ГЛАВА 25
– Это объясняет, как она узнала о переписке между Бедмаром и Оссуной, – возбужденно говорила Клер. – Мы знаем, что виконт Утрилло-Наваррский был одним из их посыльных, не считая оказания прочих услуг. Это также объясняет, почему она ждала до марта, не спешила с раскрытием заговора. В письме Россетти двухмесячное расхождение во времени.
– Да, она откладывала. Была занята организацией побега из Венеции, – согласился с ней Эндрю.
– И вполне возможно, именно виконт был тем самым четвертым, для которого требовалось место в транспорте. Много сказать кузине она не могла, однако же написала: “причина UN”, желая заранее предупредить, что никакой он им не враг…
– … Но ее любовник. Только мы не знаем, удался ли им побег.
– Да, – кивнула Клер. – Но я сторонница счастливых концов.
– Тот факт, что она полюбила правую руку Оссуны, его наемника, искуснейшего фехтовальщика, позволяет надеяться, что все кончилось хорошо. Но что, если она не знала, кто такой на самом деле этот Перес? Что, если ей так и не удалось добраться до Маргеры?
– Я тоже об этом думала.
– Есть и другая вероятность. Знаю, вам она не понравится, – сказал Эндрю. – Все это могло быть искусной уловкой Алессандры. Она очаровывает своего любовника, обещает помочь ему бежать. А на самом деле заранее готовится предать его.
– Вы правы, эта версия мне совсем не нравится. И потом, концы здесь не сходятся. К чему тогда зашифровывать письмо столь сложным образом, называть Антонио инициалами, если ей было плевать на то, как сложится его судьба?
– Я сказал это лишь потому, – начал Эндрю и принялся рыться в разложенных на столе бумагах в поисках письма Россетти, – что как-то не похоже, будто письмо написано в спешке. И уж определенно не человеком, планирующим покинуть Венецию в тот же день.
Клер вспомнила, что и ей приходили примерно такие же мысли, когда она читала письмо. В голове крутилось: Алессандра, Антонио Перес, Бедмар, Оссуна, Сильвио, письмо… Она потянулась к переплетенному в сафьяновую кожу тому с записками заседания Большого совета в марте 1618 года, нашла страницу, датированную шестым марта: “Alessandra Rossetti, bocca di leone Palazzo Ducale”. И вдруг ее осенило.
– Послушайте, Эндрю, а ведь во Дворце дожей есть еще одна “пасть льва”? Помимо той, что во дворе?
– Да, кажется, есть, находится в Зале с потайной дверью.
– Рядом с комнатой Совета троих?
– Да.
Клер откинулась на спинку стула и призадумалась. Она была далеко не в восторге от возникших подозрений, не нравилось ей и как последний фрагмент этой головоломки встал на место. Она начала пересказывать свою версию Эндрю Кенту и видела, как лицо его мрачнеет с каждой секундой.
– Да, понимаю, – протянул он, когда она закончила, – Но это означает, что оба мы ошибались.
– И оба были правы, – добавила она.
У входа в кафе “Квадри” классический секстет играл популярную американскую музыку. Клер с Эндрю неспешно шли через пьяццу, направляясь к дому Бальдессари. Клер собиралась забрать Гвен, Эндрю ничего не сказал о цели визита, но она подозревала, что он встречается там с Габриэллой.
Вокруг помимо музыки звучали голоса, доносились обрывки разговоров – все места за столиками на открытом воздухе между кафе “Квадри” и “Флориан” были заняты. Базилика была подсвечена со всех сторон, ее шпили и купола сияли на фоне ночного света. А прямо над головой мерцали мелкие звезды.
“Это моя последняя ночь в Венеции, – с грустью подумала Клер. – Просто не верится, что все уже кончилось”.
– Я так мало успела увидеть, – тихо сказала она.
– Простите?…
Она сама не осознавала, что произнесла эти слова вслух. И залилась краской от смущения.
– Просто жаль, что уже завтра придется уехать.
