КОЛЕСО ФОРТУНЫ

Колокола церкви Сан Сальвадор звонили вовсю, когда гондола выплыла из узкого протока Сан-Джованни-Кризостомо и оказалась в Большом канале. Алессандра высунулась из-под фельце (так назывался большой черный балдахин, покрывающий среднюю часть лодки) и взглянула на низко нависшие облака. Апрель, а можно подумать, что еще зима. Тучи начали собираться над городом еще ночью, все небо было затянуто сплошной темно-серой пеленой, и она ожидала, что налицо вот-вот упадут первые капли дождя. Но вместо этого кожу овеял порыв холодного весеннего ветра, в котором ощущался солоноватый привкус моря да острый специфический запах рыбы с рынка, что находился на другом берегу.

Гондольер ловко вел суденышко среди серых вод, увернулся от баржи, груженной фруктами, при этом их оросило целым фонтаном брызг из-под кормы. “Опять этот сон”, – подумала Алессандра и зябко поежилась.

Один и тот же сон, за последний год она видела его слишком часто. Тот самый сон, что заставлял ее просыпаться с криком и в холодном поту, грубо и без всяких на то причин рявкать на добрую, преданную Бьянку. Сон, который оставлял в душе пустоту, сон, который, как она опасалась, будет преследовать ее вечно. Проснувшись, она на секунду забывала, о чем он был, этот сон, но сразу же вспоминала: отец и Якопо погружаются в глубокие и холодные воды моря, в мрачную тьму, и она видит только их лица, бледные, как простыня, широко распахнутые пустые глаза, рты, открытые в беззвучном удивленном крике.

“О Господь, защити преданных тебе моряков от бурь и штормов…” Это заклинание дож повторял всякий раз во время “обручения с морем”, давно устоявшейся венецианской церемонии. И Алессандра, сколько себя помнила, не уставала с гордостью любоваться тем, как “Буцентавр” пересекает лагуну и выходит в Адриатику. Этот красно-золотой корабль был расписан и изукрашен, точно китайский дракон, на носу на золоченом троне восседал сам дож в окружении шести самых приближенных советников в красных плащах, тут же находились военачальники и целая сотня лучших гребцов. А потом дож бросал золотое кольцо в море и произносил слова, столь дорогие сердцу каждого венецианца: “… Спаси и сохрани всех преданных тебе моряков, убереги их от внезапного кораблекрушения и злобных происков хитрых и подлых врагов”. Эти слова Алессандра знала наизусть и повторяла их следом за дожем.

Каким же наивным ребенком была она тогда, верила, что золотые колечки, брошенные в воду, и все эти молитвы помогут сохранить семью. При одной только мысли об этом на глазах Алессандры закипали горькие слезы. Вот и теперь. Она сердито смахнула их тыльной стороной руки. Сегодня не до этого. Ее вызвал и ждет банкир отца. Наконец-то она сможет стать законной его правопреемницей. Кораблекрушение, погубившее Сальваторе и Якопо Россетти, оставило ее практически нищенкой – отец Алессандры вложил все, чем владел, в это последнее свое путешествие. На протяжении последнего года управляющий отцовским состоянием Лоренцо Либерти собрал по крохам все, что осталось, и вложил в дело. Теперь, когда Лоренцо умер, ей предстояло управлять наследством. И банкир, без сомнения, хотел посоветовать, как лучше это делать.

Она вышла из гондолы у ступеней Риальто. Утро на рынках – самое деловое время, на улицах, прилегающих к Эрберии и маленькой церкви Сан Джакомо, было людно и царила суета. Она медленно шла через толпы покупателей с корзинами спаржи из Сант-Эразмуса, артишоками из Сицилии, многие несли плетеные мешки, в которых шевелились еще живые крабы и угри. Последний раз она была здесь, когда ей исполнилось пятнадцать, и тогда шагала, держась за отцовскую руку. Вообще-то хорошо воспитанной и благородной девушке не полагалось ходить по рынкам без сопровождения. “Впрочем, ко мне это не относится”, – с горечью подумала Алессандра, ведь весь последний год она была любовницей Лоренцо.

