Глава 4

Сантарем, 6 декабря 1903 года

Моя милая Софи!

Благодарю тебя за последнее письмо и за то, что прислала мою любимую перечную мяту. У меня она закончилась неделю назад, а здесь, в Белеме, я не смог найти ничего подобного. Я рад, что ты справляешься без меня, мой ягненочек, но все же переживаю и расстраиваюсь, что оставил тебя одну на такой большой срок. Верю — ты окружила себя хорошим обществом.

Мы уже покинули Белем, поскольку должны продолжить путешествие в верховье Амазонки. Мы сели на другой корабль, направляющийся в Манаус: есть, договоренность, что нас высадят по пути туда — в Сантареме. Нам повезло, что сейчас здесь царит каучуковый бум, поскольку это позволяет легко добираться до отдаленных мест в верхнем течении реки. Представляю, как в былые времена нашим предшественникам, ученым-натуралистам, приходилось передвигаться, на небольших утлых суденышках и каноэ, отдавшись на милость всякого рода мерзавцев и дикарей! Может, нам еще и предстоит пересесть на подобную лодку, если мы захотим пойти дальше, в глубь страны, но пока я счастлив тем, что эти испытания нас не коснулись.

Нам было немного жаль оставлять Белем, хоть всем и не терпелось двигаться дальше, чтобы увидеть больше чудес в этой поразительной стране, к тому же — познакомиться с мистером Сантосом. Я совсем не удивлюсь, если время, проведенное в Белеме, окажется золотой порой нашего здесь пребывания — несмотря на небольшие неудобства, жизнь в этом месте протекала легко. Именно там я стал считать себя настоящим собирателем-энтомологом, а не тем дилетантом, который слоняется по сельской местности и ловит всех симпатичных насекомых без разбору.

О нашем путешествии на 400 миль вверх по Амазонке мне особенно нечего рассказать. Когда Белем и участок притока перед главной рекой остались позади, количество хижин, в которых живут кабокло — люди, в чьих жилах смешалась кровь всех рас Бразилии, — как-то сократилось. Я случайно набредал на их поселения во время прогулок — когда отваживался удаляться на несколько миль от Белема. Кабокло живут тем, что собирают подножный корм в лесу, ловят рыбу в реке, а также продают то, что произрастает на их небольших плантациях. Многие из местных жителей еще и сборщики каучука, и мужчины, соблазнившись обещанными заработками и выпивкой, покинули семьи. А женщины остались, вынужденные сами заботиться о себе. Меня поразила нищета и убогость плантаций, и там повсюду было много детей, которые явно недоедали. Признаюсь, пару раз из чувства жалости я давал им монетки. В большинстве случаев ребятишки смотрели на деньги так, будто видели их впервые в жизни. В их огромных глазах можно было прочесть: «Неужели это съедобно?»

Иногда, в своем верхнем течении, река становилась такой широкой, что берега терялись из виду. Поскольку мы уже привыкла к Амазонке, окружающий пейзаж казался нам однообразным — неизменный, но приятный глазу зеленый покров леса над желтовато-коричневой водой. То там, то здесь из глубины показывались разные создания. Члены экипажа бросали за борт остатки пищи и смотрели, кто подберет еду — аллигатор или пираручу (это такая рыбка, которая вырастает до размеров небольшого дельфина).

Мы прибыли в Сантарем — что за приветливый вид открылся нашему взору! Теперь мне не терпится продолжить свою работу по сбору экземпляров. Сантарем — очень милый городок в устье реки Тапайос, которая впадает в Амазонку; его беленые дома с красными крышами располагаются на холмистой местности. С виду он очень похож на европейский город. Местные жители в основном католического вероисповедания, и церковь их, которая стоит на большой площади, заросшей травой, имеет внушительные размеры — такие храмы можно видеть где-нибудь в Испании или Португалии. Идя в первый раз по улицам Сантарема, я почти забыл, что нахожусь на другом континенте, об этом напоминали только изнуряющая влажная жара и тропический лес, обступивший город со всех сторон. Здесь лес совсем не такой, как в Белеме. Он более редкий, и холмистая земля на довольно обширных участках покрыта высушенной травой. По словам местных жителей, в разгар сухого сезона дожди здесь случаются не чаще раза в неделю.

Дом, в котором мы остановились, — его тоже подобрал для нас Антонио, человек Сантоса, прибывший сюда вместе с нами, — находится на окраине города, ближе к берегам Тапайос, где раскинулись широкие пляжи с белым песком. Их украшают высокие пальмы жавари, а вода в реке темно-зеленая — приятное разнообразие после наскучившей желтой Амазонки, где лес подступает к самой кромке воды.

Мы здесь еще неполный день, но уже открыли для себя все радости купания в реке. Я предпочитаю забегать в нее и сразу же выскакивать на берег — чтобы исключить общение с противными существами, которые здесь водятся (будь то водяные змеи, пираньи или же особенно мерзкие крошечные рыбки, которые заплывают в самые укромные места внутри человека и живут там!), и при этом насладиться освежающей прохладой речной воды. Джон — прекрасный пловец и использует возможность поплавать, чтобы хорошенько размяться: он отмеряет в воде по нескольку сотен ярдов туда и столько же обратно, уже против довольно сильного течения (на самом деле именно это мощное течение и спасает нас от аллигаторов). Но я вовсе не хочу, чтобы ты беспокоилась, моя дорогая. Уверяю тебя, я здесь в полной безопасности! Эрни стоит по пояс в воде и курит, а Джордж и вовсе не лезет в реку — только мочит пальцы ног, предусмотрительно сняв ботинки. Дети местных индейцев, живущих неподалеку в крытых соломой хижинах, приходят к реке и лежат на мелководье. Я услышал, как они хихикают между собой, и мне стало любопытно, а когда я подошел ближе, то увидел, что детей окружают маленькие рыбки и словно целуют их во все места. Антонио объяснил мне, что дети специально лежат в воде очень тихо, а рыбки подплывают к ним и поедают клещей, чигу и других паразитов, которые живут у них под кожей. Я предположил, что это, наверное, неприятная процедура, так как приходится терпеть укусы, но, судя по тому, что малыши смеялись, им было скорее щекотно, чем больно.

Домик наш довольно приятный, хотя и уступает тому, что был в Белеме. Снова мы спим в гамаках (я уже примирился с тем фактом, что, пока мы находимся на бразильской земле, у меня точно не будет нормальной кровати). В этом городе мы пробудем всего неделю. Мы должны были встретиться с мистером Сантосом и уже вместе с ним отправиться в Манаус, но все опять откладывается. Зато нам обещана экскурсия в глубь континента, где мы сможем оставаться столько времени, сколько захотим. У нас будет свой повар, которого нанял нам Антонио; сам Антонио станет нашим проводником, поскольку он отлично знает эти места, а еще Джорджу удалось уговорить юного Пауло из Белема сопровождать нас хотя бы до этих мест, если ему не захочется идти дальше. Так что у нас много помощников. Уверен, мы даже сможем попутешествовать на каноэ, в этом случае мы обязательно найдем одного или двоих индейцев, которые будут управлять лодкой и помогать нам ловить рыбу для пропитания.

Я наконец распробовал вкус местного кофе. Любовь моя, посылаю тебе образец. Он в высшей степени освежает, если пить его утром натощак; сначала он казался мне горьким, но теперь я наслаждаюсь его бодрящим ароматом. Советую тебе для начала заваривать кофе слабым, а потом постепенно добавлять крепости, когда привыкнешь к этому вкусу. Уверяю тебя — он гораздо лучше того кофе, который мы обычно пьем дома. С нетерпением жду минуты, когда мы с тобой, моя малышка Софи, сможем рядышком посидеть в нашей гостиной и вместе насладиться этим вкусом. Я также надеюсь, моя дорогая, что ты найдешь возможность прислать мне еще мяты. К тому времени, когда ты получишь это письмо и затем отправишь мне ответ, могут пройти месяцы. Как невыносимо долго идут письма!

Думаю о тебе постоянно, любовь моя, и с нетерпением жду того дня, когда я снова буду

твой Томас

Томас обнаружил, что все больше и больше надеется на мяту, чтобы перед сном избавляться от вкуса табака во рту. Ему нравился вкус сигареты, пока он курил, по потом на языке оставался привкус меди — откуда он брался, непонятно. На руках стали появляться желтые пятна, которые пропадали, если их долго тереть, но в основном оставались на пальцах, напоминая о новой вредной привычке. Но у Эрни Харриса тоже имелись такие пятна на руках, и поневоле Томас стал воспринимать эти метки как некий знак их братства. Мужской солидарности.

Он взял сложенный пакет с молотым кофе, завернул его вместе с письмом в коричневую бумагу и перевязал все бечевкой. Руки его слегка подрагивали, когда он писал собственный адрес на свертке: только в минуты, подобные этой — когда он обдумывал свой разговор с Софи, а потом записывал его на бумаге, — ему мучительно хотелось домой.

На другом конце комнаты Джон Гитченс — его новый сосед — чиркал пером, делая наброски с кустарника, который нашел днем в Кампосе. То и дело он с хлюпаньем опускал кисточку в банку с водой, чтобы добавить цвета своему рисунку.

Нынешний дом был меньшего размера, чем тот, в котором они жили в Белеме, и здесь отсутствовал балкон, поэтому им приходилось либо сидеть снаружи на солнце, либо находиться в доме, где темно. Томас сразу сложил свои вещи в углу, хотя догадывался, что они не задержатся в этом месте надолго. Дом был в их распоряжении — чтобы оставлять здесь ненужное или тяжелое имущество и не таскаться с ним, пока они ходили по окрестностям. В комнате стоял еще один деревянный стол, такого же размера, как тот, что был у него в Белеме, и он свалил на него груды книг, журналов, выложил свои инструменты. Пока он работал, с фотографии в серебряной рамочке на него пристально глядела Софи.

Ему доставляло большую радость зарисовывать бабочек и раскрашивать рисунки для того, чтобы заносить свои находки в каталог и систематизировать их, — у него это хорошо получалось. Не раз он наблюдал затем, как Джордж пытался рисовать — линии смазывались, и чаще всего дело заканчивалось тем, что на бумаге набиралась непокорная лужица бурой воды, которая переливалась через край листа и непременно попадала ему на брюки. От помощи Джордж категорически отказывался.

— Чтобы быть ученым, недостаточно хорошо рисовать, Томас. И я рад, что ты всегда сможешь подзаработать художником, если понадобится.

Томас и так смиренно осознавал все свое дремучее невежество по сравнению с ученостью Джорджа — без того, чтобы его жалели и чуть ли не гладили по голове. Он понимал, что изучать бабочек бесполезно — это давным-давно сделали те, кто уже прошел сей путь до него, — просто ему нравилось вести журнал для собственного удовольствия, и, конечно же, благодаря записям он сможет отследить сотни образцов, которые будут отправлены Райдвелу морем для продажи. В каждом письме, сопровождавшем груз, он просил Райдвела отложить некоторое количество экземпляров для его собственной коллекции.

Джон зашевелился за его спиной, и Томас оглянулся, чтобы посмотреть. Гитченс откинулся на спинку стула, сцепив руки за головой. Стул балансировал на задних ножках, и на мгновение Томас встревожился, что они сломаются под весом великана. Но Джон прекратил потягиваться, и ножки стула опустились на пол — бесшумно.

Джон тоже сложил книги на своем столе, а вдоль стены выстроились жестяные банки, в которых он хранил семена. Рядом со столом, у стены, находились пресс для растений и пачка серой бумаги, в которую он заворачивал растения, прежде чем положить их под пресс. Джон, похоже, закончил свою работу на этот вечер, так что Томас отважился задать ему вопрос. Он давно обратил внимание на то, что Джон не имел при себе никаких фотографии. Даже Эрни и Джордж, которые, насколько ему известно, не были женаты, носили с собой портреты родителей или братьев и сестер.

