Глава 6
Все-таки Екатерина была настоящая леди, и более того — королева. Единственное, что она мне сказала:
— Ступайте в свои покои. Я поговорю с вами позже.
Когда это «позже» наступило и она послала за мной, у меня не было никакого желания говорить. Да и что тут можно сказать? С дневного ложа, где она старалась устроиться поудобнее, ерзая под тяжестью своего чудовищного живота, она смотрела, как я опускаюсь на колени, но не сделала мне знака подняться.
— Постойте немного на коленях, — мрачно сказала она. — Немного смирения пойдет вам на пользу. Мой лорд поклялся мне могилой Пресвятой Девы, что между вами и ним не было ничего, кроме того, что я видела. Но я боюсь жара вашей молодой крови и намерена ее остудить.
Остудить мою? И это потому, что ее кровь оказалась недостаточно горячей для этого же мужчины? Я склонила голову и прокляла ее за благочестивое лицемерие. Но гораздо сильнее я проклинала его и себя…
— Я буду молить Бога, чтобы он простил вас, — продолжала она. — Я знаю, что не должна думать о вас дурно. Какая же девушка не полюбит такого мужчину, как мой лорд, пусть даже он не подавал ей для этого никакого повода.
Я рассматривала огромную Библию, лежавшую рядом с ее кроватью, вдыхала запах можжевельника и размышляла о том, как охотно женщины верят мужской лжи.
Огромные пустые глаза Екатерины уставились мне в лицо.
— Мой лорд сделал еще одно признание, — произнесла она холодно. О Боже, что еще?
— В ваших жилах течет кровь Анны Болейн, как напомнил мне мой лорд, — плохая, порочная кровь. Он говорит, что ему следовало помнить, от какого корня вы произросли. , Прекрасно! Поступок, достойный мужчины, — раскопать могилу моей матери, чтобы заклеймить меня, назвав блудницей!
И это мужчина, которого я любила?
Да, это он.
Но Екатерина еще не закончила.
— И более того, мой лорд сказал мне, что однажды застал вас на галерее в объятиях другого мужчины.
Моя ярость вырвалась наружу:
— Другого мужчины? Это кого же? Тут нет никаких «других мужчин»! Ни один мужчина, кроме Гриндала и милорда, вашего мужа, никогда ко мне не приближался.
Она слабо взмахнула рукой.
— Кто знает? Но мой лорд дал мне хороший совет: здесь вам угрожает опасность как от вашей собственной крови, так и от искушения, которое он для вас представляет.
Ее распухшая левая рука улеглась рядом с чудовищно располневшей ляжкой. Обручальное кольцо — его кольцо — так же глубоко врезалось в плоть, как его предательство врезалось в мое сердце.
Он презирает меня и мою мать, походя распускает обо мне сплетни про какого-то «другого мужчину». Так уже было, когда он лгал, что безраздельно принадлежит мне, а женился на ней.
Но дважды прощают, а по третьему карают, как говорит пословица. Дважды я верила ему и дважды была обманута. Петух прокричал в последний раз: отныне ни один мужчина не отречется от меня.
Голос Екатерины доходил до меня будто сквозь туман:
— Вы помните одного из приближенных покойного короля — сэра Энтони Денни? Серьезный и достойный человек, связанный с вашей семьей узами брака и пекущийся о ее добром имени. Я послала в его дом близ Чешанта письма — он и его жена примут вас.
Мы уехали сразу же, времени на сборы отпущено не было. Однако перед самым нашим отъездом она плакала и прижималась ко мне, не решаясь произнести наконец слова прощания. Я пожелала ей счастливо оставаться, но у меня было при этом такое чувство, будто рот у меня забит опилками, а глаза — песком. Мое имущество должны были прислать позже. Меня просто усадили верхом на лошадь, старший конюший Екатерины натянул поводья, и мы тронулись.
