же я узнала, что с миссис Бринк случился припадок и она лежит наверху. Полагаю, она умерла, когда я хлопотала над дочерью».
«Вы точно помните слова мисс Дауэс? Вы уверены, что она сказала «Все пропало»?» — «Да».
«Как вы их тогда поняли?» — «Да никак. Я была слишком обеспокоена состоянием дочери. Теперь же я их прекрасно понимаю. Она имела в виду, что Маделина разрушила ее гнусные замыслы. В ее планы входило превратить мою дочь в особую подругу и выдоить до последнего гроша. Но как теперь это сделать, когда Маделина в таком состоянии, миссис Бринк мертва, а кроме того...»
Там было кое-что еще, но я не стала переписывать. Все это излагается в одном номере газеты, а в следующем помещен репортаж о допросе самой девушки — мисс Маделины Сильвестр. Трижды его пытаются начать, и каждый раз она ударяется в слезы. Миссис Сильвестр мне малосимпатична, ибо напоминает мою мать. А вот дочка, которая напоминает меня, просто отвратительна.
Допрос.
«Что вы помните о событиях того вечера, мисс Сильвестр?» — «Не знаю. Точно не скажу».
«Вы помните, как уезжали из своего дома?» — «Да, сэр».
«Помните, как приехали в дом миссис Бринк?» — «Да, сэр».
«Что вы там делали сначала?» — «Мы выпили чаю с миссис Бринк и мисс Дауэс».
«Какой вам показалась миссис Бринк? Она выглядела здоровой?» — «Да, вполне».
«Вы ничего не заметили в ее отношении к мисс Дауэс? Вас не удивили ее холодность, недружелюбие или что-нибудь примечательное в этаком роде?» — «Она была весьма приветлива. Они с мисс Дауэс сидели рядом, и время от времени миссис Бринк брала ее за руку, касалась ее волос или лица».
«Вы не припомните что-нибудь из сказанного миссис Бринк или мисс Дауэс?» — «Миссис Бринк сказала, что я выгляжу взбудораженной, и я согласилась. Мне выпала удача, что мной занимается мисс Дауэс, сказала она. Потом мисс Дауэс намекнула, что ей пора нас оставить, и она ушла».
«Миссис Бринк оставила вас наедине с мисс Дауэс? Что было потом?» — «Мисс Дауэс повела меня в комнату с будуаром, в которой мы обычно сидели».
«В комнату, где мисс Дауэс проводила свои сеансы — так называемые темные круги?» — «Да».
«А будуар — это выгороженное пространство, где сидела мисс Дауэс, когда находилась в трансе?» — «Да».
«Что происходило дальше, мисс Сильвестр?» —(Свидетельница колеблется.)— «Мисс Дауэс села рядом со мной и взяла меня за руки, а потом сказала, что должна приготовиться. Она зашла в будуар и вернулась оттуда без платья, в одной нижней юбке. Затем она велела мне сделать то же самое, но только не в будуаре, а перед ней».
«Она попросила вас снять платье? Как вы думаете, зачем?» — «Она сказала, это необходимо для того, чтобы все прошло как надо».
«Вы разделись? Вы должны говорить только правду, невзирая на присутствие мужчин». — «Да, разделась. То есть мисс Дауэс раздела меня, поскольку моя горничная была в другой комнате».
«Мисс Дауэс просила вас снять какие-либо драгоценности?» — «Она велела отстегнуть брошь, потому что под платьем заколка прошла сквозь сорочку и могла ее порвать».
«Что она сделала с брошью?» — «Я не помню. Позже мне ее вернула моя горничная Люпин».
«Очень хорошо. Теперь скажите вот что. Как вы себя чувствовали, после того как мисс Дауэс заставила вас раздеться?» — «Сначала неловко, а потом ничего. Вечер был очень жаркий, а дверь заперта».
«Комната быта ярко освещена или темна?» — «Темно не было, но и не очень светло».
«Вы отчетливо видели мисс Дауэс?» — «Да, вполне».
«Что происходило потом?» — «Мисс Дауэс опять взяла меня за руки, а после сказала, что идет дух».
«Что вы почувствовали?» — «Я опять испугалась. Бояться не нужно, сказала мисс Дауэс, это всего лишь Питер».
«То есть дух, который якобы носит имя Питер Квик?» — «Да. Она сказала, это всего лишь Питер, которого я уже видела в темном круге, и он хочет лишь помочь мне в моем совершенствовании».
