Глава вторая
Старичка-книгочея, как выяснилось, звали Кристофер Лилли. А племянницу звали Мод. Они жили к западу от Лондона, за Мейденхедом, и дом их, что стоял у деревни под названием Марлоу, назывался красивым именем «Терновник». План Джентльмена заключался в том, чтобы отправить меня туда одну, на поезде, через два дня. Сам он задержится в Лондоне еще по крайней мере на неделю, ему нужно выполнить поручение старика — повозиться с книжными переплетами.
Меня мало заботило то, как я доберусь до этого загородного дома, одна, без провожатых. Я никогда не бывала нигде западнее Креморн-Гарденс — мы с племянниками мистера Иббза иногда ходили туда по воскресеньям смотреть на танцы. Там я однажды видела, как француженка-акробатка шла через речку по канату и чуть не упала, — это, доложу я вам, было нечто... Говорят, на ней были чулки, но, по-моему, ноги у нее были голые. Помнится, пока она шла по веревке, я стояла на мосту Баттерси и смотрела вдаль, за реку, — там, за Хаммерсмитом, бугрились леса, и ничегошеньки не было видно: ни печной трубы, ни церковного шпиля — и знаете, прямо озноб пробирал, до чего это было непривычно и странно. Если бы мне тогда сказали, что в один прекрасный день я выйду из дома в Боро, где все мои друзья, и миссис Саксби, и мистер Иббз, и поеду куда-то одна-одинешенька наниматься горничной в какой-то непонятный дом в этой чаще, за лесами, я бы только расхохоталась.
Но Джентльмен сказал, что надо поскорее собираться: как бы эта леди, мисс Лилли, все не испортила, возьмет случайно в услужение другую девушку — и все. На следующий день после того, как он заявился к нам на Лэнт-стрит, он сел писать ей письмо. В письме он выражал надежду, что она простит ему такую вольность — писать ей лично, но, будучи в Лондоне, он навестил свою старую нянюшку — когда он был ребенком, она, можно сказать, заменяла ему мать, — и нашел ее весьма опечаленной, ибо она всерьез обеспокоена судьбой своей юной племянницы, оставшейся после смерти матери сиротой. Разумеется, под сироткой-племянницей подразумевалась я. Далее он поведал в письме, что я прежде была в услужении у некой дамы, которая вышла замуж и отбыла в Индию, так что я осталась без места, и что я в настоящее время подыскиваю место горничной, однако жизнь такова, что со всех сторон меня подстерегают искушения и я могу пойти по скользкой дорожке, если только какая-нибудь сердобольная леди не даст мне возможность скрыться подальше от городских соблазнов, ну и далее в том же духе.
Я сказала:
— Если она поверит такому наглому вранью, Джентльмен, значит, она еще глупее, чем вы говорили.
Но он ответил, что между Стрэндом и Пиккадилли найдется не меньше сотни девиц, которые прекрасно зарабатывают подобными историями, и что если уж им удается заставить раскошелиться лондонских шишек, то что говорить о мисс Лилли, которая сидит себе одна-одинешенька и жизни совсем не знает?
— Сами увидите, — сказал он. Потом запечатал письмо, надписал адрес и велел соседскому мальчишке сбегать с этим письмом на почту.
Довольный тем, что все идет по плану, он заявил, что теперь из меня будут делать настоящую горничную.
Для начала мне вымыли голову. В то время я причесывалась так, как и все девушки у нас в Боро: волосы разделялись пробором на три части, на затылке гребень, а по бокам тугие локоны. Если прогладить локоны горячим утюгом, сперва смочив их сахарной водой, они становились жесткие, как не знаю что, и так держались с неделю или больше. Джентльмен, однако, сказал, что для сельской местности это будет чересчур смело, и заставил меня смыть все с волос — в результате они стали совсем прямыми и гладкими. Потом велел разделить их одним, только одним, пробором и скрутить на затылке в тугой пучок, заколов шпилькой. Неженке он тоже велел вымыть голову, и когда я наконец научилась делать пучок — сразу у меня не получилось, и я повторяла до тех пор, пока он не кивнул одобрительно, — после этого он велел мне и ее причесать на такой же манер, как будто она — леди, мисс Лилли. Он возился с нами как настоящая девчонка. Когда прически были готовы, мы с Неженкой стали с виду такие скромницы — хоть сейчас в монастырь. Джон сказал, что если теперь наши рожи зарисовать и повесить в молочной лавке, так все молоко сразу скиснет.
Услышав такие слова, Неженка вырвала из волос шпильки и швырнула в камин. Несколько прилипших волосков, попав в огонь, с треском воспламенились.
— Ну что у тебя за девчонка такая, — сказал мистер Иббз Джону, — чуть что — сразу в слезы?
Джон рассмеялся.
— А мне-то что, пусть ревет, — ответил Джон. — Меньше потеть будет.
Он ведь был злой мальчишка, я уже говорила.
Но даже и его, помимо воли, план Джентльмена захватил необычайно. Нас всех захватил. В первый раз при мне мистер Иббз опустил шторку на двери своей мастерской и притушил жаровню. Когда снаружи стучались и просили выточить ключ, он отсылал посетителей прочь. Пару раз заглядывали воры с добром, но он лишь качал головой:
— Никак не могу, сынок. Не сегодня. У нас тут, понимаешь, готовка...
Только Фила он впустил — рано утром. Усадил его и пробежался с ним по списку, который накануне вечером составил Джентльмен. Фил надвинул на глаза кепку и вышел, а через два часа принес мешок и обшитый полотном сундук — он взял его у одного своего знакомого, у которого был склад на берегу.
Сундук мне предстояло взять с собой в дорогу. В мешке же оказалось коричневое платье, более или менее моего размера, а также плащ, ботинки и черные шелковые чулки, и в довершение всего там была куча настоящего дамского белья.
Мистер Иббз развязал мешок, глянул внутрь и увидел белье, после этого отошел и сел в дальнем углу кухни, где у него лежал старый индийский замок, который он любил разбирать, чистить и собирать на досуге. Джона он подозвал к себе и велел ему держать винты. Джентльмен же, напротив, смело вынул из мешка одну вещицу, потом другую и все аккуратно разложил на столе. Придвинул поближе кухонный стул.
— А теперь, Сью, — сказал он, — представим, что этот стул — мисс Лилли. Как ты ее будешь одевать? Для начала — чулки и панталоны.
— Панталоны? — переспросила я. — Уж не хотите ли вы сказать, что она голая?
Неженка прыснула в ладошку. Она сидела у ног миссис Саксби, которая заново завивала ей волосы.
— Голая? — промолвил Джентльмен. — Конечно. Как рыба. А чего ты хотела? Ведь она должна снять с себя одежду, когда та станет несвежей или когда идет купаться. А твое дело — забирать у нее грязное белье. А также подавать ей чистое.
Мне это раньше и в голову не приходило. И я представила, что вот я стою и протягиваю панталоны какой-то незнакомой голой девушке. Одна такая голая девушка как-то пробегала по Лэнт-стрит, визжа как резаная, а за ней — полицейский и сестра-сиделка. Что, если мисс Лилли так же заверещит, и что мне тогда — ловить ее? Я покраснела, и Джентльмен это заметил.
— Да ладно, — сказал он, еле сдерживая улыбку,— неужто ты такая брезгливая?
Я покачала головой: нет-нет. Он взял со стола пару чулок и панталоны и повесил их на спинку стула.
— Что теперь? — спросил он, обращаясь ко мне.
Я пожала плечами:
— Ну, наверно, рубаху.
— Не рубаху, а сорочку, — поправил он. — И не забудь, перед тем как подать, ее нужно сначала согреть.
Он поднял сорочку и поднес к очагу. Потом аккуратно повесил на спинку стула поверх панталон — как будто стул надел ее на себя.
— А теперь — корсет, — сказал он. — Она ждет, чтобы ты затянула на ней корсет. Давай посмотрим, как у тебя получится.
Он обернул корсет вокруг сорочки, шнуровкой назад, и, надавив коленом, придерживал стул, пока я стягивала шнурки и завязывала бантик. От натуги на пальцах у меня появились красные полосы — точно ожгли хлыстом.
— Почему она не носит корсет с завязками спереди, как нормальные девушки? — полюбопытствовала Неженка.
— Потому что тогда, — отвечал Джентльмен, — ей не понадобится горничная. А если ей не понадобится горничная, как еще она узнает, что она леди? Ясно? — И подмигнул.
За корсетом последовал лиф, потом манишка. Потом кринолин из девяти обручей, потом нижние юбки, на этот раз из шелка. Джентльмен и Неженка сбегали наверх за флакончиком духов, которые берегла миссис Саксби, и он велел мне побрызгать духами там, где из оборок сорочки торчала деревяшка стула, — там, сказал он, будет шея мисс Лилли.
