ЛЮБОПЫТНЫЙ ШИМПАНЗЕ

В тот вечер Шелл через информационную службу нашел номер Стинтсона и позвонил ему — якобы он журналист из «Нью-Йорктаймс», желающий разобраться в том, что написал профессор против КЕА. Стинтсон явно горел желанием обсудить эту тему и довести свою озабоченность до широкой публики. Он пригласил Шелла к себе на следующий день. Я должен был сопровождать Шелла, изображая его ассистента и фотографа.

На следующий день рано утром, когда мы ехали по Лоренс-Хилл-роуд, Шелл сказал мне:

— Я так и не позвонил Барнсу, чтобы обсудить сеанс. Понятия не имею, что ему сказать. Они ищут ответы, а это дело становится все более запутанным при нулевой отдаче.

— Ты думаешь, Гривс имеет к этому какое-то отношение?

— Сомневаюсь. Подозревая его, мы хватаемся за первого попавшегося. Но, кроме него, в настоящий момент у нас ничего нет. Да, он не вызывает симпатий и пытался вывести нас на чистую воду, к тому же входит в организацию богачей, которая, как говорит Эммет, практикует изощренный геноцид слабых, калек, нищих и чужаков. Видимо, это подтвердит и доктор Стинтсон. Но это не означает, что Гривс убил Шарлотту Барнс. Боюсь, тут мы зашли в тупик.

— Облажались, да?

— Если Барнс обзвонит своих старух и сообщит им, что мы строили из себя крутых спецов, но на самом деле ничего не стоим, это еще полбеды. Но я думаю, он нанесет удар по нашему бизнесу. Барнс, вероятно, знаком со всеми состоятельными верующими на Золотом Берегу. Возможно, нам придется переехать. Я всегда думал, что Голливуд может обернуться урожайным местом. Звезды кинематографа, похоже, будут легкой добычей.

— Я так думаю, это нам урок: не берись за бесплатную работу.

Шелл пожал плечами.

— Стратегия не из лучших, но благодаря ей мы стали богаче.

— Каким образом?

— Ты нашел Исабель, а я — Морган. Деньги — не единственный показатель благополучия.

С Шеллом явно что-то происходило. Совершенно неожиданной была не его депрессия двухтрехнедельной давности перед сеансом у Паркса, а этот его сегодняшний оптимизм. Неужели Шелл становился романтиком? Мне его нынешнее настроение казалось не менее тревожным, чем более саркастическое расположение духа до этого. Я несколько минут размышлял над этим и уже хотел изложить Шеллу свои мысли, но тут машина остановилась перед домом, который назвал Стинтсон.

Стинтсон оказался бодрым пожилым человеком. Он сидел, прямой, как кол, за кухонным столом и наливал нам кофе. В нем были какая-то энергия и шапкозакидательство, которые, откровенно говоря, показались мне утомительными. Он явно встал с первыми лучами солнца и сразу погрузился в свои непростые мысли. И тем не менее он вовсе не возражал против беседы с нами, пока разговор оставался оживленным. Когда я попросил Стинтсона попозировать для фото, он раздраженно ответил, что считает это пустой тратой времени.

— Мы хотели узнать побольше насчет КЕА, — начал Шелл свое интервью.

Я достал перо и блокнот и принялся строчить.

— Да, — ответил Стинтсон. — Я вас понимаю.

— Долго вы там работали?

— Понимаете, мистер Шелл, теперь я провожу там совсем немного времени. Я все еще являюсь, так сказать, членом, но… мой интерес с годами охладел.

— И почему?

Стинтсон поморщился.

— Я обнаружил, что мои цели противоречат целям руководителей организации. Понимаете, многие из нас, работавших там, надеялись, что наши исследования позволят найти средства для лечения наследственных болезней. Но со временем я начал понимать, что те, кто финансировал работы, намеревались лишать гражданских прав, преследовать, выступать в роли Бога, а не помогать людям. Я все еще продолжаю верить, что исследования могут дать положительный результат, но не сейчас, не в таком климате.

— Не соответствует ли все это теории Дарвина? Выживает наиболее приспособленный.

— Да. Но кто или что является наиболее приспособленным? Такой отбор — привилегия природы. В нем участвует огромное количество факторов, явных и неявных. Человек в этом не должен участвовать. Некоторые из моих коллег по КЕА привносят в дело чуть ли не религиозное рвение, и это рвение определенно субъективно. Они никогда не задумываются над тем фактом, что явления, которые кажутся им отклонением от нормы, в более широком плане могут быть следующей ступенькой эволюционной лестницы — средством выживания нашего вида.

