Декабрь 1792
VII

У Магги редко выдавался свободный день. Работа на мануфактурах обычно начиналась в шесть утра и продолжалась до двенадцати, затем час отводился на еду, а потом еще нужно было работать до семи. Если ты не отрабатывал свои часы, тебя выгоняли, как выгнали ее из горчичного цеха, после того как она убежала поспать в саду Блейков. А потому, когда хозяин, мистер Бьюфуа, сказал, что работники его уксусного цеха после обеда могут идти домой, Магги не закричала «ура!» и не захлопала в ладоши вместе с остальными. Она была уверена — он что-то им не договаривает.

— Он потом вычтет из нашего жалованья, — пробормотала она вполголоса девушке, работавшей рядом с ней.

— А мне плевать, — ответила та. — Я устроюсь поближе к огоньку и просплю весь день.

— А потом следующий день не будешь есть, потому что у тебя вычтут шестипенсовик, — сказала Магги.

Как выяснилось, потеряли они не только шестипенсовик, но и сон в тепле, у огня. В полдень, когда работники сели обедать, мистер Бьюфуа сделал еще одно объявление.

— Вам наверняка известно, — сказал он, обращаясь к длинным столам, за которыми сидели мужчины и женщины, собирающиеся атаковать тарелки с колбасой и капустой, — о непрекращающихся зверствах, происходящих по другую сторону Французского канала, и о зловредном яде, исходящем оттуда и загрязняющем наши берега. Здесь есть такие, кого трудно назвать англичанами, потому что они ответили на этот дерзкий революционный призыв и распространяют подстрекательскую отраву, имея целью подорвать нашу славную монархию.

Никто не поднял взгляда и не обратил особого внимания на эту речь: гораздо важнее было побыстрее закончить обед и уйти, прежде чем хозяин передумает и отнимет дарованные им полдня.

Мистер Бьюфуа был исполнен решимости внушить своим работникам, что, несмотря на французскую фамилию, он — англичанин до мозга костей. Он помедлил, скрежеща зубами, и решил оставить метафорический язык.

— Нашему королю угрожает опасность! — прогремел он, и вилки замерли в воздухе. — Французы заточили своего короля и предлагают помощь тем, кто хочет сделать то же самое здесь. Мы не можем позволить этой заразе предательства распространиться у нас. Быстро заканчивайте обедать — вы пойдете со мной. Мы пожертвуем своим дневным заработком, чтобы прийти на митинг и продемонстрировать нашу преданность королю и стране. Тот, кто не пойдет, — добавил он, перекрикивая протестующие голоса, — тот, кто не пойдет, потеряет не только работу и жалованье, но и будет включен в список подозрительных и подрывных элементов. Вы знаете, что такое подрывные элементы, добрые люди? Это те, кто подстрекает к беспорядкам. Мало того, это первый шаг на пути к предательству! А вы знаете, какое наказание полагается за подстрекательство? В лучшем случае — это хорошая, добрая экскурсия в Ньюгейт, но более вероятно — отправка в землю Ван-Димена. А если вы будете упорствовать на пути к предательству, то кончите с петлей на шее.

Он дождался, когда стихнет ропот.

— Выбор прост: либо вы идете со мной в Воксхолл и тем самым заявляете о своей преданности королю, либо отправляетесь вон с перспективой сесть в тюрьму или чего похуже. Кто хочет уйти? Я не стою вам поперек пути. Идите, кто желает, а мы крикнем ему в спину: «Предатель!»

Магги оглянулась. Никто не шелохнулся, хотя несколько человек при этих словах мистера Бьюфуа мрачно нахмурились, глядя в свои тарелки. Девушка тряхнула головой, недоумевая: с какой это стати из-за событий во Франции у нее вычитают из жалованья? Понять это было невозможно.

«Какой странный мир!» — подумала Магги.

Тем не менее она вместе с тремя десятками других работников пошла по холодным улицам вдоль Темзы — мимо Вестминстерского моста и амфитеатра Астлея (теперь заколоченного и безжизненного), мимо кирпичных башен Ламбетского дворца и дальше — в Камберлендский сад Воксхолла, рядом с конкурирующим уксусным цехом. Магги удивилась, увидев большую толпу. Как это столько людей согласились стоять на холоде и слушать разглагольствования множества других об их любви к королю и ненависти к французам?

— Так напердел, что и здесь воняет! — шептала Магги своей соседке с появлением каждого очередного оратора, и обе начинали хихикать.