И все это время я должна была говорить:
— Не соблаговолите ли вы поднять руки, мисс, я поправлю эту оборочку?
Или:
— Как вы желаете, мисс, распушить или оставить в складочку?
Или еще:
— Я начинаю, мисс? Как, потуже? Не желаете ли еще потуже? Ой, простите, пожалуйста, я вас, кажется, случайно щипнула.
В конце концов после всей этой жуткой возни я вся взмокла. А перед нами сидела мисс Лилли, в туго затянутом корсете, нижние юбки пышной волной ниспадали до пола, и пахла она что твоя роза, только на шее и на плечах было пустовато.
Джон сказал:
— Неразговорчивая она у вас.
Все это время он украдкой поглядывал на нас из дальнего угла, пока мистер Иббз смазывал свой хитроумный замок.
— Она истинная леди, — сказал Джентльмен, поглаживая бороду, — потому и застенчива. Но ничего, мы с помощью Сью ее расшевелим. Правда, дорогая?
Он присел на корточки рядом со стулом и огладил пышные складки юбки, потом запустил руку под шелк, подбираясь к нижним слоям. Рука его двигалась так ловко, что мне показалось, он демонстрирует отработанный прием, и по мере того как рука его забирала все выше, лицо его розовело, шелк сухо потрескивал, кринолин колыхался... стул слегка покачнулся, и ножки его тихонько скрипнули. Потом наступила тишина.
— Ах ты, стервочка, — пропел он нежным голосом.
И вынул руку из-под вороха одежды — в пальцах его зажат был чулок. Добычу он протянул мне и сказал, зевая:
— А теперь можно и на боковую.
Джон все так же молча поглядывал на нас, лишь время от времени щурился и покачивал ногой, как будто его все происходящее нимало не интересовало. Неженка сонно потянулась, новая прическа была почти готова, от свежезакрученных кудряшек приятно пахло леденцами.
Я развязала ленты на манишках, потом ослабила шнурки на корсете и сделала его посвободнее.
— Не соблаговолите ли поднять ножку, госпожа, чтобы я могла это с вас снять?.. Не могли бы вы на минуточку задержать дыхание, госпожа? Тогда легче снимется.
...Он заставил меня работать еще час-полтора. Потом нагрел докрасна утюг и подошел с ним к Неженке.
— Плюнь-ка на утюг, — попросил он.
Так она и сделала, плевок зашипел, и тогда он взял сигарету и зажег ее, прижав к раскаленному металлу. Потом, пока он стоял и курил, миссис Саксби, которая когда-то давным-давно, еще до того как начала выхаживать младенцев, работала в прачечной, показала мне, как правильно утюжить и складывать дамское белье, ну и, само собой, на это ушел еще час.
Джентльмен послал меня наверх — примерить платье, которое раздобыл для меня Фил. Платье было довольно простое, коричневое, почти под цвет моих волос, а надо сказать, стены у нас в кухне тоже были коричневые, так что, когда я снова сошла вниз, меня было почти не видно на фоне стены — хорошо замаскировалась. По мне, куда лучше бы синее платье или, на худой конец, фиолетовое, но Джентльмен сказал, что в коричневом обычно ходят или шпионки, или служанки, а раз я еду в «Терновник» попробовать себя сразу в обеих ролях, то, стало быть, это платье как раз для меня.
Мы посмеялись над этими его словами, а потом, после того как я походила по комнате, чтобы привыкнуть к новой юбке (она была узкая), а также чтобы Неженка посмотрела, не нужно ли где чуточку обузить или расставить, он стал учить меня делать реверанс. Это оказалось гораздо труднее, чем я думала. Можно, конечно, много чего сказать о том образе жизни, что я вела прежде, но это была жизнь без хозяев. Я никогда никому не делала реверансов. А теперь Джентльмен заставлял меня приседать сто раз подряд — под конец меня аж замутило. Он сказал, что для горничной присесть в реверансе — раз чихнуть, так что если я освою эту науку, то разучиться уже не смогу, и тут он, как ни странно, оказался прав: я действительно не разучилась и даже сейчас могу сделать правильный реверанс. Или могла бы, при желании.
Ну да ладно. Покончив с реверансами, он стал разучивать со мной мою роль. Потом, чтобы проверить, хорошо ли я затвердила урок, он поставил меня перед собой и велел повторять все слово в слово, как на катехизации.
— Итак, начнем, — сказал он. — Как тебя зовут?
— Сьюзен, — ответила я.
— Сьюзен — и все?
— Ну Сьюзен Триндер.
— Сьюзен Триндер, сэр. Запомни: в «Терновнике» я тебе больше не Джентльмен. Там я буду мистер Ричард Риверс. И называй меня там «сэр». И мистера Лилли тоже называй «сэр», а юную госпожу можешь звать мисс Лилли или мисс Мод — как она сама тебе прикажет. А мы все будем звать тебя Сьюзен. — Он нахмурился. — Но нет, Сьюзен Триндер не годится. Это может навести их на след, если вдруг не сложится. Надо подобрать тебе другую фамилию...
— Валентино, — выпалила я. Ну что вам на это сказать? Мне же было семнадцать лет. И я обожала Валентинов день.
Джентльмен презрительно скривил губы.
— Лучше не придумаешь, — сказал он, — если собираешься на сцену.
— Но я знаю настоящих девушек с фамилией Валентино!
— Правда-правда, — сказала Неженка. — Флой Валентине и две ее сестрицы. Терпеть их не могу. Неужели, Сью, ты хочешь быть как они?
Я задумалась.
— Вообще-то нет.
— Конечно же нет, — сказал Джентльмен. — Чересчур звучное имя может нам навредить. Риск слишком велик, решается вопрос жизни и смерти. Нам нужно такое имя, которое бы ничем особым не выделялось, самое незаметное. Такое... — подумал он, — незаметное, но в то же время запоминающееся. Глинз? Под цвет твоего платья... Или нет: назовем тебя Смит. Сьюзен Смит.— Он улыбнулся. — Ведь ты у нас будешь кузнец своего счастья — и не только своего... Накуешь нам денежек...
И он сложил пальцы так, как у нас в Боро делали, когда не хотели произносить вслух слово «вор», и все засмеялись.
Отсмеявшись, он кашлянул и промокнул глаза.
— Да, забавно, — сказал он. — Так на чем мы остановились? Ах да. Давай скажи еще раз. Как тебя зовут?
Я сказала, не забыв добавить «сэр».
— Отлично. А где ты живешь?
— В Лондоне, сэр, — отвечала я. — Когда мама померла, я осталась жить у тетушки — то бишь у леди, которая нянчила вас в детстве, сэр.
Он кивнул.
— Что касается фактов — все хорошо. Но по стилю — ужасно. Ну же, постарайся: я уверен, воспитание миссис Саксби не могло пройти даром. Ты же не фиалки продаешь. Скажи еще раз.
Я хотела обидеться, но все-таки собралась и повторила, тщательно выговаривая каждое слово:
— Леди, которая нянчила вас, когда вы были ребенком, сэр.
— Так-так, уже лучше. А до того что с тобой было?
— Я жила у доброй госпожи, сэр, в Мейфэре;не так давно она вышла замуж и собирается в Индию, там у нее будет новая горничная, из местных, а я ей больше не нужна.
— Бедняжка. Твоей судьбе не позавидуешь, Сью.
— Вы правы, сэр.
— И ты благодарна мисс Лилли за то, что у тебя появилась возможность пожить в «Терновнике»?
— Конечно, сэр! Уж так благодарна — просто нет слов!
— Опять фиалки пошли! — Он замахал рукой. — Ну да ничего, и так сойдет. Но все-таки не надо в упор на меня смотреть, ладно? Смотри лучше на мои сапоги. Вот так. А теперь отвечай, это очень важно, каковы будут твои обязанности на службе у новой хозяйки?
— Я должна будить ее по утрам, — ответила я, — и наливать ей чаю. Потом умывать ее, одевать и причесывать. Еще должна чистить ее украшения и не красть их. Гулять с ней, если ей захочется погулять, или сидеть, если ей захочется посидеть. Должна носить с собой веер, на случай, если ей станет жарко, потом накидку, на случай, если она закоченеет, одеколон, если у нее вдруг заболит голова, и нюхательную соль, на случай, если ей станет дурно. Я должна неотлучно быть при ней на уроках рисования и не замечать, когда она краснеет.
— Отлично! А что ты можешь сказать о себе?
— Я наивна и чиста как стеклышко.
— А чего ты добиваешься — но это только между нами?
— Чтобы она полюбила вас и бежала с вами от своего дяди. Чтобы вы, мистер Риверс, в результате стали богачом, ну и меня чтоб не забыли.