«После этого страх уменьшился?» — «Нет, я испугалась еще больше. И закрыла глаза. Мисс Дауэс сказала: «Смотри, Маделина, вот он», и я услышала шорох, словно в комнате кто-то находился, но глаз не открыла, потому что мне было очень страшно».
«Вы уверены, что в комнате был кто-то еще?» — «Так мне кажется».
«Что случилось потом?» — «Точно не знаю. От страха я стала кричать. Затем Питер Квик спросил: «Чего ты орешь?»»
«Вы уверены, что это был чей-то другой голос, но не мисс Дауэс?» — «Так мне кажется».
«Был ли момент, когда мисс Дауэс и другая персона говорили разом, одновременно?» — «Я не знаю. Прошу прощенья, сэр».
«Извиняться не за что, мисс Сильвестр, вы держитесь молодцом. Расскажите, что было потом. Вы помните?» — «Помню, сэр, меня коснулась рука, очень грубая и холодная».(Свидетельница плачет.)
«Прекрасно, мисс Сильвестр, вы великолепно справляетесь. Еще несколько вопросов. Сможете отвечать?» — «Я постараюсь».
«Превосходно. Вы почувствовали прикосновение. В каком месте?» — «На руке, сэр, выше локтя».
«Мисс Дауэс утверждает, что в этот момент вы зашлись в крике. Вы это помните?» — «Нет, сэр».
«Мисс Дауэс заявляет, что с вами случилось нечто вроде припадка и она пыталась вас успокоить, для чего ей пришлось весьма крепко вас держать. Это вы помните?» — «Нет, сэр».
«Что вы помните об этом моменте?» — «Ничего, я помню лишь, как открылась дверь и вошла миссис Бринк».
«Вошла миссис Бринк. Как вы узнали, что это она? Вы открыли глаза?» — «Нет, глаза мои были закрыты, потому что я все еще боялась. Но я знала, что это миссис Бринк, потому что слышала ее крик за дверью, потом услыхала, как лязгает замок и открывается дверь, а затем снова ее голос, совсем рядом».
«Ваша горничная показала, что в этот момент ваш крик разнесся по всему дому. Вы кричали: «Миссис Бринк! Караул! Убивают!» Помните?» — «Нет, сэр».
«Вы точно не помните, как кричали или произносили эти слова?» — «Не знаю, сэр».
«Вы можете объяснить, с чего вы бы стали так кричать?» — «Нет, сэр. Разве что сильно испугалась Питера Квика».
«Испугались, ибо решили, что он намерен причинить вам вред?» — «Нет, сэр, потому что он призрак».
«Понятно. Можете ли вы рассказать, что произошло, когда миссис Бринк открыла дверь? Что она сказала?» — «Она сказала: «О, мисс Дауэс!», потом еще раз вскрикнула: «О!» А после стала звать мамочку, и голос у нее был странный».
«Что значит «странный»?» — «Тоненький и пронзительный. Потом я услышала, как она упала».
«Что дальше?» — «Кажется, пришла служанка мисс Дауэс, и та просила помочь ей с миссис Бринк».
«К этой минуте вы уже открыли глаза или еще нет?» — «Уже открыла».
«Был ли в комнате любой признак какого-нибудь духа?» — «Нет».
«Было ли там что-нибудь, чего не имелось до того, как вы закрыли глаза, — скажем, предмет одежды?» — «Полагаю, нет».
«Что происходило затем?» — «Я попыталась надеть платье, а через минуту пришла моя горничная Люпин. Увидев меня, она заплакала, отчего я тоже снова расплакалась. Мисс Дауэс сказала, чтобы мы замолчали и лучше бы помогли ей с миссис Бринк».
«Миссис Бринк упала на пол?» — «Да, и мисс Дауэс со служанкой пытались ее поднять».
«Вы помогли, как вас просили?» — «Нет, сэр, Люпин мне не позволила. Она отвела меня в гостиную и пошла за стаканом воды для меня. Потом я ничего не помню до появления мамы».
«Вы помните, как разговаривали с матерью, когда она приехала?» — «Нет, сэр».
«Не помните никаких грубостей в ее адрес? И мисс Дауэс не подбивала вас на дерзости?» — «Нет, сэр».
«Вы видели ее, перед тем как уехать?» — «Я видела, как она говорила с мамой».