— Скажи, Джон, — спросил Томас, — а ты женат? Ничего, что я спрашиваю?

Джон повернулся на своем стуле и посмотрел на Томаса из-под крепкого, высокого лба. Борода его уже становилась непокорной, а над ней выступали квадратные и острые скулы.

— Нет, не женат. А ты, я вижу, да. Не мог не заметить, что у тебя симпатичная жена.

И снова Томаса удивил голос Джона — негромкий, с мягким северным акцентом, у такого огромного и грубого на вид человека.

— И сколько времени вы женаты?

— Два года, — ответил Томас.

— Должно быть, трудно тебе было оставлять ее одну.

Томас кивнул, но внезапно со страхом понял, что его переполняет чувство вины перед женой. За то, что оставил ее вот так — совсем одну. Она говорила, что ничего страшного, что она за него рада, но что, если он все-таки недостаточно позаботился о ней? И повел себя безответственно?

— Вот почему я так и не женился, — продолжал Джон, будто читая его мысли. — Все из-за моей профессии. Это будет нечестно перед женщиной.

Он потянул руки над головой. Это был просто скульптурный портрет — размером больше чем в натуральную величину, с чертами, высеченными грубым резцом. Джон вздохнул.

— Когда я влюблюсь однажды, может, и женюсь. Но кто будет кормить голодные рты, если меня убьют где-нибудь в джунглях?

Томас даже вздрогнул.

— Так вот что у тебя в голове!

Сам он как-то не задумывался о том, что его жизни что-то угрожает, — охота на бабочек так возбуждала, что мысли о собственной безопасности его совсем не занимали.

— Естественно.

Джон встал и на мгновение, прежде чем отодвинуться в сторону, загородил свет лампы; тень его затрепетала в воздухе, как мотылек.

— Но от этого жизнь не кончается. Я просто считаю, что смерть неизбежна, и когда настанет мой час — умру. По мне, так лучше отправиться в пасть тигра, чем сидеть в каком-нибудь укромном уголке Англии.

При слове «Англия» его губы скривились, изо рта вылетела капелька слюны и исчезла, не успев упасть на пол.

Томас понимал, что пора заканчивать разговор, но любопытство возобладало.

— А как же твоя семья? Родители?

— Я не виделся с ними с тех пор, как стал подростком. Судьба мне сулила лишь одно — всю жизнь работать под землей, в шахтах, как мой отец. А я хотел учиться, но разве это было возможно в моем положении?

— Но ты, по-моему, так много всего знаешь, Джон.

Томас имел в виду его прекрасное знание тропического леса, умение говорить по-португальски.

— Ну да, — согласился Джон. — Только ничему такому не научишься, работая в угольных шахтах, вот что я тебе скажу. И я сбежал, как только смог. Попросил людей подвезти меня до Ливерпуля и прыгнул на борт первого попавшегося корабля. Там встретил одного человека, он был собирателем растений, ученым-ботаником. Пожалел он меня — а то в ближайшем порту выкинули бы с корабля — и взял к себе учеником. И возил повсюду.

— Как чудесно, — сказал Томас, растроганный.

Джон лишь посмотрел на него. Выступающий лоб отбрасывал глубокие тени на глаза, но все равно было видно, как они вспыхнули. Он покачал головой.

— Чудесно, ужасно — какая разница? Все было в моей жизни. И я бы не сидел здесь и не болтал с тобой, если бы не тот человек.

— А где он сейчас?

— Умер.

Джон снова поднялся на ноги, поджимая губы, словно рот его наполнился слюной. Он пересек комнату, подошел к кувшину с водой и налил воды в миску. Стал умывать лицо, стоя спиной к Томасу, который решил не мешать больше товарищу и вышел за дверь.

Снаружи голоса природы были не столь громки, как в Белеме. Легкий ветерок освежал потные лицо и руки. Запах какого-то цветка — Джон точно сказал бы, какого именно — заполнил двор и, попав в легкие, вызвал у Томаса тошноту. Он достал табак из кармана, быстро скрутил сигарету и зажег ее.

Он стал вспоминать события последних нескольких дней — какие из них описал в письме Софи и о каких не рассказал. На пароходе было немало женщин, направлявшихся в Манаус, и большинство из них плыли без сопровождения. Казалось, они путешествовали сплоченной группой — по вечерам собирались вместе и шумно играли в вист. Их голоса, пронзительные как у попугаев ара, наполняли кают-компанию, смешиваясь с клубами дыма от их сигарет.

Было очевидно, что эти женщины, пусть и со вкусом одетые, обладали сомнительными добродетелями. Одна из них даже пыталась к нему приставать. Это была весьма привлекательная особа, вне всякого сомнения, и что-то в ее внешности напомнило ему Софи — высокий рост, наверное, или сильные плечи. Но волосы у нее были рыжие, а не светлые — она носила их зачесанными наверх, тщательно уложенными. Софи никогда бы не стала столько возиться с прической, чтобы выглядеть лучше. Он сидел в одиночестве и читал, когда шуршание юбок возвестило о приближении женщины. Его вежливая улыбка стала натянутой, когда она села рядом и положила перчатку ему на открытое запястье.

— Я — Лили, — сказала она с сильным французским акцентом. — Как Лангтри. То есть моя фамилия не есть Лангтри, но у меня такое же имя, как у знаменитой красавицы-англичанки. Ты англичанин?

Томас высвободил руку из-под перчатки и повернулся вполоборота к женщине, чтобы не выглядеть слишком грубым.

— Да, англичанин. Меня зовут Эдгар, мисс. Томас Эдгар.

— Ну, месье Эдгар. — Она растянула последний слог его фамилии, грассируя звук «р». — Что вы думаете об Амазонке в настоящий момент?

Она наклонилась к нему, упираясь локтями в стол, выставив напоказ свои прелести больше, чем того требовали приличия. В такой позе пышная грудь приподнялась еще сильнее — удивительно, как эта женщина вообще могла дышать в тесном корсете. Ее тело в открытом декольте было усеяно редкими веснушками. Краем глаза Томас увидел выглядывающую часть кружка около соска — нежно-розовую кожицу — и уже не смог оторвать от нее взгляда. На мгновение у него даже приоткрылся рот — физиологическая реакция, насколько ему известно, на то, что вот так, в непосредственной близи он видит прекрасную обнаженную женскую плоть, обычно скрытую от посторонних глаз. Грудь женщины внезапно поднялась, будто все это время она сдерживала дыхание, а теперь ей стало трудно дышать, и Томас отвел глаза и уставился в стол. Он почувствовал, как краска заливает лицо. Она ведь задала какой-то вопрос. Боже, лишь бы у него хватило сил ответить.

— Да. Да, очень интересно, благодарю вас, мисс…

— Лили.

— Мисс Лили, да. Жаль только, моей жены нет рядом, ей бы тоже здесь понравилось.

Он специально так сказал. Дал понять этой молодой особе, что женат. Но она лишь негромко засмеялась.

— Да. Уверена, ваша жена хорошо провела бы здесь время, месье Эдгар. Мне говорили, в Манаусе девушкам есть на что посмотреть и чем заняться.

С этими словами она выпрямилась и, изогнув белую шею в изящном кивке, плавной походкой отошла в другую часть зала к своим подругам. Когда Лили села, все с жадностью потянулись к ней. Она сказала несколько слов, не больше, — и весь стол взорвался еще более визгливым смехом, женщины стали оглядываться, стреляя в него глазками.

Оскорбленный, Томас повернулся спиной к этому неприятному зрелищу и постарался сосредоточиться на книге.

Спустя несколько минут смех и хихиканье смолкли, и Томас, решивший, что женщины ушли, обернулся, чтобы проверить. У стола стоял Эрни Харрис и усердно размахивал руками. Некоторые дамы слушали его, раскрыв рот, другие — прижав руки к груди. Затем Эрни раскланялся и выставил локоть. Лили встала с места и взяла его под руку.

С замиранием сердца Томас понял, что они идут прямо к нему, и снова уставился в книгу, но слова ползали по странице друг за дружкой мохнатыми гусеницами.

— Эй, Томас, — сказал Эрни, — мы с Лили собираемся прогуляться по палубе. А после я приду, и мы с тобой выпьем.

Он подмигнул. Лили встретилась взглядом с Томасом и тотчас отвернулась, надув губки, — безусловно, ей казалось, что это делает ее соблазнительной.

Парочка удалилась из кают-компании, и Томас не сводил глаз с иллюминатора, ожидая, что они вот-вот пройдут мимо него. Снаружи горели фонари, вокруг которых летали тучи насекомых. Крупный мотылек неистово бился о стекло иллюминатора. Как эти двое уцепились друг за друга! Он некоторое время смотрел наружу, но Лили и Эрни так и не пошли в эту сторону, и он продолжил свое чтение.

Спустя минут двадцать Эрни снова вошел в кают-компанию. Он вышагивал, поправляя воротник, засунув под него палец и вытянув вперед шею, как скворец. Тяжело опустился в кресло рядом с Томасом, вздыхая. Кровь прилила к его щекам, мокрые губы блестели. Несмотря на это, он продолжал облизывать их языком, чтобы они оставались влажными. Издав звук — нечто вроде «у-ух», — он погладил себя по груди.

— А где мисс Лили? — поинтересовался Томас.

— О, ей стало нехорошо, и я проводил даму в каюту, чтобы она смогла прилечь. На палубе на нее налетели москиты, они просто обезумели, обнаружив перед собой юную, нежную плоть и при этом совершенно незащищенную! Я рассказал ей о теории, появившейся недавно, — о том, что укусы москитов вызывают малярию, и она чуть было не упала в обморок. Впрочем, полагаю, сейчас она чувствует себя гораздо лучше.

— Понятно, — сказал Томас.

Его словно кольнуло что-то внутри, и он с ужасом обнаружил, что это зависть. Ведь Эрии может вот так запросто делать все, что ему заблагорассудится, и совершенно не заботиться о последствиях — в этом мире или в мире ином.

— Что до меня… — Эрни потер ладони. — Я просто без сил, старина. Завалюсь-ка я спать.

И вот теперь, находясь уже на твердой почве Сантарема, Томас втоптал окурок сигареты в землю каблуком и достал лист мяты из кармана. Он наслаждался тем, как пары прохлады поднимаются по пазухам носа, щекоча их изнутри, отчего хочется чихать. Это желание все нарастало и нарастало, пока он не чихнул с огромной силой — так, что тело его буквально согнулось пополам. Это было одним из тех побочных действий мяты, которые не вызывали у него возражений.

— Будь здоров!

Он услышал чей-то голос, донесшийся из той части дома, где находилась комната Эрни и Джорджа, и обрадовался.

В Сантареме сравнительно мало москитов, но все же, если теория Эрни верна, есть еще одна причина избегать этих насекомых — помимо того, что их непрестанное жужжание в самое ухо очень сильно раздражает, а болезненные укусы, следы от которых на руках воспаляются и кровоточат, причиняют страдания. А ведь есть еще и мошки, слепни и клещи, о которых тоже не стоит забывать. Томас представил себя лежащим на мелководье, как те мальчишки сегодня днем — пенисы у них, словно маленькие рыбки, болтались в воде, послушные течению. В своем письме к Софи он не написал, что дети были полностью раздетыми, но здесь, в Бразилии, он как-то привык к виду нагих тел — в основном голышом бегали малыши, но встречались и пожилые женщины-туземки с обнаженными обвисшими грудями. Джордж, которого Томас всегда считал упертым ханжой, долго стоял в воде недалеко от мальчишек, беседовал с ними, совершенствуя свой португальский, и был, похоже, крайне огорчен, когда матери велели детям выходить из воды.