Я прихватила юбки и присела перед ним в плавном реверансе, смиренно глядя при этом вниз, на его сапог.
Неженка захлопала в ладоши.
Миссис Саксби потерла руки и сказала:
— Три тысячи фунтов, Сью. Ох ты мать честная! Неженка, подай мне ребенка, просто не могу, так хочется кого-то обнять!
Джентльмен отступил на шаг и зажег сигарету.
— Неплохо, — сказал он, — совсем неплохо. Еще немного подшлифовать — и, думаю, можно ставить точку. Но мы потом потренируемся.
— Как это потом? Сколько же можно меня испытывать? Если мисс Лилли возьмет меня к себе только ради вас, то разве ей не все равно, как я справляюсь?
— Ей-то, может, и все равно, — отвечал Джентльмен. — Если бы мы думали только о ней, то достаточно надеть передник на Чарли Хвоста — и вперед, пусть думает что хочет. Но мы ведь хотим обмануть не только ее. Есть еще старик, дядя, и кроме него — вся домашняя прислуга.
— Прислуга? — воскликнула я. Мысль о том, что в доме будут и другие слуги, мне не приходила в голову.
— Разумеется, — отвечал он. — Неужели ты думаешь, что такой большой дом может обходиться без прислуги? Во-первых, там есть управляющий, мистер Пей...
— И зовут его небось Пей-до-дна! — воскликнул Джон.
— Нет, — отрезал Джентльмен и вновь обернулся ко мне. — Мистер Пей, — повторил он. — Не думаю, что он может что-нибудь сделать тебе во вред. Но есть там и миссис Стайлз, экономка, — не исключено, что она будет к тебе приглядываться, так что будь настороже. И еще там есть мальчик, подручный мистера Пея Чарльз, и, полагаю, пара девушек для работы на кухне, и еще парочка горничных при доме, потом конюхи и садовники — но ты их всех и не увидишь, так что в расчет их не берем.
Я в ужасе посмотрела на него и сказала:
— Раньше вы ничего о них не говорили. Миссис Саксби, разве он о них говорил? Разве говорил, что там будет до сотни слуг, перед которыми я должна притворяться горничной?
Миссис Саксби крутила и мяла в руках младенца, как будто это ком теста.
— Если честно, Джентльмен, — сказала она, не поднимая глаз, — вы ведь давеча темнили насчет слуг-то.
Он пожал плечами.
— Ну, это все мелочи, — сказал он.
Ничего себе мелочь! Вот такой он был. Часть расскажет, часть утаит, а сделает вид, что рассказал все.
Но взять свои слова назад и отказаться я уже не могла — слишком поздно. На следующий день Джентльмен снова изводил меня ученьем, а еще через день он получил письмо от мисс Лилли.
Он забрал его на почте в Сити. Наши соседи переполошились бы, если бы нам принесли почту. Он сам забрал его, принес в дом и при всех распечатал. Потом мы расселись вокруг, смолкли и стали слушать, один лишь мистер Иббз барабанил пальцами по краю стола — я заметила, что он волнуется, да я и сама волновалась.
Письмо оказалось коротким. Мисс Лилли сообщала, во-первых, как ей было приятно получить весточку от мистера Риверса и какой же он чуткий и внимательный, что решил позаботиться о своей старой няне. Если бы все джентльмены были такими чуткими и внимательными!
Дядя ее, в отсутствие помощника, совсем не справляется с делами, сообщала она далее. Да и сам дом, похоже, изменился: теперь в нем тихо, скучно и уныло. Может быть, всему виной переменчивая погода. А что касается горничной... (Джентльмен повернул письмо к свету, чтобы лучше читалось.) Что касается горничной, бедняжки Агнес, то она рада сообщить ему, что Агнес теперь, скорее всего, поправится, хотя находилась при смерти...
Мы выслушали эту новость затаив дыхание. Миссис Саксби закрыла глаза, и я заметила, как мистер Иббз покосился на остывшую жаровню, прикидывая потери, понесенные за последние два дня. Но Джентльмен, продолжая читать, улыбнулся. Горничная не при смерти, однако здоровье ее сильно подорвано, она так плохо себя чувствует, что ее решено отправить назад в Корк.
— Слава богу, что на свете есть Ирландия! — выпалил мистер Иббз, отирая платком испарину со лба.
Джентльмен продолжил чтение.
«Я буду рада увидеться с девушкой, о которой Вы говорили, — писала мисс Лилли. — Я буду рада, если Вы сразу же пришлете ее ко мне. Для меня важнее всего, что меня не забывают. Я не избалована чрезмерным вниманием, и ухода за мной особого не требуется. Если она окажется доброй и исполнительной, то мне она наверняка понравится. При одной мысли о том, что она явится ко мне из Лондона, где находитесь Вы, мистер Риверс, она уже делается мне дорога».
Он снова улыбнулся, поднес письмо к губам и сделал вид, что целует. Его поддельное кольцо сверкнуло при свете ламп.
Все в конце концов случилось именно так, как этот хитрый змей и предсказывал.
В ту ночь — для меня это оказалась последняя ночь на Лэнт-стрит и первая из ночей, призванных приблизить Джентльмена к сокровищам мисс Лилли, — в ту ночь мистер Иббз послал за жареным мясом, а сам положил на жаровню железяки, чтобы приготовить праздничный флип.
На ужин у нас была фаршированная свиная голова — мое любимое кушанье, заказанное к тому же в мою честь. Мистер Иббз пошел с тесаком к задней двери, засучил рукава и, нагнувшись, стал точить лезвие о каменную ступень. Одной рукой он опирался о дверной косяк, и я вдруг обратила внимание на одну вещь (у меня слезы подступили к глазам): косяк был весь в зарубках — это, когда я была маленькая, каждый год на Рождество он ставил меня у двери и отмечал, насколько я выросла с прошлого года. Теперь же он возил лезвием взад-вперед по камню, пока металл не запел, после этого вручил нож миссис Саксби, и она разрезала мясо на порции. Так было принято у нас в доме. Одно свиное ухо досталось мистеру Иббзу, другое — Джентльмену, рыло — Джону и Неженке, а щеки, где самое нежное мясо, — ей и мне.
Все это, как я уже говорила, было устроено в мою честь. Но я не знаю почему — может, оттого, что увидела зарубки на двери, а может, оттого, что подумала о супе, который миссис Саксби будет готовить из обглоданных свиных костей, а я уже его не попробую, или от самого вида свиной головы, которая, как мне почудилось, корчит рожу — ресницы узких глазок и щетинки пятачка слиплись от притворных запекшихся слез, — но, только когда все уселись за стол, мне вдруг сделалось грустно. Джон и Неженка жадно накинулись на еду, то прыская со смеху, то препираясь, то взвиваясь вдруг на ехидные замечания Джентльмена, который не переставал их поддразнивать. Мистер Иббз аккуратно подчищал все, что было у него на тарелке, миссис Саксби последовала его примеру, и только я смотрела на свой кусок свинины, и есть мне совсем не хотелось.
Я отдала половину своей порции Неженке. Она переложила ее на тарелку Джону. Тот взвыл, как собака, вгрызаясь в мясо.
А потом, когда на тарелках ничего не осталось, мистер Иббз стал сбивать яйца с сахаром и ромом — готовил флип. Потом наполнил семь стаканов, вынул из жаровни раскаленные железки, помахал ими в воздухе, чтобы чуть-чуть остудить, и опустил каждую в стакан. Готовить флип так же интересно, как поджигать бренди на сливовом пудинге, — такое идет приятное шипение.
Джон сказал:
— Можно, я сам себе сделаю, мистер Иббз?
Лицо его после обильного ужина раскраснелось и залоснилось — точь-в-точь мальчик с витрины игрушечной лавки.
Так все болтали, ели, пили и посмеивались, представляя, как будет здорово, если Джентльмен разбогатеет и я вернусь с тремя тысячами, только я одна почему-то сидела притихшая, и никто, казалось, этого не замечал.
Наконец миссис Саксби похлопала себя по животу и сказала:
— Не сыграете ли нам, мистер Иббз, колыбельную?
Мистер Иббз умел свистеть что твой чайник — мог час свистеть не переставая. Он отодвинул стакан, отер усы и засвистал «Брезентовую куртку». Миссис Саксби тихонько подпевала, но вскоре глаза ее затуманились от слез и голос пресекся. У нее был муж-моряк, и он пропал в море. Пропал для нее, хочу я сказать. А так-то он жив-здоров, осел на Бермудах.
— Как красиво, — сказала она, когда песня закончилась. — А давайте теперь другую, повеселее, а то я что-то совсем раскисла. А молодые пусть попляшут.