Она развернула письмо от банкира. Наверху было напечатано:

Ниже шел текст записки:

Она остановила молодого человека, толкавшего перед собой тележку с хлебом, и спросила, как пройти к банку.

– Пойдете прямо, потом, после ювелирных мастерских, свернете влево, – объяснил он и взмахом руки указал куда-то в сторону Руга-дельи-Специале.

Перед тем как отправиться дальше, он еще раз окинул ее пристальным взглядом.

Алессандра догадалась, чем вызван этот интерес, неуверенность паренька, смущенный его вид. Бедняга никак не поймет, кто она такая. Незамужние девушки носят вуаль. На Алессандре ее нет. Не носила она и жемчужного ожерелья, этого традиционного украшения замужних женщин. И была слишком скромно одета. Не девица, не матрона, не пойми кто.

Впрочем, к совету его она прислушалась и вскоре, миновав шумную суету рынков, вышла на тихую, мощенную булыжником улицу, по обе стороны которой тянулись лавки. Банк Каттоны не произвел на нее ожидаемого впечатления. Скрипучая дверь открывалась в крохотную приемную, где сидел молодой человек с перепачканными чернилами пальцами и безнадежно унылым выражением лица. Алессандра показала ему письмо, писец поднялся и проводил посетительницу в кабинет банкира – тесное помещение без окон с полками, на которых стояли целые ряды кожаных папок с выбитыми на корешках позолоченными именами и фамилиями.

Бартоломео Каттона сидел за столом, занимавшим большую часть комнаты, и, щурясь, рассматривал через полукружья очков большой лист бумаги с выведенными на нем цифрами. Он рассеянно поднял глаза на входящих, при этом кончик гусиного пера, которым он царапал по бумаге, задел пламя одной из свечей в настольном канделябре и тотчас вспыхнул. Банкир сердито буркнул что-то и загасил перо пальцами, в воздух поднялась тоненькая струйка вонючего белого дыма.

– Садитесь, садитесь, – произнес он, отмахиваясь от дыма, и указал на единственное свободное кресло в кабинете. – Так вы, стало быть, дочь Россетти? Совсем уже взрослая девушка, насколько я вижу.

– Да, – ответила Алессандра.

И тут же спохватилась – и без того было очевидно, кто она такая.

– Это просто ужасно, что случилось с вашим отцом, просто ужасно, – пробормотал банкир. – Сколько раз я предупреждал его, чтобы не выходил в море без страховки, да, предупреждал, но ему, конечно, было видней… – Он снял очки и с хмурой гримасой потер переносицу толстого носа, затем снова надел очки, взглянул на девушку, и тонкогубый рот его расплылся в улыбке. – Но таких, как он, теперь много, а все из-за высоких цен на перевозки и прочих затрат, поэтому и рискуют, как рисковал ваш отец. В надежде, что судно благополучно минует корабли всех этих разбойников, турок, португальцев и англичан. Знавали мы и лучшие времена, – продолжил он и заправил седую прядь, выбившуюся из-под шелковой шапочки, – когда без длинного списка страховых гарантий никто с пирса и ногой ступить не мог. И тем не менее помню случаи, когда люди выходили в море, вообще никем и ничем не подстрахованные, сами, казалось, навлекали на себя беду, но при этом умудрялись сколотить целое состояние! Если б он тогда прислушался к моему совету, дорогая, ваше нынешнее положение было бы не столь бедственным. Нет, он был глух и слеп!

Алессандра подумала, что синьор Каттона ни за что бы не осмелился так оскорблять отца, если б тот был жив. Да и с Лоренцо наверняка говорил бы иначе. Она попыталась скрыть неудовольствие фамильярностью банкира.

– Мой отец и брат погибли во время этого плавания, – заметила она. – И никакие деньги не смогли бы возместить мне этой потери.

Банкир, должно быть, уловил в ее голосе с трудом сдерживаемый гнев, и толстые его щеки покраснели.

– Да, конечно, – закивал он и закашлялся. – Вы уж извините.

– Синьор Каттона, думаю, теперь самое время объяснить, для чего вы меня пригласили.