«Какой она вам тогда показалась?» — «Она плакала».
Для выступлений других свидетелей — слуг, полицейского, которого вызвала миссис Сильвестр, врача миссис Бринк — газете не хватает места, и она сразу помещает допрос Селины. Прежде чем прочесть ее показания, я чуть помешкала, вообразив, как Дауэс ведут по мрачному залу суда: она бледна, ее красивые волосы кажутся яркими на фоне черных одежд судейских. Как сообщает «Спирит», «держится она храбро». В зале полно публики, голос Селины тих и временами дрожит.
Сначала вопросы задает ее защитник Седрик Уильямс, а затем обвинитель мистер Локк — мистер Хэлфорд Локк, тот, что однажды у нас обедал и кого мой брат характеризует прекрасным человеком.
Он спрашивает:
«Мисс Дауэс, вы проживали в собственном доме миссис Бринк чуть менее года. Так ли это?» — «Да».
«На каких условиях?» — «На правах гостьи».
«Вы не платили за проживание?» — «Нет».
«Где вы проживали до того, как обрели пристанище в доме миссис Бринк?» — «Я жила в гостинице на Лэмз-Кондит-стрит в Холборне».
«Как долго вы собирались гостить у миссис Бринк?» — «Об этом я не думала.
«Вы совсем не задумывались о собственном будущем?» — «Я знала, что духи меня направят».
«Понятно. Это под их руководством вы попали к миссис Бринк?» — «Да. Миссис Бринк навестила меня в упомянутой гостинице, после чего попросила заниматься ею в ее доме».
«Вы проводили с ней частные спиритические сеансы?» — «Да».
«Одновременно с этим вы устраивали в ее доме платные сеансы для других клиентов?» — «Вначале нет. Но потом духи сообщили мне, что я должна этим заняться. Однако я никогда не принуждала своих пациентов к оплате своих услуг».
«Но сеансы все же проводили; вероятно, по их завершении визитеры обычно делали вам денежные подношения?» — «Да, если им было угодно».
«Какого рода услуги вы предоставляли?» — «Я советовалась с духами по вопросам, интересующим моих пациентов».
«Как вы это делали? Вводили себя в транс?» — «Как правило».
«И что происходило потом?» — «Я могла лишь надеяться, что мне об этом расскажут. Но обычно через меня говорил дух».
«И часто он появлялся?» — «Часто».
«Верно ли, что большинство ваших клиентов — прошу прощенья, ваших «пациентов» — составляли дамы и девицы?» — «Мужчины посещали меня наравне с дамами».
«Вы принимали мужчин наедине?» — «Нет, никогда. Я принимала их лишь как участников темного круга и только в присутствии других дам».
«Однако для частных консультаций с духами и спиритического обучения вы принимали женщин индивидуально?» — «Да».
«Могу ли я сказать, что в результате этих частных сеансов вы обрели существенное влияние на своих пациенток?» — «Что ж, ради этого они ко мне и приходили».
«А скажите, мисс Дауэс, какова природа этого влияния?» — «Что вы имеете в виду?»
«На ваш взгляд, оно благотворно или тлетворно?» — «Благотворно и весьма духовно».
«И некоторые дамы находили это влияние целебным, смягчающим определенные недомогания и хвори. Фактически мисс Сильвестр одна из них». — «Да. Многие дамы приходили ко мне с подобными симптомами».
«Как то?..» — «Слабость, нервозность, ломота».
«И каким же было ваше... лечение?(Обвиняемая колеблется.)Гомеопатическим? Гипнотическим? Гальваническим?» — «Оно было спиритическим. Я часто видела, что дамы с подобными симптомами восприимчивы к спиритизму и обладают даром ясновидения, но их способности требуют развития».
«И вы предлагали эту особую услугу?» — «Да».
«А в чем она заключалась? Растирание? Массирование?» — «Это требовало определенного мануального воздействия».
«Растирание и массирование?» — «Да».
«Для чего вашим гостьям приходилось удалить некоторые детали одежды?» — «Иногда. Дамские платья порой очень громоздки. Думаю, любой врач попросит пациента сделать то же самое».
«Однако он, надеюсь, не станет раздеваться сам».(Смех в зале.)— «Спиритическая и традиционная медицина требуют разных условий».
«Рад слышать. Позвольте спросить, мисс Дауэс: многие ли из ваших пациенток — я говорю о тех, кто приходил к вам на спиритический массаж, — были состоятельными дамами?» — «Некоторые — да».
