1836
СЕР
— Сегодня он свое обещание нарушил, — сказал Собран.
Пришел рассвет, воздух снова становился чист и прозрачен. Жар не превращал его в мутное марево. На востоке будто пылал открытый горн, на западе синело небо.
Аврора прикорнула у Собрана под рукой, держа ее обеими своими: мизинец в одном кулаке, большой палец — в другом.
— Он не вернется. Раз он нарушил обещание, значит, обещания больше нет.
Аврора попросила Собрана вспомнить, как они испугались, что Зас больше не сможет двигаться.
— Ему хватило бы терпения просидеть вечность, забившись в тот угол.
Они оба помнили все до последней мелочи.
Очнувшись, Зас сказал, что «выпал из времени». А впав в него снова, он попытался взлететь — ринулся к окну, подобно птице, наконец обретшей свободу… Потом сдержал себя, поняв, что же произошло, как некоторые понимают, что стали богаты и от этого их жизнь ломается. Зас забился в угол, пряча спину, на которой больше не было крыльев. Он спешил спрятать шрамы, как какой-нибудь срам.
Три дня спустя трупы коз и овец раздулись и стали вонять. Зас по-прежнему не двигался — не разговаривал, не подпускал Собрана к себе. Аврора, надев шаль, пришла к ангелу и просила помочь закопать мертвых животных.
— Не хочу звать Антуана или Батиста, — сказала она. — Не хочу звать и слуг. В конце концов, смерти этих созданий — на тебе. И ты это знаешь, так? Я сама не просто в щекотливом положении: мои слуги, если увидят трупы животных, могут решить, будто я и Собран выжили из ума или занимаемся чем-то ужасным. Может, они уже видели все, — говорила Аврора, — Помоги мне сейчас, а потом иди куда хочешь и делай что хочешь.
Ангел взглянул на нее.
— Я никуда и ничего не хочу.
— Тебе больно?
— Да, и это странно. Боль нова для меня.
Аврора не знала, чего ожидать от ангела, а потому не спешила ничему удивляться. Она просто продолжила просить помощи:
— Собран не сможет помочь мне. Он болен, как и я.
Аврора сняла с головы платок, под которым ее волосы оказались забраны в «конский хвост». Для баронессы ангел выглядел целым и невредимым: руки, ноги, голова — все на месте. Крылья же они с Собраном связали и спрятали под кроватью, еще когда Зас был без сознания.
— Я выпал из времени, — сказал ангел. — Расскажите, что было.
Аврора надела на него мужскую ночную сорочку и башмаки, чтобы он мог копать. С наступлением ночи повела вниз — смотрела, как ангел учится ходить. А учился он быстро, как жеребенок, словно бескрылость — это такая стадия жизни ангела, к которой он со временем привыкает.
У подножия лестницы Зас все еще был неповоротлив, потом просто неловок, но к моменту, когда они взяли лопаты и стали копать яму, Зас уже двигался очень проворно, по-прежнему оставаясь ангелом — от и до. Ему стоило всех усилий воли не оглядываться через плечи, чтобы посмотреть, отчего так трет спину ткань. Под конец Аврора просто перестала копать и, присев на краю ямы и глядя, как работает ангел, рассказала, что же случилось. Или что случилось, по ее мнению.
Зас не потел, не испытывал усталости, даже не пользовался весом тела, не наступал на штык лопаты, дабы погрузить его в землю. Он не смотрел на Аврору, лишь раз перебив ее:
— Это мнение, — предупреждая женщину, когда та попыталась трактовать действие Люцифера еще прежде, чем описала само действие. Зас не нуждался в трактовке — только в свидетельстве.
Аврора поначалу думала, что ангел в отчаянии. Потом — будто он холоден и расчетлив.
Когда тела животных были сброшены в яму, Зас спросил:
— Где крылья? Их, наверное, тоже стоит похоронить?
В темноте мешковатая сорочка делала ангела похожим на привидение, и Аврора не видела его лица.
Она поправила Заса:
— Твои крылья.
— Так где мои крылья?