– Мне тоже жаль. Поразительно все это, верно? – И он небрежным кивком указал на пьяццу. – Хотя “поразительно” не самое подходящее слово. Когда я пытаюсь описать Венецию, дело всегда заканчивается тем, что начинаешь говорить какие-то банальности.
– А я, еще живя в Америке, очень часто читала, что Венеция – волшебный город, похож на сказку. Слишком часто, а потому заподозрила, что это венецианские туристические компании морочат людям головы, чтобы заманить побольше туристов. Но как только прилетела и увидела все это, первой мыслью было: “Ну прямо как в сказке, настоящее волшебство”.
– Стало быть, они умеют обрабатывать людей.
– Причем не слишком оригинальным способом. Но более всего меня поражает в этом городе его живость, постоянное движение. И знаете, грустно думать о том, что когда-нибудь он превратится в город-музей, ведь многие предлагают именно так поступить с Венецией.
– Согласен, это было бы печально.
Они продолжали шагать к восточному краю площади, и вскоре весь шум постепенно стих за их спинами, они вошли в лабиринт узких полутемных улиц Сан-Марко. И еще довольно долго шли в полном молчании, Эндрю нарушил его первым.
– Мне кажется, я должен извиниться перед вами.
Клер удивленно взглянула на него.
– За что?
– Ну, за тот день, когда мы встретились в аэропорту. Мне кажется… я был довольно груб и…
– О, что вы! Я ничего такого не заметила, – солгала Клер.
– Ну вот. Вы не только не прощаете меня, вы еще и врете. Надо сказать, и вы вели себя не самым лучшим образом… все те глупости, что вы говорили об итальянской полиции. А, да что там!
Эндрю криво улыбнулся и махнул рукой.
– И что же, меня действительно забрали бы в полицию, если б я влезла в эту очередь для европейцев? – спросила Клер.
– Понятия не имею. Но прежде я никогда не видел американца, который бы норовил пролезть без очереди.
– Ах так? Неужели?
– Поэтому и извиняюсь. Понимаю, что вел себя самым безобразным образом, но у меня были уважительные причины.
– Интересно, что за причины?
– Перед этим я провел два дня в Амстердаме, где у меня семинар. А когда прилетел туда, выяснилось, что мой багаж вместо Амстердама улетел в Афины. Номер в гостинице мне достался в самом центре крыла, где поселили болгар, приехавших в отпуск. Весь день они отсыпались, а ночью пили, били о стенку пивные кружки и горланили песни. И последнее. В самолете, по пути в Венецию, мой сосед сломал мне очки.
– Нарочно?
– Не знаю, до сих пор не пойму, как это случилось. Он встал и ушел. Я тем временем заснул, предварительно сняв очки. И чисто автоматически положил их на сиденье рядом. А потом он вернулся и просто не глядя…
– Сел на них?
– Ну да, боюсь, что так. Короче, к моменту прибытия сюда я страдал от недосыпания и от того, что хожу в одной и той же одежде целых три дня, и вообще плохо видел, что творится вокруг. А мне предстояло читать лекцию о книге, которую я пишу… которую еще не написал, потому как до сих пор не понял… Словом, простите меня, надеюсь, теперь вы понимаете, почему я тогда так себя вел.
– Понимаю. Мое путешествие сюда тоже было не из самых приятных.
– Мне следовало догадаться.
– Ничего страшного. Ваши извинения приняты, но только при одном условии. Если вы принимаете мои, за то, что обозвала вас “лошадиной задницей”.
– Конечно. Должен сказать, никто прежде не обзывал меня по-латыни. Я даже был заинтригован. Скажите, это единственное известное вам ругательство на мертвом языке?
– Отнюдь. Могу ругаться, как матрос, еще и по-гречески.
– Так что в классических языках вы человек продвинутый?
Клер отрицательно помотала головой.
– Нет, знаю только бранные слова.