После пережитого потрясения Кэт, ехавшая рядом со мной, выглядела жалко и униженно, как побитая собака. Я не могла поднять глаза на своих людей, которые присутствовали при сцене, когда нас застали, и могли сами сделать выводы. Я отдала бы руку или даже глаз, только бы спрятаться в паланкине. Или по крайней мере остаться одной и иметь возможность думать, злиться и стараться понять…
Мы подъезжали к Чешанту, стоявшему посредине лесистой долины, когда свет июньского дня уже почти померк. Оловянное солнце плыло низко в клубах вечернего тумана, и бронзовая луна висела над холмами, как языческое зеркало. Когда мы подъехали к старинному каменному дому, сэр Энтони вместе со всеми своими домочадцами встречал нас у дверей, и по его глубокому поклону я поняла, что ему ничего не известно о том, что произошло. Он и его жена преклонили колена у ног моей лошади, и, сняв шляпу, он приложился лбом к пыльному стремени. Такая почтительная встреча пролилась бальзамом на раны моего сердца.
На следующее утро, когда роса еще блестела на полях, сэр Энтони зашел ко мне. Он остался таким же маленьким, темноволосым и молчаливым человеком, каким я его видела в покоях короля. Ступал он мягко, разговаривал негромко и приветливо, но его маленькие глазки светились умом, а ровная манера держаться выдавала в нем человека, не привыкшего к возражениям. Помнил ли он тот вечер в Уайт-холле, когда я ужинала с королем и в последний раз видела отца живым? По приветливому выражению, появившемуся на его лице, когда я вошла, я поняла, что помнит.
Он снова приветствовал меня по всем правилам, опустившись передо мной на колени.
— Госпожа принцесса, я всем сердцем сожалею, что болезнь, грозившая вам в доме королевы, заставила вас перебраться ко мне…
Болезнь… Ну, можно и так сказать, если мой лорд — это недуг, то я перенесла его тяжело…
Я оглядела прохладное просторное помещение с низким потолком, дорогими шпалерами по стенам и изысканной мебелью (оно вполне годилось даже для правящего монарха, не говоря уже об опороченной девице) и попыталась улыбнуться.
— Мы все очень признательны вам за гостеприимство.
Он поднялся и шагнул мне навстречу.
— Мадам, это я должен быть вам признателен. Может, вашей милости будет угодно прогуляться по галерее и осмотреть картины, что висят там?
Я подавила горький смех. И тут галерея. Еще одна?
Но он не имел в виду ничего дурного. И что еще оставалось делать?
— Как вам будет угодно, сэр.
Следуя за ним, я вышла из моих покоев и, пройдя через большой зал, оказалась в широкой, залитой солнцем галерее. И тут глазам моим предстал портрет, лицо на котором было мне знакомым, хотя я никогда его раньше не видела. Втянув голову в круглые плечи, с портрета на меня смотрел бледный, измученный бесконечными заботами скряга, больше похожий на фабриканта или торговца, чем на короля, и более того — короля Англии.
— Ваш дед — Генрих Седьмой — король и воитель — так начал Денни свой рассказ. — Это, ваша милость, был человек, ниспосланный самим Провидением. Он сразился с королем Ричардом — узурпатором герцогом Глостерским — в битве на Босвортском поле. Он поставил на карту свою жизнь, чтобы основать вашу великую династию.
Денни знаком подозвал слугу и предложил мне вина и засахаренных фруктов. Его угощение было столь же приятно на вкус, сколь целителен бальзам его слов для моих душевных ран.
— Ему наследовал ваш отец, миледи. Что это был за человек! — Он подвел меня к следующей нише, где весь залитый солнцем висел портрет моего отца, на котором он был изображен больше чем в натуральную величину: толстые, как стволы деревьев, ножищи широко расставлены, массивное туловище с бычьей шеей, голова в знакомой шляпе с плюмажем подпирает расписной свод потолка. В лице Денни ясно читалась борьба двух чувств — гордости и горечи. — Он принес нам славу и величие, заставил весь мир считаться с Англией. А теперь… — Он резко замолчал и вздохнул.
— Что теперь? — нетерпеливо спросила я. Он помедлил с ответом и взглянул мне прямо в глаза.
— Вы дочь своего отца, мадам. Я служил ему, а теперь готов служить вам — только прикажите.
Что он говорит?
Он продолжил, тщательно выбирая слова:
— Не в нашей власти противиться Божьей воле… но я бы попросил у Всемогущего об одной великой милости: отпустить королю — вашему отцу — еще несколько лет. Ибо до тех пор, пока ваш брат не сможет жениться (и произвести на свет потомство, как каждый из нас добавил про себя), до тех пор…
— Я и моя сестра — единственные наследницы. Это вы хотите сказать?