– Ах, ну да. Но прежде всего позвольте выразить глубочайшие соболезнования по поводу кончины синьора Либерти.

“Говорит так, точно перед ним вдова Либерти, а не я, – подумала Алессандра. – Интересно, знал он о наших взаимоотношениях или нет?”

– Я так понял, он умер от холеры?

Он снова поднял на нее усталые и равнодушные глаза.

– Да.

Банкир подался вперед и тихо спросил:

– А заразился он здесь, в Венеции?

– Нет, он был во Флоренции, когда заболел.

– Понятно. – Банкир откинулся на спинку кресла, на лице его читалось облегчение. – Как уберечься, никому не ведомо. Вы, конечно, еще слишком молоды, но те, кто выжил, никогда не забудут эпидемии семьдесят пятого года. – Каттона зябко передернул плечами, затем, делая над собой явное усилие, решил вернуться к делам насущным. – Вам было известно, что управляющий отцовским состоянием синьор Либерти неоднократно снимал деньги с его счета?

– Да, конечно. Снимал и вкладывал их. Делал инвестиции от моего имени.

– Понятно. Ну а прибыль размещал в другом банке?

– Нет. Она должна была поступать сюда.

– Синьорина Россетти, мне крайне прискорбно сообщать вам эту новость. Синьор Либерти неоднократно снимал деньги, но никуда их не вкладывал. А потому, боюсь, на вашем счету осталось очень мало.

Сердце у нее екнуло.

– Насколько мало?

Каттона развернулся в кресле. Только сейчас она заметила, как хитроумно устроено было его кресло – к ножкам крепились колесики, и банкир мог свободно разъезжать вдоль полок с кожаными папками. Доехав до дальней стенки, он снял с полки папку с ее именем на корешке. Перенес ее на стол, открыл, перелистал несколько страниц, провел указательным пальцем вдоль колонки цифр, затем вдруг остановился и поднял глаза на Алессандру.

– Двадцать восемь дукатов четырнадцать сольдо три пикколо, – мрачно произнес он.

– Но это невозможно!…

На двадцать восемь дукатов ей самой и двух месяцев не протянуть, не говоря уже о Бьянке и Нико.

Он перевернул папку, подвинул к ней.

– Посчитано все правильно.

Алессандра тупо смотрела на ряды цифр, обозначавших изъятия со счета, одно за другим, и возле каждой записи была подпись Лоренцо.

– Просто не верится, – пробормотала она.

– Уверяю вас, моя бухгалтерская практика отвечает наивысшим стандартам, – обиженно заметил Каттона. – Раз в три месяца все мои записи проверяет банк Джиро…

– Нет, вам я, безусловно, верю, – торопливо вставила Алессандра. – Просто не понимаю, как это синьор Либерти мог сотворить такое.

Она еще раз с отвращением взглянула на последнюю графу. Но может, Лоренцо обманывал ее не сознательно, может, это произошло случайно, по ошибке, вследствие помутнения разума, в результате болезни, повлекшей за собой и смерть? Наверное, она так никогда этого и не узнает.

– У вас есть какие-либо другие средства, синьорина Россетти?

– Нет.

– Вы задумывались над тем, как будете жить дальше?

– Не было времени подумать.

– Знаю, отец оставил вам прекрасный дом в Кастелло, неподалеку от лагуны. Возможно, стоит продать этот дом и вырученные деньги потратить на вступление в Сан Себастьяно?

Алессандра взирала на него, раскрыв рот. Ее просто потрясло это предложение, сама мысль о том, что единственным выходом для нее является принятие монашеского сана в Сан Себастьяно, венецианском монастыре, основанном поэтессой и куртизанкой Вероникой Франко в качестве приюта для падших женщин. Очевидно, Каттона все же знал о ее отношениях с Лоренцо либо догадывался, ибо подобное предложение носило оскорбительный характер. Нет ничего хуже для женщины, чем числиться бывшей любовницей, подумала Алессандра. Очевидно, этим и продиктовано столь неуважительное отношение к ней банкира.