Шелл кивнул, и я увидел, что он всерьез размышляет над словами доктора, примеривает их к своему мировоззрению, согласно которому мир разделяется на кидал и лохов, хищников и жертв.

Еще я видел, что Стинтсона начинает одолевать беспокойство, а потому коснулся руки Шелла, чтобы привлечь его внимание.

— Фотография, — сказал я.

— Ах, да. — Он вытащил фотографию, унесенную нами из дома Паркса. — Вам это знакомо, доктор? — спросил Шелл, кладя фотографию на стол, чтобы профессор мог ее рассмотреть.

Стинтсон посмотрел на фотографию и улыбнулся.

— Возможно, одно из неформальных собраний КЕА. Вот это я. Здесь я выгляжу немного моложе, — указал он на одну из фигур.

Я посмотрел — и точно увидел Стинтсона: помоложе, с более темными волосами, не такой морщинистый, он смотрел на нас, запечатленный на снимке.

— А вот этот джентльмен? — Шелл показал на другую фигуру.

— Это, кажется, мистер Паркс. Он был жертвователем. Богатый человек, который, насколько мне известно, умер недавно страшной смертью.

— Да что вы говорите?!

Я увидел, как тень подозрения промелькнула по лицу Стинтсона, но Шелл явно тоже обратил на это внимание и все же гнул свое.

— А вот этот человек вам знаком — Гривс? — спросил он.

Стинтсон наклонился, чтобы разглядеть получше.

— Да, только зовут его не Гривс.

— Как? Мне сказали, что это доктор Гривс.

— Почему вы задаете мне эти вопросы? — Тон Стинтсона внезапно стал недружественным. — Я, пожалуй, больше не буду вам отвечать.

— Нам просто любопытно знать.

— Любопытен шимпанзе, любопытна кошка. Что вам надо?

Стинтсон отодвинулся от стола и начал вставать, явно намереваясь указать нам на дверь.

— Вы слышали имя Шарлотты Барнс?

Стинтсон замер, а потом снова сел на стул.

— Девочка, найденная убитой, — сказал он. Все его добродушие исчезло.

— Да. Мы расследуем ее смерть, и я думаю, этот тип либо знает что-то, либо замешан в убийстве. Вы вовсе не обязаны нам помогать, но наказание может понести невинный человек — или, по крайней мере, невиновный в этой смерти. А настоящий убийца останется на свободе.

— Так значит, вы не из «Таймс»? Вы из полиции? Федеральные агенты?

Стинтсон посмотрел на меня, словно мысль о том, что я работаю на федеральное правительство, была для него странным откровением.

— Мы работаем на Барнса, и могу вас заверить, что к полиции мы не имеем никакого отношения.

— А доказать это можете? Что, если я позвоню Барнсу?

— Барнс не признается, что мы работаем на него. Он мне это обещал. Мы сказали ему, что мы — медиумы. Он считает, что мы общаемся с мертвыми и они скажут нам, кто убил его дочь. Вообще-то говоря, мы мошенники, но могу вам поклясться — у него денег мы не берем.

— По-моему, все это — какая-то дичь.

— У вас есть колода карт? — спросил Шелл.

Стинтсон подошел к кухонному шкафчику и вытащил оттуда колоду карт. Шелл извлек их из коробочки и принялся демонстрировать свое искусство. Стинтсон улыбался, глядя на эти невероятные манипуляции. Шелл закончил, положил карты, повел левой рукой в воздухе и над столом появилась бабочка-монарх.

— Пожмите мне руку, — сказал Шелл доктору.

Стинтсон не без опаски привстал и протянул руку. Они обменялись рукопожатием, и старик снова сел.

— Как я уже говорил, — продолжил Шелл, — мы не из полиции.

Указательным пальцем левой руки он повел в сторону запястья правой, на котором теперь были часы Стинтсона. Доктор скосил глаза на правую руку Шелла и разразился смехом.

— Ну хорошо. Я согласен, что вы не федеральные агенты. А то я было подумал об этом и забеспокоился.

— А почему это вас обеспокоило? — подал я голос.

— Человека, на которого вы показали, зовут не Гривс. Его настоящее имя — Фентон Агариас, и мне достоверно известно, что у него есть какие-то таинственные связи с сильными мира сего — с богачами, с людьми из правительства.

— А еще что-нибудь вы можете про него сказать? — спросил Шелл.

— Он сумасшедший, — ответил Стинтсон.