«Я бы сказал, все, разве не так? Ведь вы не стали бы вводить в дом миссис Бринк такую женщину, кого нельзя назвать дамой?» — «Нет, подобного я бы не сделала».
«И вы, разумеется, знали, что Маделина Сильвестр весьма состоятельная девица. Именно по этой причине вы пытались сделать ее своей особой подругой, не так ли?» — «Вовсе нет. Я просто ей сочувствовала и надеялась помочь в совершенствовании».
«Вероятно, вы усовершенствовали многих дам?» — «Да».
«Вы назовете их имена?» —(Обвиняемая колеблется.)«Думаю, это не совсем уместно. Это частное дело».
«Полагаю, вы правы, мисс Дауэс. Дело весьма частное. Даже настолько частное, что мой друг мистер Уильямс не смог отыскать ни одной дамы, которая согласилась бы предстать перед судом, дабы засвидетельствовать эффективность ваших усердий. Вам это не кажется странным?»(Обвиняемая не отвечает.)
«Скажите, мисс Дауэс, насколько велик сайденхемский дом миссис Бринк? Как много в нем комнат?» — «Наверное, девять-десять».
«Думаю, их тринадцать. Сколько помещений имелось в вашем распоряжении в холборнской гостинице?» — «Одна комната, сэр».
«А какова природа ваших отношений с миссис Бринк?» — «То есть?»
«Профессиональный интерес? Симпатия?» — «Симпатия. Миссис Бринк была бездетной вдовой. Я сирота. Между нами возникла симпатия».
«Наверное, вы были ей вроде дочери?» — «Возможно».
«Вы знали, что у нее слабое сердце?» — «Нет».
«Она никогда вам об этом не говорила?» — «Нет».
«И никогда не обсуждала с вами планов по распоряжению имуществом после ее смерти?» — «Нет, никогда».
«Наверное, вы много времени проводили с ней наедине?» — «Какое-то время».
«Горничная Дженифер Уилсон показала, что у вас вошло в обычай каждый вечер по часу и больше проводить наедине с миссис Бринк в ее комнате». — «Именно тогда я советовалась с духами по ее поводу».
«Каждый вечер вы уединялись с миссис Бринк, чтобы по часу советоваться с духами?» — «Да».
«Вероятно, в особенности с одним духом?» — (Обвиняемая колеблется.) «Да».
«По каким вопросам вы советовались?» — «Я не могу сказать. Это частное дело миссис Бринк».
«Дух ничего не сообщал вам о слабых сердцах или завещаниях?»(Смех в зале.)— «Абсолютно ничего».
«Что вы имели в виду, когда в ночь смерти миссис Бринк сказали миссис Сильвестр, будто ее дочь «глупая девчонка, из-за которой все пропало»?» — «Я не помню, чтобы я это говорила».
«То есть вы подразумеваете, что миссис Сильвестр солгала суду?» — «Нет, лишь то, что я не помню, чтобы это говорила. Я была чрезвычайно расстроена и боялась, что миссис Бринк может умереть; с вашей стороны весьма жестоко подшучивать сейчас надо мной».
«Вас ужаснула мысль, что миссис Бринк может умереть?» — «Разумеется».
«Почему она умерла?» — «У нее было слабое сердце».
«Но мисс Сильвестр засвидетельствовала, что всего за два-три часа до смерти миссис Бринк выглядела вполне здоровой и спокойной. Похоже, она расхворалась лишь после того, как открыла дверь в вашу комнату. Что же ее так испугало?» — «Она увидела мисс Сильвестр в припадке. И духа, который обошелся с Маделиной весьма грубо».
«Но не вас в одеянии духа?» — «Нет. Она увидела Питера Квика, и зрелище ее ошеломило».
«Увидела мистера Квика... Мистера Квика-баламута — пожалуй, так его стоит называть. Это тот самый мистер Квик, кого вы обычно «материализовывали» на сеансах?» — «Да».
«Тот самый, кого вы «материализовывали» фактически каждый понедельник, среду и пятницу — а также в другие дни для отдельных дам на частных сеансах — на протяжении целых шести месяцев с февраля этого года и до ночи смерти миссис Бринк?» — «Да».
«Вы не «материализуете» нам мистера Квика сейчас, мисс Дауэс?» —(Обвиняемая колеблется.)«У меня нет надлежащих приспособлений».
