35
RAMELIANA
В начале 1920-х годов одного молодого француза из Лиона тесть отправил в командировку в Австралию. Француз оставил в Лионе юную жену и дочку едва ли шести месяцев от роду.
Поездка его ждала долгая и захватывающая — такое приключение раз в сто лет выпадает. Холмистые очертания Австралии в синеве южного океана манили загадочной пустотой. Молодой человек в жизни не встречал никого, кому бы довелось там побывать. На Кубе, на Таити — сколько угодно, но не в Австралии. Разве что один русский эмигрант, подвизавшийся в тренерах по теннису (с ним наш француз встречался в общих компаниях), уверял, что во время последнего сердечного приступа перед глазами его мерцал и переливался пресловутый гигантский, соломенно-желтый контур.
А теперь он сам вот-вот там окажется!
Во многих отношениях молодой человек подходил для такой поездки ну прямо-таки идеально. Сухощавый, темноглазый, с чуткими подвижными пальцами. Любопытства ему природа отпустила так много, что получился своего рода мечтатель; в придачу, подобно столь многим французам, он поразительно чувствовал deserts , кристальную чистоту пустоты и все такое прочее, и ощущения свои выражал в длинных, вдохновенных монологах, тестя слегка смущавших. При всем сходстве с пустынной необжитостью Сахары и крайней малонаселенностью, Австралия, как мы уже знаем, может похвастаться довольно обширным лесным покровом, и тени в ней много — с таким-то обилием эвкалиптов, куда ни глянь, а в так называемых пустынях еще и акации растут. Не зная, чего ему ждать, молодой человек засунул в чемодан флягу и кристаллики для очистки воды.
Он попрощался с женой; та, плача, помахала ему безвольной ручонкой их заспанной дочери; тесть повторил последние наставления.
Молодому человеку надлежало сфотографировать аборигенов в естественных условиях, в частности уделяя особое внимание их кухне, обрядам инициации и брачным ритуалам, восходящим, по всей видимости, к каменному веку; и по ходу дела записать как можно больше мифов и легенд. Тесть планировал открыть на окраинах Парижа этнографический музей, где прихотливую мифологию аборигенов можно было бы слегка упорядочить и тут же продемонстрировать фрагменты их повседневной жизни — все под одной крышей.
Плавание прошло благополучно; молодой француз сошел на берег в Брисбене. И, не задержавшись, двинулся в глубь материка.
В его письмах к жене рассказывалось о зубной боли и одиночестве, и о том, как трудно отыскать настоящих аборигенов, живущих в лучших традициях каменного века. Он объяснялся жене в любви, как и подобает молодому французу, и сочинял коротенькие послания для дочурки, хотя та, конечно же, была еще слишком мала и читать, не говоря о том, чтобы писать, не научилась. Для тестя он аккуратно записал со слуха несколько легенд и мифов, в частности о том, как ворона стала черной (поначалу, оказывается, оперение ее было белым), и приложил несколько пробных набросков на предмет составления словаря аборигенов.
По прошествии примерно полугода прибыли первые фотографии: чем дальше оказывался путешественник от берега, тем меньше одежды надевали на себя аборигены, но, поскольку щеголяли они по-прежнему в юбках и брюках, для музея эти кадры не то чтобы подходили. На последующих фотографиях аборигенов вытеснили резко контрастные виды каменных выступов и ущельев, а еще — тропы, уводящие в никуда, и русла ручьев с темными птицами, и утес, расколотый надвое белым стволом эвкалипта. В следующей пачке декорации сместились еще дальше, к заштатным городишкам, добродушным барменшам и чумазым бурильщикам скважин к югу от Дарвина, что потягивали чай из помятых металлических кружек. И хотя во всей Франции не нашлось бы ничего подобного, тесть вынужден был напомнить своему агенту о порученной ему миссии, от которой зависели все надежды на предполагаемый музей.
Жена ждала — и становилась все молчаливее; дочка подросла, превратилась в долговязого подростка, она то и дело изучала в зеркале свое лицо, высматривая сходство с далеким отцом.
Что до жены, она опасалась, что по возвращении муж ее не узнает.
Первый год еще не истек, а он уже перестал слать фотографии, объясняя это тем, что путешествует по дикой местности; «бесконечная глушь, сплошной песок и деревья твердых пород», как сам он выражался. Писем ждали подолгу. А те, что приходили-таки на имя жены, написаны были на грязной бумаге и тупым карандашом. И она, и ее отец не могли взять в толк, что происходит. Казалось, молодого француза поглотила пустыня.