И мистер Иббз засвистал плясовую, миссис Саксби хлопала в такт, а Джон с Неженкой тем временем отодвинули стулья к стене.
— Не подержите мои сережки, миссис Саксби? — попросила Неженка.
И они стали танцевать польку, да так лихо, что фарфоровые фигурки на каминной доске запрыгали, звеня, а пыль поднялась такая, что пола под ногами не было видно. Джентльмен стоял у стенки и смотрел на них, покуривая сигарету и приговаривая: «Оп!» — или: «Давай, Джонни!» — словно подзадоривал терьера в драке, где ни на кого не сделал ставку.
Когда они пригласили и меня потанцевать, я отказалась. От пыли я расчихалась, к тому же железка, вскипятившая мой флип, оказалась слишком горячей, и яйцо свернулось. Миссис Иббз приготовила стакан флипа и тарелку с остатками мяса для сестры мистера Иббза, и я вызвалась отнести угощение наверх.
— Вот и хорошо, моя девочка, — сказала она, все еще прихлопывая в такт песне.
Я взяла тарелку, стакан и свечу и пошла наверх.
Уходить из кухни в зимние вечера — так мне всегда почему-то казалось — все равно что спускаться с небес на землю. Но почему-то теперь, когда я оставила еду рядом с кроватью спящей сестры мистера Иббза и успокоила пару младенцев, проснувшихся от топота и свиста, я не спешила вернуться назад. Прошла чуть дальше по площадке — до комнаты, которая была нашей с миссис Саксби спальней, а потом поднялась по ступенькам еще на один пролет — к чердачной каморке, где, говорят, я появилась на свет.
Эта комната всегда была выстуженной. И сегодня в ней гулял ветер, окно не закрывалось, и холодно здесь было неимоверно. Дощатый пол покрыт половиками. Стены голые, и лишь в одном месте, за умывальником, чтобы не забрызгать стену, прибит кусок синей клеенки. В настоящий момент на умывальном столике висели два предмета мужского туалета: жилет и рубашка. И то и другое, а также лежащие поверх воротнички принадлежали Джентльмену. Он всегда, когда бывал у нас, спал в этой комнате, хотя мог бы спать там же, где и мистер Иббз, — в кухне. Я-то знаю, какое место я бы выбрала. В углу притулилась пара кожаных сапог, очищенных от грязи и натертых до блеска. Рядом стояла сумка, под завязку, это было видно, набитая другим каким-то бельем. На стуле валялись несколько монет, выпавших из кармана, пачка сигарет и палочка сургуча. Монеты были легкими, а сургуч — хрупким, как жженый сахар.
Кровать была застелена кое-как. Покрывалом служила пунцовая бархатная портьера, с которой срезали кольца. Ее вынесли из горящего дома, от нее до сих пор пахло паленым. Я подняла ее и накинула на плечи, как плащ. Потом притушила свечу, подошла к окну и, дрожа от холода, обвела взглядом знакомые крыши с печными трубами, а дальше за ними была тюрьма, где повесили мою мать.
На оконном стекле распустился первый морозный цветок, и я, прижав к нему палец, вытопила мутную каплю. Отсюда было хорошо слышно, как свистит мистер Иббз, как топает Неженка, но улицы Боро подо мной лежали во тьме. Лишь кое-где в окошках теплился слабый свет, взблескивал фонарь на проезжавшем экипаже да быстрой тенью проносился озябший пешеход. Я думала обо всех ворах, живущих за этими стенами, и о детях этих воров, и обо всех прочих людях, обычных, живущих в других домах, на других улицах, в других, не таких угрюмых районах Лондона. Я подумала о Мод Лилли: каково ей там, в огромном загородном доме? Еще три дня назад она не знала моего имени, а я не знала о ней. Она и не подозревает, что я стою здесь сейчас и готовлю ей ловушку, а Неженка Уоррен и Джон Врум в это время отплясывают в кухне как ни в чем не бывало.
Как, интересно, она выглядит? Когда-то я знала девочку по имени Мод, у нее было только полгубы. Она говорила всем, что другую половину оторвали в драке, но я точно знала, что это у нее с рождения, а драться она совсем не умела. В конце концов она умерла — и не оттого, что подралась, а просто съела протухшего мяса. Всего лишь один кусочек мяса — а убил ее. Так-то.
Но у нее были черные волосы. А Джентльмен сказал, что у другой Мод, у его Мод, волосы светлые и она довольно симпатичная. Но как только я начала думать о ней, я уже не могла представить ее иначе как черноволосой и поджарой, вроде как кухонный стул, на который я надевала корсет.
Я попыталась сделать реверанс. В бархатной портьере это оказалось неудобно. Я попыталась еще раз. От внезапного страха меня прошиб пот.
Потом в кухне подо мной со скрипом открылась дверь, кто-то стал подниматься по лестнице, и я услышала голос миссис Саксби — она звала меня. Я не откликалась. Было слышно, как она заглядывает в спальни этажом ниже, ищет меня. Потом настала тишина, потом снова — ее шаги, на этот раз вверх по лестнице, ведущей на чердак, и наконец мелькнул свет свечи. Ей тяжело давался подъем, она запыхалась, но только слегка, потому что при всей своей полноте была она довольно живой и проворной.
— Сью, ты здесь? — тихо окликнула она. — Сидишь тут одна, в темноте?
Она огляделась по сторонам и увидела все то, что раньше видела я: монетки, сургучную палочку, сапоги Джентльмена и кожаную сумку. Потом подошла ко мне и коснулась своей теплой, сухой ладонью моей щеки, и я сказала — так, словно она пощекотала или ущипнула меня, а я не могла сдержаться и вскрикнула, — я сказала:
— А что, если я не гожусь для этого, а, миссис Саксби? Что, если у меня не получится? Если я вдруг не выдержу и всех вас подведу? Может, лучше Неженку послать, в конце-то концов?
Она лишь покачала головой и улыбнулась.
— Ну перестань, — сказала она.
Потом взяла меня за руку и подвела к постели, мы с ней сели, она чуть не силком уложила мою голову к себе на колени, потом отвела бархатный край портьеры от моего лица и стала гладить меня по волосам.
— Ну-ну...
— А это далеко? — спросила я, заглядывая ей в глаза.
— Не очень, — ответила она.
— А вы будете вспоминать обо мне, пока я буду там?
Она принялась поправлять прядь моих волос, выбившуюся из прически.
— Каждую минуту, — тихо сказала она. — Ты же ведь моя девочка! Как же мне не волноваться? Но рядом с тобой будет Джентльмен. С простым бы разбойником я бы тебя ни за что не отпустила.
По крайней мере, честно. Но все же сердце мое билось тревожно. Я снова подумала о Мод Лилли, как она сидит в своей комнате одна и вздыхает, ждет, когда я приду и развяжу ее корсет и согрею у огня ее ночную рубашку. «Бедная леди», — сказала о ней Неженка.
Я закусила губу. А потом спросила:
— Я обязательно должна это сделать, да, миссис Саксби? Разве это не подло, разве не гадко?
Она посмотрела мне в глаза, потом кивнула на пейзаж за окном. И сказала:
— Я знаю, что она бы пошла на это не задумываясь. И если бы она видела тебя сейчас, я скажу тебе, что бы она чувствовала: страх и одновременно гордость, причем гордость была бы на первом месте.
После этих слов я задумалась. Примерно с минуту мы сидели и молчали. А потом я спросила ее о том, о чем никогда не спрашивала, — о том, о чем у нас на Лэнт-стрит, где были сплошь воры да мошенники, никто и никогда не заговаривал. Я спросила шепотом:
— Миссис Саксби, как вы думаете, это очень больно, когда вешают?
Ее рука, которой она гладила меня по голове, замерла. Потом снова задвигалась, плавно и успокаивающе.
— Мне кажется, ты чувствуешь только веревку на шее, а больше ничего. Это, должно быть, щекотно, мне так кажется.
— Щекотно?
— Ну, покалывает.
Рука все так же скользила по моим волосам.
— Но когда открывают люк? — спросила я. — Что чувствуют тогда — вы знаете?
Она вздрогнула.
— Наверно, когда люк открывают, бывают судороги.
Я подумала о тех людях, которых повесили в нашей тюрьме и казнь которых я видела. Они и вправду дергались. Лягались и брыкались, как деревянные мартышки на палочке.
— Но это происходит очень быстро, — продолжала она, — так что я даже думаю, что из-за быстроты боли не чувствуешь. А если вешают леди — тогда, знаешь, Сью, они специально так завязывают узел, чтобы все произошло как можно быстрее...
Я снова взглянула на нее. Она поставила свечу на пол, и свет, освещавший ее лицо снизу, изменил его до неузнаваемости: щеки раздулись, глазницы провалились, как у старухи. Я невольно вздрогнула, а она тронула меня за плечо и погладила — даже сквозь тяжелый бархат я почувствовала властное тепло ее руки.
