20. Королевский подарок

Полдень следующего дня. Жаркое солнце лилось на деревенскую улицу. Мы сидели на низкой стене кладбища и ждали машину, чтобы ехать в Бейрут.

Уже трудно было вспомнить ясно, что происходило прошлой ночью, когда мы оставили место пожара. Я совершенно забыла, как карабкалась по тропинке в деревню, должно быть, совершила это на какой-то редкостной «высокооктановой» смеси реакции, любви и остаточного действия паров гашиша. Единственное, что прочно задержалось в голове, это причудливый кошмар из вытаращенных глаз, копыт, топочущих как дождь, и запаха коз, когда (это рассказал Чарльз) мы разбудили спящее стадо, и из какого-то невидимого угла вырвался фавн, возбужденный роскошным зрелищем огня, и предложил практическую помощь в доставке нас в деревню.

Именно он провел нас по пустынной улице к дому у дальнего конца, стоящему немного обособленно под яблонями. Света не было, но женщина не спала и полуиспуганно поглядывала из приоткрытой двери на дымящиеся руины вдалеке. Мальчик прокричал ей приветствие, потом вылил поток слов, очевидно, объяснение. Я остекленела от усталости, меня не волновали слова и события, так что если бы только удалось вырваться из мокрой грязной одежды, легла бы и заснула прямо на месте.

Рука Чарльза почти несла меня по крутым грубым ступеням террасы. Должно быть, он устал не меньше меня. Помню, ему пришлось собираться с мыслями, прежде чем заговорить с женщиной по-арабски. Через несколько минут после разговора, который откуда-то из темноты поддерживал наш фавн, нас впустили в дом. Там за занавесом, разделяющим единственную комнату, я разделась при желтом свете маленькой, неровно горящей свечи, завернулась в какую-то хлопчатобумажную ткань, которая была извлечена из ящика в углу и пахла чистотой, легла на кровать на одеяла, которые пахли совсем по-другому, и почти немедленно заснула. Последнее, что я помню, – голос кузена, мягко и медленно говорящий по-арабски. Как я потом выяснила, он ждал, пока муж этой женщины вернется с пожара.

Итак, все объяснилось. Генри Графтон мертв, умер от выстрела вполне милосердно. Летман исчез в высоком Ливане. Я больше не слышала о нем, да и не волновалась, что с ним случилось. Он пропал, тень без лица, ночной охотник на коне с гончими Гавриила, такая же жертва эгоистической жадности Графтона, как и бедная Халида. Тело девушки нашли. Какой-то каприз пожара оставил подземные коридоры почти нетронутыми, в том числе и содержимое комнаты. Полицейские приехали утром и обнаружили, что запасы товара таинственно уменьшились, но все еще заслуживают расследования.

Потом пришла наша очередь. Утром мы ответили на первый шквал вопросов, а теперь полицейские отправились на плато, где руины дворца торчали, как гнилые зубы, и лениво дымились. С высоты, где мы сидели, видно было мерцающее озеро, спокойное, похожее на бриллиант, и все так же обрамленное зеленью. На плато и в руинах происходила непрекращающаяся суета, будто труп облепили личинки.

Я поежилась.

– Интересно, ей приятно было бы знать, что мы тут были?

– Судя по тому, что я помню о старушке, ее бы восхитило то, что свой дворец она прихватила с собой. И она хохотала бы, как одержимая, глядя как мы с тобой плещемся в озере с крысами и мышами. Ну, по крайней мере, эти ее гончие очень расцветили конец легенды. И еще говорят о погребальных кострах. Теперь никто в Ливане ее не забудет.

– Тем более, что в каждом местном доме будет пара сувениров, – сказала я сухо. – А твои собственные гончие Гавриила? Если комната не сгорела, они еще там.

– Вряд ли они переживут это. – Он кивнул на происходящую ниже нас сцену. – В любом случае, будь я проклят, если начну конкурировать с этими шакалами и начну рыться в руинах. Когда-нибудь найду пару таких же и куплю в ее честь и память. Ну так…

Несколько детей, слишком маленьких, чтобы ходить в школу или заниматься грабежом, пробежали мимо, пиная консервную банку, и остановились поиграть в грязи под стеной кладбища. Вокруг вертелись несколько тощих собак. Трехлетний мальчик бросил камень в самую маленькую, она спряталась за грязную ржавую канистру. Грязный белый петух спикировал на ободранную коричневую курицу.

– Любовь везде, – сказал Чарльз. – Что напомнило мне, любовь моя Кристи…

О чем это ему напомнило, я никогда не узнала и никогда не спрашивала. В облаке дыма, скрипя тормозами, туристический автобус остановился в пятидесяти ярдах от нас. Водитель повернулся на сиденье и начал показывать на руины Дар Ибрагима, прежде чем успел заглушить мотор и открыть дверь. Пассажиры выскочили наружу. Англичане, все между собой знакомые, говорили, смеялись, двигались маленькими группами к краю равнины и любовались дымящимися развалинами. Щелкали камеры. Водитель излагал версию ночной истории. Легенда развивалась.