Когда Томас вернулся к себе в комнату, Джон залезал в свой гамак. Веревки жалобно скрипели, принимая на себя его существенный вес, но крюки держались прочно. Томас ничего не сказал, лишь улыбнулся соседу и прошел через комнату к своему гамаку.

— Томас, — произнес Джон.

По всему было видно, что он хочет сказать что-то важное; он сел ровно, насколько позволил ему гамак, и принял серьезный, сосредоточенный вид.

Томас начал снимать ботинки.

— Да, Джон?

— Ты только это… ну, про то, о чем мы с тобой говорили…

Он вздохнул, и гамак снова скрипнул.

— Ведь ты не будешь рассказывать остальным о том, как я начинал заниматься этим делом? Про угольные шахты.

— Ну конечно не буду, Джон. Если ты не хочешь — не буду.

Видимо, Джона такой ответ вполне устроил, и он снова улегся. Однако, уставив взгляд в потолок, заговорил опять:

— Они и так относятся ко мне свысока. Не хочу давать им лишнего повода.

Томас задумался. Неужели Эрни и Джордж действительно плохо относятся к Джону? Он стал перебирать в памяти все детали их взаимоотношений, которые могли бы свидетельствовать об этом, и ему вспомнилось первое утро в Белеме, когда Эрни намекнул на некие факты из его биографии и Джон резко покинул комнату. Ни тот ни другой не были особо разговорчивы с Джоном, но Томас считал, что это из-за того, что великан сам слишком угрюм и молчалив, а не потому, что кто-то сознательно относится к нему с пренебрежением. Не означает ли это, что и Томас мог как-то выказывать свое превосходство, подспудно признавая наличие между ними классового различия? Нет, что-то такого он не припоминал. А вот то, что Джону захотелось поделиться с ним воспоминаниями о прошлом, — свидетельство того, что он считает Томаса союзником, а не врагом.

— Конечно, — сказал Томас снова. — Прости.

Он и сам не понял, за что извинился, но Джон ему не ответил, и при свете одиноко горевшей лампы Томас увидел, что глаза его закрыты. Томас был рад делить комнату с Джоном хотя бы потому, что тот не храпел по ночам, как Эрни. Такое сочетание пар гораздо более гармонично, ведь Эрни мало заботило то, что о нем подумают другие. Например, как-то раз Томас проснулся среди ночи от звуков, которые издавал Эрни, ублажая сам себя. Джон не позволит себе такой несдержанности — в этом нет никаких сомнений.

Томас снял с себя остальную одежду и надел ночную рубашку, после чего преклонил колени на циновке рядом с гамаком, чтобы помолиться. Окончив молитву, он снова вспомнил ту сцену на корабле, когда Лили наклонилась к нему. У него перехватило дыхание, стоило ему явственно представить себе кожу вокруг женского соска — нежную, как крылышко мотылька. Его передернуло.

«И прошу тебя, Господи, — закончил он, — даруй мне силы утвердиться в моей вере».

Чем ближе они оказывались к Манаусу и чем больше Томас узнавал об этом городе, тем тревожнее становилось у него на душе.

Всю последующую неделю четверо мужчин вместе занимались исследованиями. В ясные дни они вставали в шесть утра; пока все собирали снаряжение, повар готовил им завтрак в небольшой хижине, приспособленной для этих целей. Затем они, в сопровождении Пауло и еще одного индейца-проводника, которого тоже нанял Антонио, отправлялись в путь по нехоженым тропинкам, ведущим через пустынный кампос, усеянный валунами и низкорослым кустарником, прямо в места, где начинался лес. В какие-то дни они проходили по нескольку миль вдоль берегов реки, где не было недостатка в чешуекрылых. Джордж продолжал охотиться на жуков, но помимо них его занимало и множество других видов насекомых — вроде ос и пчел-каменщиц, сверчков и муравьев. Он по-прежнему считал себя ответственным за сбор змей и ящериц и в конечном счете все же пустил в ход свое ружье, с которым никогда не расставался. Это случилось, когда он заметил жакуару, большую ящерицу, — она бежала совсем не грациозно, но очень шумно. Шансов у этого существа стать приличным чучелом, достойным Бразилии, было совсем немного, и при этой мысли Томас почему-то испытал некоторое удовлетворение. Джордж по-прежнему рявкал на Томаса, если считал, что тот делает что-то не так, — то он, по его мнению, чересчур небрежно обращается с какой-нибудь бабочкой, то действует слишком неуверенно.

Довольно часто они разделялись и шли каждый в своем направлении, затем объединялись, чтобы перекусить где-нибудь в тени леса: там они пережидали самое жаркое время дня — курили сигареты, лежа на спине, а над их головами протекала жизнь обитателей тропического леса. Голубые и черные морфиды, некоторые размером с дрозда, барражировали над их укрытием, а Томас с удовольствием лежал на спине и наблюдал за тем, как они резко теряют высоту и планируют, при этом у него не возникало ни малейшего желания вскочить с места, чтобы преследовать их или заманивать. Он недавно обрел ценнейший экземпляр, радости от этой добычи ему хватит еще надолго: это Callithea sapphira, с напылением из черных точек на нижних крыльях и искрящейся каймой на верхних. Он уже поймал одну самку, которая летала ниже самца, однако для того, чтобы заполучить самого самца, ему понадобилось, бы лезть на дерево, увертываясь от жалящих насекомых. Прождав около часа, когда прекрасное создание окажется в зоне досягаемости, он ухитрился накрыть это существо самодельным сачком на длинном шесте. Даже если ему больше не удастся поймать ни одной бабочки за все время пребывания в Сантареме, он все равно будет счастлив.

Птицы вели свою перекличку: блестящие черные утки, яркие трогоны разнообразных видов. Один из туканов оказался в опасной близости от них. Томас восхитился его массивным изогнутым клювом и ужаснулся, когда Эрни, подняв ружье, выстрелил. Тукан покачнулся, и Томас мог поклясться, что тот посмотрел ему в глаза, прежде чем откинуться назад и расцепить лапки, сжимавшие ветку. Томасу стало ужасно грустно — это чувство заполнило все его существо, стало растекаться по внутренностям, как чернила по скатерти. Птица замертво упала на землю, и Эрни ринулся к своей добыче. Томас понимал, что есть в его эмоциях какое-то лицемерие: ведь, в конце концов, ему самому, когда он видит перед собой красивый образец чешуекрылого, в первую очередь хочется поймать насекомое и убить его, но в то же время он знал, что, если посадить бабочку на булавку, она будет жить вечно. А в чучелах птиц, набитых Эрни, было что-то удручающе жалкое. Как-то раз Томас открыл один из ящиков Эрни, просто посмотреть, — в нем рядами, как патроны в коробке, были уложены чучела птиц, тела зафиксированы в одинаковой позе, словно они приготовились нырять: крылья поджаты, глаза закрыты, лапки отведены назад. Ему не забыть этого неприятного зрелища: они выглядели такими мертвыми, не то что его красавицы-бабочки, — это были обыкновенные трупики, выстроившиеся в ряд в ожидании своей очереди быть изученными. Собственно, они таковыми и были.

На обратном пути в лагерь все обычно опять купались в реке, и Томас уже не задумывался о том, сколько времени проводит в воде. Как только они оказывались далеко от города, их проводник и Пауло снимали с себя всю одежду, а когда Эрни с Джоном стали делать то же самое, Томас последовал их примеру. В первый раз он раздевался очень медленно, тогда как Джон скинул с себя все и сразу вбежал в реку, ладно сложившись, нырнул, затем вдалеке вынырнул и поплыл, энергично загребая руками. Эрни вошел в реку и остановился, когда вода достигла области паха. Томас видел, как подрагивали его плоские белые ягодицы, прежде чем он наконец решился. Эрни пронзительно свистнул и, издав вопль «О боже!», обернулся, улыбаясь. Согнул плечи и шлепнул одной рукой по поверхности воды, держа в другой руке сигарету.

— Извини, Томас! Никогда бы не подумал, что буду делать такие бесполезные вещи, но ты сам должен это испытать — почувствовать речную воду на голых ядрах.

— Ну как, Джордж, идешь? — спросил Томас, бегом направляясь к реке.

Пауло уже стоял рядом с Джорджем, голый, и тянул его за руку, чтобы тот поднялся на ноги.

— Только не я, Томас! Ты же знаешь меня! Терпеть не могу такие вещи!

Смеясь, он махнул Пауло, чтобы тот отстал. Голос у него был очень веселый — за все это время Томас почти ни разу не слышал, чтобы он так разговаривал. Очевидно, Сантарем пошел Джорджу на пользу.

Томас с разбегу бросился в воду и сразу же почувствовал, как замедлилось движение его ног из-за сильного течения реки. От прикосновения холодной воды к обнаженным гениталиям у него перехватило дыхание, но потом он расслабился и полностью отдался ощущению свободы и невесомости.

Он медленно поплыл брассом, обозревая вокруг себя приятную картину: Джон где-то в отдалении, а Эрни тем временем курит и снимает табачную крошку с языка, уставившись в реку. Пауло и проводник лежат в воде на спине и перекрикиваются друг с другом. Пауло машет Джорджу, Джордж машет в ответ. Белая стайка бабочек, издали похожая на клумбу из одуванчиков, собралась на берегу чуть ниже по течению, а затем вдруг рассыпалась на части и взмыла вверх, чем-то потревоженная. Подобных бабочек он видел с борта судна — они перелетали с севера на юг, преодолевая плотные потоки воздуха. Одна такая стайка внезапно накрыла их корабль, и мужчинам и женщинам пришлось снимать чешуекрылых со своих шляп, доставать их из бокалов с напитками; на мгновение пассажирами овладела паника, вызванная налетом бабочек, на судне воцарился полный хаос, а Томас, развалившись в шезлонге на палубе, с улыбкой наблюдал за происходящим.

Кожа, нагретая жарким солнцем, приятно стягивала плечи. Томас нырнул под поверхность воды. Оказывается, он совершенно забыл, как звучит тишина. Даже лес, который он привык считать тихим местом, всегда мог наполниться то пронзительным криком птицы, то отдаленным ревом обезьяны. В ветвях шелестел ветер, созревшие и перезревшие фрукты падали со стуком на землю. Но здесь, под водой, Томаса поразило отсутствие всяких звуков. Он открыл глаза, но вода была мутной, мимо лица проплывали куски древесины. Томас перестал двигать конечностями и, замерев в теплом безмолвии, держался, пока не заныло в груди.

В Сантареме в распоряжении путешественников было изобилие хорошей еды — здесь пекли вкусный хлеб, регулярно снабжали отряд мясом, и каждый вечер, вернувшись к себе после трудового дня, они угощались арбузом, приветствуя жестами соседей, которые собирались возле собственных домов, чтобы покурить, поболтать и поиграть в шашки. Томас заметил, что это были всегда одни мужчины — похоже, в этом городе женщин на улицу не выпускали.