К счастью, мистер Бьюфуа потерял всякий интерес к своим работникам, приведя их в Камберлендский сад и выполнив задачу обеспечения многочисленности митинга. Он поспешил к группе тех, кто вел митинг, чтобы добавить и свой голос к жаждущим выказать свою преданность королю. Наконец исчез и тот, кто стоял над ним. Как только работники мистера Бьюфуа поняли, что никто их не пасет, то начали потихоньку разбегаться.

Хотя Магги страсть как было жаль терять дневной заработок, она радовалась свободному дню и своей удаче — она могла встретить здесь Джема или своего отца. Дик Баттерфилд сегодня собирался познакомить Келлавеев с хозяином лесопилки «Девять вязов» на берегу реки неподалеку от Воксхолла. Они надеялись найти здесь древесину подешевле и рынок сбыта для своих стульев — хозяин лесопилки еще и приторговывал мебелью. Единственный раз в своей жизни и по настоянию жены Дик Баттерфилд сводил кого-то с нужным человеком бесплатно. Пока Мейси болела, прачка несколько раз заходила к Келлавеям: она чувствовала угрызения совести из-за того, что не встала на пути девушки, ушедшей в туман с Джоном Астлеем. Во время последнего своего визита Бет обратила внимание на пирамиду непроданных стульев и жидкий суп, приготовленный Анной, после чего потребовала, чтобы ее муж помог этому семейству.

— Пора тебе забыть об этой девчонке, — проворчал Дик Баттерфилд, но жене все же не отказал. Он по-своему сочувствовал Мейси.

Магги полагала, что к этому времени Келлавеи уже закончили свои переговоры на лесопилке и теперь, наверное, обмывали дело в пабе, где Баттерфилд должен был отыграться за свою благотворительность и выпить за счет Томаса Келлавея столько пинт пива, сколько вместит его желудок. Магги отделилась от толпы и направилась к дороге. Сначала она заглянула в «Королевский дуб» — ближайший к этому месту паб. Там было полно народу, зашедшего согреться после митинга, но отца и Келлавеев она не увидела. Тогда Магги направилась в сторону Ламбета, заглядывая в пабы по пути — «Белый лев», потом «Черная собака». Наконец она нашла их с кружками пива в уголке «Королевского оружия». Сердце забилось сильнее, когда она увидела Джема, и Магги несколько мгновений, прежде чем они заметили ее, разглядывала его кудри, закрывающие уши, бледную полоску кожи сзади на шее, сильные плечи, которые стали шире за то время, что она знала его. Ей вдруг так захотелось подкрасться к нему сзади, обнять за шею, потрепать уши, что она даже сделала шаг вперед. Но тут Джем поднял голову, и она остановилась, потеряв кураж.

Увидев ее, он вздрогнул.

— Привет. У тебя все в порядке?

Хотя он и сказал это небрежным тоном, но было видно, что он рад видеть ее.

— Ты что это здесь делаешь, Магс? — спросил Дик Баттерфилд. — Бьюфуа увидел, что ты хочешь стащить бутылку уксуса, и выставил тебя вон?

Магги сложила руки на груди.

— Всем привет. Мне тут как — пивка дадут?

Джем предложил ей свое место и свою кружку.

— Садись, пей, я себе еще возьму.

— Нет, па, меня не выгнали. — Магги бухнулась на стул Джема. — А если бы мне приспичило украсть его вонючий уксус, то я знаю, как это сделать, чтобы меня не застукали. Нет, нас отпустили после обеда и повели на митинг тут неподалеку.

Она рассказала о том, что происходило в Камберлендском саду.

Дик Баттерфилд кивнул.

— Мы их видели, когда проходили мимо. Остановились на минутку, но нас к тому времени уже мучила жажда, верно, сэр?

Этот вопрос он обратил к отцу Джема. Томас Келлавей кивнул, хотя его кружка была почти полной. Он не был большим любителем выпивать в дневное время.

— И потом, эти митинги мне ни о чем не говорят, — продолжил Дик. — Вся эта болтовня о французской угрозе — чушь свинячья. Этим французам с собственной-то революцией не разобраться, им сейчас не до нас. Как вы считаете, сэр?

— Я мало что в этом понимаю, — ответил Томас — это был его обычный ответ на вопросы такого рода.