Мы с Чарльзом сидели тихо. Дети отступали от незнакомцев, пока не столпились прямо за нашей спиной. Маленькая собачка, чья длинная шерсть свалялась и испачкалась и превратила ее в подобие увядающей хризантемы, выбралась из-за канистры и смотрела яркими живыми глазами на печенье, которое ела одна из женщин. Ее приятельница, могучая женщина в джерсовом костюме, опустила камеру и огляделась.

– Жаль, что деревня такая неаппетитная, – сказала она замечательно уравновешенным голосом типичного представителя среднего класса. – Хотя мечеть довольно миленькая. Интересно, они не будут возражать, если я сфотографирую?

– Предложи им что-нибудь.

– Да не стоит того. Помнишь, какой ужасный был тот мужчина в Баальбеке, старикан с верблюдом? Этот тип выглядит так, будто может проявить себя крайне неприятно. Посмотри, как уставился.

– Бездельники они все. Странно, что он не работает в поле, чтобы содержать своих детей. Посмотри на них всех, вряд ли между ними год разницы. Впечатляет. А он был бы довольно симпатичным, будь он почище.

Только когда Чарльз шевельнулся рядом со мной, я поняла, что это говорят о нем. Вообще-то он был абсолютно чистым, но не брился два дня и до сих пор оставался в своих дешевых штанах с дурацким золотым поясом, а рубашка скорее показывала, чем скрывала его загорелое тело. Мое платье, высохнув, стало казаться еще грязнее, а голые ноги были исцарапаны и покрыты ссадинами. Купание в озере ничуть не добавило красоты босоножкам. Красный головной убор, который откопал мне Чарльз, скрывал остатки очень западной прически, а огромный рубин бабушки Ха выглядел на моей руке дешевой подделкой. Я почувствовала, что челюсть у меня отвисает, но Чарльз прошептал:

– Не надо все портить.

Женщины собирались уходить.

– Да все равно это не стоит того, – сказала та, что похудее. – Нам замечательно повезло, что мы все это увидели. Как, ты говоришь, называется это место? – Она засунула в рот остатки печенья и вытерла пальцы платком. Дети выглядели разочарованными, а уши маленькой собачки обвисли, но женщина даже не заметила. Автобус отъехал, дети бросили несколько камней ему вслед и решили опять заняться собачкой, но Чарльз щелкнул пальцами и сказал что-то по-арабски, и она прибежала и спряталась у его ног.

– Они, безусловно, правы. Ты бездельник, это правильное слово. Сидишь и смеешься. Нет, чтобы выпросить что-нибудь. Нам бы пригодилось немного денег. Если полиция нас не подвезет в конце концов…

– Тогда пойдем пешком, и ты будешь брести за мной хвостом со всеми своими детьми. Эй, вон еще машина. Как ты думаешь, еще полицейские? Может быть, это за нами, должно быть, большое начальство, на такой-то машине.

– Похоже на такси. Как ты думаешь, они согласятся отвезти нас в кредит, если сказать, что мы остановились в «Фениции».

– Ни малейшего шанса. Судя по их виду, они не позволят нам засунуть туда даже одну ногу.

– Ну не знаю, ты был бы довольно симпатичным, будь ты почище.

– Боже мой. – Чарльз начал было подниматься, но опять свалился к стене. В дальнем конце деревни сияющий автомобиль остановился у кучи полицейских машин. Водитель отворил дверь и наружу выбрался высокий мужчина в несомненно английском костюме, несомненно уверенный в себе во всех отношениях. – Отец!

– Папочка! – закричала я одновременно.

– Это мой папа, а не твой, – сказал Чарльз. – Когда я позвонил домой из Дамаска, он, должно быть, решил…

– Нет, это мой папа. Я звонила из Бейрута, и он успел на последний вечерний самолет. Думаешь я не узнаю собственного папу?

– Спорим? Привет, отец!

– Здравствуй, папа!

Пришелец опознал нас своими дальнозоркими глазами даже на таком расстоянии. Он не спеша направился в нашу сторону.

– Даешь двадцать к одному? – шепнул Чарльз мне в ухо.

– Н-нет. – Кем бы он ни был, он пришел. Абсурдно и по-детски чувствовать такой прилив облегчения и удовольствия.

Он остановился перед нами и стал нас рассматривать. Если он чувствовал то же самое, то очень хорошо это скрывал.

– Мои бедные дети. Очень рад вас видеть. Не скажу, что с облегчением вижу, как вы замечательно прошли через все преграды, потому что вы никогда не выглядели ужаснее, но скорее всего ничего такого, что не могла бы исправить ванна, не произошло? Нет? – Он посмотрел над нашими головами на Дар Ибрагим. – Вот, значит, это место. – Он наблюдал происходящее примерно полминуты без комментариев, потом опять повернулся к нам. – Хорошо, можете рассказать все позже. Сейчас я отвезу вас в Бейрут и засуну в эти ванны, прежде чем делать что бы то ни было еще. Я договорился с полицией, вы можете ехать, они встретятся с вами позже.

– Полагаю, ты знаешь, что случилось? – спросил Чарльз.