«Что вам требуется?» — «Мне нужен будуар. Помещение надо затемнить... Нет, не выйдет».
«Не выйдет?» — «Нет».
«Стало быть, мистер Квик весьма застенчив. Или он боится, что его обвинят вместо вас?» — «Он не появится в столь бездуховной и отталкивающей атмосфере. Ни один дух не сможет».
«Очень жаль, мисс Дауэс. Без показаний мистера Квика в вашу пользу остаются лишь непреложные факты. Мать вверяет вашему попечению чувствительную девушку, с которой обращаются грубо и странно — так странно, что одного ее вида в ваших руках довольно, чтобы с вашей покровительницей миссис Бринк случился припадок, оказавшийся роковым». — «Вы абсолютно неверно поняли. Мисс Сильвестр испугалась лишь Питера Квика. Она же сама сказала!»
«Она говорила то, что ей мнилось под вашим влиянием. Полагаю, она действительно очень сильно испугалась — настолько, что стала кричать, будто ее убивают! Это было весьма опасно, не правда ли? Думаю, вы бы решились на любое грубое обращение, чтобы унять крики, которые могли привлечь миссис Бринк; она бы застала вас в одеянии духа, и ваш обман был бы разоблачен. Но миссис Бринк все-таки пришла. И что же предстало глазам несчастной дамы! Жестокое зрелище, которого хватило, чтобы разбить ей сердце и довести ее до горестного состояния, в каком она звала свою покойную мать! Вероятно, она припомнила ежевечерние визиты к ней Питера Квика, а может быть, то, как он восхвалял и превозносил вас, называл ее дочерью, которой она никогда не имела, и заставлял одаривать вас вещами и деньгами». — «Нет! Это неправда! Я никогда не вызывала к ней Питера Квика. И все подарки она делала по своей воле, потому что любила меня!»
«Затем она, видимо, вспомнила всех дам, что приходили к вам, и то, как вы им льстили и превращали в своих особых подруг, вызывая в них, по выражению миссис Сильвестр, «нездоровое возбуждение». Как вытягивали из них подарки, деньги и услуги». — «Нет! Нет! Это абсолютная неправда!»
«А я утверждаю — правда. Как еще объяснить ваш интерес к девице вроде Маделины Сильвестр, которая моложе вас годами, но гораздо выше положением в обществе, явно богата, но слаба здоровьем, девушка хрупкая и ранимая? Что это, если не корысть?» — «Это было высоким, чистым и исключительно духовным стремлением помочь мисс Сильвестр в познании собственных способностей к ясновиденью».
«Только и всего?» — «Да! Что же еще?»
С галерки доносятся крики и свист публики. В Миллбанке Селина сказала верно: поначалу пресса представляла ее этакой героиней, но по ходу процесса симпатии газетчиков шли на убыль. «Почему ни одна дама не захотела поделиться своими впечатлениями о методах мисс Дауэс?» — недоумевала газета, и если сперва в возгласе слышалось негодование, то после допроса, проведенного мистером Локком, он зазвучал совсем иначе. Затем газета помещает свидетельские показания мистера Винси — владельца гостиницы в Холборне, где проживала Селина: «Я всегда считал мисс Дауэс весьма предприимчивой девицей». Он называет ее «хитрой», «интриганкой» и «склонной к вспышкам ярости»...
Завершает отчеты карикатура, перепечатанная из «Панча»: спиритка с лисьей физиономией стягивает с шеи робкой девушки жемчужное ожерелье. «Жемчуг тоже снимать?» — спрашивает девица. Подпись гласит: «Немагнетические воздействия». Наверное, карикатуру нарисовали, когда бледная Селина выслушивала приговор, а может быть, когда ее в ручных кандалах сажали в тюремный фургон или когда она вздрагивала под ножницами мисс Ридли.
Смотреть на рисунок было неприятно. Я подняла глаза и тотчас поймала взгляд дамы, сидевшей за дальним концом стола.
Все это время, что я делала выписки, она корпела над «Одической силой». Мы провели вместе часа два с половиной, но я ни разу о ней не вспомнила. Теперь, перехватив мой взгляд, она улыбнулась и сказала, что еще не встречала столь трудолюбивой леди! Видимо, аура сей комнаты вдохновляет на подвиги познания.