Когда настало время покинуть город и продолжить путешествие вверх по Тапайос, Томас вдруг забеспокоился, что теперь им придется голодать: он был уверен, что в глухом тропическом лесу, вдали от города, его желудку уже не будет уделяться такого внимания. Антонио условился, что пойдет вместе с ними сопровождающим, — он хорошо знал эти места. С собой он взял молчаливого повара-индейца, которого они наняли в этом доме, и еще двоих: Жоао, невысокого, но крепко сбитого и сильного мужчину лет тридцати, который знал английский язык и был их проводником в окрестностях Сантарема, и Пауло, который с огромным удовольствием исполнял роль верного помощника исследователей — таскал им продовольствие, по очереди с ними охотился и рыбачил. Томас нечаянно услышал, как Пауло давал какие-то распоряжения Жоао и как тот немногословно отвечал — ограниченного знания португальского языка Томасу хватило, чтобы перевести примерно так: «С каких это пор ты стал моим папой, малыш?» Если повезет, тем более если рядом будут местные жители, ловкие и умелые, голода можно не бояться. Эрни предусмотрительно пополнил запасы медикаментов, в частности хинина. Джордж уже напугал всех однажды, когда, проснувшись утром, почувствовал, что его немного лихорадит, но к концу дня все прошло — это был всего лишь мимолетный озноб.

Чтобы подстраховаться, они все стали ежедневно принимать по небольшой дозе хинина.

Теперь их способом передвижения должны были стать нетесаные лодки, на которые Томас уже давно был готов пересесть. Они взяли два больших каноэ, на каждом из них было по небольшой кабинке, служившей укрытием: здесь висели гамаки и хранились вещи — снаряжение и продовольствие. Утром в день отправления прибыл Антонио с ящиками соли и инструментами.

— Ничего себе! — воскликнул Эрни. — Зачем нам столько соли? Не пойдем ли мы с ней ко дну?

— Мы ее продадим, — пророкотал Антонио. — Еще спасибо скажете, когда будете есть свежих цыплят.

— Я бы лучше попробовал на вкус мясо обитателей джунглей, — ответил Эрни. Он слегка подтолкнул локтем Томаса, — Ленивца и обезьяны, Томас. Я слышал, они очень вкусные.

Томас насупился, и даже Джордж не сдержал улыбки.

— Держу пари, Джон перепробовал их всех, — сказал Джордж.

Джон, помогавший Пауло грузить ящики на каноэ, сделал передышку. Утер лоб рукавом.

— Ну, ленивцев я не пробовал, но обезьян ел, все правильно, да и змей тоже. В таком месте, как это, голодать не придется.

— Да, — сказал Джордж, — полагаю, тебе не привыкать питаться всякой дрянью, что только под руку попадется.

Он взмахнул в сторону Джона носовым платком, прежде чем уложить его на тыльную часть шеи. Джон отвернулся от него и продолжил работать, но Томас заметил, как Эрни перемигнулся с Джорджем. Им двоим было явно весело, однако Томас не имел ни малейшего желания участвовать в этих играх.

— Давай сюда, — сказал он и наклонился, чтобы помочь Джону перетащить большой ящик с книгами.

«Ящик Джорджа», — отметил он про себя и крепче подхватил ящик, когда они переносили его через полоску воды между пристанью и лодкой, — на тот случай, если Джону вздумается его уронить. На мгновение они встретились взглядами, и в глазах Джона он прочел все, что хотел сказать этот сильный человек. Рубашка на нем была расстегнута, пот ручьями струился по шее и стекал в спутанные темные волосы на груди — потом Джон смоет все в реке. Внезапно Томасу открылось, что таится за энергичной манерой плавания, которую он заметил у товарища, — таким образом великан очищался от недобрых чувств, чтобы каждое утро вновь и вновь находить в себе силы работать рядом с теми двумя, которые его не уважают.

— Спасибо тебе, Томас, — сказал Джон, когда последний ящик исчез внутри кабинок.

Они оба посмотрели на остальных двоих, которые стояли на пристани и разговаривали. Джордж отмахивался рукой от назойливой пчелы-камешцицы, а Эрни, как обычно, курил. Томас подошел к ним, и Эрни поднял на него глаза.

— Неужели они уже закончили? О, чудесно. Значит, дело за нами? Пора идти?

Он швырнул окурок в реку и достал из кармана свою плоскую серебряную фляжку.

— Выпьем за наше отплытие?

Он отпил немного, затем передал сосуд Джорджу, который сразу всучил его Томасу, даже не пригубив.

Содержимое фляжки имело незнакомый сильный запах, напоминавший керосин, а когда Томас опрокинул его в себя, ему обожгло глотку и остался горький привкус во рту. Он поморщился.

— Что это?

Эрни хохотнул и забрал фляжку, не предлагая ее Джону, который стоял немного поодаль, устремив взгляд на реку.

— Это кашаса, местный спирт. Сделан из сахара. Уверен, желудок твой вряд ли обрадуется, но это все, чем я сумел разжиться. Индейцы, те просто питают страсть к этому зелью: дашь его — они сделают для тебя все, что угодно.

Джон негромко кашлянул и широким шагом отошел прочь. Эрни, глядя ему вслед, добавил чуть ли не мечтательно:

— У меня его хватит, чтобы нам продержаться до Манауса, а там мы найдем самый лучший бренди — из тех, что делают в Европе.

Основательно груженные каноэ опасно накренились, как только путешественники достигли бурного пространства реки — в том месте, где она поворачивает к югу. Только умелые действия команды позволили сохранить лодки на плаву — не перевернуться и не растерять драгоценное снаряжение, необходимое для сбора и консервации материалов. Томас старался сидеть спокойно, но всякий раз, когда каноэ кренилось в ту или другую сторону, вскрикивал и крепко цеплялся за борт одной рукой, а другой — прижимал к груди кожаный саквояж, в котором хранились журналы и дневники, а также письма Софи.

Участники экспедиции не собирались углубляться далеко в джунгли: Антонио наметил одну площадку, где они могли бы остановиться, — не используемое ныне поселение сборщиков каучука. Туда можно добраться менее чем за два дня, и при благоприятных условиях они будут на месте уже к полудню следующего дня. Всего планировалось пробыть там лишь пару недель — смотря как повезет. В том случае, если вдруг что-то пойдет не так или сбор материалов окажется непродуктивным, они смогут запросто вернуться в Сантарем. Каждый приток Амазонки открывал перед ними свой особый растительный и животный мир, и ученые были воодушевлены разнообразием особей, что предлагались им для исследований; если бы они отправились сразу же в Манаус по Риу-Негру, коллекция собранных материалов была бы неполной.

Один раз, после жесточайшего ветра, они остановились у небольшой деревушки, чтобы прийти в себя и избавиться от чрезмерного груза. Томас догадывался, что Антонио набрал слишком много вещей для того, чтобы впоследствии их продать и получить прибыль, но держал эти мысли при себе. Он убеждал себя, что его спутник просто не учел всей увесистости снаряжения для исследований.

Экспедицию с любопытством встретили жители поселения — среди них были и индейцы, и мамелюки, в чьих жилах текла индейская и европейская кровь. В поселении всем заправлял капитан Артуро — португальский моряк, который приплыл сюда лет десять тому назад и так здесь и остался. Он пригласил англичан на ужин, приготовленный его индейской женой. Томас, с любопытством наблюдал за тем, как смуглые, с золотистой кожей, ребятишки вереницей подходили к отцу, пожелать спокойной ночи, — самых маленьких он поднимал над головой и целовал в обе щечки. Те, что постарше, довольствовались поцелуем в лоб и молча разглядывали гостей. После ужина капитан выставил бутылку местного спирта из корня мандиоки, а Джордж и Джон, извинившись, вернулись в каноэ, к своим гамакам.

— Рад, что среди вас нашлись настоящие мужчины, готовые ко мне присоединиться, — пошутил капитан. — Хотя тебе… — Он прищурился и наставил на Томаса указательный палец, как будто целился из ружья. — Тебе, похоже, надо хорошенько выпить и повеселиться! Смотрю я на тебя — такого юного и непорочного. Жизни-то еще не видел, а? Нежный ты какой-то!

При этих словах он засмеялся, и Эрни его поддержал. Томас улыбнулся и поерзал на сиденье. Капитан продолжил свою речь:

— Ну что, джунгли тебя еще не замучили? Не надоело здесь? На вид ты из тех, кому быстро все надоедает.

— Нет, — сказал Томас. — Никому из нас пока не надоело.

— Гм, — хмыкнул Артуро. — Пока. И ты первым сломаешься, вот что я думаю!

Сказав это, он хлопнул Томаса по спине и пролил выпивку на стол и ему на руки. Томас вытащил носовой платок и стал вытирать их, тем временем капитан налил ему еще.

Когда стакан наполнился, Томас поднял его, желая замять слова капитана. Все, конечно, было сказано в шутку, но он мог и обидеться.

— За Амазонку! — предложил он, от души надеясь, что голос его прозвучал довольно бодро.

Все трое сдвинули стаканы и выпили залпом. Томас почувствовал, как жидкость тонкой струйкой потекла в желудок, приятно согревая и обещая радужные перспективы.

По мере того как Артуро пьянел, он все больше переходил со своего несносного английского на беглый португальский. Томас понимал кое-что из того, о чем говорил капитан, но чем пьянее становился он сам, тем меньше соображал. В конце концов он накрыл стакан рукой, а голову уронил на стол, не в силах справляться с водоворотом бессвязной речи.

Эрни подтолкнул Томаса локтем.

— А что, если и наш сеньор Сантос проявит такое же радушие, как здешний капитан?

— Что ты сказал? — спросил Артуро. — Сантос? Каучуковый человек?

Томас услышал, как откликнулся на это имя Артуро, но лица его не рассмотрел — оно расплывалось.

— Да, — ответил Эрни. — Именно благодаря ему мы и пребываем в вашей великолепной стране, дружище.

Томас не разобрал, что было сказано после, поскольку Артуро стукнул кулаком по столу, да так сильно, что ухо, которое до сих пор спокойно отдыхало рядом со стаканом, наполнилось звоном. Потрясенный этим звуком, Томас резко вскинул голову и мгновенно протрезвел — настолько, чтобы разглядеть, как раздуваются ноздри бугристого носа Артуро.

Эрни смотрел в изумлении на капитана, не веря своим глазам. Он поднял обе руки, выставив ладони, и закивал.

— Нам пора идти.

Он встал, пошатываясь, и стал тянуть Томаса, чтобы тот тоже поднимался на ноги.

— Да, катитесь к дьяволу! — завопил Артуро, а затем добавил еще что-то по-португальски.

Дверь дома громко захлопнулась за ними, и они остались стоять на песчаной улице — одни, посреди ночных звуков.

— Ты что-нибудь понял?

Эрни тяжело опирался на Томаса, стараясь, чтобы они оба шли ровно, не теряя равновесия.

Язык у Томаса был вялым, как кусок старой ветчины. Он с трудом пытался совместить картинки, возникшие в уме, со словами, которые крутились в голове, а затем медленно опробовал эти слова непослушным языком.

— Я н-не знаю, Эрни. Не иди так быстро.

На другое утро лучи солнца вонзились в веки Томаса. Голова у него раскалывалась, рот не закрывался; губы и язык пересохли и растрескались.

— Что за хрень, — прохрипел он, зная, что перенял привычку браниться у Эрни и что ему слишком плохо, чтобы устыдиться этого.

Их лодки уже начали отплывать от берега, и в ушах стоял звук весел по воде и пение птиц в ярком оперении, которые сидели на ветвях деревьев, возвышающихся над рекой. Ему уже прежде доводилось видеть этих птиц, но в данную минуту он был не в состоянии думать, да и не хотел. Ему просто хотелось, чтобы они замолчали.

На берегу, где-то рядом, завизжала обезьяна — как будто женщина в родах.

Голодная боль немного отпустила, когда он выпил большое количество воды, и после дружеских тычков и похлопываний по спине все наконец оставили его в покое, чтобы он проспался с похмелья. Эрни плыл в другой лодке, и, похоже, ему все было нипочем: сквозь удушливый сон Томас слышал, как тот поет во всю глотку.