– Если хотите, могу помочь найти покупателя, – заметил Каттона. – Вообще-то я и сам не прочь приобрести этот дом…

“Так вот оно что, – подумала Алессандра. – Мало того что я не вызываю у него ни малейшего уважения, он еще хочет поживиться за счет моего несчастья”.

– Вообразили, что сумеете запугать меня до такой степени, что я соглашусь продать вам дом? – спросила она. – И уж несомненно, рассчитываете заплатить за него куда меньше истинной стоимости?

– Я дам хорошую цену, можете мне поверить.

– Да меня тошнит при одной только мысли о том, что вы будете мирно почивать в моем доме, заперев меня в монастыре! – Алессандра резко поднялась из кресла. – Будьте любезны, мои деньги!

– Что?

– Выдайте мне мои деньги. Я снимаю их со счета.

Банкир погрузился в молчание. Какое-то время разглядывал разложенные на столе бумаги, возможно, пытался подобрать какой-то другой, более действенный подход. Но затем поднял глаза на Алессандру и понял: эта девушка не уступит.

– Что ж, прекрасно, – сказал он. – Сколько?

– Все.

Она отстегнула кошелек от пояса и положила его на стол.

– Мы, знаете ли, держим депозиты не здесь, – злобно заметил банкир и отмахнулся от кошелька, – а в специальных помещениях дворца Камерленги, здании государственного казначейства. Ну, знаете такой высокий белый дом, что справа от моста Риальто. Вот, отнесете этот чек, – с этими словами он вынул из ящика стола клочок бумаги, что-то написал на нем, – и они выдадут вам деньги.

Он окинул чек неодобрительным взглядом, протянул ей.

– Желаю удачи, синьорина Россетти, – добавил банкир, но Алессандра сразу уловила неискренность в этом его пожелании.

Чиновник из дворца Камерленги закончил отсчитывать четырнадцать сольдо, затем отпер самый большой из трех сундучков, что стояли перед ним на столе. Покосился на чек от Каттоны, затем перевел взгляд на Алессандру.

– Двадцать восемь дукатов, правильно?

– Да, – ответила Алессандра убитым голосом.

“Двадцать восемь дукатов… Как мы будем жить на эти двадцать восемь дукатов?” Она тихо всхлипнула, вытерла ладонью заплаканное лицо. Сегодня, наверное, худший день в ее жизни. Если не считать того дня, когда около года тому назад она узнала о гибели отца и брата. Сообщил ей эту страшную весть Лоренцо. А потом упал на колени и признался ей в искренней и страстной любви. Уверял, что уже давно испытывает к ней самые пылкие чувства. Умолял, чтобы она, Алессандра, позволила ему как-то помочь ей, защитить ее. Обещал, что будет заботиться о ней. И она ему поверила. Стало быть, он все это время обманывал?

Нет, решила Алессандра, этого просто не может быть. Лоренцо любил ее, она это знала, чувствовала, много раз сожалела о том, что не может ответить ему столь же пылкой и преданной любовью. То, что произошло с деньгами, должно быть, какая-то ошибка или просто несчастливое стечение обстоятельств. Только вряд ли это облегчит нынешнее ее положение, если даже она узнает правду.

– Вот, прошу, двадцать восемь дукатов, – громко произнес чиновник, и по выражению его лица Алессандра поняла, что он уже произносил эти слова раза два, если не больше, а она просто не слышала.

Алессандра начала собирать со стола сложенные аккуратными столбиками золотые монеты, как вдруг перед зданием казначейства послышался какой-то шум, и оба они обернулись на него.

Стражники широко распахнули двойные двери, и шум с улицы эхом разнесся по просторному залу с мраморными полами. Перед зданием собралась огромная толпа, ее крики и возгласы достигли слуха тех, кто находился внутри. Алессандра пыталась расслышать, о чем именно кричали собравшиеся, но крики сливались в сплошной неразборчивый гул.

Чиновник поднялся и не сводил глаз с двери. Все остальные служащие – тоже. Даже их начальники и те повернулись к двери, и на лицах всех присутствующих застыло напряженное ожидание. Но чего именно они ждали?