Он слышал разговоры о Французской революции, когда работал в цирке с другими плотниками, но, как и в пидлтрентхайдских «Пяти колоколах», когда обсуждались серьезные проблемы, обычно только слушал, не высказывая собственного мнения. Нет, Келлавей был далеко не глуп, просто он видел аргументы как «за», так и «против», а потому не желал присоединяться ни к одной из спорящих сторон. Он мог согласиться с тем, что король — это самое точное воплощение английской души и английского духа, что король объединяет страну, делает ее великой, а потому необходим для ее процветания. Но он соглашался и с теми, кто говорил, что Георг — расточитель государственной казны, неуравновешенный, переменчивый, своевольный человек, без которого Англии было бы куда как лучше. Раздираемый противоречиями, он предпочитал помалкивать.

Джем вернулся с новой кружкой и табуреткой и сел вплотную с Магги, чтобы колени их соприкасались. Они улыбнулись друг другу — так редко можно было сидеть бок о бок днем в понедельник — и вспомнили тот первый раз, когда они сидели вместе в пабе. Тогда Джем познакомился с Диком Баттерфилдом. Его умение находить табуретки и ориентироваться в пивных значительно улучшилось за последние девять месяцев.

Дик Баттерфилд смотрел на этот обмен улыбками с едва заметной циничной ухмылкой. Его дочь была еще слишком молода, чтобы строить глазки этому парнишке, к тому же сельскому парнишке, пусть тот и осваивает неплохую профессию.

— Так вы как — продали ваши стулья? — спросила Магги.

— Может быть, — сказал Джем. — Мы оставили один. И он будет поставлять нам тис немного дешевле, чем другие поставщики, так ведь, па?

Томас кивнул. После отъезда в Дублин Филипа Астлея он снова начал делать виндзорские стулья, однако в отсутствие циркача, который присылал к нему клиентов, заказов стало меньше. Но он все равно продолжал делать стулья, используя остатки материала, выпрошенные им в цирке у Астлея. Их задняя комната наполнялась готовыми изделиями, ждущими покупателя. Келлавей даже подарил два стула Блейкам за то, что они помогли Мейси в тот туманный октябрьский день.

— Ну с этим поставщиком из «Девяти вязов» дело у вас пойдет куда как лучше, — заверил Баттерфилд. — Я мог бы вам сказать это много месяцев назад, когда вы отправились за деревом к дружку Астлея.

— В то время он нас устраивал, — возразил Джем.

— Ну-ка, попробую догадаться — пока цирк оставался в городе? Все делишки Астлея проходят гладко, пока он сам приглядывает за ними.

Джем ничего не ответил.

— С ним, парень, всегда так. Филип Астлей будет вашим благодетелем, будет доставлять вам клиентов, сделки, работу и бесплатные билеты, но… как только уедет, тут всему и конец. А отсутствует он по пять месяцев — это почти полгода, то есть половину твоей жизни его нет, а ты тут перебивайся как можешь. Вы обратили внимание, как без него стало тихо в Ламбете? И так каждый год. Он приезжает, помогает вам, привозит новых людей, устраивает и осчастливливает их, а потом приходит октябрь — и шиш с маслом, он в один день собирается, уезжает и все остаются ни с чем. Он строит вам замок, а потом разрушает его. Конюхи, пирожники, извозчики или шлюхи — это происходит со всеми. Люди, как сумасшедшие, начинают искать работу, а не найдя, разъезжаются кто куда: шлюхи и извозчики — в другие районы Лондона, некоторые деревенские возвращаются домой.

Дик Баттерфилд поднес кружку к губам и сделал большой глоток.

— Потом приходит март — и все начинается сначала, когда этот великий иллюзионист снова возводит свой замок. Но некоторые из нас уже набрались опыта и не желают иметь дела с Филипом Астлеем. Мы знаем — это ненадолго.

— Ну ладно, па, ты сказал, что хотел. Он рта не закрывает, — сказала Магги Джему. — Иногда я засыпаю с открытыми глазами, пока он говорит.

— Ах ты дерзкая нахалка! — воскликнул Дик Баттерфилд.

Он замахнулся на нее, а она со смехом увернулась.

— А где же Чарли? — спросила Магги, когда они снова уселись на свои места.

— Не знаю — сказал, у него какие-то дела. — Дик покачал головой. — Скоро я скажу этому парню: сегодня ты, милок, должен прийти домой и принести заработанные деньги.

— Ну, этого тебе долго придется ждать, па.

Прежде чем Баттерфилд успел ответить, высокий человек с широким квадратным лицом заговорил низким, густым голосом, при звуках которого в пабе воцарилась тишина.