Аврора посмотрела на груду трупов — на раздувшиеся животы, покрытые пятнами, облезшие, будто вылинявший бархат, — взглянула на окоченевшие ноги и сказала:
— Нельзя хоронить их тут.
В ответ Зас молча посмотрел на Аврору. Затем нетерпеливо пошевелил ногами и плечами — жест, не имевший смысла теперь, когда ангел лишился крыльев.
— Мои крылья — это останки или мусор?
— Я не считала мусором свою грудь.
— Вы ее сохранили?
Аврора заплакала. Спрятав лицо в ладони, стала раскачиваться на краю зловонной ямы.
Ангел подошел к баронессе и извинился.
Аврора ответила:
— Поговори хотя бы с Собраном. Я должна помочь ему.
— Он захочет прикоснуться ко мне. Но я этого не хочу.
— Он желает тебя утешить.
Ничего не ответив, Зас принялся засыпать яму землей. Аврора утерла слезы с лица.
Потом она отвела ангела к колонке и качала воду, пока он мылся. Глядя на голую спину Заса, женщина спросила:
— Швы надо будет снять. Позволишь мне сделать это?
Они поднялись наверх, где Зас сел на пол спиной к свечам, обняв колени. Аврора встала позади него на колени. Надрезав, а затем и вытянув нити, она удивилась:
— Швы одинаковы по длине и отстоят друг от друга на равное расстояние.
— Абсолютная симметрия оскорбляет Бога. Поэтому Люцифер все делает совершенным, насколько может.
— Он оскорбил Бога тем, что сотворил с тобой.
— Бог дозволил ему. Или они тайком сговорились. Мне теперь все равно. И Бога, и дьявола я оставляю за спиной.
Руки Авроры тряслись. Оставался последний шов — надрезая его, Аврора задела кожу, но не оцарапала. Или попросту не смогла оцарапать.
— Я закончила, — сказала баронесса.
Зас вздохнул и выпрямил ноги. Аврора даже подумала, будто он сейчас откинется, ляжет к ней на колени, но ангел встал и, отойдя к стене, сел, прислонившись к ней спиной.
— Тебе понадобится одежда, — сказала Аврора, — и обувь.
— А помнишь его первые туфли? — спросила Аврора.
Собран помнил только, что Зас пугался открытого пространства. Дневной свет ангел терпел, но выходить на него не желал.
Прикрывая глаза ладонью, Зас выглянул на улицу, но, кажется, увиденным не удовлетворился и остался в арсенале. Снова прижался спиной к стене. Когда Собран пришел с двумя мерными лентами, ангел даже не посмотрел на него — сидел, уставившись себе на ноги, словно говоря: вот граница, ближе ко мне не подходи.
— Я не смотрю в будущее, — говорил ангел Авроре и Собрану, заслонившись ладонью от окна.
Оказалось, боится ангел не открытого пространства, а расстояний. Все казалось ему слишком далеким. Преодолевая дистанции, Зас не устал бы, но зачем-зачем пересекать комнату, спускаться по лестнице, выходить на улицу под сень деревьев? Ангел воспринимал ходьбу как что-то чуждое, тщетное. Он был выше всего этого.
— Я знаю, ты чувствуешь себя уязвимым и увечным, — говорил Собран, пытаясь вернуть ангела обратно к жизни. — Но нельзя же вечность сидеть тут, прислонившись к стене.
— Я могу найти и другую стену! — гневно ответил Зас, чему Собран очень обрадовался.
— Вот тебе туфли, — сказала он, подвигая ангелу ботинки одной ногой. — Они сшиты по кальке, но очень хорошие. Лучшие. Аврора приготовила для тебя сорочку, брюки, пиджак и галстук. Выходи, посмотришь на виноградники — рабочие как раз сжигают обрезки лозы.
— Выходи ночью и посмотри на реку, — добавила Аврора. — Искупаешься — в воде ты будешь совсем невесом.
— А у нее воображение будет побогаче, чем у тебя, — попенял Зас Собрану.
— Вот твои туфли, Зас. Твои первые туфли.
Ангелу претило чувствовать себя раскрытым: поначалу он сидел, обхватив себя руками, потом стал выходить на воздух, завернувшись в покрывало. Осень сменилась зимой, но Зас не испытывал нужды в теплой одежде.
