Джем почувствовал, что что-то происходит, задолго до того, как появилась телега. Он работал перед крыльцом дома Келлавеев, крася стул, который только что довел до ума его брат Сэм. Вдруг вдалеке послышался гул, какой возникает, когда люди собираются и обсуждают что-то; в этом гуле время от времени звучали возбужденные детские голоса. Джем не стал брать это в голову, потому что уже слышал подобное немного ранее этим же днем, когда в деревню пришел агент, закупающий пуговицы. А сейчас, возможно, заспорили две женщины, несогласные с тем, как оценили плоды их трудов. Каждая жительница Пидла гордилась своим умением и расстраивалась, если ее работа не оценивалась по достоинству. Недоброжелательное замечание нередко становилось причиной свары, которая могла прилюдно продолжаться неделями.

Джем улыбнулся при этой мысли, но то была улыбка понимания, а не сочувствия. Теперь, после возвращения из Лондона, обычаи деревенской жизни представлялись ему странноватыми. Он, например, не мог себе представить, что его ламбетские соседи спорят из-за качества их пуговиц. Временами Пидлтрентхайд и его речушка казались ему мелкими после Ламбета и Темзы. Порой он открывал дверь дома, смотрел вокруг, и сердце его погружалось в уныние от того, что все вокруг оставалось таким же, как и день назад. Никто не носил по улице ананасы, на спины девушек не свисали небесно-голубые ленты. Он мог бы поговорить об этом с Мейси, будь она здесь. Ему не хватало сестры, и он завидовал ей — ведь она гораздо дольше него оставалась в Лондоне с Блейками.

Келлавеям было очень непросто снова обосноваться в Пидлтрентхайде, хотя они и отсутствовали меньше года. Они вернулись во время метели, а потому никто не видел, как они приехали. Они вошли в дом, когда Сэм и его жена Лиззи лежали в постели, хотя время едва перевалило за полдень. Возвращение было нелегким, и некоторые члены семьи так и не пришли в себя.

Томас Келлавей скоро занял свое прежнее место в мастерской, не очень охотно освобожденное для него Сэмом, который только-только успел вкусить радости самостоятельной жизни. Отец его работал медленнее, чем хотелось, и Сэм чаще, чем прежде, указывал ему на это. Томас иногда спрашивал себя, остается ли он по-прежнему хозяином в собственной мастерской.

Анне тоже было нелегко приспособиться к прежней жизни, потому что она вернулась на место, занятое ее невесткой. В прошлом Анна и Лиззи Миллер неплохо ладили, потому что Лиззи была тихой девочкой, почтительно относившейся к будущей свекрови. Но, выйдя замуж и обзаведясь своим домом, Лиззи превратилась в женщину с собственными взглядами на жизнь, вовсе не желавшую уходить на второй план, когда Келлавей вернулись в дом, который она стала считать своим. Кое-что она уже успела изменить: принесла какую-то мебель из родительского дома, повесила новые занавески, передвинула стол из одного угла комнаты в другой. Через час после возвращения Анна вернула стол на прежнее место, отчего Лиззи погрузилась в депрессию, продолжавшуюся вот уже семь месяцев.

По этой причине две женщины старались не оставаться друг с другом наедине, что было нелегко, поскольку они постоянно сталкивались по хозяйским делам. И если Анне нужно было помочь Лиззи постирать занавески, то она предпочитала работать в огороде за мастерской. Она чувствовала себя иначе, чем Джем, — не искала той волны возбуждения, которая невидимо затопляла деревню, когда случалось что-то новое. Вместо этого она полола грядки с луком и старалась не думать о пеньке, оставшемся от грушевого дерева в конце сада. Со дня смерти Томми прошло уже полтора года, а Анна все еще по нескольку раз на день вспоминала о нем. Она поняла, что такова уж родительская доля: твои дети остаются с тобой, живые или мертвые, рядом ли они или далеко. Она тосковала и по Мейси, оставшейся в Ламбете, и часто думала о том, как бы вернуть ее в Пидлтрентхайд.

И вдруг она услышала крики Мейси.

Анна Келлавей оказалась у крыльца дома одновременно с телегой.

— Господи Иисусе милостивый, — пробормотала она, увидев живот дочери, и нашла глаза мужа.

Томас воспринял состояние дочери, не моргнув глазом. На его лице появилось решительное выражение. Он взглянул на жену, а потом на виду у соседей, которые пришли узнать, что тут за шум, подошел к телеге и, позвав на помощь Джема и Сэма, поднял дочь.

Хотя Томас уже и принял дочь, Анна знала, что соседи смотрят, как будет вести себя она, и реагировать соответственно ее поступкам. Она оглянулась — Лиззи смотрела на Мейси с плохо скрываемым отвращением. Анна Келлавей закрыла глаза, и перед ее мысленным взором возник образ мисс Лауры Девайн, легко раскачивающейся на канате. Она кивнула сама себе, открыла глаза и, присоединившись к мужу, подхватила Мейси.

— Ну-ну, Мейси, — пробормотала она. — Теперь ты дома, теперь все будет хорошо.

Мейси понесли в дом, а она, найдя глазами Джема, крикнула ему через плечо:

— Джем, ты должен найти Магги — я не знаю, куда она делась.

Джем вздрогнул, глаза его расширились.

— Магги здесь?

— Да-да. Мы бы сюда без нее ни за что не добрались. Она была так добра ко мне и Рози — все устроила и ухаживала за нами. Но потом исчезла.

— Где ты видела ее в последний раз?

— У «Короны». Мы сели в телегу, я повернулась, а ее уже не было. Пожалуйста, найди ее, Джем. У нее не осталось денег, и ей тут страшно.

Мейси занесли в дом, и она не увидела, с какой скоростью развернулся и побежал ее брат.