– Вот как? Но где же вы этому научились? Что, есть такая специальная книга, или учебный диск, или же что-то еще?
– Да нет, никакой книги нет, конечно! – рассмеялась Клер. – Но это было очень просто. Стоит выйти замуж за ученого, специалиста по античности, и можно узнать просто уйму совершенно незаменимых фраз и слов.
Эндрю заметно растерялся.
– Так ваш муж… он… э-э?
– Бывший муж, – поправила его она. – Помощник профессора на кафедре античной истории Колумбийского университета.
“А его подружка занимает кабинет напротив, через коридор”.
– Это довольно редкостное умение, ругаться на латинском и греческом, не правда ли? – заметил Эндрю. – Оно могло бы оказаться весьма полезным где-нибудь в Афинах или…
– Или в Древнем Риме, – подхватила Клер.
– Да уж. – Он на секунду умолк. – Что планируете делать, получив ученую степень?
– Хотелось бы преподавать. Вообще-то у меня есть голубая мечта. В идеале я хотела бы стать профессором в Гарварде.
– Есть шанс, что предложат должность?
– О, нет. Получить там работу почти невозможно. Мой бывший с огромным трудом получил место в Колумбийском университете, это стоило ему немалых усилий, это очень и очень престижно…
– И вам хотелось бы переплюнуть его.
– Да. Глупо, не правда ли? А дело, скорее всего, кончится маленьким заштатным колледжем где-нибудь на Среднем Западе.
– Лично мне кажется, ничуть не глупо. Уверен, из вас получится просто отличный преподаватель. Вы нашли ключ к сердцу девочки – она ведь доводится вам племянницей? – этой своей историей о Казанове.
– Спасибо. Гвен мне не племянница. Я просто ее компаньонка. – Клер поняла, что надо дать какие-то пояснения. – Родителям Гвен был нужен человек, который бы отвез ее в Европу на неделю. А мне необходимо было попасть на эту конференцию, но материально… я не могла себе этого позволить. Вот мы и заключили сделку.
– И часто вам доводится выступать в роли компаньонки?
– Разве не видно, что в первый раз?
– Напротив. Вы прекрасно справляетесь. Ну, если не считать того, какие вольности вы разрешили ей в самолете.
– Ничего я ей не разрешала! Просто заснула в кресле, а она ускользнула.
– Вообще, она доставляет много неприятностей, верно?
– Она подросток. И с учетом возраста все эти неприятности – практически норма.
– У меня сын девяти лет. И я уже почти с ним не справляюсь. Только не говорите мне, что дальше будет еще хуже!
– Мне страшно не хочется выступать в роли носителя плохих новостей, но смею заверить: в подростковом возрасте все значительно осложнится.
– По опыту знаю, все осложнилось с самого начала.
– Так что вы не станете описывать своего сына как милого, скромного и абсолютно нормального мальчика?
– Кого, Стюарта? Честно вам скажу, у него напрочь отсутствуют все перечисленные вами качества.
– А куда вы пристраиваете Стюарта, когда вам приходится путешествовать?
Едва задав этот вопрос, Клер поняла: теперь Эндрю знает, что она говорила о нем с Ходди. Иначе откуда бы ей стало известно, что он вдовец?
К счастью, Эндрю не придал особого значения этому ее промаху, лишь окинул пристальным взглядом, а затем ответил:
– Он остается с моими родителями.
– И вы беспокоитесь о нем?
– Да, конечно, беспокоюсь… Но не столько о Стюарте, сколько о тех, кто оказывается в радиусе пяти миль от него. В данный момент тревожусь о родителях… об их доме… машине… собаке. Если процитировать одного из его школьных воспитателей, Стюарт обладает незаурядными разрушительными способностями.
– Разрушительными?
– Преподаватели бывшей школы сочинили на него примерно следующую характеристику: “Высока вероятность того, что сконструирует в подвале собственного дома атомную бомбу”. Нет, разумеется, я объяснял им, что держу плутоний в надежном месте, в самом верхнем ящике шкафа, так что ему не достать, но они предложили нам искать другой выход из этой ситуации.