Воскресенье Собран проводил дома. Понедельники, вторники и среды — тоже; после отбывал трудиться в Вюйи. В первый раз он даже принял Заса за статую — так ангел сам уподобился памятнику, безразличному к еде, питью, не испражняющемуся и не замечающему хода времени.
Аврора навещала ангела ежедневно.
В какой-то день ей показалось, будто одежда прикипела к телу Заса. Затем в одну субботнюю ночь баронесса пришла навестить его в арсенале, но ангела там не было — только снег влетал в раскрытые двойные двери. Подобрав с пола шерстяной плед, Аврора завернулась в него (от соприкосновения с телом ангела шерсть посвежела) и стала ждать у дверей, когда Зас вернется.
Наконец он показался внизу — в сорочке, брюках и туфлях, идущий по снегу. Аврора поспешила укрыться в тени, но ангел успел заметить ее, темнота не спасла. Некоторое время женщина и ангел смотрели друг на друга. Черные волосы облепили лицо Заса, будто дым вперемешку с белым паром дыхания — теплого дыхания, какое бывает у любого млекопитающего.
Присев, Зас оттолкнулся от земли и запрыгнул на стену сарая. Уцепился за порог двойных дверей, подтянулся и вошел.
Аврора подала ему плед. Одежда на ангеле промокла насквозь, но он не спешил ее снять, только обхватил себя руками — и то не ради тепла, а видимо вспоминая, как некогда обхватывали тело крылья.
— А Собран-то думает, ты никуда не выходишь, — сказала Аврора.
— Мне все равно, что он думает.
Аврора опустилась рядом с ним на колени. Ангел напоминал дикое животное: то, как он огрызается, прыгает и осторожничает, будто принюхивается.
— Ты ощущаешь себя нечистым и потому не позволяешь Собрану касаться себя. Я знаю, что вы с ним были любовниками, хотя Собран мне ни разу об этом не говорил. Ты не заметил? Он больше сюда не приходит.
Зас не ответил, и Аврора сменила тему.
— Когда я оправилась после операции, когда меня уже можно было касаться… — она дотронулась до изуродованной груди, незамаскированной искусным корсажем, потому как Аврора пришла в арсенал в ночной сорочке и старом пальто Поля, — мой муж, барон, хотел спасти наши отношения, всячески давал мне понять, что я для него все так же прекрасна. Но я того не желала — это словно бы оскорбляло мою утрату.
— Думаете, я считаю себя ущербным?
Аврора имела в виду совсем другое, однако не стала ничего объяснять ангелу. Ей и не требовалось понимание Заса. Хватило того, что он сейчас с ней говорит. Неверное же истолкование ее слов означало только одно: это древнее мудрое существо сидит в коконе, который и мешает все понимать правильно.
— Не желаю, чтобы он меня касался, — ответил Зас. — Та связь была ошибкой. Лучше б мне остаться целомудренным. И не являться в рай опороченным.
— Возможно, — кивнула Аврора, — Бог и не спас тебя, но крылья тебе отрезал Люцифер. Не думаю, будто это как-то связано с правилами о непорочности. Я уже передавала тебе, что Люцифер сказал Собрану: «Ты сможешь оставить его себе. Пусть он постоянно носит рубашку, но при тебе останется».
Руки Заса выбрались из-под пледа и закрыли уши.
— Да, — ответил ангел.
— Кто ранил тебя?
— Михаил. Однажды он предупреждал меня, чтобы я больше не совался в рай.
— Думаю, Люцифер говорил с Богом, когда стоял тут, где сейчас сидим мы с тобой, и Бог ответил ему тем, что с деревьев опали все листья. Так, во всяком случае, я полагаю. Собран рассказал мне об этом. Люцифер захлопнул тогда двери и отрезал тебе крылья. Как считаешь: он соблюдал волю Бога или шел ей наперекор?
Зас покачал головой.
— У тебя разве нет мыслей по этому поводу? — спросила Аврора.
— Я думал только, что они оба любят меня.