Окончание вчерашнего вечера отразилось на тревожном содержании его снов. В одном сне капитан рассказывал, что Сантос соблазнил его жену, в другом — что он похитил у них детей. А еще ему приснилось, что Артуро пришел в бешенство, узнав, что их опекает Сантос, потому что сам отчаянно хотел участвовать в экспедиции, а Сантос ему запретил. В этом сне Артуро сидел и плакал, как дитя.

К тому времени, когда лодки глухо стукнулись о берег реки, Томас был уже в состоянии выбраться из своего гамака. Из воды торчала самодельная пристань, бревна растрескались и раскрошились — непонятно, оттого ли, что ее использовали неправильно, или потому, что вовсе не использовали.

— Мы на месте? Что, уже прибыли?

Хриплый голос застревал в горле.

— Да, соня, — сказал Джордж. — Мы прибыли. Пора приступать к работе, вместо того чтобы валяться с утра до вечера.

Ноги Томаса вели себя точно так же, как в тот день, когда он высадился на суше после длительного путешествия через Атлантику: они задрожали, едва он ступил всем весом на пристань, а туловище двигалось само по себе — никак не согласуясь с конечностями. Эта неприятность усугублялась тем, что пристань раскачивалась, а когда сгнившее бревно стало под ним прогибаться, он спрыгнул на песчаный берег. Ноги у него подогнулись, и он опустился на колени, вытянув руки перед собой. Томас стоял на четвереньках, собираясь с силами, тем временем Эрни отпускал шутки по его поводу, а остальные начали выгружать ящики. Сырой песок между пальцев казался живым. Он сыпался тонкой струйкой, и коже было щекотно. Вдруг Томас вскричал от мучительной боли и отдернул ладонь, другую руку тоже словно прострелили, и он вскочил на ноги, неожиданно для себя удержав равновесие. Посмотрел вниз и увидел, что песок на самом деле был живым — весь кишел кроваво-красными насекомыми, которые сновали по ботинкам, норовя вскарабкаться вверх по штанинам. Он завопил и затопал ногами по земле, как капризный ребенок. Руки его горели, будто он сунул их в середину костра, а укусы покраснели и вздулись. Его уже кусали муравьи за время пребывания в джунглях Амазонки, но эти муравьи были совсем другими. Два широких шага — и он снова очутился на пристани. Антонио оказался рядом и, зачерпнув ведром речной воды, окатил ему ноги. Схватил тряпку и стал сбивать ею муравьев с брюк и ботинок Томаса.

Все обернулись на крики Томаса. Увидев, в чем дело, юный Пауло и их проводник Жоао стали тихо переговариваться, кивая головами и хмурясь.

— Подождите, — сказал Джордж. Он нагнулся и попытался поймать одного из муравьев своим пинцетом. — Огненные муравьи. Не волнуйся, Томас, их укусы не смертельны, но могу себе представить, как тебе больно.

Джордж оставил попытки ловить муравьев и стал вместе со всеми давить их ногами. Большинство насекомых спаслись — уползли назад и скрылись в песке.

— Formiga defogo, — произнес Джордж и посмотрел на остальных.

Антонио буркнул что-то и кивнул, а Пауло широко улыбнулся. Джордж ответил улыбкой, довольный собой.

— Ну почему меня всегда жалят? — запричитал Томас.

Эрни закатил глаза.

— «Ну почему меня?» — передразнил он визгливым голосом. — Прошу тебя, Том, не будь девчонкой.

— Заткнись, Эрни! — рявкнул Джон, и все посмотрели на него с удивлением. — Погоди, вот случится с тобой что-нибудь — посмотрим, что ты тогда скажешь.

Внезапно тропический лес перестал казаться таким уж привлекательным местом, и Томас задумался, не тоска ли по дому им овладела — но не по Англии, а по относительной безопасности Белема или Сантарема. Наверное, в конечном счете приключения — это не совсем то, чего так жаждет его душа.

Узкая песчаная тропинка, по краям которой возвышались деревья, вела на несколько сотен ярдов в глубь леса. Томасу мерещилось, что смеющиеся обезьяны и скачущие по веткам птицы наблюдают за ними — они не выпускали незваных гостей из поля зрения, готовые в любую минуту спастись бегством. Возможно, глаза, светящиеся в полумраке, принадлежали людям. После раскаленного света, отраженного в реке, лес словно окутал их своей темнотой. Несмотря на то что солнце здесь не палило, из-за отсутствия ветра влажность была почти невыносимой. Пот солеными ручьями стекал по спине между лопаток. Корень какого-то дерева, змеей стелившийся по земле, ухватил его за лодыжку и швырнул в лесной перегной. Он напрягся, ожидая очередного нападения насекомых, но вместо этого чьи-то сильные руки подхватили его и поставили на ноги. Никто не сказал ни слова, но Томас затылком чувствовал на себе прожигающие взгляды. Он попенял себе мысленно, когда кровь прилила к голове, напоминая болью о похмелье. Утирая лицо руками, он поморщился — соленый пот попал на ранки от укусов.

При виде места их стоянки, где образовывали круг четыре хижины, Томасу стало совсем плохо. Примитивная конструкция посередине — всего несколько пальмовых листьев, подпертых палками, — должна была служить кухней. Никакого туалета поблизости не наблюдалось. У него болел живот: он давно не испражнялся, и забитый кишечник давил на стенки прямой кишки. Он все это время ждал, когда они доберутся до лагеря, чтобы облегчиться, но теперь понял, что ожидания были напрасны — уборной для него послужит лес. Ему придется сидеть на корточках и подвергаться такому количеству опасностей, что одному только Богу известно.

Небольшое поселение, некогда служившее домом для сборщиков каучука, было сооружено кое-как.

Хижины — не более чем простые укрытия, вместо дверей зияли дыры, но подлесок был вырублен, чтобы джунгли не посягали на пальмовые листья и стволы, служившие строительным материалом. Две хижины перекосились — вот-вот упадут: дома-развалюхи, выставленные на потеху.

— Четыре хижины, — констатировал очевидное Эрни, ставя сумку на землю. Он заложил руки за голову и хорошенько потянулся. — Отлично. Каждому своя.

— А как же остальные? — возразил Томас.

Он заметил у Эрни под мышками темные пятна, ощутил резкий запах пота. И еще чего-то кислого.

С ужасом он понял, что пахнет спермой.

— Да. Конечно. Они могут занять одну, вы с Джоном — другую, а на нас с Джорджем будет по одной.

Джордж улыбнулся. Помада на его волосах растаяла и стала стекать на лоб. Он достал носовой платок и вытер лицо, затем прижал платок к носу и украдкой отодвинулся от Эрни. Джон пожал плечами.

— Делай как хочешь, Эрни, — согласился Томас.

По правде говоря, ему предпочтительнее жить вместе с кем-нибудь, особенно с таким человеком, как Джон, — который может объяснить все ночные звуки и точно знает, когда поблизости возникает опасность.

— Какой ты добрый, — сказал Эрни.

Он подхватил свою сумку и уверенно зашагал к одной из хижин — посмотреть, что внутри.

Используя пальмовый лист, Томас ухитрился довольно тщательно подмести в своей хижине, на дверь повесил занавеску. Они с Джоном привязали гамаки к бревнам на потолке. Антонио принес немного бальзама для смазывания веревок, чтобы муравьи не заползали к ним, пока они спят, он же убедил их натереть открытые участки кожи жидкостью, которая дурно пахла гниющими фруктами. Их предшественники оставили после себя кое-какую мебель, включая скамеечки для ног — чтобы сидеть, не касаясь ногами земли; ножки стульев и скамеек смочили той же жидкостью. Вообще стоять спокойно в этом месте было невозможно — приходилось все время переступать ногами, и Томасу казалось, что он сходит с ума из-за постоянного напряжения, но вскоре он к этому привык, а еще научился обходить песчаные холмики, которые означали муравьиные гнезда. К несчастью для Эрни, одно из таких гнезд обнаружилось как раз перед хижиной, которую он выбрал, и только его муравьи жалили регулярно.

Джордж восхищался этими существами и собрал большое количество экземпляров, живых — он кормил их крахмалом и любой пищей, оставшейся после еды, — и мертвых. Он изучал немалые челюсти муравьев: передней частью они цепляли свою жертву, а с другого конца вонзали в нее жало. В походной кухне мужчинам приходилось подвешивать провиант к потолку в связках, веревки пропитывали тем же горьким бальзамом, чтобы муравьи не завладели их продовольствием.

Но муравьи были не единственной проблемой. Каждую ночь Томасу приходилось сворачиваться калачиком под противомоскитной сеткой, потому что насекомые беспрепятственно проникали через хлипкие стены хижины и набрасывались на него. Эрни как-то ночью поймал у себя в хижине летучую мышь; он признался, что чуть было не позволил ей укусить себя — с тем, чтобы письменно зафиксировать, какой будет результат. С каждым тропическим дождем от земли поднималась сырость, и страницы книг Томаса стали пропитываться влагой и коробиться.

Богатые возможности для сбора материалов некоторым образом компенсировали те неудобства, которые терпел Томас. Исследователи продолжали заниматься своими повседневными делами, но обязательно брали с собой проводников и старались держаться друг друга; из-за отсутствия поблизости большого города они чувствовали себя в меньшей безопасности, чем раньше. Вокруг поселения петляли тропки, которые некогда использовались сборщиками каучука. Каждое дерево гевея отстояло на большом расстоянии от предыдущего, и, если распутать клубок тропинок, соединявший две или три сотни деревьев, получился бы путь длиною в семь или восемь миль. На гладких серых стволах остались заметные следы от лезвий мачете — поразительное вторжение человека в нетронутый до этого тропический лес. Глубокие надрезы были выполнены с определенным расчетом — одинаковыми, тщательно вымеренными полосами. На ветках болтались ржавые консервные банки, которые использовались для сбора капающего млечного сока, — Антонио объяснил, что серингуэйрос, рабочие, надрезавшие каучуковые деревья, потом коптили этот сок, добиваясь затвердения, чтобы его можно было отправить в любую точку мира для удовлетворения огромного спроса на каучук.

Однажды утром, когда Томас вместе с Джоном и Жоао прогуливались по песчаной тропе вдоль реки, индеец остановился и указал пальцем на землю.

— Rastro de jaguar, — произнес он.

Томас понял, о чем идет речь: следы ягуара. Он упал на землю рядом со следами и приблизил к ним лицо, насколько это было возможно.

— Неужели свежие? — спросил он.

Джон опустился вниз и внимательно изучил отпечатки — большие вмятины на песке, сыром после дождя, прошедшего накануне вечером. Если бы песок был сухим, как во все дни со времени их приезда, следы вряд ли были бы видны.

— Очевидно, они здесь с ночи, иначе их смыло бы дождем.

Томас посмотрел вокруг, вглядываясь сквозь сумрак в чащу леса. Повсюду двигались какие-то тени и неясные силуэты — над деревьями и внизу под ними, — но ничто не напоминало ягуара.

— Может, он наблюдает за нами, — шепотом сказал Томас с надеждой в голосе. — Он нападет?

Джон тихо засмеялся.

— Да он тебя боится больше, чем ты его.

Они продолжили свой путь, но Томас не мог удержаться, чтобы не оглядываться все время через плечо, — в тот день он не поймал ни одной бабочки.

Поздним вечером, лежа в гамаке, он услышал жуткий крик совсем недалеко от их лагеря.

— Вот и твой ягуар, Томас, — сказал Джон, повернувшись на бок в своем скрипучем гамаке.