Потом она склонила голову.
— Там сестра мистера Иббза опять не в себе,— сказала она, — опять маму свою зовет. Пятнадцать лет уж, бедняжка, мается. Я бы, Сью, не хотела дожить до такого. Что я хочу сказать: из всех возможных какой конец быстрее, тот и лучше. Я так думаю.
Так она сказала и подмигнула. Так она сказала, и не похоже было, что она шутит. Я иногда думаю: может, она так сказала, чтобы успокоить меня?
Но тогда я так не думала. Я встала, поцеловала ее и пригладила волосы там, где она теребила прядь, а потом снова послышался стук кухонной двери, и снова шаги на лестнице, на этот раз громкий топот, и — голос Неженки:
— Где ты, Сью? Ты не пойдешь танцевать? Мистер Иббз так раскочегарился, у нас там такое веселье!
От громкого ее голоса добрая половина малюток проснулась и криком своим разбудила остальных. Но миссис Саксби сказала, что приглядит за ними, и я сошла вниз и на этот раз потанцевала — с Джентльменом на пару. Он вел меня в вальсе. Он был пьян и крепко сжимал меня. Джон снова танцевал с Неженкой, и мы потолкались по кухне с полчаса, причем Джентльмен все время покрикивал: «Давай, Джонни!» — или: «Так держать, мальчик!» — а мистер Иббз только один раз сделал передышку и смазал маслом губы, чтобы легче было свистеть.
Ровно в полдень мне предстояло их покинуть. Я упаковала все свои пожитки в покрытый холстиной сундук, надела простое коричневое платье, еще на мне будет плащ и шляпка. Я запомнила все, чему за три дня дрессировки научил меня Джентльмен. Я крепко затвердила историю своей жизни и свое новое имя — Сьюзен Смит. Нам оставалось сделать только одно, и когда я в последний раз села есть в этой кухне — мне подали хлеб и вяленое мясо, пересушенное так, что зубы вязли, — только тогда Джентльмен сделал это последнее дело. Он достал из своей сумки листок бумаги, перо и чернила и написал мне рекомендательное письмо.
Он сочинил его в один момент. Конечно, ему не впервой подделывать документы. Дав чернилам просохнуть, он вслух зачитал написанное.
И вот что там было сказано:
«Всем заинтересованным лицам. Леди Алиса Данрейвен, проживающая на Бамс-стрит, Мейфэр, рекомендует мисс Сьюзен Смит...» — ну и далее в том же духе. Что там было дальше, я точно не помню, но, по-моему, звучало вполне убедительно.
Дочитав до конца, он снова положил листок на стол и расписался кружевным женским росчерком. Потом протянул письмо миссис Саксби.
— Что скажете, миссис О? — с улыбкой спросил он. — Это поможет Сью?
Но миссис Саксби сказала на это, что не берется судить.
— Тебе лучше знать, мальчик мой, — сказала она, отводя взгляд.
Конечно, если мы на Лэнт-стрит и допускали к работе посторонних, то скорее поверили бы не рекомендации, а отсутствию всяческих рекомендаций. К нам приходила порой маленькая, похожая на гномика, девушка — кипятить детские пеленки и мыть пол. Но то была воровка. Порядочных девушек мы не принимали. Они бы тотчас смекнули, что за дела проворачиваются в нашем доме, и выдали бы нас с головой. К чему нам неприятности?
Так что миссис Саксби отвела протянутое письмо, и Джентльмен прочел нам его по новой, потом подмигнул мне, сложил, запечатал и упрятал в мой сундук. Я поспешно дожевала последний кусок мяса, подобрала крошки и застегнула плащ. Прощаться предстояло с одной лишь миссис Саксби. Джон Врум и Неженка никогда раньше часа не вставали. Мистер Иббз ушел вскрывать сейф где-то в Боу; полчаса назад он поцеловал меня в щеку и вручил мне на прощание шиллинг. Я надела шляпку. Она была тускло-коричневая, как и платье на мне. Миссис Саксби поправила ее. Потом взяла мое лицо в ладони и улыбнулась.
— Благослови тебя Бог, Сью! — сказала она. — В тебе — все наше богатство!
Но улыбка у нее получилась какая-то кривая. Мы с ней раньше никогда не расставались надолго, разве что на день. Она отвернулась, чтобы скрыть набежавшую слезу.
— Забирай ее скорее, — сказала она Джентльмену. — Забирай скорее, сил нет смотреть!
И, слегка приобняв меня за плечи, он повел меня прочь. За дверью он свистнул мальчишку — нести за нами сундук. Мы пошли к стоянке кебов, нам нужно было попасть на Паддингтонский вокзал, где он посадит меня на поезд.
День выдался пасмурный. Но не так уж часто я перебиралась на другой берег, и я сказала, что хотела бы пройти пешком до Саутуоркского моста и поглядеть на реку. Я надеялась, что оттуда будет виден весь Лондон как на ладони, но туман густел чуть не с каждым нашим шагом. А на мосту оказалось и того хуже. Виднелся лишь черный купол собора Святого Павла да еще баржи на воде: почему-то из всего городского пейзажа осталось на виду все только черное, а светлое — светлое исчезло, растворилось в тумане.
— Странно, как подумаешь, что под ногами — вода, — произнес Джентльмен, глядя с моста вниз.
Он подошел к перилам, наклонился и сплюнул.
Туман застал нас врасплох. Уличное движение замедлилось, временами почти застопоривалось, и даже если мы находили кеб, через двадцать минут приходилось расплачиваться с извозчиком и снова идти пешком. Предполагалось, что я успею на поезд, который отходит ровно в час дня, однако теперь, шагая по какой-то площади, мы услышали, как часы отбивают назначенный час, потом еще четверть часа, потом полчаса — причем звон этот был таким зыбким и слабым, словно кто-то обернул колокола фланелью.
— Может, вернемся назад и попытаемся завтра? — сказала я.
Но Джентльмен сказал, что к моему поезду в Марлоу вышлют двуколку с извозчиком и что ничего, если я опоздаю, — все лучше, чем вовсе не приеду.
Но когда мы наконец добрались до Паддингтона, выяснилось, что все поезда в этот день запаздывают, так же как и уличный транспорт, и нам пришлось ждать еще с полчаса, пока не дали сигнал, что бристольский поезд — на этом поезде я должна была доехать до Мейденхеда, а там пересесть на другой — наконец подан. Мы стояли под тикающими часами, переминались с ноги на ногу и дули на окоченевшие пальцы. Над головой зажгли большие фонари, но туман проник и сюда и, смешиваясь с паром, клубился под сводами вокзала, так что проку от фонарей было мало. Стены, по смерти принца Альберта, были завешены черным, траурный креп засижен птицами. Мне вокзал показался слишком уж мрачным — совсем не то я ожидала увидеть! Ну да ладно. Вокруг сплошное мельтешение: кто-то кого-то ждал, кто-то встречал, люди чертыхались, проталкивались вперед — под ноги нам то и дело кидались то малые детки, то собачки.
— Фу ты черт! — ругнулся Джентльмен: ему чуть не отдавило ногу кресло на колесиках.
Он наклонился, отер грязь с сапога, потом выпрямился и закурил сигарету. Закашлялся. Воротник его был высоко поднят, поля шляпы низко свисали. Глаза у него сегодня были какие-то тусклые, словно запачканы желтком. Да, сейчас он меньше всего походил на мужчину, от которого девицы сходят с ума.
Он снова кашлянул.
— К черту дешевый табак, — сказал он, обирая с языка сухую былинку. Потом перехватил мой взгляд и попытался улыбнуться: — К черту нищую жизнь во всех ее проявлениях — да, Сьюки? Для нас с тобой она очень скоро кончится, правда?
Я отвернулась и ничего не ответила. Еще вчера я чуть не до утра вальсировала с ним в кухне, теперь же, вдали от Лэнт-стрит, от миссис Саксби и мистера Иббза, среди этой гомонящей толпы, этот человек вдруг показался мне совсем чужим, и мне стало неловко. Я подумала: «Вы мне — никто». И вновь еле удержалась, чтобы не попроситься домой, но я понимала, что, если еще раз заговорю об этом, он еще, чего доброго, разозлится, так что промолчала.