Пытаясь выведать у Заса хоть что-нибудь, она высказала свою мысль: если Бог создал мир, то все идет по Его замыслу и наказание Заса — тоже часть Его замысла.
— Бог не создавал мир, — ответил ангел.
— Я всегда пыталась примириться со своими мыслями о Боге, но в дело постоянно вмешивалось воображение. К тому же я предпочитаю вере факты, хотя вера всегда со мной. Когда я была атеисткой, то не верила, будто Бога не существует, — просто знала. Затем я стала полагать моего создателя кем-то, кто просто ставит свое клеймо на творение рук природы. Взгляд и крылья Люцифера напугали меня до смерти, но он смотрел мне в глаза несколько раз так, будто я существую для него на самом деле и в чем-то равна, понимаю смысл его действий.
Собран пересказал Авроре слова Люцифера.
— Я не говорил этого Засу, — добавил он после. — Только хотел удержать его при себе. Но теперь он не придет.
Взошло солнце, и ночь двадцать седьмого июня сменилась утром двадцать восьмого. Из дому вышли Батист и Мартин Жодо, неся на плечах ружья, стали взбираться наверх по склону. В доме служанка раздвинула занавески на окнах спальни.
— Я уже говорил, как поступил с ним?
— Вроде бы выбросил из окна.
— Хуже.
Как-то Собран пришел в арсенал после того, как целый день провел, сортируя книги. Он устал от работы и боли в стертых кончиках пальцах. Он устал от собственного гнева и сейчас злился пуще обычного. Зас сидел у раскрытых дверей, укутавшись в плед. В комнате было холодно, окно даже покрылось изморозью изнутри. Собран подошел к ангелу и сдернул с него покрывало с такой силой, что тот опрокинулся навзничь и некоторое время смотрел на винодела слегка изумленными глазами. Одежда на Засе уже перепачкалась, сам он выглядел неопрятно.
Собран закричал на Заса, затем стал пинать. Опустился на колени и принялся молотить Заса кулаками. Тот даже не думал обороняться. Голова под ударами моталась из стороны в сторону, но ни синяков, ни ссадин на лице не проступало.
Собран взял ангела под мышки, оттащил к дверям и выбросил. Зас упал в снег и тут же легко, будто паук, перевернулся, поднял лицо.
Собран запер двери на засов, бормоча что-то вроде: «Прочь! Прочь с глаз моих…»
— Больше я его не увижу, — простонал Собран, роняя голову на плечо Авроре.
Баронесса обняла друга, и в этот момент снова показались Батист и Мартин. Завидев отца, они встали, потом старший брат сказал младшему:
— Ступай дальше. Я с этим разберусь.
Батист подошел к ним. Прислонив ружье к пограничному камню, присел на корточки и сказал:
— Баронесса. Отец. Сегодня была та самая ночь, да?
Во взгляде его сквозило неверие. Аврора знала, о чем он думает: как может отец скорбеть о содеянном лишь один день в году?
— Отец рассказывал мне об одной русской женщине и австрийском пехотинце, — сказал Батист Авроре, — Однако я, признаться, удивлен, увидев здесь вас, баронесса.
— Отчего же? Если учесть все слухи, что ходили обо мне и вашем отце последние лет десять…
— Но когда вы отправились в паломничество в Сантьяго-де-Компостела, — злобно возразил Батист, — я обнаружил у отца в комнате женщину.
Услышав подобное, Собран рассмеялся. Аврора негодующе посмотрела на него, и винодел объяснил: в ту ночь он сказал сыну через закрытую дверь, что принимает у себя гостя, вот и все. Батист вообще никого там не видел.
— О… — произнесла Аврора.
— Я устал, — пожаловался Батист, — Я боюсь за тебя, отец. Твой дух все чаще дает слабину.
Собран поднялся на ноги, отряхнулся, привел одежду в порядок и помог встать баронессе.
— Все кончено, — сказал он сыну и ободряюще похлопал его по плечу.
Предложил руку Авроре, но та указала в сторожу подножия холма, сказав:
— Батист проводит меня к моей лошади. В этот раз я прибыла сюда без кучера.
