Мы сегодня не ходили в церковь

Отец таинственным образом появился в кровати в воскресенье утром. Я как раз шел по коридору в ванную и увидел, что он спит рядом с мамой. Вид его испугал меня, и я побежал наверх — сказать Джиму, который еще не проснулся. Брат встал и пошел со мной вниз по лестнице. Я заглянул к Мэри, толкнул ее в бок и сказал:

— Слышь, папа вернулся.

Она встала, и мы втроем, расположившись в ожидании вокруг кровати, принялись поедать отца глазами. Прошло какое-то время, и отец вдруг сел и открыл глаза, будто пробуждаясь от кошмара. Он тряхнул головой и выдохнул — казалось, с облегчением, — а потом улыбнулся нам.

Мы узнали, что отец не только здесь, с нами, но и проведет дома весь день. Он поднялся, выпил кофе и спросил, не хотим ли мы прокатиться.

— Куда? — спросил Джим.

— Не знаю. Выясним, когда доберемся до места.

Мы все вышли на улицу и набились в машину.

Джим уселся на переднем пассажирском сиденье, а мы с Мэри — на заднем. На улице было холодно, но Джим с отцом открыли передние окна, и мы поехали под звуки орущего радио и бешено воющего ветра. Все молчали. Отец подъехал к придорожному киоску с хот-догами. Мы купили крем-соду и хот-доги, приправленные запеченным луком и горчицей, которые хрустят, если их надкусить. Усевшись на перевернутые ящики из-под молока в нескольких футах от киоска, мы принялись молча есть. А потом снова уселись в машину и поехали быстро-быстро, и я испытывал ощущение свободы, прогула и побега.

Когда за спиной осталось немало миль и опасности возвращения больше не было, Мэри подалась к переднему сиденью и сказала:

— Мы сегодня не ходили в церковь.

Отец повернулся и мгновение, улыбаясь, смотрел на нее.

— Я знаю, — сказал он и громко рассмеялся.

Мы остановились перед огромным парком на Северном берегу. Парковки были почти пусты, несмотря на сказочно ясный день. Мы оставили машину в середине забетонированного пространства, с трех сторон окруженного лесом.

— Ну, в какую сторону пойдем? — спросил меня отец.

Я указал на запад: похоже было, что так мы сможем уйти дальше всего от дороги и парковок.

— Отлично. И они понеслись…

Мы вылезли из машины, застегнули верхнюю одежду и двинулись на запад. Джим шел рядом с отцом, пытаясь шагать с ним в ногу. Я тоже хотел быть там, рядом с ним, но сильно по этому поводу не огорчался. Мы с Мэри топали сзади. Бетонная площадка осталась позади, и мы вошли под сень высоких сосен. Под ногами лежал ковер из опавших дубовых листьев и пожухлых сосновых игл, толщиной в полфута, и мы с Мэри, шаркая ногами, время от времени пинали их. Мэри нашла громадный желтый лист размером со свою голову, проделала в нем две дыры для глаз и, держа за стебелек, поднесла к лицу, словно маску.

Мы довольно долго шли по тропинке, видели ворон на вершинах деревьев и наконец оказались на полянке. Отец поднял руку и поднес палец к губам. Мы, дети, остановились, а он присел и показал на деревья по другую сторону полянки. Там, глядя на нас, стоял огромный рогатый олень. Прошла целая минута, потом Мэри сказала: «Привет» — и помахала оленю. Тот отпрыгнул вбок и исчез среди деревьев.

Отец опустил глаза на песчаную тропинку.

— Следы, — сказал он. — Тут их за последние несколько часов целое стадо прошло.

Потом он нашел лисий след и тоже показал нам. Пройдя полянку, мы сменили направление, молчаливо и единогласно решив идти за оленем. Мы так его больше и не увидели, но след вывел нас к большому холму. Отец держал Мэри за руку, чтобы ей легче было подниматься, и мы стали карабкаться по склону, поскальзываясь на опавших листьях. Время от времени приходилось устраивать передышку, опираясь на стволы деревьев.

Как выяснилось, олень вывел нас в нужном направлении: когда мы поднялись на вершину, деревья исчезли и нам открылся вид на весь Лонг-Айлендский пролив — аж до Коннектикута. По воде стального цвета гуляли белые барашки, в лицо нам дул сильный ветер. На северном склоне холма не было деревьев — одна трава. У подножия расположилась маленькая бухта, которая простиралась дальше на запад, огибая цепочку песчаных дюн между нами и проливом. Бухточка была шириной в два футбольных поля, а длиной — в четыре, поверхность ее покрывала рябь. Вдоль береговой линии стояла целая армия белых птиц, клевавших мокрый песок.

Отец сел на вершине холма и вытащил сигареты. Он зажег спичку, закрывая ее от ветра в чашечке ладоней, ухватил огонек концом сигареты и сказал уголком рта:

— Спуститесь-ка туда и все разведайте.

Дважды повторять не пришлось — мы втроем с воплями бросились вниз по склону, спугивая птиц, которые волнами поднимались в воздух. Джим то несся прыжками, то скользил. Мэри попробовала делать то же самое, но упала и остальную часть пути проскользила.

Мы долго оставались у воды — пускали блинчики, дрались на жердях, что прибились к берегу, смотрели, как роятся на мелководье рыбешки. Прошел час или два, и когда Джим с Мэри решили поймать рыбешку с помощью старого пластмассового стаканчика, найденного в песке, я поднял голову и посмотрел на отца, сидящего наверху, а потом отделился от ребят и полез наверх. Поднимаясь, я на время потерял отца из вида, потому что из-за крутого склона видел всего на несколько футов вперед. Когда я добрался до вершины, то обратил внимание, что отец держит очки в руке. Видимо, он плакал, потому что при виде меня вытер глаза и надел очки.

— Ну-ка иди сюда, — попросил он. — Мне нужна помощь.

Я подошел и встал рядом с ним. Отец поднялся и, легко положив руку мне на плечо, встал, делая вид, что использует меня как костыль.

— Спасибо, — сказал он, на мгновение обнял меня и прижал к себе.

Моя щека впечаталась в грубую ткань клетчатой куртки, и я вдохнул запах машинного масла. Потом отец отпустил меня и стал звать Джима и Мэри.

По дороге домой мы остановились и пообедали в кафе — металлической коробке, отливающей хромом. Отец заказал мясной рулет, и мы все следом за ним тоже заказали мясной рулет. За обедом никто не проронил ни слова, а когда подали мороженое, отец спросил:

— Ну, как у вас дела в школе?

Джим легонько лягнул меня по голени и объявил:

— У меня все отлично.

— Хорошо, — сказала Мэри.

Я некоторое время молчал, но Джим снова меня лягнул, и я выдавил из себя:

— Неплохо.

Мэри голосом Микки сказала:

— А не пойти ли тебе?..

Но отец не обратил (или не захотел обращать) на нее внимания и попросил счет.

Когда мы вернулись домой, на улице было уже темно. Мы приготовились ко сну, а потом пришли посидеть в гостиной. Мама не спала и была в хорошем настроении. Она поиграла на гитаре и спела для нас. Отец, как в прежние времена, почитал стихи из своих красных книжек — «Атаку легкой кавалерии», «Балладу Рэдингской тюрьмы» и «Пересекая черту». В ту ночь я спал хорошо, без сновидений, и антенна на крыше не стонала, а шептала.