Он докурил одну сигарету и зажег другую. Потом пошел по нужде, и я чуть позже пошла тоже. Подбирая юбки, я услышала свисток, и, когда вернулась, оказалось, что посадку уже объявили и половина людей кинулись сломя голову к только что поданному поезду. Мы поспешили вместе с толпой. Джентльмен подвел меня к вагону второго класса, потом передал мой сундук человеку, размещавшему багаж на крыше вагона. Я села рядом с женщиной, на руках у нее был ребенок, и лицо у нее было измученное, напротив нее сидели два коренастых фермера — сразу видно, деревенщина. Мне показалось, она мне обрадовалась, ведь я была так одета, что по виду — ха-ха! — ни за что не подумаешь, что это всего-навсего вороватая девчонка из Боро. Следом за мной вошли мальчишка и его старичок родитель, они несли клетку с канарейкой. Мальчик сел рядом с деревенскими мужиками. Папаша его сел рядом со мной. Вагон качнулся и заскрипел, и все мы, запрокинув голову, смотрели, как с потолка, где ворочали тяжелые тюки и другой багаж, на нас сыплется пыль вперемешку с ошметками лакировки.
В следующую минуту дверь рывком распахнули и захлопнули. За всей этой предотъездной суетой я чуть не забыла про Джентльмена. Подсадив меня в вагон, он отвлекся, видать, и завязал беседу с проводником. Теперь же подошел к открытому окну и сказал:
— Я боюсь, ты приедешь поздно, Сью. Но, думаю, кучер в Марлоу тебя дождется. Уверен, что дождется. Надо надеяться.
Я сразу поняла, что нет, не дождется, и мне вдруг стало жаль себя и захотелось плакать. И выпалила вдруг:
— Поедете со мной? Проводите меня до дома?
Но разве он мог? Он покачал головой и виновато скривился. Два мужичка, женщина, мальчик и старичок папаша смотрели на нас — удивлялись, наверно, о каком доме идет речь и вообще, с чего это мужчина в модной широкополой шляпе, да еще с таким голосом, завел разговор с такой девушкой, как я.
Потом носильщик слез с крыши, раздался второй свисток, поезд жутко накренился и тронулся. Джентльмен приподнял шляпу и, пока поезд набирал ход, шел за нами следом, потом отстал — я видела, как он развернулся, надел шляпу, поднял воротник. Потом он исчез из виду. Вагон еще сильнее заскрипел и стал покачиваться с боку на бок. Взрослые ухватились за кожаные ремни, мальчик же прижался носом к стеклу. Канарейка просунула клюв меж прутьев клетки. Младенец заплакал. И плакал примерно полчаса.
— У вас есть джин? — не выдержав, спросила я у женщины.
— Джин? — переспросила та, как будто речь шла о яде. Потом поджала губы и демонстративно отвернулась — ишь, фитюлька какая, неприятно ей, видите ли, сидеть рядом со мной.
...Из-за нее, а также из-за младенца, и из-за птицы, не умолкавшей ни на минуту, и из-за пожилого господина, который уснул и храпел всю дорогу, и из-за мальчика, который пулялся бумажными шариками, и из-за деревенских увальней, которые всю дорогу дымили и бранились по пустякам, и из-за тумана, который не давал поезду как следует разогнаться, и тот приехал в Мейденхед на два часа позже расписания, так что я пропустила один поезд на Марлоу и вынуждена была дожидаться следующего, — из-за всего этого поездку мою едва ли можно назвать приятной. Я не захватила с собой еды, ведь предполагалось, что я прибуду в «Терновник» к тому времени, когда слуги пьют чай. Я с самого утра ничего не ела — мне, правда, дали на завтрак ломоть хлеба с вяленым мясом, и я еще досадовала, что оно застревает в зубах, но семь часов спустя, сидя в Мейденхеде, я вспоминала о нем, и у меня слюнки текли. Вокзал здесь был совсем не похож на Паддингтон, где с лотков торговали кофе, молоком и плюшками. Здесь на перроне стояла всего одна продовольственная будка, да и та была наглухо закрыта. Я уселась на свой сундук. Глаза щипало — наверно, от тумана. Я высморкалась, и платок почернел. Какой-то мужчина увидел меня за этим занятием.
— Не плачьте, — сказал он с улыбкой.
— А я и не плачу! — огрызнулась я.
Он подмигнул, а затем спросил, как меня зовут.
Да, одно дело, когда с тобой заигрывают в городе. Но я-то не в городе. И сделала вид, что ничего не заметила. Когда пришел поезд на Марлоу, я села на заднее сиденье в конце вагона, а он уселся в самом начале, лицом ко мне, и добрых полчаса буравил меня взглядом. Мне вспомнилось, как Неженка рассказывала, что вот так же однажды села в поезд, а рядом сидел некий джентльмен, так он расстегнул брюки, и показал ей петушка, и попросил потрогать. И она потрогала, а он дал ей за это фунт. Я подумала: что же мне делать, если этот мужчина попросит меня потрогать петушка, — закричать, отвернуться, потрогать или что?..
Но если подумать: к чему мне фунт, если вспомнить, куда я направляюсь!
И, опять-таки если подумать, такие шальные деньги непонятно куда девать. Неженка, к примеру, так и не осмелилась потратить свое богатство, опасаясь, что отец, как только увидит денежку, сразу догадается, что она наблудила. Она спрятала свой фунт в стене прачечной — там, где кирпич выпадал и его при желании можно было вынуть и впихнуть обратно. Для памяти она пометила кирпич особой меткой, но какой — никому не сказала. Она обещала открыть нам эту тайну на смертном одре, чтобы мы могли на этот фунт похоронить ее по всем правилам.
Итак, мой попутчик буравил меня взглядом, но расстегивал ли он брюки, сказать не могу, не видала. Наконец он попрощался со мной, приподняв шляпу, и сошел с поезда. После этого были еще остановки, и на каждой кто-то сходил, но никто больше не подсаживался. Станции пошли какие-то мелкие, одна неинтереснее другой, на последних уже ничего примечательного и не было, да и в окно совсем не на что стало смотреть, одни деревья да кусты, а за ними — туман, серый туман, выше которого лишь черное ночное небо. А когда деревья и кусты слились в одну сплошную полосу, а небо стало черным-пречерным, я даже подумала: настоящее небо таким не бывает, тут поезд и встал. Приехали в Марлоу.
Никто не сошел здесь, кроме меня. Я оказалась самым распоследним пассажиром. Проводник прокричал остановку и подошел снять мой сундук.
Он сказал:
— Одна вы не донесете. Вас кто-нибудь встречает?
Я ответила, что вообще-то меня должна встречать двуколка из «Терновника».
Проводник сказал: уж не та ли это телега, что приезжает забирать почту? Она уж три часа как уехала. И оглядел меня с ног до головы.
— Из Лондона прибыли? — поинтересовался он. Потом крикнул машинисту, который высунулся из окна: — Она из Лондона, едет в «Терновник»! Я сказал ей, что двуколка оттуда была и ушла.
— Ага, конечно, была и ушла! — крикнул в ответ машинист. — Была и ушла, часа три тому.
Я поежилась. Здесь было холоднее, чем дома. Холоднее и темнее, и в воздухе пахло как-то странно, да, и еще — говорила я или нет? — народ тут был до невозможности дремучий.
Я спросила:
— А кебмен не может меня отвезти?
— Кебмен? — удивился проводник. И, повернувшись к машинисту, крикнул: — Желает кебмена!
— Кебмена!
И они принялись ржать и под конец аж закашлялись. Проводник вытащил носовой платок и стал утираться, бормоча:
— Вот смех-то, прости господи... Кебмена ей, это в Марлоу-то!
— Да заткнитесь вы, — сказала я. — Заткнитесь вы, оба.
Схватила сундук за ручку и поплелась с ним туда, где брезжили вдали два огонька, — я решила, что это, наверное, огни деревни.
Проводник сказал:
— Ишь какая, язык распустила! Вот возьму и расскажу все мистеру Пею. Посмотришь, что он сделает, — ишь нахваталась лондонских словечек!
Не знаю, на что я рассчитывала. Я понятия не имела, сколько шагать до «Терновника». Я даже не знала, по какой дороге идти. Лондон был за сорок миль отсюда, а я жутко боялась коров и быков.
Но в конце концов, сельские дороги не то что городские. Их бывает всего четыре, и все они в конце концов сходятся. Я прибавила шагу и прошагала примерно с минуту, как вдруг позади послышался топот копыт и поскрипывание колес. А затем со мной поравнялась повозка, и сидевший на ней мужчина потянул вожжи и поднял фонарь, чтобы лучше разглядеть мое лицо.
— Вы Сьюзен Смит? — спросил он. — Вы приехали из Лондона. Мисс Мод весь день из-за вас места себе не находит, волнуется.
Человек он был пожилой, и звали его Уильям Инкер. Он служил конюхом у мистера Лилли. Он взял у меня сундук, усадил меня рядом с собой и стал понукать лошадь. А когда понял, что я вся дрожу — от встречного ветра, с непривычки к такой езде, — он вытащил откуда-то клетчатый плед и укутал мне ноги.