Батист зарделся, и, когда баронесса протянула руку, ему ничего не оставалось, кроме как принять ее. Положив ружье у пограничного камня, юноша помогать баронессе спускаться с холма.
— Будьте осторожнее, — напутствовал Собран.
— Он хочет сказать, — объяснила Аврора, — чтобы я держала рот на замке.
— Баронесса…
— Шш… Вы хотите знать все, но уже напуганы тем, что видели и слышали: как мы с Антуаном Лоделем прятались тут и подглядывали за вашим отцом, как я бросилась потом в реку — это вы знаете. — Аврора вздохнула. — А рассказывать всего я вам не стану. У вашего отца свои секреты.
— Так у него в комнате был мужчина?
Аврора некоторое время помолчала, затем ответила:
— Нет.
— Кто же тогда? И какое она имеет отношение к мертвым овцам и козлам?
— Никакого. Смерть животных — исход научного опыта.
— Какого еще опыта?
— Эксперимента. Научного эксперимента.
— Великолепно! Вы с моим отцом проводите научные опыты, а сам он где-то прячет любовницу, которой никто никогда в глаза не видел. Раз в год он раскаивается в убийстве, совершенном двадцать пять лет назад, и вот вы решили присоединиться к нему в этом деле.
— Эксперимент проводила я, Батист. Ваш отец в это время был в Отуне. Вернувшись, он помог мне прибраться.
Бедный Батист, он теперь, должно быть, полагает каждую женщину прекрасным сосудом, вмещающим в себя выпаренное безумие. Юноша отпустил руку баронессы.
— Я здесь не останусь и не буду больше смотреть за виноградником. Не стану я смотреть и как Поль поведет Аньес под венец по пути, усеянному цветами, скрывающими бог знает какие колодцы, полные греха и помешательства. Вы все тут выжили из ума.
— Что ж, тогда вам определенно стоит искать себе жену в другом месте, — ответила Аврора с великой долей логики в голосе. Батист пошел в отца: такой же заносчивый, вспыльчивый и такой же несчастный. — Ну же, дорогой мой, проводите меня до лошади.
С минуту Батист смотрел на Аврору, скрипя зубами. Потом все же взял баронессу под руку, провел до железной калитки в каменной стене, окружающей виноградник.
— Батист, сердце вашего отца разбито.
Батист шумно выдохнул воздух носом, однако от ответа воздержался.
— И если ваш отец прав насчет того, что все кончено, то вам и не требуется знать чего-то более. Хоть вы и готовы были все эти годы делить с ним тяготы, вы для него по-прежнему остаетесь ребенком — ребенком, которого надо хранить от неприятностей.
— Так то были не вы. Простите, баронесса, но смысл в этом присутствовал.
— Смысл в этом и сейчас присутствует: я люблю вашего отца. Но не мне бороться за его сердце.
У яблони, к стволу которой была привязана лошадь, они остановились.
— Что теперь? Что дальше, когда «все кончено»? — спросил Батист и, желая избежать взгляда Авроры, сомкнул руки в замок на манер стремени для баронессы.
— Я замужняя женщина.
Батист помог Авроре забраться в седло.
— Я забываю об этом.
— Я тоже, — улыбнулась Аврора. — Дорогой мой, я позабочусь о вашем отце. А вам следует попытать удачу. Может, мне отправить вас по делам в Париж? Вместе с Полем? Не откажетесь, если навяжу вас ему в спутники?
Батист кивнул в знак признания, бледный, но не от услышанного — просто его утомил сам разговор. Целеустремленности ему было не занимать — как и отцу, а вот силы духа не хватало.
— Отец… он ведь не… не повесится?
— О, представляю, как Собран рвет и мечет, обнаружив себя в преисподней. Нет, он не станет лишать себя жизни. Думаю, самое отчаянное время для нас обоих миновало.
Лошадь принялась танцевать под Авророй.
— Это животное, баронесса, для вас не особенно тихое, — неодобрительно, но мягко заметил Батист, чтобы хоть как-то отыграться перед Авророй.
— Дитя мое, я еще не старуха. Мне столько же лет, сколько этому веку, а мой отец служил в кавалерии, — Засим она поскакала прочь.