Это случилось как раз перед тем, как Томас собирался уснуть. Он лежал в гамаке, прислушиваясь к звукам, которые издавал ягуар, рисовал в своем воображении, как зверь мягко ступает тяжелыми лапами по лесу, как колышется его тело. След ягуара был размером с человеческую руку, и он представил себе, что держит на ладони мягкую лапу. Нужно не забыть рассказать об этом Софи, когда он в следующий раз соберется ей написать: черные ягуары — большая редкость.

Хоть он часто вспоминал жену, обнаружилось, что его все больше и больше занимают мысли о бабочках — в особенности об одной. Он вдруг осознал, что не написал Софи перед тем, как покинуть Сантарем, и теперь нет смысла писать, пока они не вернутся в город. В последнем письме от агента говорилось, что первая партия груза с материалами принесла приличную сумму денег, и он отправил ему все необходимые данные своего банковского счета — позаботился о том, чтобы Софи в его отсутствие ни в чем не нуждалась. Ну вот, опять. Это чувство вины за то, что оставил жену одну. Скорее, не за то, что оставил ее, а за то, что временами он даже не вспоминает о ней, а их совместная жизнь в Ричмонде кажется такой далекой. Такой несущественной.

Но от нее письма приходили вполне бодрые — с рассказами о том, как она обедает с подругами, играет и гуляет в парке; они способствовали облегчению этого чувства вины. Он даже завидовал ей немного — ведь она столько времени проводит в его любимом Ричмонд-парке. Он действительно соскучился по парку, пускай после возвращения он будет казаться ему совершенно пустым и скучным — в плане жизни насекомых.

Он хорошо помнил свою первую прогулку по парку с новым сачком для ловли бабочек — ему едва исполнилось пять лет. Он увидел тогда, как через заросли папоротника пробирается олень. Отец схватил его за руку и быстрым шагом повел к клумбе — пола отцовского пиджака из грубого твида шлепала Томаса по лицу. Томасу пришлось бежать, чтобы поспевать за отцом, и его первая попытка накрыть сачком красного адмирала не увенчалась успехом. Он был готов расплакаться, и тогда отец положил свою большую ладонь на его руку и стал показывать, как надо водить сачком. Они вместе поймали эту бабочку, и Томас наблюдал за тем, как она вяло бьется под легкой сеткой и ее тонкие, как волоски, лапки высовываются через крошечные дырочки.

Его родители и представить себе не могли, что, подарив ему такой безобидный предмет, разожгли в нем огонь. Бабочки стали занимать все его свободное время. Томас был еще слишком мал, чтобы одному ходить за бабочками, и приставал к отцу; тому неминуемо надоедало его нытье, так что он быстренько вел сына в парк, останавливался на одном месте, курил трубку минут пять, а затем звал его обратно, чтобы идти домой. Но Томаса это ничуть не смущало. На все свои дни рождения он стал просить в подарок книги о бабочках и всякий раз, когда их семейство отправлялось на пикник, брал с собой сачок и банки.

По пути к месту, где они собирались расположиться на природе, им встречались джентльмены в возрасте, и каждый из них делал вид, что ему интересно.

«Идем ловить рыбу?»

Томас отрицательно качал головой, и мужчины, как правило, шли дальше, конечно же недоумевая по поводу такой дерзости со стороны мальчишки. Ведь у него с собой сеть на палке — что же еще можно делать с такой штуковиной?

«Ради всего святого, Томас, — говорила ему мать, когда они устраивались на месте и она разливала чай, — не ерзай. Сначала доешь бутерброды, посиди спокойно, а потом бегай хоть по всей округе. В самом деле, — она поворачивалась к отцу, — и зачем мы только подарили ему этот дурацкий сачок!»

Но когда Томас принес ей показать куколку, которую хранил на подоконнике, мать просто ахнула от изумления. Затаив дыхание, они вместе наблюдали за тем, как из скользкого ложа медленно появляется на свет лимонница — желтая и лоснящаяся, словно новорожденный теленок. Они боялись пошевельнуться, промолвить хоть слово — казалось, любой шорох может помешать этому превращению и заставит бабочку вернуться обратно в свой кокон. Наконец она высвободилась, покрытая мельчайшими капельками влаги, и замерла, отдыхая, затем осторожно опробовала свои крылья — раскрыла и сложила их, словно желая посушить и подставить ветру, которого не было в темной спальне матери.

«А теперь давай отпустим ее, Том», — сказала ему мать, и он почувствовал, что ей, как и ему, тоже не хочется расставаться с этим маленьким чудом.

Он прошел к окну и открыл его, поставил банку с веточкой на подоконник. Бабочка помедлила с минуту, словно собираясь с силами, затем вспорхнула с веточки и улетела в сад.

«Ее больше пет», — сказал он, и мать протянула к нему руки.

Он вскарабкался к ней в постель и попал в объятии, пахнувшие корицей, утонул в теплом воздухе под одеялом.

Отец хоть и выражал вслух свое недовольство, но на деле все же поощрял наклонности сына. Когда Томасу исполнилось двенадцать, он повез его в Лондон и отвел в магазин для натуралистов «Уоткинс и Донкастер» на улице Стрэнд, в самом центре города. До этого времени Томас по неопытности сушил отловленных бабочек между страницами книг — в таком виде они сохранялись всего лишь в течение двух-трех месяцев, после чего подвергались нашествию насекомых, плесневели и рассыпались в труху. Для Томаса попасть в «Уоткинс и Донкастер» было одно удовольствие, все равно что для других мальчиков — побывать в магазине самых вкусных сладостей: здесь рядами стояли полки с любыми видами снаряжения, на которые только может рассчитывать серьезный коллекционер. Вместо аромата леденцов и шербета Томаса окружили зловонные пары смертельных химикатов, едва уловимые запахи лавровых листьев и гипса. Ему позволили выбрать себе новый сачок, несколько коробочек из пробкового дерева для хранения бабочек и, самое главное, — пузырек с цианистым калием. До сих пор для умерщвления насекомых ему разрешалось использовать только лавровый лист. Продавец за прилавком, мужчина с огромным животом и толстыми пальцами-сосисками, наклонился к Томасу и, приблизив к нему лицо, сказал: «Чрезвычайно ядовитое вещество, молодой человек. Если дотронетесь до него или вдохнете пары — смерть неминуема. Вы должны использовать его только под присмотром вашего отца. Вам все ясно?»

Томас согласно закивал и отодвинулся от лица мужчины — его седые, расширяющиеся книзу бакенбарды щекотали ему нос. Продавец удовлетворенно кивнул — он снял с себя всю ответственность на тот случай; если мальчик вдруг убьет себя. Мистер Эдгар прихватил Томаса сзади за шею и потрепал — просто удостовериться, что намек понят.

Последний отцовский подарок Томас получил, когда заканчивал учебу, незадолго до смерти старика, — это был роскошный набор коллекционных выдвижных ящиков, изготовленных не где-нибудь, а у самих Брэйди, в Эдмонтоне. Когда Томас увидел их, у него перехватило дыхание: это были самые дорогостоящие ящики из всех, что можно купить за деньги. Обычно на деньги такие и не купишь. В артели Брэйди — отца и сына — их не продавали кому попало: необходимо было произвести впечатление на Брэйди-старшего наличием личных связей, тогда он сам мог предложить сделать для вас набор ящиков. Это была замысловатая игра, в которой многие оставались ни с чем: их список знаменитостей оказывался изрядно потрепанным, а репутация — подмоченной.

Но вот перед ним — набор ящиков от Брэйди, специально для Томаса.

«Просто помни — я всегда буду гордиться тобой, Томас, чем бы ты ни занимался».

Отец положил руки на плечи Томаса, края его век покраснели. Томас впервые увидел такое сильное и искреннее проявление чувств со стороны отца, и он поклялся в эту минуту, что никогда не будет скрывать от собственных детей своей привязанности к ним. Мистер Эдгар умер месяц спустя. Врач сказал, что у него было слабое сердце.

Грусть, возникшая в душе, пока он лежал в гамаке, удивила его. Он давно не вспоминал об отце. Ему скрутило живот, и боль отозвалась под ребрами. Отец очень любил парк. А теперь и Софи открывает для себя все прелести его тенистых тропинок и укромных полянок. В своем письме она также пишет о дружбе с Агатой, с которой ей всегда весело, — очевидно, у этой девушки дар приносить людям радость. А еще Софи упоминала об отставном военном, капитане, с которым познакомилась в церкви. Какой-нибудь славный старик-вдовец, предположил Томас, который добродушно покровительствует Софи в отсутствие ее мужа и отца.

Чувство вины утихало, как и боль в животе. С ней все будет хорошо, подумал он. Она сильная и так любит независимость.

Он снова обратился мыслями к гигантской бабочке с раздвоенным хвостом, которую надеялся заполучить. А что, если он найдет только одну? Ему бы не хотелось убивать ее сразу, но он понимал, что в противном случае она повредит себе крылья и, соответственно, станет бесполезной в качестве образца. Будет ли он ее продавать? Или подарит Музею естествознания во имя науки? Наука. Его бросило в дрожь. Чем больше различных образцов Томас собирал, тем явственнее осознавал, как ему далеко до того, чтобы называться настоящим ученым. Эрни с Джорджем делают это очевидным для него каждый день — и не всегда намеренно. Многие из пойманных экземпляров ему приходилось идентифицировать по книгам, тогда как Джордж узнавал их сразу, никуда не заглядывая. Еще в музее Томас сосредоточенно изучал шкафы с чешуекрылыми, но их таксономические названия категорически не желали оседать в памяти, чем приводили его в отчаяние. Он все еще любитель, хоть и заработает сколько-то денег на продажах образцов.

Нет, совершенно ясно, что единственный способ добиться мирового признания в качестве исследователя, — это привезти домой Papilio sophia, и за это его будут помнить потомки. Имя жены будет увековечено, а самого его будут почитать. Он объездит весь мир, выступит в энтомологических обществах с лекциями о своей бабочке. Снова и снова он будет рассказывать, как выслеживал ее, что почувствовал, когда наконец поймал в свой сачок, какое мастерство потребовалось для этого.

Снова завыл ягуар, и очередной приступ боли разорвался в животе Томаса. Может, вовсе не грусть и печаль терзают его в конечном счете. Может, с ним самим что-то неладно. Такое впечатление, что чем ближе он подбирается к своей бабочке, тем сильнее мрачный тропический лес препятствует ему. Надо завтра поговорить об этом с Эрни.

На другой день, когда мужчины возвращались после сбора материалов — Томас держался за живот, чтобы унять волнообразные приступы боли, — на тропинке их встретил Антонио, который оставался в лагере.

— У вас гость, — сказал он, глядя на них в ожидании одобрения.

Рядом с кухней они увидели белого мужчину лет пятидесяти — он сидел на стуле, поставив ноги на скамейку. Незнакомец встал и, сняв шляпу, пошел к ним навстречу поприветствовать. Что удивительно, на его аккуратном кремовом костюме не было ни единого пятнышка. Мужчина был чисто выбрит, но при этом на лице красовались длинные седые усы, навощенные в форме толстых пластин. В этом лице под зачесанными и намасленными волосами было что-то неестественное. Томас не сразу понял, в чем дело, пока не оказался в непосредственной близости от него: кожа незнакомца была совершенно сухой. Все вокруг утирали блестевшие от пота лбы, а этот человек был свеж, будто сейчас — весенний день в Англии. С легкими поклонами он пожал руки каждому; его пальцы с безупречно подстриженными ногтями были холодными, как стекло, — что подтвердило впечатление Томаса о незнакомце.