— Сограждане! Слушайте меня!

Магги узнала в нем одного из непритязательных ораторов на сборище в Камберлендском саду. Он держал в руках что-то вроде бухгалтерской книги в черном переплете.

— Меня зовут Робертс. Джон Робертс. Я только что вернулся с митинга ламбетской ассоциации, там собирались местные жители, преданные королю и не приемлющие смуты, которую насаждают здесь французские агитаторы. Вам бы тоже следовало быть там, вместо того чтобы попивать тут пивко.

— Некоторые из нас там были! — крикнула Магги. — Мы уже вас слышали.

— Отлично, — сказал Джон Робертс и направился к их столику. — Тогда вам известно, что я здесь делаю, и вы первыми подпишете это.

Дик Баттерфилд лягнул Магги под столом и смерил ее гневным взглядом.

— Не обращайте на нее внимания, сэр, она просто дерзкая нахалка.

— Она — ваша дочь?

Дик подмигнул ему.

— За мои грехи наказание… вы меня понимаете.

Джон Робертс не проявил никакой склонности к юмору.

— Вам надо лучше смотреть за дочерью, чтобы она держала язык за зубами, если не хочет получить койку в Ньюгейте. Тут смеяться не над чем.

Дик Баттерфилд поднял брови, отчего его лоб избороздили глубокие морщины.

— Может, вы возьмете на себя труд, сэр, объяснить, что это за дело такое, над которым мне нельзя посмеяться.

Джон Робертс уставился на него, размышляя, издевается ли над ним Баттерфилд или нет.

— Это декларация преданности королю, — сказал он наконец. — Мы обходим паб за пабом, дом за домом и просим жителей Ламбета подписать ее.

— Но мы должны знать, под чем подписываемся, разве нет? — спросил Дик. — Прочтите нам ее.

В пабе теперь воцарилась тишина. Все смотрели, как Джон Робертс открывает свой гроссбух.

— Может, вы тогда прочтете ее вслух для всех, если уж вас это так заинтересовало, — предложил он, пододвигая книгу отцу Магги.

Если он полагал смутить этим Дика, то его надежды не оправдались — тот положил книгу перед собой и принялся довольно бегло читать, даже вкладывая в слова то, чего на самом деле не чувствовал. Прочел он следующее:

Когда Дик Баттерфилд закончил чтение, Джон Робертс поставил на стол пузырек с чернилами и вытащил перо.

— Вы это подпишете, сэр?

К удивлению Магги, отец снял крышечку с пузырька, обмакнул перо в чернила и начал подписываться в конце листа под другими подписями.

— Па, ты что делаешь? — прошептала Магги.

Ей очень не понравились грубые манеры Джона Робертса. Он и ее работодатель, мистер Бьюфуа, были хуже всех из выступавших на митинге, и она полагала, что отец воспримет этого нахала так же.

Дик Баттерфилд замер с пером в руке.

— Ты что имеешь в виду? Что плохого в том, чтобы подписать, если я согласен? Хотя, на мой вкус, написано как-то витиевато.

— Но ты только что говорил, что французы никакая для нас не угроза.

— Тут речь идет не о французах, а о нас. Я поддерживаю старого короля Георга — он мне ничего плохого не сделал.

Он снова поднес перо к бумаге. В полной тишине весь паб смотрел, как Дик Баттерфилд ставит свою подпись. Закончив, он оглянулся и, увидев, что стал центром всеобщего внимания, изобразил удивление. Он повернулся к Джону Робертсу.

— Хотите что-нибудь еще?

— Напишите еще, где вы живете.

— Шестой дом Бастильского квартала, — прыснул со смеху Баттерфилд. — Но для такого документа лучше, наверное, будет Йорк-плейс, верно?

Он написал адрес рядом со своей фамилией.

— Ну вот, теперь можно обойтись и без визита, а?

Тут Магги вспомнила о нескольких ящиках портвейна, появившихся из ниоткуда несколькими днями ранее и спрятанных под кроватью родителей. Она улыбнулась: отец так охотно подписал декларацию, потому что не хотел, чтобы эти люди появились в Бастильском квартале.

После того как Дик Баттерфилд сообщил о себе, что требовалось, Джон Робертс подтолкнул открытую книгу Томасу Келлавею.