До «Терновника» было шесть или семь миль, и весь этот долгий путь мы проделали как-то на удивление легко и незаметно: он пустил лошадь рысью, а сам сидел и покуривал трубочку. Я рассказала ему про туман — даже здесь кое-где висели его белесые клочья,— что это из-за него поезда задержались.
Он ответил:
— Знамо дело, Лондон. Там, говорят, всегда туманы. Приходилось бывать за городом-то?
— Не часто, — ответила я.
— Прислуживали у городских господ? Хорошее было место — последнее-то?
— Хорошее, — кивнула я.
— Как чудно-то вы говорите, а еще горничная, — сказал он затем. — Во Франции бывали?
На секунду я помедлила с ответом, подтыкая плед с обеих сторон.
— Раза два, кажись, — ответила я.
— А правду говорят, они коротышки, французы-то? Я о ногах.
Вообще-то я знала только одного француза: он был взломщик, и звали его почему-то Джек Немец. Он как раз был длинный, но, чтобы не огорчать Уильяма Инкера, я сказала:
— Коротышки? Наверное...
— Так я и думал, — сказал он.
Дорога была пустынной и темной, и в тишине над полями слышны были лишь цокот копыт, лошадиное фырканье, скрип колес и наши с конюхом голоса. Потом где-то совсем близко зазвонил колокол, звук был жалобный, унылый, не то что радостный лондонский трезвон. Я насчитала девять ударов.
— Это в «Терновнике» часы бьют, — сказал Уильям Инкер.
После этого мы ехали молча и через некоторое время оказались возле высокой каменной стены и поехали вдоль нее. Вскоре я увидела впереди огромную арку и за ней — крышу и стрельчатые окна серого дома, сплошь увитого плющом. Я подумала, что лачуга, конечно, ничего себе, но не такая уж величественная и мрачная, как выходило по словам Джентльмена. Но когда Уильям Инкер натянул вожжи, а я отвернула плед и нагнулась за сундуком, то услышала:
— Погоди, деточка, нам еще полторы мили ехать!
А потом он крикнул человеку с фонарем, стоявшему на пороге дома:
— Добрый вечер, мистер Мак. Можете закрыть за нами ворота. Это вот мисс Смит — видите? — живая и невредимая.
Здание, которое я приняла за господский дом, оказалось всего-навсего будкой привратника!
Я ничего не сказала, лишь смотрела во все глаза — и мы проехали мимо сторожки и дальше, справа и слева мелькали темные стволы облетевших деревьев, их ряды повторяли каждый изгиб дороги, пока не завели нас в какую-то низину, где даже воздух — на сельских просторах он, похоже, совсем было очистился — снова стал густым и влажным. Таким густым и влажным, что я прямо почувствовала его прикосновение — он словно облепил прохладной тканью мое лицо, ресницы, губы. Я закрыла глаза. Потом это прошло. Я открыла глаза и посмотрела вперед. Дорога шла на подъем, мы выбрались из древесного коридора на гравиевую поляну, и на ней, вздымаясь из густошерстяного тумана, как скала, щербатясь черными закрытыми окнами, пугая черным неопрятным плющом, пуская в небо хлипкие струйки сизого дыма из двух своих труб, стоял «Терновник» — лесной дворец, в котором живет Мод Лилли и который отныне я должна буду называть своим домом.
Прямо к парадному крыльцу мы не поехали, а свернули на дорожку, уводившую куда-то за дом — в какие-то темные и тесные дворы, беспорядочно застроенные пристройками с множеством крылечек и переходов; кирпичные стены здесь были почти черны, окна наглухо закрыты, из глубины дворов доносился собачий лай. На одном из строений, очень высоко, на закопченной стене белым пятном маячили башенные часы с черными стрелками — это их звон слышала я далеко в полях. Как раз под часами Уильям Инкер и остановил лошадь, потом помог мне сойти. В одной из пристроек дверь была не заперта — там на крыльце, переминаясь с ноги на ногу от холода, стояла женщина и смотрела прямо на нас.
— Это миссис Стайлз — услыхала, как мы подъехали,— сказал мне Уильям.
И мы пошли к ней через весь двор. Прямо над нами, в маленьком оконце, мелькнул слабый огонек — вспыхнул, затрепетал, потом исчез.
За дверью был коридорчик, который выводил прямо в большую, светлую кухню — раз в пять больше нашей на Лэнт-стрит: посуда расставлена ровными рядами вдоль побеленных стен, с потолочных балок аккуратно свисали несколько кроличьих тушек. Сидевшие за большим струганым столом мальчик, взрослая женщина и несколько девочек встретили меня настороженно. Этого и следовало ожидать. Девочек сразу заинтересовали мой капор и покрой моего плаща. На них была одежда прислуги — передники и все такое, потому я не стала к ним особенно присматриваться.
Миссис Стайлз сказала:
— Ну вы и припозднились. Еще немного — и вам пришлось бы ночевать в деревне. Мы здесь рано ложимся.
Это была женщина лет пятидесяти, в белом чепце с оборками, у нее была привычка: когда она разговаривала с вами, она никогда не смотрела вам в глаза, а всегда косила куда-то в сторону. У нее на поясе, на цепочке, висели ключи от дома. Очень простые ключи, сейчас уж таких не делают, я бы любой в два счета выточила.
Я присела перед ней в полупоклоне. И не сказала ей — хотя очень хотелось, — что пусть еще скажет мне спасибо, что я не повернула назад с Паддингтонского вокзала, а ведь могла бы, и чего ради было тащиться в такую даль, чтобы лишний раз убедиться, что зря это сделала и лучше бы мне остаться в Лондоне, — конечно, я могла бы ей все это высказать, но сдержалась. Вместо этого сказала другое:
— Ну да, я ужасно рада, что за мной вообще прислали лошадь.
Девчонки за столом захихикали. Женщина, сидевшая с ними рядом — кухарка, как выяснилось, — поднялась и, взяв поднос, стала собирать мне ужин.
Уильям Инкер сказал:
— Мисс Смит жила в Лондоне в очень приличном доме, миссис Стайлз. И несколько раз бывала во Франции.
— Неужели? — откликнулась миссис Стайлз.
— Всего пару раз, — поправила я. Ну вот, теперь все решат, что я хвастаюсь.
— Она говорит, у тамошних парней ноги коротки.
Миссис Стайлз кивнула. Девчонки снова захихикали, а одна из них произнесла вполголоса что-то такое, отчего парнишка, сидевший рядом, покраснел. Тем временем мой поднос с ужином был готов, и миссис Стайлз сказала:
— Маргарет, отнеси это ко мне в кладовую. Мисс Смит, хотите, я покажу вам, где можно умыться?
Я подумала, что она имеет в виду туалет, и согласно кивнула:
— Конечно, будьте так добры.
Она вручила мне свечу и вывела по другому недлинному коридорчику во двор, но не в тот, где мы были раньше. Там стоял простой дощатый нужник с бумагой на гвоздике.
Потом она отвела меня к себе. Комнатушка у нее была крохотная, на каминной полке — белые восковые цветы, картинка в рамке: портрет моряка. Наверное, это мистер Стайлз, ушедший в плаванье, подумала я. Рядом другая картинка: фигура ангела, выложенная по контуру из черных волос, — это мистер Стайлз, ушедший в мир иной, решила я. Она села и стала смотреть, как я ем. На ужин была мелко порубленная баранина и хлеб с маслом. Можете себе представить, как быстро я с этим управилась, с голодухи-то. Пока я ела, часы за окном прозвонили полдесятого — я узнала этот протяжный звон. Я сказала:
— Часы что, всю ночь звонят?
Миссис Стайлз кивнула:
— Всю ночь, а также весь день, каждые полчаса. Мистер Лилли любит порядок, и день его расписан по часам. Сами увидите.
— А мисс Лилли? — спросила я, вытирая уголки рта, чтобы не оставлять крошек. — А она что любит?
Миссис Стайлз разгладила передник.
— Мисс Мод любит то же, что и ее дядя, — ответила она. Потом, пожевав губами, добавила: — Вы сами увидите, мисс Смит, мисс Мод еще очень молода, хотя и считается хозяйкой такого большого дома. Слуги ее не касаются, слуги — в моем ведении. Видите ли, я уже довольно долго служу экономкой и кому, как не мне, знать, как подобрать порядочную горничную для моей госпожи, — но, вы меня понимаете, даже экономке приходится делать то, что ей велят, и в этом вопросе мисс Мод со мной считаться не стала. Не стала считаться. Думаю, не очень-то мудро с ее стороны, в ее-то возрасте, но подождем, посмотрим, что из этого выйдет...