— Для меня большая честь встретиться с вами, господа, — произнес он на почти безукоризненном английском языке. — Ваш человек, Антонио, сказал вам, кто я?

— Только то, что вы — торговец шляпами, — ответил Джордж.

От его нервозности не осталось и следа, как только он разглядел стоящего перед ним человека; он расслабился и сложил руки на груди.

— Меня зовут Жозе, — продолжил гость, — Прошу вас, зовите меня просто Жозе. Мне очень приятно познакомиться с вами. Нет!

Он в предупредительном жесте вскинул руку, когда Эрни хотел что-то сказать.

— Пожалуйста, не говорите ничего. Вы — врач Эрнест Харрис?

Эрни кивнул и удивленно поднял брови, переводя вслед за Жозе взгляд на Джона.

— А вы… вы, должно быть, мистер Гитченс, как тя полагаю. Отважный охотник за растениями.

Джон тоже кивнул, но глядя в землю. Томас чувствовал, что Джону не терпится уйти отсюда и побыть одному, занимаясь своими делами. Все тело его напряглось, стремясь попасть в свою хижину.

— А это, вероятно, мистер Сибел, ну конечно — весьма авторитетный ученый. И наконец, юный мистер Эдгар.

У Томаса возникло любопытное ощущение, что их радушно принимают в собственном лагере; его даже не удивило бы, если бы этот продавец шляп приветственно распростер руки.

— А откуда вы столько знаете о нас? — спросил он.

— О, это опять ваш человек, Антонио. Мы разговаривали с ним добрых два часа, пока вас не было. Уверен, у вас был удачный день для сбора материалов.

Эрни предложил всем присесть. Они отдали свое снаряжение Пауло, который понес все к хижинам, шатаясь под тяжестью.

— Что привело вас сюда, в верховья Тапайос, сэр?

— Шляпы. Я решил сделать крюк по пути из Манауса и подняться по Тапайос, прежде чем покинуть Сантарем и отправиться в Белем. Мне надо продать много шляп.

— А откуда вы родом?

— Из Сан-Паулу. Я приехал на Амазонку два года назад, чтобы заработать денег в Манаусе. Попытался продавать мои шляпы, но никто не хотел их покупать. Потом я понял кое-что. Видите ли…

Он наклонился вперед, сидя на стуле, как будто собрался поделиться секретом с присутствующими.

— В Манаусе все очень дорого. Здешних жителей совсем не волнует качество, главное — чтобы вещь стоила очень больших денег, тогда они смогут похвастаться перед соседями. Эти каучуковые души! Когда никто не стал покупать мои шляпы, я поднял цену на тысячу процентов. Продал все за неделю. Всем вдруг захотелось моих шляп! Они были невероятно дорогими, видите ли, а это для них означает определенный статус! Так что сейчас вы видите перед собой богатого человека намного богаче того, что покинул некогда Сан-Паулу.

— И хорошо образованного, сэр, судя по тому, что вы прекрасно владеете английским языком.

— Ну, знаете ли, все равно есть к чему, придраться, — Он засмеялся. — Могу я набраться смелости и поинтересоваться, будем ли мы пить чай?

Все переглянулись. Привычку пить чай они оставили еще в Белеме.

— К сожалению, у нас нет чая, старина, — сказал Эрни, и Томас подумал, что Жозе может и обидеться на такие слова, — Мы можем предложить вам кофе. Простите, что не подумали об этом раньше.

— Кофе?

Было видно, что Жозе крайне разочарован.

— Но ведь вы англичане! Вы же обязательно пьете чай?

— Да, пьем, но здесь его бывает довольно трудно достать. К тому же у нас появился вкус к кофе.

— Неважно. У меня с собой есть свои запасы. По-моему, это самая милая привычка англичан — им хочется пить чай в любое время суток.

— Вы бывали в Англии, мистер Жозе? — поинтересовался Томас.

— Нет, — ответил мужчина и затем громко крикнул: — Мануэль!

Томас даже подпрыгнул на месте — он не ожидал, что Жозе так внезапно закричит.

Из-за кухни вышел какой-то человек и направился к ним. Это был индеец — невысокого роста и мускулистый. Он носил традиционную прическу, под горшок, но на нем была белая рубашка с черным жилетом и черные брюки. Что-то вроде английского слуги. Босые ноги были испещрены шрамами, и Томас удивился — как же он выдерживает нападения огненных муравьев?

— Мануэль, принеси мне чаю, — распорядился Жозе по-португальски, — И чтобы джентльменам хватило.

Мануэль кивнул, лицо его осталось невозмутимым. Спустя пару минут он появился снова — должно быть, воду уже вскипятили для ужина — с новеньким фарфоровым чайником и пятью крошечными чашками и блюдцами на подносе. Чашка, которую он поставил перед Томасом, имела скол по краю, но все остальные были целыми — необычное зрелище прямо посреди джунглей.

— Obrigado, Manuel, — произнес Джон. — Voci gosta de cha?

Мануэль коротко взглянул на Джона, затем перевел вопросительный взгляд на Жозе, который жестом отослал его прочь.

— Поздравляю вас с прекрасным знанием португальского, мистер Гитченс, — сказал Жозе, когда спина слуги опять исчезла из виду. — Но Мануэль не может говорить. Он немой.

— Но не глухой? — спросил Джордж.

— Нет. Он не говорит, потому что у него нет языка. Вижу, вы с ужасом смотрите на меня, джентльмены. Амазония — место опасное. Он потерял язык в результате несчастного случая.

— О боже, — сказал Эрни. — Что за несчастный случай?

— Мне бы не хотелось огорчать вас своим рассказом, — ответил Жозе. — Пожалуйста, не спрашивайте меня о подробностях.

Он взял чайную чашку, зажав миниатюрную ручку между большим и указательным пальцами, и, оттопырив мизинец, поднес ее к губам. С удовлетворением вздохнул, опустив чашку на блюдце, которое пристроил у себя на животе.

— Предпочитаю чай с молоком, но с кружочком лимона мне нравится не меньше, а вы, джентльмены?

У Томаса чай был слишком горячим, так что он подул на него. Он уже не помнил, когда в последний раз пил чай, — знакомый запах пронизал его насквозь и вызвал улыбку.

— Вижу, вы улыбаетесь, мистер Эдгар, — заметил Жозе. — Скучаете по Англии, полагаю.

— Да, пожалуй, — откликнулся Томас. — То есть нет, но это действительно напомнило мне чаепитие дома, вы правы.

— На вашем месте я бы скучал по Англии, — сказал Жозе. — Представляю, какая это красивая страна. Мне бы очень хотелось поехать туда однажды.

— А что вас так привлекает в Англии? — поинтересовался Джордж.

— Английский чай, конечно! Но его вы найдете повсюду. Меня очень трогают за душу ваши поэты, сэр. Особенно нравятся Байрон и Шелли. И Водсворта не будем забывать! Благодаря этим поэтам я знаю, как выглядят ваши пейзажи. А Уильям Блейк — какой мудрец!

— Вы и в самом деле образованный человек, — отметил Джордж. — Как я и предполагал.

Он сидел, закинув ногу на ногу, по всей видимости, забыв об угрозе со стороны муравьев, — одной рукой отмахивался от мухи, в другой руке держал чашку.

— Если человек умеет читать, мистер Сибел, он будет образованным.

— Верно, верно, — согласился Джордж.

Джон встал и извинился, намереваясь уйти.

— Мне нужно закончить кое-какую работу до конца дня. Ужинать я буду у себя в комнате, так что желаю вам доброй ночи.

Он улизнул, и общий круг неким образом разрушился — теперь один его край остался незащищенным перед темнеющим лесом.

— Как я понял, вы находитесь под покровительством сеньора Сантоса, — сказал Жозе. — Вы уже познакомились с этим человеком?

— Еще нет, — ответил Эрни. — А вы его знаете?

— Наслышан о нем, конечно. Трудно было бы жить в Манаусе и не знать о его существовании.

— Какой он? — поинтересовался Томас.

В памяти всплыло разъяренное лицо капитана Артуро.

— Вы хотите сказать, что совсем не знаете его? Ничего о нем не слышали? — спросил Жозе.

— Ничего, — подтвердил Джордж, — Знаем только, что все это время он был очень добр к нам. Он обеспечил нас проживанием и транспортом, включая проезд сюда, и мы направляемся в Манаус, чтобы увидеться с ним. Он должен был встретить нас в Сантареме, но у него возникли какие-то неприятности с индейцами, сборщиками каучука, в верхнем течении реки.

— Да, с индейцами как работниками трудно иметь дело. Найти достойных людей среди индейцев или чернокожих очень сложно. А с тех пор как отменили рабство, стало еще сложнее. Так мне говорили. Они слишком гордые, чтобы работать на белого человека, и пытаются сами прокормить себя.

Он допил чай и налил себе еще, продолжая говорить.

— Значит, никто не разговаривал с вами о Сантосе?

— Нет, — сказал Джордж.

— Ну… — начал было Томас и замолчал.

Он не мог с уверенностью вспомнить, что именно сказал капитан Артуро о Сантосе. Может, лучше промолчать об этом. Но, с другой стороны, возможно, Жозе объяснит, в чем дело. Все смотрели на него, поэтому он продолжил:

— Мы с доктором Харрисом случайно встретили одного человека — вниз по течению отсюда. Стыдно признаться, но, когда это произошло, мы были изрядно пьяны, так что я помню смутно. Кажется, он упомянул имя мистера Сантоса.

— Понимаю.

Жозе, сидя на стуле, подался всем корпусом вперед, весь внимание.

— Я не совсем уверен… только, когда мы заикнулись о том, что пользуемся поддержкой мистера Сантоса, он очень рассердился и просто вышвырнул нас из своего дома.

Он посмотрел на Эрни, ожидая подтверждения этих слов, но Эрни просто пожал плечами.

— Ни малейшего понятия, старина, — сказал он — Все, что случилось после десерта, вылетело из головы. Признак хорошего рома, или что мы там пили, черт разберет.

Для Эрни обычное дело — забывать все, что происходило, пока он был пьян, и, похоже, это его ничуть не тревожило.

— Как интересно, — произнес Жозе. Он быстрым движением пригладил свои огромные усы. — А как звали того человека?

— Артуро. Морской капитан в отставке. Как по-вашему, что могло его так разозлить?

— Трудно сказать, — Он вздохнул и поправил жакет, натягивая его на свой объемистый живот. — Некоторые португальцы завидуют успехам разработчиков каучука. Возможно, вы просто столкнулись с проявлением жалкой зависти и ничего более. Я бы тут же забыл обо всем.

Томас улыбнулся.

— Да, конечно. Так и сделаю. Я даже не уверен, что запомнил все, как было. Благодарю вас, сэр.

— А вы знаете, что он собой представляет? — спросил Эрни.

— Сантос? — улыбнулся Жозе. — Хороший человек. Но из тех, с кем надо быть осмотрительным. Ему нравится разыгрывать людей, так мне говорили. С ним следует держать ухо востро, но в то же время нужно относиться к нему с уважением. И он будет относиться к вам так же, уверяю вас.

Пока они беседовали, наступил вечер. Томасу нужно было поработать, так что он тоже откланялся и присоединился к Джону в их хижине.

— Интересный человек, как тебе кажется, Джон?

Джон сидел за своим письменным столом и что-то быстро писал.

— Да, — откликнулся он, не оборачиваясь.