— Вижу, вы читали о несчастной мисс Дауэс. — Дама кивнула на лежавшую передо мной подшивку. — Какая ужасная история! Хотите что-нибудь для нее сделать? Знаете, я весьма часто посещала ее темные круги.
Я чуть не рассмеялась. Вдруг показалось, что стоит выйти на улицу, коснуться плеча любого прохожего и произнести «Селина Дауэс», как мне поведают какой-нибудь странный факт или эпизод истории, оборванной лязгом ворот Миллбанка.
Да-да, сказала дама, заметив мою мину. Она бывала на сеансах в Сайденхеме. Многажды наблюдала мисс Дауэс в трансе, видела Питера Квика и даже чувствовала, как он брал ее руку и прикладывался к ней губами.
— Мисс Дауэс такая нежная! Было невозможно ею не восхищаться. Бывало, миссис Бринк приведет ее, она в простом платье, золотистые волосы распущены. Сядет с нами и попросит немного помолиться; еще и молитва не закончена, а она уж соскользнула в транс. Да так неприметно — и не скажешь, что она уже не здесь. Понимаешь это, когда она заговорит, потому что голос уже не ее, а духа...
Дама поведала, что устами Селины с ней разговаривала ее бабушка. Говорила, мол, любит ее, и просила не горевать.
— И Селина передавала такие послания всем, сидевшим за столом? — спросила я.
— Она транслировала сообщения, пока голоса не становились слишком тихими или, наоборот, чересчур громкими. Иногда, бывало, духи сгрудятся вокруг нее — они, знаете ли, не всегда учтивы! — и утомят ее. Тогда появлялся Питер Квик и разгонял их, только порой он и сам буянил. Мисс Дауэс уведомляла о его приближении, и в этаком разе мы должны были скоренько препроводить ее в будуар, чтобы дух не выдернул из нее жизнь!
«Ее будуар» дама произносила так, словно говорила «ее нога, лицо или палец». Когда я спросила, отчего так, она удивилась:
— Да ведь у каждого медиума есть свой будуар, откуда он вызывает духов!
На свету, поведала она, духи не появляются, ибо свет причиняет им боль. Бывают деревянные будуары специального изготовления, с запорами, но будуар Селины состоял из пары тяжелых штор, которые вешали перед ширмой, загораживавшей нишу в стене. Селину помещали между шторами и ширмой, где в темноте она встречала появление Питера Квика.
— А как он появлялся? — спросила я.
О его прибытии извещал вскрик Селины.
— Этап малоприятный, ибо мисс Дауэс должна была передать Питеру свою духовную сущность, а это болезненно; к тому же в своем нетерпении дух вел себя с ней грубо. Он, знаете ли, всегда был грубоват, еще до смерти бедной миссис Бринк...
Итак, вскрик Селины возвещал прибытие духа, который появлялся перед шторой и вначале был не крупнее эфирного шарика. Но затем шарик начинал расти: дрожал, удлинялся, достигая высоты шторы, медленно принимал человеческий облик и наконец превращался в бородатого мужчину, который кланялся и жестикулировал.
— Это причудливейшее и необычнейшее зрелище, — рассказывала дама, — и поверьте, я наблюдала его много раз. Питер Квик всегда заводил разговор о спиритизме. Мол, наступают новые времена, когда многие познают истинность спиритизма и духи будут разгуливать по городским тротуарам при дневном свете, — так он говорил. Однако он был озорник. Начнет говорить, а потом речь ему надоест. Станет озираться — в комнате горел фосфорный светильник, который духи переносят. И вот — стоит, озирается. Знаете, что он выглядывал? Красивую даму! Отыщет, подойдет к ней вплотную и скажет: как, дескать, насчет того, чтобы прогуляться с ним по лондонским улицам? Затем поднимет ее и давай водить по комнате, а в конце поцелует. Большой был любитель целовать, одаривать и поддразнивать дам.
Мужчины его не интересовали, поведала рассказчица. Так, иногда ущипнет кого-нибудь или дернет за бороду. Раз одного мужчину ударил в нос — да так сильно, до крови.
Дама засмеялась и покраснела. Этаким манером Питер Квик слонялся среди них с полчаса, потом уставал. Он возвращался к шторе будуара — и как прежде разрастался, так теперь съеживался. В конце на полу оставалась только лужица блестящего вещества, да и та постепенно тускнела и уменьшалась.
— Мисс Дауэс опять вскрикивала. Затем наступала тишина. Потом раздавался стук, означавший, что нужно отдернуть штору, развязать и выпустить мисс Дауэс...