Я сказала, что уверена: как бы мисс Лилли ни поступила, все будет хорошо.
Она заметила:
— У меня огромный штат слуг, потому я и не сомневаюсь, что все будет хорошо. В этом доме слуги знают свое дело, мисс Смит, и я надеюсь, вы будете справляться не хуже. Вот только к чему вы привыкли на своем последнем месте? Я не знакома с обязанностями горничных в Лондоне. Я никогда там не была... — «Как, ни разу не была в Лондоне?!» — пронеслось у меня в голове. — Так что не берусь судить. Но если вы не будете забывать о других моих девушках, уверяю вас, и они будут к вам относиться подобным же образом. Что касается слуг и дворовых, надеюсь, я не застану вас беседующей с ними, разве что в случае крайней необходимости...
Наставления продолжались еще с четверть часа — и за все это время, как я уже обратила ваше внимание, она ни разу не заглянула мне в глаза. Она рассказала, куда я могу ходить, а куда ходить запрещено, где я должна есть, сколько сахара мне полагается, сколько пива, и если мне надо постирать свое нижнее белье, куда мне его относить. Чай, который заваривается в чайнике мисс Мод, сообщила она, по традиции, предыдущая горничная имела обыкновение передавать девочкам на кухню. То же касательно огарков свечей мисс Мод: их следует отдавать мистеру Пею. Мистер Пей знает, сколько примерно огарков останется, поскольку именно он выдает свечи. Пробки идут Чарльзу, это мальчик при кухне. Кости и кожа — повару.
— Ну а те обмылки, что мисс Мод оставляет на умывальнике, — сказала она, — можете оставить себе. Все равно они сухие и пены от них никакой.
Вот вам слуги: только и думают, где бы хоть чуточку да урвать свое. Больно мне нужны эти огарки да обмылки. Если раньше я как-то не очень понимала, каково это — ждать, когда на тебя свалится три тысячи фунтов, то теперь прониклась этим чувством в полной мере.
Потом она сказала, что, если я поужинала, она с удовольствием проводит меня в мою комнату. И когда мы пойдем, она попросила бы меня не шуметь, потому что мистер Лилли любит, когда в доме тихо, и, если его потревожить, может вспылить, а у мисс Мод тоже слабые нервы, поэтому ее нельзя будить или сердить.
Так она сказала, а потом взяла свою лампу, а я — свечу, и она повела меня по коридору, а потом наверх — по темной лестнице.
— Это черный ход, для слуг, — сказала она, когда мы поднимались по ступенькам, — им вы и должны пользоваться, за исключением тех случаев, когда мисс Мод прикажет вам идти другим путем.
Чем дальше мы шли, тем тише становился ее голос, тем мягче и осторожнее шаги. Наконец, когда мы поднялись на три пролета, она подвела меня к двери, за которой, как она пояснила шепотом, находилась моя комната. Прижав палец к губам, она медленно повернула ручку.
У меня никогда не было собственной комнаты. Да не очень-то и хотелось. Но раз уж мне положено, пусть будет. Комната оказалась маленькой и неуютной — на мой вкус, несколько бумажных гирлянд, привешенных к потолку, явно бы не помешали, или там пара гипсовых собачек на каминной полке. Сейчас там стояло лишь зеркало да внизу, у очага, лежал коврик.
Рядом с кроватью я увидела свой дорожный сундук — должно быть, Уильям Инкер принес его сюда и оставил.
У изголовья кровати была еще одна дверь, плотно закрытая, но без ключа.
— Куда она ведет? — поинтересовалась я, и миссис Стайлз ответила:
— Это дверь в комнату мисс Мод.
— Мисс Мод спит за этой дверью? — переспросила я.
Может, я действительно произнесла эти слова слишком громко, потому что миссис Стайлз вздрогнула — как если бы я вдруг завизжала или громыхнула чем-то тяжелым.
— У мисс Мод плохой сон, — тихо пояснила она. — Если она проснется среди ночи, от служанки требуется посидеть с ней. Вас она не позовет, поскольку не знает о вашем приезде, так что сегодня ночью Маргарет посидит на стуле у ее двери, она же утром принесет ей завтрак и поможет одеться. После этого будьте готовы к тому, что вас позовут и проведут с вами беседу.
Она выразила надежду на то, что я понравлюсь мисс Мод. Я сказала, что тоже на это надеюсь.
После этого она удалилась. Она уходила очень тихо, а у двери вдруг замедлила шаг и потянулась рукой к связке ключей на поясе. Заметив этот жест, я похолодела: ну точь-в-точь тюремная надзирательница. И у меня невольно вырвалось:
— Вы меня здесь не запрете?
— Запру? — Она удивленно вскинула брови.— С какой стати?
Я ответила, что не знаю. Она оглядела меня с головы до ног, вздернула подбородок, закрыла за собой дверь и оставила одну.
Я мысленно послала ее к черту.
Потом села на кровать. Жестко. Я подумала: интересно, меняли здесь постельное белье с тех пор, как уехала последняя горничная, та, что заболела скарлатиной. Но было слишком темно, чтобы это проверить. Миссис Стайлз унесла с собой лампу, а я, похоже, поставила свечу на сквозняке — пламя ее трепыхалось, и вокруг колыхались гигантские черные тени. Я развязала плащ, но с плеч его не снимала. От холода и от усталости я вся дрожала, а запоздалый ужин колом стоял в желудке, внутри болело. Было десять часов вечера. Мы дома обычно смеялись над теми, кто ложился спать раньше полуночи.
С тем же успехом меня могли посадить в темницу, подумала я. В тюрьме и то небось веселей. Здесь же повсюду какая-то гнетущая, жуткая тишина: прислушиваешься — и ничего не слышно, только зря слух напрягаешь. А если подойти к окну и посмотреть, что делается снаружи, — голова закружится, до чего высоко, а внизу лишь темный двор и конюшня, и все тихо-претихо...
Я подумала: «А как же свеча, которая мелькнула за окном, когда мы с Уильямом Инкером только приехали? Интересно, где эта комната, откуда шел свет?..»
Я открыла сундук — посмотреть на вещи, которые захватила с собой с Лэнт-стрит, — по правде говоря, вещички-то были не мои, все эти нижние юбки и сорочки, которые Джентльмен заставил меня взять. Сняла платье и минуты две тупо на него глядела. Платье тоже было не мое, но я нашла швы, прошитые рукой Неженки, и понюхала ткань. Мне казалось, ее иголка должна оставить знакомый запах, на худой конец запах псины от шубейки Джона Врума.
Я представила, как миссис Саксби сварит суп из свиных костей, оставшихся после прощального пира, и это было так странно: я вдруг представила их всех, как они сидят, едят суп и вспоминают обо мне, а может, о чем другом, не важно.
Если бы я была девицей плаксивой, я бы, конечно, разрыдалась от таких мыслей.
Но я сроду не была плаксой. Я переоделась в ночную сорочку, накинула на плечи плащ и, до конца не разувшись и не сняв чулок, встала в раздумье посреди комнаты. Глянула на закрытую дверь у изголовья кровати, на замочную скважину и подумала: может, мисс Мод заперлась с другой стороны и повернула ключ? Интересно, если нагнуться и поглядеть одним глазком, видно будет хоть что-нибудь? Ну а раз такое пришло в голову, трудно бывает удержаться... Но когда я подошла на цыпочках, стараясь не шуметь, и нагнулась к замочной скважине, то увидела лишь сумрачный свет и ничего более, ничего похожего на фигуру спящей — или не спящей — капризной девицы, — словом, ничего интересного.
Тогда я подумала, что, может, хоть послушаю, как она дышит. Прижалась ухом к двери. Но услышала лишь биение собственного сердца да шум крови в висках. И еще тихое-тихое поскрипывание — это, наверное, какой-нибудь жучок или червячок точил в дереве ход.
И больше ничего, хотя я прислушивалась целую минуту, а может, и больше. Потом бросила это дело. Сняла ботинки и подвязки и улеглась в постель. Простыни были холодные и сырые на ощупь, как раскатанное тесто. Я накинула поверх одеяла плащ — для тепла, а также чтобы быстро схватить его, если кто-нибудь набросится на меня среди ночи и придется спасаться бегством. Ничего ведь нельзя знать наверняка. Свечу я гасить не стала. Если мистер Пей будет печалиться, что одним огарком меньше, ему же хуже.
Даже у воров бывают свои слабости. Тени все еще плясали по стенам. Волглые простыни никак не согревались. Большие часы пробили пол-одиннадцатого... одиннадцать... полдвенадцатого... двенадцать. Я лежала под одеялом и дрожала от холода, и, знаете, больше всего на свете мне хотелось быть сейчас рядом с миссис Саксби, на Лэнт-стрит, там, где мой дом.