Теперь мне стало понятно, откуда взялась симпатия и беспокойство обо мне у старого Денни: он служил Генриху и хочет, чтобы Англией правили потомки Генриха, а не лорд-протектор и прочие самозванцы…
— Не вы и ваша сестра — но ваша сестра и вы, моя дражайшая леди, — мягко поправил он меня.
Краска залила мне щеки. Какая я дура! Конечно, Мария идет впереди. Так было раньше и так будет всегда, так уж получилось. Вот тут-то и собака зарыта. Как известно, в Англии никогда не правили королевы.
— И все же — после Эдуарда идут одни только женщины: ваша сестра Мария, потом вы, а затем наследницы по линии сестры вашего отца — ваши кузины леди Джейн и леди Екатерина Грей. И даже если признать справедливыми, как некоторые считают, притязания на трон потомков старшей сестры короля Маргариты, которая была замужем за королем Шотландии, то наследницей опять оказывается женщина (и более женщина, чем кто бы то ни было) — ваша кузина Мария, королева шотландская.
Вот оно, роковое наследство Тюдоров, о котором говорил мне мой лорд, — слабость мужчин. Все мальчики умерли в младенчестве, а девочки выжили…
— В этой шотландской линии Тюдоров есть один сын — Генри Дарили. Но его родство лишь отдаленное, и он еще католик в придачу. И лишь его матери, властолюбивой графине, могло прийти в голову, что он может стать королем.
Дарили. Да, я помню, когда его мужеподобная мамаша представляла своего сына ко двору. Длинный и тощий, как жердь, светловолосый юноша, Тюдор, по крайней мере, по росту и масти. У меня вдруг возникло новое опасение.
— Он претендует на престол? Денни улыбнулся.
— Не более, чем другой «принц», чьи права тешат воображение его сторонников. Вы, наверное, слыхали об Эдварде Кортни, последнем из Плантагенетов?
Кортни? Я слыхала о нем от Кэт, и теперь это имя всплыло в памяти.
— Единственный оставшийся в живых потомок дома Йорков? Он кивнул.
— Его мать была дочерью великого Эдуарда Четвертого. Он — единственный сын. Но что ни говори, в его жилах течет кровь Плантагенетов. И ваш отец, со свойственной ему мудростью, рассудил, что лучше держать их от греха подальше: они провели десять лет в Тауэре как государственные преступники.
Я содрогнулась. Вся их вина — королевская кровь, и дорого же они за нее заплатили. Денни снова взглянул на портрет моего отца.
— Нет, миледи, пока Господь не дарует нам принца, продолжение рода Тюдоров возможно только через принцесс. И ваш долг — не дать ему оборваться. Проявив дальновидность в выборе мужа. — Теперь глаза Денни, его слова призывали меня:
— Опасайтесь всех ухажеров, миледи, я бы даже сказал, опасайтесь всех мужчин. Берегите себя как продолжательницу рода — не поддавайтесь ни на какие посулы! Ибо они могут погубить вас, а вместе с вами всю страну. Они вдобавок могут стоить вам жизни. Ибо ухаживать за вами, не получив предварительно разрешения короля и совета, — государственная измена. И вы, если примете эти ухаживания, тоже будете считаться преступницей.
Думал ли мой лорд об этом? Наверняка! А если нет, то как же беспечно он рисковал моей жизнью и своею тоже!
Больше слушать я не могла. Я попросила доброго сэра Энтони извинить меня и удалилась в свои покои. Когда я укрылась в своей опочивальне, хоть каким-то утешением послужила мне мысль, что до последнего упоминания об его ухаживаниях я почти полчаса не вспоминала о своем вероломном лорде.
Передышка была недолгой. Все лето я страдала и томилась, несмотря на все старания Кэт. Доктора приходили и уходили, но никто из них не решался дать название моей болезни. Потому что от этого недуга — любовной горячки — может вылечить только один доктор — время, и это лекарство действует с убийственной медлительностью, и вкус его горек…
Я знала, что должна сама попробовать встать с этого ложа пыток, вырваться из замкнутого круга «почему». Почему, Господи? Почему он, почему я? В одно прекрасное утро я съела на завтрак кусок хлеба, запила его стаканом теплого молока, а потом взяла себя в руки и послала за своим новым наставником.