Томас уставился на страницу. Текст этой декларации отличался необыкновенной напыщенностью. Его обдумали заранее на небольших собраниях, аккуратно написали и отправили по ламбетским пабам и рынкам со специальными гонцами еще до того, как состоялся митинг в Камберлендском саду. Внизу стояли многочисленные размашистые подписи: одни уверенные, другие дрожащие, кое-где их заменяли кресты с адресами, написанными под ними рукой Джона Робертса. Все это было слишком сложно для Келлавея.

— Я не понимаю, почему я должен это подписывать?

Джон Робертс наклонился и постучал костяшками пальцев по столешнице рядом с гроссбухом.

— Вы подписываете это в поддержку короля! Вы этим говорите, что желаете, чтобы он был вашим королем, и будете сражаться с теми, кто попытается избавиться от него.

Он посмотрел на недоуменное лицо плотника.

— Вы что, сэр, дурак? Вы что, не хотите назвать короля своим королем?

Томас Келлавей вовсе не был дураком; он был встревожен. Он всегда придерживался правила подписывать как можно меньше документов, да и те желательно только деловые. Он даже не подписывал письма, что Мейси строчила Сэму, и отговаривал ее писать что-нибудь про него. Он думал, что таким образом не оставляет следов в мире, а потому не рискует быть неправильно понятым.

— Я не уверен, что королю грозит опасность, — сказал он. — Ведь тут у нас нет французов, а?

Джон Робертс прищурился.

— Вы удивитесь, узнав, на что способен плохо осведомленный англичанин.

— А что вы имеете в виду, говоря «публикации»? — продолжил Томас так, словно и не слышал последнего замечания. — Я ничего не знаю ни о каких публикациях.

Джон Робертс оглянулся. То рвение, которым заразил присутствующих Дик Баттерфилд, ставя свою подпись, быстро сходило на нет с каждым словом сомнения, произнесенным Келлавеем.

— У меня нет времени на эти разглагольствования, — прошипел он. — Тут много других людей ждут возможности поставить свою подпись. Где вы живете, сэр?

Он перевернул страницу и замер с пером в руке, ожидая, когда Томас назовет ему свой адрес.

— К вам зайдут другие объяснить, что к чему.

— Номер двенадцать Геркулес-комплекса.

Услышав адрес, Джон Робертс напрягся.

— Вы живете в Геркулес-комплексе?

Томас кивнул. Джем почувствовал, как у него узлом завязывается желудок.

— Вы знаете некоего Уильяма Блейка, печатника, проживающего на этой улице?

Джем, Магги и Дик насторожились одновременно. Магги стукнула ногой по табуретке Томаса Келлавея и нахмурилась, а Баттерфилд принялся изображать приступ кашля.

К несчастью, Томас Келлавей если что начинал, то остановить его было трудно. В этом он был похож на терьера.

— Да, я знаю мистера Блейка. Он наш сосед.

А поскольку его мало волновало суровое выражение лица Джона Робертса, то он решил еще яснее выразить свои чувства.

— Он — добрый человек, он помог моей дочери месяц или два назад.

— Ах, вот как? — Джон Робертс улыбнулся и захлопнул свой гроссбух. — Мы собираемся нанести визит мистеру Блейку сегодня вечером, а заодно заглянем и к вам. Всего доброго.

Он сгреб перо и пузырек с чернилами и направился дальше, переходя от столика к столику, и Джем отметил, что никто, кроме его отца, не отказался подписать декларацию. Джон Робертс время от времени бросал язвительный взгляд на Томаса Келлавея. От этого взгляда внутри у Джема все переворачивалось.

— Пойдем отсюда, па, — вполголоса сказал он.

— Дай-ка я сначала допью свое пиво.

Томас не собирался торопиться, когда у него оставалось еще пол пинты пива, пусть и разведенного водой. Он твердо сидел на своей табуретке, положив руки на столешницу по обе стороны от кружки, устремив глаза в ее содержимое, а мысли — к мистеру Блейку. Уж не втянул ли он его в какую-нибудь неприятность, спрашивал он себя. Хоть он и не знал своего соседа так хорошо, как, кажется, знали его дети, но не сомневался в том, что мистер Блейк — добрый человек.

— Что будем делать? — вполголоса спросил Джем у Магги.

Он тоже думал о мистере Блейке.

— Не суйтесь в это дело, — вставил Дик Баттерфилд. — Блейк, скорее всего, подпишет эту декларацию, — добавил он, скосив взгляд на Томаса. — Как и большинство людей.

— Мы его предупредим, — решила Магги, не обращая внимания на слова отца. — Вот что мы сделаем.