Через несколько секунд любопытство девушки было вознаграждено. Четыре носильщика внесли во дворец Камерленги открытый паланкин. А в нем на шелковых и бархатных подушках небрежно раскинулась женщина – самая красивая из всех, которых только доводилось видеть Алессандре. Двери начали затворяться, и крики толпы стали еще громче.

– Ла Селестия! – теперь уже отчетливо различила Алессандра.

Ла Селестия. Даже она, Алессандра, была наслышана об этой знаменитой венецианской куртизанке, самой прекрасной и соблазнительной женщине в городе – и репутация эта была заслуженной. Так подумала Алессандра, не сводя с красавицы глаз. Лицо в форме сердечка в обрамлении целой гривы блестящих темных кудрей, что спадали на плечи и почти полностью обнаженные пышные груди, выступающие из-за низкого выреза платья. Глаза огромные, с густыми ресницами, загадочные, как у кошки, кожа белая и сияющая, словно луна. Куртизанку окружала целая свита слуг и поклонников, прокладывавших путь носилкам. Судя по возбужденным крикам толпы, доносившимся с улицы, появление Ла Селестии произвело настоящий фурор. Но женщину, похоже, ничуть это не смущало. Пока стражники закрывали двери, она улыбалась и махала рукой людям на улице, продолжавшим выкрикивать ее имя, и по всему было видно: ей нравилось, что она привлекает такое внимание, она чувствовала себя королевой в окружении обожающих ее придворных.

Управляющий бросился ей навстречу и приветствовал самым почтительным образом. Следом за носилками в зал, болтая и смеясь, вошли поклонники Ла Селестии, с дюжину молодых людей, судя по всему, из знати, двое из них опрометью бросились к носилкам подать куртизанке руку. После секундного колебания она оперлась на руку стройного блондина. Избранник насмешливо подмигнул сопернику, затем помог госпоже своего сердца сойти с носилок.

Алессандра взяла кошелек и направилась к выходу. Она пробиралась через толпу свиты, когда один из молодых людей, тот, чью помощь только что отвергла куртизанка, вдруг схватил ее за руку. Очевидно, решил хоть чем-то восполнить урон, нанесенный самолюбию. На нем была модная темно-синяя туника до колен, поверх наброшен плащ, на лице сияла самоуверенная улыбка.

– Как прикажете понимать? – усмехнувшись, воскликнул он, обращаясь к одному из своих друзей. – Молодая девица, одна и без вуали?

– Да, весьма странно, – откликнулся друг. Одет он был победнее, держался гораздо скромнее, однако охотно подхватил насмешливый тон. – Как думаешь, девица или матрона?

– Замужем я или нет, не вашего ума дело, – сердито заметила Алессандра.

– А язык у этой дамочки что у шлюхи, – поморщился модник в синем.

– Тогда, значит, матрона. Девицы – они куда скромней и приветливей.

– А вы оба грубияны, – отрезала Алессандра. – Были бы хорошо воспитаны, позволили бы мне пройти.

Тут к ним обернулась Ла Селестия.

– Вы, двое! Опять затеяли какую-то свару? – спросила она. На губах ее играла улыбка, но смотрела она строго. – Неужели никогда не видели девушку в трауре? Оставьте ее в покое, – с упреком заметила она молодым людям.

– Спасибо вам, – сказала Алессандра и двинулась к дверям.

– Минутку! – окликнула ее Ла Селестия.

Алессандра обернулась. Куртизанка подошла к ней; впрочем, она как будто не шагала, а плыла по воздуху. И стала рассматривать девушку, слегка склонив голову набок.

– Скажите, я могла вас где-то видеть?

– Нет, – ответила Алессандра.

Она бы наверняка запомнила эту красавицу, если б встречала ее прежде.

– Стало быть, обозналась, – бросила Ла Селестия и отвернулась.

Стражи распахнули перед Алессандрой двери, она вышла на улицу. Толпа разошлась, но несколько зевак все же остались дожидаться, вытягивали шеи, старались увидеть куртизанку в зале. Алессандра прошла мимо быстрым шагом, крепко сжимая в руках кошелек. Теперь ее занимали только мысли о будущем.