— Роджер Эскам к вашим услугам, мадам, — громогласным йоркширским басом возвестил он, входя в комнату. Как и Гриндал, он очень мало заботился о своей внешности: его лохматая шевелюра была пострижена, как у пастуха, на длинной мантии местами виднелась черно-зеленая патина древности. Но в отличие от этих бездумных придворных, разодетых, как павлины, он явно не думал о внешней стороне вещей. В его честном лице, с горящими пытливыми глазами и носом картошкой, как у Сократа, не было и намека на лоск или украшательство: он был тем, чем был, и не скрывал этого.
Я протянула ему руку.
— Мастер Эскам, как ни грустно мне это признать, но я легкомысленно пренебрегала учебой. Теперь вы будете моим наставником, и прошу вас наказывать меня по всей строгости, если я буду лениться.
Он с такой силой потряс головой, что его черные кудри разметались еще сильнее:
— Нет, мадам, ни за что! Я не из тех суровых педантов, что не знают другого способа обучения, кроме розги. Истинные знания приходят не с муками, а с любовью. — Его черные глаза сияли на широком, типично английском лице. — Я покажу вам книги тех авторов, что нравились вам раньше, — Цицерона, Саллюстия, Эзопа, и еще многих других, где говорится о любви. Взгляните сюда, миледи!
Из глубин пыльного черного рукава он выудил потрепанную книгу.
— «Quod petis, hie est», — с чувством прочел он своим густым басом. — «То, что вы ищете, — здесь», — говорит поэт Гораций. Возьмите, мадам, прочтите!
Удивленная, я взяла книгу и поднесла ее к глазам.
— Здесь? — я перевернула страницу. Погрузившись с головой в благодатную стихию густой, величавой латыни, я снова почувствовала под ногами твердую почву. И даже уловила запахи весны. — Да, наставник. Вы были правы.
Мало-помалу, со сменой времен года, ко мне возвращались силы и желание жить. Я послала за мастером Парри, моим старым казначеем.
— Сэр, когда вы в следующий раз поедете в Лондон по делам моих владений, скажите королю, что я прошу разрешения приехать к нему или, по крайней мере, возвратиться домой, в Хэтфилд.
Добрый старик от сознания значения своей миссии надулся как индюк. Уезжая, он с важным видом коснулся тяжелой золотой цепи — знака отличия его должности — и произнес:
— Мадам, считайте, что дело сделано!
Я вернулась к книгам, и в них душа моя нашла себе покой. Однако покой — птица сторожкая, к тому же перелетная. Она нигде не гостит подолгу.
Осень в тот год выдалась ясная и теплая. Урожай убрали рано, звонили церковные колокола, огромная луна, рыжая, как лестерский сыр, с улыбкой глядела вниз на пустые поля, а амбары и риги полнились дарами, ниспосланными Господом. Все лето я постепенно, пядь за пядью, изгоняла его из своей памяти, как раненный в любовном сражении снова учится ходить. Но, как я вскоре убедилась, силы мои были невелики.
Я читала в своих апартаментах, когда слуга, безобразный косолапый мужлан, явился ко мне без стука. Вдали от столицы трудно раздобыть хороших слуг — у сэра Энтони Денни было множество калек и уродов, которым не место на королевской службе. Меня раздражало присутствие этих людей рядом со мной. Еще больше я рассердилась, когда он ткнул в меня пальцем и пробормотал:
— Мой хозяин — в галерее…
Раньше Денни никогда не посылал за мной так — он всегда приходил сам. Я нашла его в его излюбленном месте, рядом с портретом моего отца: он внимательно изучал почту, при этом лицо его было абсолютно непроницаемо. Когда он заговорил, голос его звучал холодно:
— Новости из Лондона, миледи. Возможно, они вас порадуют.
Сердце у меня едва не выпрыгнуло из груди.
— Я еду ко двору? А там увижусь с королем, и мы вместе отпразднуем Рождество?
— Об этом я ничего не слышал. Но как верную подданную, а также как сестру короля вас должно порадовать известие о его будущем счастье.
— Да-да, говорите!
Он постучал по пакету, который держал в руках.
— Здесь говорится, что в скором времени состоится его свадьба.
— Эдуарда? Да ведь он еще слишком молод.
— И не только его. О, Боже, что он говорит?
— Скажите, ваша милость. — Он наклонился ко мне, как инквизитор. — Каковы ваши намерения относительно замужества?