По всему было видно, что он не расположен к беседе, поэтому Томас стал разбираться с тем, что добыл задень: несколько проворных Junonia lavinia, с переливающимися зелеными разводами на коричневых нижних крыльях — ему удалось поймать их, когда они слетелись к какой-то грязной луже; парочка самцов Papilio lorquatus, черных с розовыми и белыми пятнышками, и одна драгоценная самка — при виде ее черно-желтой окраски он так не к месту возбудился. Томас достал их из временных коробочек, где они были приколоты булавками к кусочкам пробкового дерева. Приготовил ручку и карточки, чтобы написать этикетки для образцов — вид бабочки, место обитания и его собственное имя рядом с датой. Радовало то, что ему не надо было сверяться с книгами, — он был уверен в названиях видов, как в самом себе. На ум пришли слова торговца шляпами о том, что если человек умеет читать, то будет образованным. Конечно, Томас никогда не изучал энтомологию в Кембридже, как Джордж. Ну и что? У него прекрасное общее образование — и если ему недостает научных знаний, он сможет добрать их, читая книги. Альфред Уоллес никогда не учился на энтомолога, но Энтомологическое общество признало его первооткрывателем. Томас отметил про себя, что нужно побольше читать и поменьше мечтать, хоть он и перечитал все привезенные с собой книги. Что ж, примется за них снова.

Он также позавидовал тому, как легко Жозе переходил с английского языка на португальский и обратно. У Томаса португальский был все еще на очень низком уровне. Он мог давать общие указания местным жителям, но, когда нужно было переводить целиком предложения, в большей степени рассчитывал на Джона.

Когда он переносил Cithaerias aurorina на новую карточку, рука его дрогнула, и одно из крыльев бабочки порвалось. Он негромко выругался и поднял голову, чтобы проверить, не услышал ли его Джон. Даже если и услышал, то никак не отреагировал. Томас снова взял бабочку и легко провел пальцем по месту разрыва. Крылышко было таким нежным, что он даже не почувствовал его мозолистой рукой. Он поместил его между большим и указательным пальцами и потер сильнее — вот она, бархатистая поверхность, такая приятная на ощупь. На кончиках пальцев осталась пыльца, и он задумался о драгоценном качестве этой бабочки. Какой женщине понадобятся бриллианты или сапфиры, если у нее для украшения есть бабочка? Он взглянул на необычно маленькую Morpho rhetenor, которую привез из Сантарема, не пожелав с ней расставаться. Ему хотелось бы подарить эту бабочку Софи — возможно, поместить в смолу, чтобы жена могла приколоть ее к пальто или шляпке. Крылья морфиды перекликались бы с ее голубыми глазами, а насыщенный черный цвет оттенял бы ресницы.

Томас продолжал работать. Пауло принес ужин, который остался стынуть на столе. В конце концов, закончив свою работу, он поднял голову, щуря глаза, и сам удивился, что все еще сидит за столом. Он насадил и разложил всех бабочек, пойманных за день, сделал все этикетки. Более того, он записал в своем журнале, где и как поймал каждую из особей, и зарисовал их, старательно подбирая цвета — розовое пятнышко здесь, красная полоска там. Конечно, его краскам никогда не сравниться с этими радужными от природы цветами, но все равно, откинувшись на спинку стула, он с удовольствием разглядывал свою работу.

Джон уже лег спать, Томас даже не слышал когда — так был погружен в работу. Он посмотрел на карманные часы и увидел, что уже далеко за полночь. Стараясь не шуметь, он сложил свои краски и пошел к выходу, выкурить сигарету. Когда он отодвинул занавеску, заменявшую им дверь, что-то темное ударило его по лицу. Он в смятении вскинул руки и сбил наземь огромную моль. Она побарахталась на земле, оглушенная ударом, затем пришла в себя и улетела в ночь, направляясь к хижине Эрни. Томас глубоко вздохнул. Вспомнил, как крылья моли бились по его лицу, как с них осыпалась пыльца и попала ему на лицо и в глаза. Ему показалось, что он вдохнул ее в себя, и в горле непроизвольно запершило.

Он услышал сзади шум, и перед ним возник Джон — в нижнем белье, с всклокоченными волосами.

— Что случилось, Томас? Я слышал, ты кричал.

Неужели он кричал? Он этого не помнил, но нападение моли чуть не вызвало удушье.

— Прости. Ничего особенного. Это просто моль. Она напугала меня.

Джон тихо засмеялся.

— И ты еще называешь себя специалистом по чешуекрылым?

— Вовсе нет! — огрызнулся Томас.

Джону сразу же захотелось извиниться.

— Я заметил, Томас, что ты не собираешь и не изучаешь молей. Есть на то причина?

— Нет, — ответил Томас, наверное, слишком поспешно. Он отвернул лицо, чтобы Джон не заметил, как вспыхнули его щеки. — Извини, что разбудил. Со мной все хорошо.

Джон постоял немного, и тишину, повисшую над ними, можно было потрогать руками. Затем он что-то проворчал и задвинул занавеску. Томас снова оказался почти в полной темноте. Та моль, должно быть, болталась у щели в дверном проеме, откуда пробивался свет, и просто ринулась к лампе, когда Томас открыл занавеску. Вряд ли она намеренно напала на него. Противная, уродливая тварь.

Он встряхнул головой, отгоняя болезненные видения, и скрутил сигарету. В лагере было тихо, слышались только привычные лесные звуки. Ни в одной из хижин ни проблеска света. Томас слышал ранее, как Эрни предлагал Жозе поселиться в его хижине, наверняка рассчитывая найти себе нового собутыльника. Скорее всего, Эрни предупредил его о муравьях. Мануэля, слугу Жозе, наверное, втиснули в общую хижину.

Томас затянулся сигаретой и почувствовал, как никотин проникает в вены и направляется к сердцу, которое стало успокаиваться. Никогда прежде он не знал, что курить так приятно, что это именно то, чего так страстно хочется, когда тебе грустно или что-то беспокоит. Он подумал, что еще не прочь был бы выпить, но отогнал от себя эту мысль.

Он тихо стоял, не касаясь стены, — из страха, что кто-то заползет к нему под рубашку, и вдруг услышал какой-то шорох и увидел тень, выскользнувшую из хижины Джорджа. Видно было плохо, но он все же разглядел, что этот человек остановился у хижины. Томас собрался было окликнуть его, однако передумал, чтобы не будить остальных. Должно быть, это Джордж — вышел отлить. Но человек вдруг пригнулся, стремительно побежал через двор к общей хижине и скрылся в ней.

Томас бросил сигарету на землю и неспешно пошел к хижине Джорджа. Постучал по дверному косяку.

— Джордж, — шепотом позвал он.

— Что? — отозвался голос изнутри, — Кто это?

Томас отодвинул занавеску.

— У тебя все в порядке? — спросил он. — Мне показалось — я что-то видел.

— Что? Что ты видел? Конечно я в порядке.

— Один из людей…

— Здесь нет никаких людей.

— Я думал, ты спишь. Я видел, как кто-то вышел из твоей хижины…

— Чепуха, приятель. Я и не спал все это время. И никого, кроме меня, здесь не было.

Он перевернулся в гамаке на бок, спиной к Томасу.

— Иди спать.

Верховье Тапайос, 2 января 1904 года

«Подходит к концу наше пребывание в этом захолустном месте. К стыду своему, должен признаться, что мне отчаянно не хватает относительных удобств Сантарема, но кто будет читать этот журнал, кроме меня? У нас закончились запасы засоленного мяса. Наши проводники взяли каноэ и отправились вверх по течению, где находится небольшая деревушка, чтобы купить какой-нибудь еды, но все, что им удалось привезти в лагерь, — это тощий цыпленок и немного фруктов. Их старания в рыбной ловле оканчивались почти ничем — теперь я понимаю, почему все жители поселении капитана Артуро такие худые, — даже рыбы здесь водится значительно меньше, чем в главной реке. Однажды мы ели ввосьмером одну рыбину, передавая ее по кругу, и, хоть она была не маленькая, справились с ней очень быстро.

Эрни определил, что колики у меня в животе из-за запора, и это неудивительно. Мне так не хотелось заниматься своим делом, что поневоле мой организм отказал. И чтобы избавиться от этой неприятности, потребовалось что-то из ряда вон выходящее. Представьте мой ужас, когда однажды днем появился Жоао с обезьяной: маленьким милым существом с длинной шерсткой и белыми ладошками — whaiápu-saí, как называют ее туземцы. Жоао убил ее до того, как принести в лагерь, видите ли, из приличия — чтобы мы не слышали, как она кричит. Он нес ее, держа за хвост, который обвязал вокруг шеи — получилось подобие ручки. Когда Жоао подходил к лагерю с сияющей улыбкой, сначала показалось, что он размахивает чем-то вроде дамской сумочки. Ближе к вечеру он стал палить ее шерсть на огне, и мне пришлось покинуть лагерь. Без шерсти она еще больше походила на крошечного человеческого ребенка. Ее ручки были так похожи на детские, что мне показалось — они тянутся ко мне, точно так же тянули ко мне руки дети кабокло, выпрашивая монеты. От этой мысли у меня расстроился желудок, и следующие полчаса я провел, сидя на корточках в подлеске — подальше от лагеря, от обезьянки и от красных муравьев. По крайней мере, это избавило меня от запора.

Я не смог заставить себя есть обезьяну — для меня это равносильно тому, чтобы есть ребенка. Местные жители иногда приручают таких обезьян и держат у себя — я видел, как они сидели на плечах у многих туземцев. По общим отзывам, питомцы из них не очень приятные: совсем не такие игривые, как можно было ожидать, скорее имеют склонность вести себя угрюмо — но мне кажется, это еще больше делает их похожими на людей. Все остальные были слишком голодны, так что ели это мясо. Эрни бранился, говорил, что нужно поддерживать силы или я заболею, но я не думаю, что несколько дней без нормальной еды будут так уж вредны для меня. В самом деле, я немного похудел с тех пор, как приехал в Бразилию, — если судить по одежде, которая стала свободнее, — но пока не о чем беспокоиться. В этом смысле нам очень повезло, и я уверен, скоро все наладится.

Прошла уже неделя, как торговец шляпами Жозе покинул нас. Утром мы проснулись, а его уже не было. Даже Эрни, жившим с ним в одной хижине, не слышал, как тот ушел, впрочем, в этом нет ничего необычного — вероятно, накануне вечером он был пьян и храпел так, что и не мог что-либо слышать.

И только когда Жозе ушел, мы вдруг поняли, что не видели у него ни одной шляпы.

Завтра мы отправляемся в Сантарем. Мы исчерпали все возможности для сбора материалов в этом месте — по крайней мере, настолько, насколько могут вытерпеть наши организмы. Знаю, это позор — великие натуралисты месяцами жили в верховьях реки, а мы едва выдержали пару недель. Мне кажется, я самый чувствительный из всех — даже Джордж, которому, казалось бы, комфортно только среди цивилизованных людей, почти совсем не жаловался, вопреки моим ожиданиям.

По-прежнему нет никаких признаков существования моей бабочки — люди, которых мы встречали в этой местности, никогда не слышали о ней. Я уже начинаю отчаиваться, думая, что все напрасно и что в результате моего путешествия по Амазонке я останусь всего лишь с небольшой коллекцией симпатичных насекомых и собственным драгоценным телом, покрытым всевозможными укусами. Мне не удалось избежать атак мерзких огненных муравьев, и наше пребывание здесь периодически ознаменовывалось криками участников экспедиции. Эрни ужалили даже в лицо, почти в самый нос — из-за этого он стал похож на клоуна. И сейчас я торжественно даю себе слово, что больше не соглашусь жить в лагере, расположенном в таком опасном месте. Я бы стерпел аллигаторов и змей — а вот при мысли о невидимой угрозе со стороны притаившихся насекомых меня озноб пробирает до костей».

Назад: Глава 3

Дальше: Глава 5