— Развязать? — переспросила я, и дама вновь зарделась.
— Так хотела мисс Дауэс, — сказала она. — Мы вовсе не желали для нее никаких ограничений и были вполне согласны на обыкновенную ленту на поясе, которая удерживала бы ее на стуле. Но она говорила, что обязана представить доказательства и тем, кто верит, и тем, кто сомневается, а потому требовала, чтобы перед началом каждого сеанса ее накрепко привязывали. Заметьте, мужчину к себе она не допускала — все всегда делала только дама: усадит, обыщет и затянет веревки...
Стянутые бечевкой кисти и лодыжки Селины привязывали к стулу, а узлы заливали сургучом; или же заводили ее руки за спинку стула и пришивали рукава к платью. Глаза и рот закрывали шелковой лентой; иногда сквозь дырочку в мочке уха пропускали нитку, которую крепили к полу за шторой, но чаще всего Селина просила надеть ей на шею бархотку с привязанной к пряжке бечевкой, которую не выпускала из рук дама, сидевшая в круге.
— Когда появлялся Питер, бечевка слегка натягивалась, но в конце сеанса все узлы были в целости и сургуч не сломан. Сама Селина выглядела невероятно усталой и обессиленной. Мы укладывали ее на диван, давали вина, а потом приходила миссис Бринк и растирала ей руки. Иногда кое-кто оставался посидеть с ней, но я всегда уходила. Мне, знаете ли, казалось, что мы и без того ее утомили.
В разговоре дама беспрестанно и суетливо жестикулировала руками в грязно-белых перчатках, изображая, как Селину усаживают, где на ней затягивают веревки, как миссис Бринк ее растирает. В конце концов мне стало невмоготу от ее болтовни и жестикуляций, и я отвернулась. Я думала о своем медальоне, о Стивене и миссис Уоллес и о том, как случайно, совсем случайно оказалась в этой читальне, где было так много всего, связанного с Селиной... Теперь это уже не выглядело забавным. Только странным. Я по-прежнему не смотрела на даму, но слышала, как она встала и надела пальто. Затем дама шагнула к полке, чтобы поставить на место книгу; оказавшись рядом, она заглянула в газетную страницу, раскрытую передо мной, и покачала головой.
— Ничуть не похоже, — сказала она, ткнув в карикатуру ехидного медиума. — Так мог нарисовать лишь тот, кто не знал мисс Дауэс. Вы ее никогда не видели? У нее ангельское лицо. — Нагнувшись, она перелистала страницы подшивки и нашла другой рисунок, вернее, два рисунка, опубликованных за месяц до ареста Селины. — Вот, взгляните. — Секунду дама наблюдала, как я их рассматриваю, и потом вышла.
На странице рядышком уместились два портрета. Первый являл собой перепечатку фотографии, датированной июнем 1872 года, Селине тогда было семнадцать лет: довольно пухленькая, темные стрельчатые брови, платье с высоким воротником — похоже, тафтяное, на шее кулон, в ушах серьги. Светлые волосы уложены весьма небрежно — этакий воскресный причесон продавщицы, но все равно видно, какие они густые и красивые. На «Истину» Кривелли она вовсе не похожа. Пожалуй, до Миллбанка в ней не было ни капли угрюмости.
Второй портрет показался бы комичным, не будь он так странен. Карандашный набросок спиритического художника представлял Питера Квика, каким тот являлся на сеансах в доме миссис Бринк: плечи укутаны белой тканью, на голове белый капюшон; лицо бледно, а густая борода, брови, ресницы и глаза очень темны. Портрет в три четверти повернут к изображению Селины, и Питер будто повелевает ей обратить взгляд на него.
Во всяком случае, так мне казалось в тот день, когда после ухода настырной дамы я разглядывала портреты до тех пор, пока газетная страница не поплыла пред глазами и лица будто зашевелились. Тут я вспомнила о шкафе с желтым восковым слепком руки Питера Квика. Пришла мысль: что, если она тоже шевелится? Я представила, как сейчас обернусь и увижу, что рука дернулась и, прижавшись к стеклянной дверце, манит меня огромным скрюченным пальцем!
Я не обернулась, но все же еще немного посидела за столом, всматриваясь в темные глаза Питера Квика. Как странно! Они казались знакомыми, будто я когда-то уже в них смотрела — может быть, во сне.