– Значит, вашего сына вышибли из школы?
– Ну не то чтобы вышибли, но пришли к выводу, что будет лучше для Стюарта и всей школы, если он поступит в другое образовательное заведение. И оказались правы, сейчас он гораздо счастливее. В университете ему нравится куда больше.
– А разве в Кембридже есть детская школа?
– Нет. Он ходит в университет. В Тринити-колледж, это моя альма-матер.
– Но мне казалось… вы говорили, ему только девять.
– Да, девять.
– И он учится в Кембридже?
– Под надзором воспитателей, разумеется.
– Да, конечно…
– Видите ли, он… считается довольно продвинутым для своего возраста.
– Так значит, ваш сын – гений?
– Судя по всему, да.
– И вы, наверное, страшно гордитесь им?
– Да, хотя последнее время он испытывает, как мне кажется, даже какой-то нездоровый интерес к ракетостроению. И мне трудно провести границу между гордостью и страхом за его жизнь. – Эндрю остановился у ворот из сварного железа. – Ну вот мы и пришли.
Он толкнул калитку, и они вошли во двор перед домом Бальдессари. Поднялись по ступенькам к двери, постучали.
Эндрю обернулся к ней.
– Знаете, то, что вы сказали вчера вечером в ресторане, очень много для меня значит.
– А что я сказала?
– Что даже самые маленькие, с виду незначительные истории могут оказаться важными, если они помогают понять человека.
– Вы хотите сказать, все эти мои мысли не столь уж глупы?
– Ничуть. Я был очень удручен тем, как складывается работа над книгой, как медленно она продвигается, что даже начал испытывать нечто похожее на отчаяние. А вы… вы говорили так страстно, убежденно, напомнили мне молодость, каким я был тогда, что чувствовал, когда начинал.
– Вот как?
Эндрю придвинулся к ней поближе.
– Я подумал… скажите, вы будете на моей лекции завтра?
– Конечно.
Он что-то собрался сказать, но в этот момент дверь распахнулась. Перед ними стояла Габриэлла. И ее знаменитая ослепительная улыбка в тысячу ватт сразу померкла, как только она увидела Клер. Возникло странное ощущение, словно Габриэлла нарушила момент особой интимной близости между ними, хотя они ничего такого не делали, просто стояли рядом и разговаривали. Габриэлла обладала тем же “радаром”, что и Рената, и теперь включила его на полную мощность, чтобы разобраться, что же происходит между этими двумя. Впрочем, обнаруживать было особенно нечего, однако у Клер возникло твердое убеждение, что это неважно. Она сразу поняла, что умудрилась стать злейшим врагом Габриэллы на всю жизнь – лишь потому, что пришла вместе с ее мужчиной.
– Дорогой! – воскликнула Габриэлла, обращаясь к Эндрю. И тут же взяла его под руку. – И Кэрри, какой сюрприз!
– Мы весь день просидели в библиотеке, – сказал Эндрю, видимо, спешил объяснить их совместное появление в доме Бальдессари. – И Клер пришла забрать свою… подопечную, так что…
Господи боже, он только делает хуже, встревожилась Клер. Голос звучит как-то виновато. Может, он тоже уловил этот “радар”. Хотя по своему опыту Клер знала: мужчины редко замечают, когда женщина в метафорическом смысле вешает им на шею табличку с надписью: “Мой! Руки прочь!”
– И знаешь, что самое забавное, – продолжал бормотать он, – оказывается, Клер тоже работает над историей Испанского заговора…
Нет, он ничего не замечал. В глазах Габриэллы зловеще мерцал огонек собственника и плохо скрываемой враждебности. “Большое вам спасибо, господин Кент”, – сердито подумала Клер. Очень хорошо, что она уезжает завтра и они больше никогда не увидятся. Габриэлла воспылала к ней ревностью и злобой, и здесь становится небезопасно.