– В общем виде. В Бейруте только об этом и говорят. Полагаю вы, молодые идиоты, залезли в чужие мерзости по самую шею. Какого дьявола ты впутал в это Кристи, Чарльз?

– Нечестно, нечестно, – сказал Чарльз безо всякого пыла. – Глупая девушка сама влипла, а я ее спас. Подожди, пока эту историю услышит ее папа. Я требую триумфальной встречи и половину королевства. Между прочим, мог бы разрешить наш спор и сказать, что это всего лишь ты.

Он улыбнулся мне, приподняв одну бровь.

– Между прочим, мне совсем не хочется в данный момент на кого-то из вас претендовать.

Кузен отслонился от стены.

– Придется претендовать на обоих. Один из нас просит твоего благословения, а другой приветствия, напутствия или что там полагается, сам выбирай.

– Так? Очень рад, дорогие мои. – Он обнял нас обеими руками. – Поздравляю, мальчик, мы начали думать, что ты никогда этого не сделаешь. Ты, конечно, заслуживал чего-нибудь похуже. – И он поцеловал нас обоих по очереди.

Кузен улыбнулся мне:

– Ну как?

– Ты выиграл, конечно, как всегда. Дядя Чез, очень рада тебя видеть. – Я крепко его обняла. – Спасибо, что приехал. А папа не смог?

– Боюсь, что нет. Прислал меня, как своего представителя. У вас несколько поношенный вид, дети, вы уверены, что все с вами в порядке?

– Да, честно! И Чарльз правда за мной присматривал. Настоящая героическая история, подожди, пока услышишь!

– Кажется сейчас самый подходящий момент, чтобы сообщить тебе, что «Порш» я потерял, – сказал Чарльз.

– Это я понял. Он в гостинице.

– Эффективный же ты, дьявол, – сказал его сын восхищенно. – Как ты это сделал?

– Его привел водитель Кристи.

– Хамид! – закричала я. – Слава Богу! Что с ним произошло?

– Человек, который увел машину Чарльза, был несколько небрежен и слетел с дороги на повороте. Нет, Чарльз, все в порядке, пара царапин, она просто слетела в кювет и застряла там. Хамид был прямо у нее на хвосте и сумел уложить человека, прежде чем он понял, что случилось. Скоро сможешь его поблагодарить, он здесь, привез меня сюда.

– Это его такси? Они все так похожи, я не узнала. Это прекрасно! А мы можем уже отправиться?

– А почему нет? – Он посмотрел еще раз на Дар Ибрагим. Наступила тишина. Дети давно покинули нас и разговаривали с Хамидом, маленькая собачка, вдохновленная спокойствием, выбралась из-за ног Чарльза и подошла к ногам дяди. В конце концов тот повернулся к нам. – Ну… Вот и конец длинной истории. Когда оба отдохнете, расскажете ее мне, а Чарльз попозже может даже вернуться, когда немного успокоится. Пока вам определенно лучше все забыть и положиться на меня… – Он протянул мне руку. – Иди сюда, ребенок, ты выглядишь устало… Что, ради Бога… – Собираясь уходить, он почти споткнулся о маленькую собачку, бесформенную и грязную, которая разлеглась рядом с ним в пыли. Из-под спутанной челки смотрел веселый глаз. Хвост вертелся, как безумный. – Это не ваша?

– Да нет, это одна из несчастных деревенских собак.

– Тогда вас не очень расстроит, если мы ее разочаруем? Боюсь, что мы не можем… Что такое?

Чарльз, наклонившись, чтобы отодвинуть собаку, издал неожиданно громкое восклицание.

– Хотите верьте, хотите нет, но у нее есть ошейник. – Я заглянула ему через плечо, а он распутывал над ошейником грязную шерсть. – И жетон. Его жизнь имеет в себе какой-то отблеск достоинства… Да, что-то написано. Если там есть адрес, он, наверняка, потерялся, бедняга, и может быть, мы сумеем его вернуть. Любая собака в ошейнике в этой стране должна быть представителем аристокра… – Он замер, как умер.

– Представителем кого?

Потом я увидела, что выгравировано на ошейнике. «Самсон».

Чарльз поднял голову.

– Он узнал наши голоса. – Его голос стал таким невыразительным, что я поняла, как сильно он тронут. – Он узнал нас, меня и отца. Да уж, неплохой отблеск достоинства. Должно быть, убежал после ее смерти, или эта свинья просто выгнала его помирать голодной смертью.

– Значит, в конце концов, ты знаешь собаку?

– Вот уж точно. – Чарльз поднял маленькое животное и засунул под мышку. – Надо будет узнать насчет карантина в «Фениции», это, наверное, придется.

– Карантина? Неужели ты собираешься взять эту живую метелку домой?

– Ничего и не метелка. Помнишь Самсона? Это свадебный подарок мне от бабушки Харриет. Мой личный гончий Гавриила. Мы не можем здесь его оставить, он член семьи.

Улыбающийся Хамид встретил нас у двери машины. Я устроилась на заднем сиденье между двумя мужчинами. Чарльз обнял меня, и я опустила ему голову на плечо. Мы с маленькой собачкой заснули задолго до того, как машина проехала первую милю в сторону Бейрута.