Но наконец — спустя более пятнадцати лет — француз написал, что возвращается домой. Багаж он послал вперед, говоря, что прибудет следом.
Во Франции испытали немалое облегчение — а уж разволновались-то как! Давно состарившийся тесть лично проследил за распаковкой чемоданов. Внутри обнаружилась фотокамера с треногой и чехлом. Старик приметил коробки с неиспользованными фотографическими пластинками и заметно помрачнел. Из других чемоданов он извлек несколько бумерангов, настоящую вумеру, рисунок на древесной коре. А еще там лежала одежда (жена унесла ее в супружескую спальню). Галстук-бабочка и тазик для бритья. Несколько книг. Все было припорошено красной пылью, что оседала на ковре крохотными пирамидками; очевидно, этих вещей давно уже никто не касался.
В преддверии прибытия мужа жена даже расхворалась несколько раз кряду — так после сильного землетрясения ощущаются толчки послабее. Пятнадцать лет ожидания тяжко на ней сказались: все это время она прожила скорее вдовой, нежели женой. А теперь вот он вернется совсем другим человеком; даже кожа его наверняка утратила памятную ей гладкость. Она снова и снова хваталась за свадебную фотографию, проверяя, как выглядит муж. То и дело придирчиво изучала себя в зеркале, примеряла туфли, старые платья.
Дочку возвращение отца тоже весьма занимало. Она хорошо училась в школе. Для нее это был совершенно чужой человек, близкий и одновременно далекий, практически лишенный зримого облика; одним словом, что-то вроде призрака.
Так они ждали — каждая по-своему.
И вновь пошли месяц за месяцем, складываясь в годы.
Спустя много лет, когда жена вся покрылась тоненькими морщинами (как будто на лицо ей набросили сетку), а дочь нашла себе работу в Брюсселе, выяснилось, что ее молодой супруг давным-давно умер в местечке близ Клонкарри. А еще обнаружилось, что она богата.
Много лет назад молодой француз свернул с проторенного пути; отказался от первоначального замысла.
В Австралии все приводило его в замешательство. Путешествуя в глубь материка, затем обратно на побережье и в города, он повсюду встречал людей, представляющих собою типы — типы непростые и неотвязные.
Куда бы молодой француз ни шел, он не расставался со словарем. Множество совершенно незнакомых ему людей принимали его в своих лачугах и палатках просто-таки с распростертыми объятиями.
В Сиднее, в мужском пансионе близ гавани, он познакомился с одним бородачом, оставившим неизгладимое впечатление. Этот человек некогда совершил в жизни ошибку — что-то, связанное с дочерью, в подробности бородач вдаваться не стал — и с тех пор не мог посмотреть себе в лицо. Более тридцати лет он успешно избегал зеркал. Он безвылазно торчал в четырех стенах и даже с дочерью встречаться отказывался, а то, чего доброго, увидит в ней нечто от самого себя. Понятно, что теперь он уже и сам не знал, как выглядит. В то время как одевался бородач всегда подчеркнуто аккуратно, лицо его превратилось в сгусток морщин и линий: при разговоре морщины двигались, точно спицы зонтика. При всей сомнительности этой его затеи она заключала в себе некую философскую заковыку, требующую к себе уважения.
Чем больше молодой француз отступал от порученной ему миссии — миссии во имя этнографического музея, — тем более хрупким и эфемерным казалось его присутствие. В фотографической светотени он видел что-то вроде химического грабежа.
То, что с ним случилось, само по себе вошло в легенду. На второй год путешествия, один-одинешенек в непролазной глуши Западного Квинсленда, он случайно ушиб ногу о торчащий обломок скалы. Камень заблестел; обнаружив другие такие же, молодой человек громко воскликнул что-то по-французски. Он просто глазам своим не верил.
Теперь на этом месте громадный серебряный рудник; освещенный ночами, он работает круглосуточно и без выходных. В те времена в Новом Свете подобные случайные открытия были еще возможны.
Безвременная смерть за несколько дней до предположительного возвращения домой тоже явилась чистой случайностью.
И все это время вдова жила со своим собственным бесценным серебряным депозитом, с фотографией мужа. На снимке размером чуть меньше ладони он стоял рядом с ее внушительным отцом в костюме из сержа… Именно тогда рассказчик отошел от дерева и повернулся к Эллен, прикрывая глаза рукой. Теперь она все вспомнила.
